Елена Свительская
Сын евнуха
Хочешь тронуть розу - рук иссечь не бойся,
Хочешь пить - с похмелья хворым слечь не бойся.
А любви прекрасной, трепетной и страстной
Хочешь - понапрасну сердце сжечь не бойся!
Омар Хайям
Открыв глаза, он увидел тигра, стоящего возле неё. Он уснул у берега, а она и огромный хищник были в стороне – так сразу и не добежит, не дотянется, даже вытянувшись изо всех сил. Тигр тянулся к руке, которой молодая женщина пыталась заслониться, а она была слишком неподвижной из-за своего живота.
Сердце его застыло.
«Как же я мог заснуть и пропустить?..»
А тигр сделал ещё шаг, оказавшись почти уже у её руки. От ужаса крик застыл в глотке смотревшего.
«Почему же эта тварь не подошла сначала ко мне?! – подумал он с отчаянием. – Это моя кара за то, что я дерзнул взять то, что мне не принадлежит?»
Сердце с трудом пропустило очередной удар, позволяя ему дальше жить, но огромный тигр уже добрался до неё, до руки хрупкой девушки с большим животом дотянулся.
«Если бы я знал, что всё так обернётся, я бы никогда к ней не подошёл во дворце!»
И только с опозданием, когда морда тигра уже оказалось около её руки, вспомнил, что можно было схватить что-то и метнуть в хищника. И всё же попытался сесть и нащупать, что лежало под рукой.
«Пусть уж лучше тигр меня разорвёт!»
Только ветка тонкая и лёгкая пролетела недалеко. А тигр…
Он стоял за пологом, преграждавшим проход в одно из дворцовых помещений второго этажа. Молодой мужчина, высокий, статный. На теле ярко-оранжевый наряд – платье пониже колен, расширяющийся подол, да узкие штаны почти ему в тон, до щиколоток, почти до остроносых туфель. Волосы, густые, чёрные, заплетены в косу, коса стекает за широкую спину. Голова прикрыта дымчатой, полупрозрачной оранжевой шалью в ромбах, отделанных цветной тесьмой. Глаза, светло-карие, усталые, жирно обведены чёрной краской, губы сердито поджаты, яркие, накрашенные. По лбу свисает подвеска из золота, с редкими вкраплениями полудрагоценных камней. На шее тяжёлое широкое ожерелье из золота и многочисленных рубинов и брильянтов – награда за услугу одной любезной госпоже. На руках замерли узкие и широкие браслеты, стеклянные, золотые, серебряные. На левой ноге два золотых браслета с драгоценными камнями – подарок той дурочки, в прошлом месяце умолявшей помочь в неслыханной дерзости.
Он стоял, прячась, смотрел то на стражников, проходящих снизу, за стеной здания, то на небо. Он то роптал на бога, то молил его о снисхождении – о смерти.
Этот день был ничем не примечателен для всех. Обычный день из жизни гарема, не отмеченный ни казнями, ни наказаниями, ни раскрытием или проявлением каких-либо интриг королевских жён, наложниц или вельмож, родственников нынешнего султана. К нынешнему султану, впрочем, этот день тоже никакого отношения ни имел. Даже к жизни его великих и уважаемых предков. Это был самый проклятый день на свете. Самый ужасный день в его жизни. Это был тот самый день, когда двадцать семь лет назад он появился на свет...
Мужчина проводил взглядом стайку смеющихся служанок – те на миг вырвались из-под строгих взглядов своих госпожей и сейчас, обсуждая что-то тихо-тихо, громко смеялись, шутили. Он перевёл взгляд на воинов-мужчин, идущих за стеной – со второго этажа он мог видеть их. Их высокие фигуры, плечистые, мускулистые, копья или мечи в их руках. И, хотя были одеты они просто, чёрная одежда, да немного оранжево-красных лент на ней, да на головных уборах, зато они имели возможность носить оружие. И... они были мужчинами.
