Глава 1 - Марина
- Марин, как там в школе?
- Да как обычно, - я резко раздвинула шторы, запуская в комнату свет и снежные танцевальные игрища.
- Ничего, осталось полгода ещё, - Николай обнаружился не в постели, а в кресле возле.
Я сначала упёрла руки в бока – знаю же, каких усилий стоило ему перебраться в инвалидное кресло самому – а потом вспомнила, что мне, в отличие от него, и правда осталось дотерпеть только полгода. Ну, чуть больше. Тем более, что у меня уже есть своя профессия, так что в вузе пять лет корпеть мне ни к чему. А вот Николай после той аварии навеки прикован к кровати или к этой возилке. И он спасал меня, увы.
Губу закусив, отвернулась.
- Кофе?
- Да, пожалуй, - кажется, он улыбнулся, надеясь, что я обернусь. Или хотя бы попытался обернуться.
Я торопливо вышла и, только спрятавшись на кухне, куда он быстро выехать сам не мог, позволила себе утереть слёзы.
***
То утро в 9 классе связало наши судьбы. То утро, когда для меня всё должно было закончиться, а для Николая – всё только начиналось.
Я была не слишком приличная ученица. И в классе меня дразнили за худобу и очки. И за лицо, доставшееся от папаши, так и оставшегося неизвестным. Мама меня от какого-то азиата нагуляла, покуда училась заграницей. То ли сама не знала от кого, то ли папаня был адский бабник или полный мудак, так что она вспоминать про него не хотела. Вырастила меня одна.
Но той жуткой весной мамы не стало.
Я готовилась к экзаменам. Заранее. Просто у меня и так не получалось. Надеялась, если буду дольше учиться, то лучше подготовлюсь. Порадую маму-переводчика. И эти мерзкие, неудобные линзы одела, поскольку ей так хотелось. Мама говорила, что у нас есть будущее. Точнее, будущее было только у меня. У неё времени почти уже не осталось. Я не знала, поэтому накануне вечером мы как обычно поссорились: я кричала, что она слишком много от меня требует.
Утром, перед выходом из школы, я что-то пыталась повторить, заедая криво нарезанным бутербродом – готовка тогда не была моим коньком, да и особой тягою к опрятности я никогда не страдала – и внезапно раздался звонок домашнего телефона.
- Евгения Семёновна здесь живёт? – сухо спросил голос незнакомой женщины.
- Зфефь, - прочавкала я.
Мало ли что подумают обо мне её коллеги?
- Она в реанимации, - сухо продолжил голос. - 105-я больница.
Я не сразу поняла смысл ею сказанного. Сползла на пол, выронив трубку.
- Позовите кого-нибудь из старших! – потребовал голос в трубке.
Но старших у нас больше никого не было. Только мама и я.
Первый прогул. Я как безумная неслась к троллейбусу, потом по вестибюлю метро, расталкивая людей. Люди орали, матерились мне вслед, кто-то развернулся, чтоб под колено пнуть. Я в итоге не успела на тот трамвай – в больницу маму укатили аж в другом краю нашего немаленького города – и до реанимации я не успела.
Я пришла, запыхаясь, куртка нараспашку, пропахшая потом, встрёпанная.
Я пришла извиниться перед ней или хотя бы спросить у врачей, как она.
Я не сразу поняла, почему её тело увезли, и для чего накрыв простынёй.
Я ревела, вырывалась…
Я ушла из больницы уже заполночь.
Мамы больше не было. Денег от зарплаты почти уже не осталось. Родственников у нас в этом городе не было. Номеров маминых коллег я не знала, да и не додумалась спросить, был ли с нею её телефон.
Дальнейшее плохо помню. Наверное, я всё-таки взяла те деньги с копилки на холодильнике. Упилась, поскольку какая-то паскуда продал мне алкоголь. Ушла какого-то хрена танцевать на ту дискотеку. Проснулась в милиции: юбка порвана и в крови, персонал бара как один утверждал, что не помнит, с кем я там уединилась. Милиция, разумеется, на слова не скупилась: шлюха, шалава, сама виновата, саму тебя надо посадить, тупая малолетка… покуда не дозвонились до маминого начальника и не узнали, что там уже готовятся её похороны. Сотрудники сразу залебезили, стали дружелюбными, лицемеры. Утешили, что, к счастью, я не забеременела.