Молодой евнух тяжело вздохнул. Он был никем. Разве что станет личным прислужником какой-нибудь яркой госпожи или присоединится к львиной стае закулисных умельцев, сплетающих яркие нити интриг, тонких, средних и прочных, из силков которых ни одна жертва не вырвется, не уйдёт. Евнухи... по законам империи они приравнивались к женщинам. Но женщины хотя бы могли рожать детей. Евнухи могли только смотреть на чужих. Им о ночи-то с женщиной мечтать было не дано, не то что там о детях, о семье!
По саду у здания, с внутренней стороны, со смехом промчался мальчишка – сын какой-то из наложниц султана, а может – слуги кого-то из его родни. За мальчишкой со смехом бежали две служанки. Ребёнок ни о чём особенном не думал: он просто убежал и наслаждался свободой, а девушки-служанки могли хотя бы временно посмеяться, да развеяться, подхватив подолы и бегая за ним.
Ребёнок... а ведь и он когда-то бегал ребёнком вне стен проклятого дворца, тигриного логова и змеиных нор... он ничего не знал, он не думал о будущем... кажется, там были горы... и лес... деревня в горах... ему было пять или семь, когда на их деревню напало чьё-то войско... молодую мать забрали в рабыни – служить в гареме – и она там где-то сгинула. Отца убили, а его... его искалечили навек, лишив права называться мужчиной и возможности продолжить свой род.
«О, Аллах! - взмолился евнух. - Ты или пошли мне раннюю кончину, либо хоть какую-то радость для жизни моей подари! Я понимаю, что обычного семейного счастья не видать мне. И что в воины меня не возьмут, даже в охранники гарема – вроде как стар я уже учиться, даже для личной гаремной охраны. Но хоть что-то! Хоть какую-нибудь радость покажи мне! Хоть на мгновение! Моя жизнь как бездна ада. Я не просил тебя ни о чём... но сейчас снова год прошёл... очередной год с того проклятого момента, как я появился на свет. Подари мне хоть какую-то радость, о милостивый Аллах! Мне мучительно так жить! Я боюсь, что дерзну удавиться или выпью кипятка сам, не дожидаясь награды за какой-нибудь проступок»
Снаружи зашумели. Он, нахмурившись, выглянул. За стеной гарема воины тащили ту дуру, которая подарила ему оба браслета на ноги. Наложницу, дерзнувшую связаться с чужим мужчиной, каким-то охранником из столицы. Она иногда тайком встречалась с ним. И вот, поймали-таки несчастную. Вот, идёт, упирается, рвётся из жёстких рук мужчин-воинов. Зарёванная, краска потекла на лице, волосы истрёпались, шаль слетела с головы. Ярко-розовая шаль, сочно-розовое платье заляпано и в потёках воды - никак, с кухни или со трапезы увели. Только губы, накрашенные ярко, алеют на побледневшем лице. Что будет с ней? Плетями до полусмерти изобьют? Камнями? Или просто завяжут рот, в мешок запихнут – и утопят? Эх, а вроде была умненькая наложница, смазливая, и султан к ней три раза заходил за те лет пять или семь, что она во дворце. Ну, а любовника её-то точно изничтожат – женщину у правителя увёл, наглец, ни султана, ни Бога не побоялся, чужую-то женщину! Чужую жену! Жену самого султана!
Евнух вздохнул и отвернулся, зарылся лбом в тяжёлый сиреневый полог. Его-то скорее не найдут – он хорошо прятался, когда ей помогал. А найдут – так невелика беда. Так скорее закончится эта постылая жизнь.
По правде-то говоря, вздыхал он не из-за сочувствия к ней, и не из-за страха за свою судьбу. Он завидовал ей, этой жалкой женщине, дерзкой наложнице правителя империи. У неё было несколько встреч, несколько сладких ночей с любовником. Может, даже с возлюбленным своим. Несколько ночей, за которые она готова была заплатить своей жизнью, молодостью, покоем и красотой. Вот и поплатилось. Теперь расплатится за всё. За все грехи, и вольные, и которых в мыслях не было. Но он завидовал ей. Он, жалкий евнух, завидовал какой-то женщине!
Солнце жарило. Небо было чистое-чистое. Эх, хорош был день. Да только в гареме в ближайшие дни будет неспокойно: женщины будут плакать. Если были подружки у той, то будут рыдать от боли и сострадания. Если не было, то какие-то женщины всё равно будут плакать – от страха за свою судьбу или отчаяния.
Сыто живут здешние женщины, роскошно одеваются, в ярких платьях – в гареме, пожалуй, все цвета радуги и вообще все существующие цвета и оттенки в нарядах можно сыскать – в дорогих украшениях ходят, бывает, что и камнями, обнявшимися с золотом, звенят в подвесках. Сыто живут – и только. Муж по закону и по обычаям на все сотни женщин положен только один, да и тот – если и выпадет любвеобильный хозяин дворца, да правитель империи, навряд ли посетит их всех. Хотя бывали мужчины, что пытались испровобовать всех, королев, жён, наложниц, служанок, постоянно ещё и новых цветков прося, чтобы наслаждаться, всё время наслаждаться их ароматами... после их отдыха в гареме ещё ярче кипели страсти среди женщин, ещё отчаяннее и мстительнее те, недолюбленные и усердные, травили друг друга. Сколько младенцев искалечили, потравили ещё в утробах матерей, чтобы только получить шанс стать матерью наследника престола... скольких сгубили во младенчестве... только небу и знать... ровно ему же только и знать, сколько потом было склок между выросшими братьями, принцами, склок обычных, смертельных склок, грубых и хитрых... сколько раз после смерти очередного правителя брат поднимал руку на брата, сколько братьев здесь убили братья, скольких родственников друг друга сгубили, кто был самым жутким убийцей из всех – это только небу дано знать.
Сыто живут здешние женщины. И только. Счастья вкусили лишь десятки из них. Да и, обычно, всего лишь на миг испили драгоценного напитка везенья, внимания повелителя и супруга. Любви же, верно, вкушали ещё меньше. Тут уж люби или не люби супруга, но если хочешь покои роскошнее, да украшения массивнее, придётся завоёвывать его любовь. Да смешно-то про любовь говорить! Внимания бы хоть отвоевать, хоть на миг, от нескольких сотен конкуренток да десятков фавориток оторвать бы правителя! Слезы в гареме были обычное дело, лились по поводу и без...
Вот, во дворе зашумели. Оторвавшись от полога, евнух взглянул и туда. Евнухи-воины тащили через дорогу у сада и колонн цепь связанных поникших женщин. Наверное, опять пленниц с завоёванного города или селения привели. Эх, опять кого-то обучать будут, уговаривать, бить. Снова будет шумно в помещениях для рабов и прислуги.
Вздрогнув, взглядом вцепился в случившееся внутри – какая-то молоденькая девчонка извернулась, как-то вывернулась из цепи невольниц, рванулась к ближайшему евнуху-воину, вырвала у того меч, да попыталась живот свой насадить на лезвие... смела! Ах, смела, девчонка!
Да, увы, не дали, руки перехватили, ударили по спине. По лицу не били, вдруг султану приглянётся? Хотя, вряд ли, уж больно худа... из нищеброда, что ли, вырвали? Вот, подняли с земли её, упавшую, она рванулась.
Евнух спокойно изучил взглядом её лицо. Лицо красивое. Может, и выйдет чего у девчонки. Но дерзка. Строптивых быстро ломают в гареме. А из несломанных иногда выходят яркие госпожи, своевольные, жестокие. Милосердных, добрых и спокойных легко пересчитать. Кого из деревни вытащили, кого из города, кого из чужого дворца – уже не важно. Кем бы ни была прежде, теперь станет никем. И только самые красивые или умные смогут вознестись, подняться над другими. Став лучшими наложницами, жёнами. А нового наследника родит только одна.
Он отвернулся и снова стал смотреть на небо. Не заметив её слёз, покатившихся по замызганных дорожной пылью щекам.