Я и правда, к счастью, не забеременела после того дебильного развлечения-отвлечения.
Моих сил хватило на то, чтоб ездить в морг и на похороны с отзывчивым маминым начальником. Хватило вежливости на благодарность за ту скромную сумму денег. Похороны тоже большей частью оплатил он. Потом его жена с чего-то решила, будто мы любовники, подкараулила меня у школы, чтоб повыдергать волосья и прибить. Зауч меня отвоевала, придумала какое-то приличное объяснение для моей классной и директора. Стала, конечно, коситься. Хотя другим не сказала. Но если люди просто косились «на эту очкастую», то ладно.
Я держалась две недели.
Деньги закончились. Доброта маминых коллег закончилась. Да они и так сами вложились, оплатив её похороны. Родственников у нас с мамой не было. В школе я не дружила ни с кем. С соседями у нас были слишком холодные отношения, чтобы занять у кого-то.
И даже тот факт, что я так и не забеременела после ночи с тем мудаком, который поимел пьяную малолетку, меня никак не успокаивал. Я даже не пыталась его найти, хотя его лицо иногда всплывало в моей голове. Думаю, это было именно его лицо, как-то ухваченное нетрезвым, ускользающим сознанием. И по переглядываниям полиции, составившей с моих слов портрет, я поняла, что этот стройный, голубоглазый, мускулистый блондин не тот человек, к чьей стоит взывать совести. То ли какой-то преступник – раз эти обычные милицейские его сразу узнали – то ли какой-то сынок богатого и известного папика, уже не раз попадавшийся на совращении малолетних, что кончалось не в пользу последних.
А может я просто струсила? Или просто устала бороться?
Особой фантазии у меня не было, так что я тем утром пешком протопала пару районов и выскочила на оживлённый перекрёсток.
Николай в тот день как раз возвращался с армии, бодрый парень в военной форме и с лёгким рюкзаком, отпахавший, сколько мог на благо родины и наконец-то вырвавшийся на свободу. Он так хотел. Я бы тоже предпочла, чтоб его мечта сложилась, а мы разминулись на несколько минут или хотя бы несколько долей секунды.
Просто он не смог пройти мимо глупой девки, выскочившей под машину. Просто у него хватило реакции и мышц, чтоб успеть, чтоб добежать, чтоб размахнуться…
Помню болезненный удар в спину, взлёт… те жуткие мгновения, когда ноги отрываются от земли, теряют опору… помню тот отчаянный мужской вскрик позади…
Мордой об асфальт падать всегда больно. Старое покрытие разодрало щёку, по лицу хлынули кровавые слёзы. Визг тормозов, крики людей внимания не привлекли. Мне не до кого не было дела.
Но очевидцы – тот полный старик-военный и та тощая бабка – всё припомнили, дотащили меня до парня, бьющегося в агонии. Красивый, молодой парень. Лицо мукой искорёжено. И это не тот поэтичный эпитет, это… это ад наяву! Особенно, когда я разглядела перерезанные колёсами машины ноги ниже колен.
У меня подогнулись ноги. Он, кажется, меня не увидел. Вообще ничего не увидел или предпочёл притвориться.
Через три дня, исхудалая, всклокоченная, бледная, я переступила порог родной милиции.
- Может, не стоит? – спросил знакомый сотрудник, в очередной раз подтвердив мои подозрения, что с моим первым и, надеюсь, единственным, мужчиной мне связываться больше никогда не стоит.
Я сползла у стола. Он вскочил.
Задыхаясь от слёз, как могла, рассказала, чего хочу. Он быстро по своим каналам узнал адрес нужной больницы. И снова прокатил меня на милицейской машине.