Она шла, уже не глядя по сторонам, глотала слёзы. Она проклинала тот день, когда родилась на свет... у неё была обычная жизнь... деревня между леса... дружелюбные соседи, крепкая семья... через семь дней должна была быть её свадьба... и она уже подглядела за разговором отца, подслушала разговоры матери и знала, что замуж выйдет за него, за того доброго и трудолюбивого юношу, умелого ремесленника. Ещё бы семь дней – и она бы вышла замуж по любви... он остался лежать на земле, где-то далеко, в луже крови... а её потащили далеко... она станет считаться женщиной другого супруга... она будет считаться чьей-то женой, но её ненавистный супруг в лучшем случае лишь раз или два пригласит её в свои покои. Если вообще вспомнит про неё... но лучше бы ему вообще про неё не вспоминать.
Евнух смотрел на небо. Один из жалких обитателей дворца. Один из многочисленных евнухов этого дворца. Рабыня шла по дороге внизу. Всего лишь одна из многочисленных женщин дворца.
Глупо бы сказать, что им не повезло. Это была вполне обычная судьба для их страны. Судьба бесправной, пленённой женщины, лишённой опоры и защиты мужчин своего рода... судьба обычного бесполого существа, когда-то родившегося мужчиной. Обычная судьба... что уж слёзы проливать? Но слёзы всё равно текли...
Она стояла на кухне, мешая овощи и приправы для обеда. Тускло-синее платье и полупрозрачная тёмно-синяя ткань свисали с тощей фигуры – голодом уморить себя не удалось. Проклятая жажда жизни победила. Она как-то поднялась на постели и дрожащей рукой дотянулась до тарелки с пищей, стоявшей возле неё. Она уже вкусила еду этого места. Прошлая жизнь и возможность уйти в самом её начале миновали.
Вдруг за стенами кухни зашумели, звучный голос объявил приход правителя империи и потребовал всем приветствовать его стоя. Впрочем, все почти, заслышав шум, поднялись. Мало ли кто из влиятельных особ зайдёт. Она стояла, не поднимая головы, уперевшись взглядом в пол.
Вдруг подошёл кто-то, сжал жёсткими пальцами её подбородок, заставил поднять голову. Мужчина, молодой, роскошно одетый. В разноцветных нарядах, обвешенный многочисленными бусами из жемчуга, с драгоценными камнями на кольцах и тюрбане. Взгляд насмешливый, улыбка на тонких губах.
- Это ты пыталась зарезаться две недели назад? Ты?
Она промолчала, нервно сглотнула, но глаз не отвела, смотрела в упор.
- Нахалка! - усмехнулся он ещё шире, и, отвернувшись, бросил кому-то из роскошно одетых сопровождающих, родственнику или слуге. - Откормите её – и приведите-ка ко мне. Посмотрим, будет ли она в постели так же горяча.
Откормить её... как зверя... как на убой. Шехназ задрожала. Но было поздно – султан уже обратил на неё своё внимание.
Заморить себя голодом опять не удалось – за ней бдительно следили другие прислужницы с кухни. Рассыпать муку по полу и получить побои или смерть тоже не удалось. Главная служанка на кухне болезненно ущипнула её за грудь. И сказала, чтоб этими глупостями не занималась. Кухонные служанки стали смотреть на неё с завистью или презрением, шептаться, постоянно шептаться о чём-то за её спиной. Пыталась сбежать вечером с прикухонных помещений, найти пруд и утопиться – наткнулась на служанок из гарема и те её едва не затравили, ядовитыми языками – те тоже завидовали ничтожной рабыне, на которую обратил внимание султан империи и хозяин гарема. Она едва вырвалась из их цепких рук, бежала, зажав уши, плача, не разбирая дороги.
Они говорили: «За что ей такое счастье? За что?!». Она же хотела хотя бы после смерти спросить у Бога: «За что ей был этот ад?! За что?!».
Налетела, с разбега, на высокого мужчину в оранжевых одеждах, застывшего у прохода, смотревшего на узкую луну. Он сердито развернулся, подхватил руками падающее тело. Глаза густо обведены краской, губы яркие, подвеска свисает с правой стороны лба, браслеты и ожерелье. Не мужчина... евнух.
- Что ты тут летаешь? - проворчал он. - Как будто за тобой гонится стая голодных тигров!
Сын евнуха
Глава 1. Сын евнуха
Хочешь тронуть розу - рук иссечь не бойся,
Хочешь пить - с похмелья хворым слечь не бойся.
А любви прекрасной, трепетной и страстной
Хочешь - понапрасну сердце сжечь не бойся!
Омар Хайям
Открыв глаза, он увидел тигра, стоящего возле неё. Он уснул у берега, а она и огромный хищник были в стороне – так сразу и не добежит, не дотянется, даже вытянувшись изо всех сил. Тигр тянулся к руке, которой молодая женщина пыталась заслониться, а она была слишком неподвижной из-за своего живота.
Сердце его застыло.
«Как же я мог заснуть и пропустить?..»
А тигр сделал ещё шаг, оказавшись почти уже у её руки. От ужаса крик застыл в глотке смотревшего.
«Почему же эта тварь не подошла сначала ко мне?! – подумал он с отчаянием. – Это моя кара за то, что я дерзнул взять то, что мне не принадлежит?»
Сердце с трудом пропустило очередной удар, позволяя ему дальше жить, но огромный тигр уже добрался до неё, до руки хрупкой девушки с большим животом дотянулся.
«Если бы я знал, что всё так обернётся, я бы никогда к ней не подошёл во дворце!»
И только с опозданием, когда морда тигра уже оказалось около её руки, вспомнил, что можно было схватить что-то и метнуть в хищника. И всё же попытался сесть и нащупать, что лежало под рукой.
«Пусть уж лучше тигр меня разорвёт!»
Только ветка тонкая и лёгкая пролетела недалеко. А тигр…
***
Он стоял за пологом, преграждавшим проход в одно из дворцовых помещений второго этажа. Молодой мужчина, высокий, статный. На теле ярко-оранжевый наряд – платье пониже колен, расширяющийся подол, да узкие штаны почти ему в тон, до щиколоток, почти до остроносых туфель. Волосы, густые, чёрные, заплетены в косу, коса стекает за широкую спину. Голова прикрыта дымчатой, полупрозрачной оранжевой шалью в ромбах, отделанных цветной тесьмой. Глаза, светло-карие, усталые, жирно обведены чёрной краской, губы сердито поджаты, яркие, накрашенные. По лбу свисает подвеска из золота, с редкими вкраплениями полудрагоценных камней. На шее тяжёлое широкое ожерелье из золота и многочисленных рубинов и брильянтов – награда за услугу одной любезной госпоже. На руках замерли узкие и широкие браслеты, стеклянные, золотые, серебряные. На левой ноге два золотых браслета с драгоценными камнями – подарок той дурочки, в прошлом месяце умолявшей помочь в неслыханной дерзости.
Он стоял, прячась, смотрел то на стражников, проходящих снизу, за стеной здания, то на небо. Он то роптал на бога, то молил его о снисхождении – о смерти.
Этот день был ничем не примечателен для всех. Обычный день из жизни гарема, не отмеченный ни казнями, ни наказаниями, ни раскрытием или проявлением каких-либо интриг королевских жён, наложниц или вельмож, родственников нынешнего султана. К нынешнему султану, впрочем, этот день тоже никакого отношения ни имел. Даже к жизни его великих и уважаемых предков. Это был самый проклятый день на свете. Самый ужасный день в его жизни. Это был тот самый день, когда двадцать семь лет назад он появился на свет...
Мужчина проводил взглядом стайку смеющихся служанок – те на миг вырвались из-под строгих взглядов своих госпожей и сейчас, обсуждая что-то тихо-тихо, громко смеялись, шутили. Он перевёл взгляд на воинов-мужчин, идущих за стеной – со второго этажа он мог видеть их. Их высокие фигуры, плечистые, мускулистые, копья или мечи в их руках. И, хотя были одеты они просто, чёрная одежда, да немного оранжево-красных лент на ней, да на головных уборах, зато они имели возможность носить оружие. И... они были мужчинами.