Николая уже перевели с реанимации в обычную палату. Ноги вроде пришили. Точнее, протезы. Подарок герою-спасителю от чиновника, баллотировавшегося в мэры, потрясённого его благородством. Но я тогда этого не знала. Он и грамоту, и медаль куда-то заныкал. Сразу не узнал этой морды как будто. Или притворился, будто не узнал.
Говорили о какой-то ерунде. Я не сразу решилась рассказать, почему я пришла. Он и не стремился спросить.
Стали развозить обед. Он дружелюбно предложил меня накормить, «а то тощая такая, поди – ветер подует – и за радугу унесёт куда-нибудь».
Кажется, он всё-таки помнил! Мне всё-таки почудился в этих словах и этой тупой попытке пошутить какой-то намёк. Но пухлая женщина вкатила тележку с кастрюлями – в этой палате не ходил он один – и от запаха еды меня замутило.
Очнулась с ложкой и почти пустой тарелкой, сидя на крае его кровати. Николай улыбался, доедая хлеб. Мне стало ещё совестнее, так что я отказалась поедать ещё и котлету с пюре. Парень как-то странно улыбнулся.
Я представилась очевидцем. Он поблагодарил, что пришла проведать. Я малодушно выскочила, забыв сказать «прощай» и «прости». Долго ревела в больничном туалете нижнего этажа, распугивая больных и их близких. Хотя, к счастью, они что-то поняли и меня не выгнали.
Потом я вернулась к нему, ещё более ужасно выглядевшая.
Упала на колени, голову опустив, и, расплакавшись, слезами давясь, всё-таки выдавила то жалкое «прости». Больше у меня ничего для него не было.
А он… он просто сказал:
- Да ладно!
- Что ладно?! – потрясённо я выпучилась на него.
- Да на войне постоянно люди вокруг меня умирали, - задумчивая, странная улыбка. – Я ещё легко отделался.
Так и не ругал.
Я просидела у него до вечера. Медсёстры и другие неудачники с палаты меня не гнали, приняв за его знакомую. Наверное, решили, что просто знакомая или девушка, с которой он поссорился до аварии. Ужином он тоже предложил меня угостить.
- Тебе, кажется, жрать нечего, - сказал, серьёзно тыкнув меня пальцем в плоский живот. – Да я и понимаю, что от сладкой жизни люди не страдают… всякой хернёй.
Я смутилась. Вскочила. Ушла.
Утром я опять пришла в больницу, пешком, района через три. Допросила его лечащего врача.
У Николая никого не было. Не было ничего. Выпускник детдома, в армию честно ушёл в восемнадцать, учился ну как бы… ни дома, ни профессии, ни родственников. Это я его упросила переехать ко мне. Ну, пока. Я просто не знала, чем ещё отблагодарить за одну никчёмную спасённую жизнь. Он не сразу, но всё-таки согласился, от безнадёги. В больнице-то место надо было освободить для других.
Два жалких человека с загубленной молодостью и без копейки. Казалось, нам уже пора опустить руки и спиться, снаркоманиться. Только не на что, увы.
Я по ночам собрала бутылки и убегала от бомжей, потом устроилась разносчиком газет. Денег немного закапало. Николай тайно созванивался со знакомыми, уже выпущенными из армии, искал какую-нибудь работу для инвалида. Кто-то подкинул на вычитку сценарий одного пожилого уже деятеля «Ленфильма», талантливого мужика, но с ужасным почерком и уймой опечаток. Осваивать компьютер пенсионер отказывался из принципа, ровно как и не снизошёл когда-то до печатной машинки. Мы вдвоём расшифровывали эти письмена, правили, как могли. Чокнутый дед ещё и внезапно помер. А там уже вроде готовились к съёмкам.
Николай предложил сотруднице позволить, чтоб мы сами закончили сценарий, раз уж столько корпели над текстом и столько слушали монологи этого своеобразного творца по телефону, когда порою звонили в надежде узнать, что там такое было написано на той странице, но уши наши отпускали часа только через три.