Молодой евнух тяжело вздохнул. Он был никем. Разве что станет личным прислужником какой-нибудь яркой госпожи или присоединится к львиной стае закулисных умельцев, сплетающих яркие нити интриг, тонких, средних и прочных, из силков которых ни одна жертва не вырвется, не уйдёт. Евнухи... по законам империи они приравнивались к женщинам. Но женщины хотя бы могли рожать детей. Евнухи могли только смотреть на чужих. Им о ночи-то с женщиной мечтать было не дано, не то что там о детях, о семье!
По саду у здания, с внутренней стороны, со смехом промчался мальчишка – сын какой-то из наложниц султана, а может – слуги кого-то из его родни. За мальчишкой со смехом бежали две служанки. Ребёнок ни о чём особенном не думал: он просто убежал и наслаждался свободой, а девушки-служанки могли хотя бы временно посмеяться, да развеяться, подхватив подолы и бегая за ним.
Ребёнок... а ведь и он когда-то бегал ребёнком вне стен проклятого дворца, тигриного логова и змеиных нор... он ничего не знал, он не думал о будущем... кажется, там были горы... и лес... деревня в горах... ему было пять или семь, когда на их деревню напало чьё-то войско... молодую мать забрали в рабыни – служить в гареме – и она там где-то сгинула. Отца убили, а его... его искалечили навек, лишив права называться мужчиной и возможности продолжить свой род.
«О, Аллах! - взмолился евнух. - Ты или пошли мне раннюю кончину, либо хоть какую-то радость для жизни моей подари! Я понимаю, что обычного семейного счастья не видать мне. И что в воины меня не возьмут, даже в охранники гарема – вроде как стар я уже учиться, даже для личной гаремной охраны. Но хоть что-то! Хоть какую-нибудь радость покажи мне! Хоть на мгновение! Моя жизнь как бездна ада. Я не просил тебя ни о чём... но сейчас снова год прошёл... очередной год с того проклятого момента, как я появился на свет. Подари мне хоть какую-то радость, о милостивый Аллах! Мне мучительно так жить! Я боюсь, что дерзну удавиться или выпью кипятка сам, не дожидаясь награды за какой-нибудь проступок»
Снаружи зашумели. Он, нахмурившись, выглянул. За стеной гарема воины тащили ту дуру, которая подарила ему оба браслета на ноги. Наложницу, дерзнувшую связаться с чужим мужчиной, каким-то охранником из столицы. Она иногда тайком встречалась с ним. И вот, поймали-таки несчастную. Вот, идёт, упирается, рвётся из жёстких рук мужчин-воинов. Зарёванная, краска потекла на лице, волосы истрёпались, шаль слетела с головы. Ярко-розовая шаль, сочно-розовое платье заляпано и в потёках воды - никак, с кухни или со трапезы увели. Только губы, накрашенные ярко, алеют на побледневшем лице. Что будет с ней? Плетями до полусмерти изобьют? Камнями? Или просто завяжут рот, в мешок запихнут – и утопят? Эх, а вроде была умненькая наложница, смазливая, и султан к ней три раза заходил за те лет пять или семь, что она во дворце. Ну, а любовника её-то точно изничтожат – женщину у правителя увёл, наглец, ни султана, ни Бога не побоялся, чужую-то женщину! Чужую жену! Жену самого султана!
Евнух вздохнул и отвернулся, зарылся лбом в тяжёлый сиреневый полог. Его-то скорее не найдут – он хорошо прятался, когда ей помогал. А найдут – так невелика беда. Так скорее закончится эта постылая жизнь.
По правде-то говоря, вздыхал он не из-за сочувствия к ней, и не из-за страха за свою судьбу. Он завидовал ей, этой жалкой женщине, дерзкой наложнице правителя империи. У неё было несколько встреч, несколько сладких ночей с любовником. Может, даже с возлюбленным своим. Несколько ночей, за которые она готова была заплатить своей жизнью, молодостью, покоем и красотой. Вот и поплатилось. Теперь расплатится за всё. За все грехи, и вольные, и которых в мыслях не было. Но он завидовал ей. Он, жалкий евнух, завидовал какой-то женщине!
Солнце жарило. Небо было чистое-чистое. Эх, хорош был день. Да только в гареме в ближайшие дни будет неспокойно: женщины будут плакать. Если были подружки у той, то будут рыдать от боли и сострадания. Если не было, то какие-то женщины всё равно будут плакать – от страха за свою судьбу или отчаяния.
Сыто живут здешние женщины, роскошно одеваются, в ярких платьях – в гареме, пожалуй, все цвета радуги и вообще все существующие цвета и оттенки в нарядах можно сыскать – в дорогих украшениях ходят, бывает, что и камнями, обнявшимися с золотом, звенят в подвесках. Сыто живут – и только. Муж по закону и по обычаям на все сотни женщин положен только один, да и тот – если и выпадет любвеобильный хозяин дворца, да правитель империи, навряд ли посетит их всех. Хотя бывали мужчины, что пытались испровобовать всех, королев, жён, наложниц, служанок, постоянно ещё и новых цветков прося, чтобы наслаждаться, всё время наслаждаться их ароматами... после их отдыха в гареме ещё ярче кипели страсти среди женщин, ещё отчаяннее и мстительнее те, недолюбленные и усердные, травили друг друга. Сколько младенцев искалечили, потравили ещё в утробах матерей, чтобы только получить шанс стать матерью наследника престола... скольких сгубили во младенчестве... только небу и знать... ровно ему же только и знать, сколько потом было склок между выросшими братьями, принцами, склок обычных, смертельных склок, грубых и хитрых... сколько раз после смерти очередного правителя брат поднимал руку на брата, сколько братьев здесь убили братья, скольких родственников друг друга сгубили, кто был самым жутким убийцей из всех – это только небу дано знать.
Сыто живут здешние женщины. И только. Счастья вкусили лишь десятки из них. Да и, обычно, всего лишь на миг испили драгоценного напитка везенья, внимания повелителя и супруга. Любви же, верно, вкушали ещё меньше. Тут уж люби или не люби супруга, но если хочешь покои роскошнее, да украшения массивнее, придётся завоёвывать его любовь. Да смешно-то про любовь говорить! Внимания бы хоть отвоевать, хоть на миг, от нескольких сотен конкуренток да десятков фавориток оторвать бы правителя! Слезы в гареме были обычное дело, лились по поводу и без...
Вот, во дворе зашумели. Оторвавшись от полога, евнух взглянул и туда. Евнухи-воины тащили через дорогу у сада и колонн цепь связанных поникших женщин. Наверное, опять пленниц с завоёванного города или селения привели. Эх, опять кого-то обучать будут, уговаривать, бить. Снова будет шумно в помещениях для рабов и прислуги.
Вздрогнув, взглядом вцепился в случившееся внутри – какая-то молоденькая девчонка извернулась, как-то вывернулась из цепи невольниц, рванулась к ближайшему евнуху-воину, вырвала у того меч, да попыталась живот свой насадить на лезвие... смела! Ах, смела, девчонка!
Да, увы, не дали, руки перехватили, ударили по спине. По лицу не били, вдруг султану приглянётся? Хотя, вряд ли, уж больно худа... из нищеброда, что ли, вырвали? Вот, подняли с земли её, упавшую, она рванулась.
Евнух спокойно изучил взглядом её лицо. Лицо красивое. Может, и выйдет чего у девчонки. Но дерзка. Строптивых быстро ломают в гареме. А из несломанных иногда выходят яркие госпожи, своевольные, жестокие. Милосердных, добрых и спокойных легко пересчитать. Кого из деревни вытащили, кого из города, кого из чужого дворца – уже не важно. Кем бы ни была прежде, теперь станет никем. И только самые красивые или умные смогут вознестись, подняться над другими. Став лучшими наложницами, жёнами. А нового наследника родит только одна.
Он отвернулся и снова стал смотреть на небо. Не заметив её слёз, покатившихся по замызганных дорожной пылью щекам.