Бредовый способ заработка. Я ещё тогда хотела его бросить. Но Николай настоял, что он будет бороться, «ибо на шее у девки сидеть никогда не хотел». И девке, виновной в его несчастии, оставалось только смириться. Мы ссорились недели две по ночам, когда я возвращалась из школы и с работы – Николай настоял, чтоб я туда вернулась и «хоть немного что бы была причастна к обычной жизни». И наконец-то мы родили концовку.
Два молодых неудачника с искалеченной жизнью и молодостью, с его больными ногами и моей никогда теперь не умолкавшей совестью… казалось, мы ни на что уже не способны, но, как выяснилось, у видавшего много боли есть ещё один способ её использовать: вполне реалистично втюхивать в искусство.
Короче, сценарий наш приняли в работу и нам ещё немного доплатили. Я хотела отложить, но Николай настоял всё проесть: «Ну, хоть раз в жизни!».
Снова дебильная школьная жизнь, беготня с сумкою газет утром и вечером, помощь парню, который с моею помощью больше не ходил и сам не мог убрать за собой и помыться.
Точнее, он всё-таки научился сползать с кровати и немного ходить, хоть по квартире, на своих плохоньких памятных протезах.
- Я ж не совсем инвалид! – сказал, когда я в ужасе застала его в ванной голого.
Ну, пришла домой, в кровати его нет, из ванной шум воды. Я ужаснулась, что бритва лежала на виду, распахнула дверь…
Мда, протезы были заметны. И всё остальное, увы.
Смущённо отвернулась.
- Да ты же меня уже видела!
Я что-то промычала, не смея развернуться.
- И вообще, я ж боец и мужик! Не хочу, чтоб ты со мной возилась как с парализованным или каким-то прокаженным.
У меня обожгло щёки. И, увы, уши.
Ну, это… я была обыкновенной девчонкой шестнадцати лет. Намывать голого молодого парня… это… как бы это… но никого больше у него не было, увы, да и чесаться он устал, умолял хоть немного помочь ему помыться. И я, такая неблагодарная и спасённая им тварь – он никогда этого вслух не говорил, но это не выходило никогда у меня из головы – не посмела отказаться.
А через пару месяцев опять позвонили с киностудии. Попросили написать ещё чего-нибудь. Чего мы сами захотим.
Так родился Анастасий Манилов. Ма – потому что Марина. Ни – потому что Николай. Анастасий – потому что с греческого оно переводится как «воскресший». Так родился первый творческий дуэт в моей и в его жизни. Лов – ловец удачи. Мы же надеялись поймать её когда-нибудь.
Первый сценарий всё-таки не взяли. Но попросили с идеей режиссёра сделать чего-нибудь. Второй экранизовали, и Анастасий Манилов уже значился в титрах. После третьего Николай сказал, что я уже могу оставить мою скверную работу и просто учиться.
- Потом выберешь профессию себе по душе, - он улыбнулся.
- Но… - начала было возмущённо я.
- Я же у тебя живу! – возмутился парень. – И не плачу за квартиру. А на свою покуда не накопил. Так что я тоже хочу сделать для тебя чего-нибудь.
- Но я…
- Слушай! – он сел, уперевшись мускулистыми руками в постель, и я сжалась около как тушканчик перед удавом. – Мне плевать, что ты думаешь о себе, покуда плачешь ночами в подушку! Думай что угодно, на что угодно трать свою жизнь! – ударил себя кулаком в грудь. – Но я не хочу в свой двадцатник уже остаться жалким инвалидом. Я боец! Слышишь?! Я – мужик и боец!
***
Кусая губу, я заварила кофе. Самый вкусный из всех семи.
Боец… Николай – боец и мужик… эти слова врезались мне в память в тот день. А он и не шутил. Он таким и остался. Борец и мужик, даже прикованный к инвалидному креслу и постели. Протезы, блин, оказались хреновыми и дешёвыми. Я, естественно, на следующих выборах не голосовала за этого чиновника. Но я упросила, что мы купим ему новые после кресла.