Она шла, уже не глядя по сторонам, глотала слёзы. Она проклинала тот день, когда родилась на свет... у неё была обычная жизнь... деревня между леса... дружелюбные соседи, крепкая семья... через семь дней должна была быть её свадьба... и она уже подглядела за разговором отца, подслушала разговоры матери и знала, что замуж выйдет за него, за того доброго и трудолюбивого юношу, умелого ремесленника. Ещё бы семь дней – и она бы вышла замуж по любви... он остался лежать на земле, где-то далеко, в луже крови... а её потащили далеко... она станет считаться женщиной другого супруга... она будет считаться чьей-то женой, но её ненавистный супруг в лучшем случае лишь раз или два пригласит её в свои покои. Если вообще вспомнит про неё... но лучше бы ему вообще про неё не вспоминать.
Евнух смотрел на небо. Один из жалких обитателей дворца. Один из многочисленных евнухов этого дворца. Рабыня шла по дороге внизу. Всего лишь одна из многочисленных женщин дворца.
Глупо бы сказать, что им не повезло. Это была вполне обычная судьба для их страны. Судьба бесправной, пленённой женщины, лишённой опоры и защиты мужчин своего рода... судьба обычного бесполого существа, когда-то родившегося мужчиной. Обычная судьба... что уж слёзы проливать? Но слёзы всё равно текли...
Она стояла на кухне, мешая овощи и приправы для обеда. Тускло-синее платье и полупрозрачная тёмно-синяя ткань свисали с тощей фигуры – голодом уморить себя не удалось. Проклятая жажда жизни победила. Она как-то поднялась на постели и дрожащей рукой дотянулась до тарелки с пищей, стоявшей возле неё. Она уже вкусила еду этого места. Прошлая жизнь и возможность уйти в самом её начале миновали.
Вдруг за стенами кухни зашумели, звучный голос объявил приход правителя империи и потребовал всем приветствовать его стоя. Впрочем, все почти, заслышав шум, поднялись. Мало ли кто из влиятельных особ зайдёт. Она стояла, не поднимая головы, уперевшись взглядом в пол.
Вдруг подошёл кто-то, сжал жёсткими пальцами её подбородок, заставил поднять голову. Мужчина, молодой, роскошно одетый. В разноцветных нарядах, обвешенный многочисленными бусами из жемчуга, с драгоценными камнями на кольцах и тюрбане. Взгляд насмешливый, улыбка на тонких губах.
- Это ты пыталась зарезаться две недели назад? Ты?
Она промолчала, нервно сглотнула, но глаз не отвела, смотрела в упор.
- Нахалка! - усмехнулся он ещё шире, и, отвернувшись, бросил кому-то из роскошно одетых сопровождающих, родственнику или слуге. - Откормите её – и приведите-ка ко мне. Посмотрим, будет ли она в постели так же горяча.
Откормить её... как зверя... как на убой. Шехназ задрожала. Но было поздно – султан уже обратил на неё своё внимание.
Заморить себя голодом опять не удалось – за ней бдительно следили другие прислужницы с кухни. Рассыпать муку по полу и получить побои или смерть тоже не удалось. Главная служанка на кухне болезненно ущипнула её за грудь. И сказала, чтоб этими глупостями не занималась. Кухонные служанки стали смотреть на неё с завистью или презрением, шептаться, постоянно шептаться о чём-то за её спиной. Пыталась сбежать вечером с прикухонных помещений, найти пруд и утопиться – наткнулась на служанок из гарема и те её едва не затравили, ядовитыми языками – те тоже завидовали ничтожной рабыне, на которую обратил внимание султан империи и хозяин гарема. Она едва вырвалась из их цепких рук, бежала, зажав уши, плача, не разбирая дороги.
Они говорили: «За что ей такое счастье? За что?!». Она же хотела хотя бы после смерти спросить у Бога: «За что ей был этот ад?! За что?!».
Налетела, с разбега, на высокого мужчину в оранжевых одеждах, застывшего у прохода, смотревшего на узкую луну. Он сердито развернулся, подхватил руками падающее тело. Глаза густо обведены краской, губы яркие, подвеска свисает с правой стороны лба, браслеты и ожерелье. Не мужчина... евнух.
- Что ты тут летаешь? - проворчал он. - Как будто за тобой гонится стая голодных тигров!
