- А зря. Здесь знают толк в наказаниях для глупых и непокорных.
Воины выросли рядом, мрачно насупились.
- Она со мной, - почему-то соврал Шахрияр
Хотя ему-то какое дело до неё? Шла бы своей дорогой. Влипла в беду - не его забота. Глядишь, и научилась бы молчать и быть поскромнее да потише. Или бы сгинула, не научившись. А те поверили ему - уж не один год в одном гареме служили, знали, что у него хорошая репутация. А почему и куда евнух шёл со служанкой - не их умов дело. Меньше знаешь - крепче спишь. Хотя, если и заподозрят в чём, то всё равно спросят. И головы как за правду снесут, так и за неправду...
- Ну, пойдём, - он сцапал упрямицу за запястье, - Ты где живёшь? Откуда такая сердитая и злая взялась?
Она промолчала. Шахрияр медленно тащил её по дворцу, тихо рассказывая истории былых дерзких девчонок и наглецов... Худшие из историй, которые он в здешних стенах видал... Вскоре она примолкла и даже перестала пытаться вырвать свою руку из тяжёлого кольца его пальцев. И чуть погодя даже призналась, что она из кухонной прислуги.
- Не та ли нахалка, которая пыталась прирезаться ещё до того, как взглянула на императора? - усмехнулся евнух, припомнив день своего рождения и пленницу, притащенную во дворец в тот же день.
- А что, я не имею даже права выбрать свою смерть? - огрызнулась та.
- Бог не одобрит твой выбор. Грех это, - сказал и вздохнул, так как грешникам сам завидовал иногда.
- Но почему же? Это моя жизнь! Хочу - живу! Хочу - умру!
- Это не твоя жизнь, - сжал пальцы так, что она вскрикнула от боли, - Чем скорее поймёшь, тем спокойнее будет твоя жизнь. Твоя жизнь тебе не принадлежит. Пойми. Может, когда-то принадлежала, но уже нет.
- Но... но... - снова зарыдала.
- А если хочешь сама вновь управлять своей жизнью и даже жизнями других - стань одной из главных жён императора, - проворчал он.
Как ни смотри, а у неё было больше прав и возможностей, чем у него. Особенно если сына родит. Уже третьего или четвёртого по счёту. Но если первые вдруг перемрут, от болезней, несчастных случаев или при странных обстоятельствах, то у неё есть шанс. Но если чуток обождать, хоть пару лет - и других сыновей родят львицы и тигрицы, тогда уже шансов почти никаких. Сцепятся стаи, чтоб растерзать чужаков, чтобы сохранить детёнышей своих.
Шехназ не ответила. Она лишь покорно шла за ним. И плакала на сей раз молча, кусая губы, ещё не тронутые краской... "Она красива. А накормить - будет ещё краше, - подумал вдруг он, - И как бы не эта проклятая судьба, быть может, даже она и я шли бы сейчас вместе со связанными одеждами вокруг помоста со священным огнём. Но к чему эти нелепые мысли? Нам не бывать вместе никогда. Такова наша судьба. А даже если бы и досталась мне в руки эта дерзкая, смелая и красивая женщина, то что бы я делал с ней? К чему эти нелепые мечты, если я никогда и почувствовать ничего не смогу, даже если смогу прикоснуться к её телу? К чему мне нужны мечты? И почему вдруг эти странные мысли не прошли мимо моей головы?"
На кухне он отпустил её - и она быстро прошла по освещённой факелами полосе - и скрылась во мраке помещения для прислуги. Хрупкая, быстрая... как ночное виденье... как ночной сон... иногда ему снилось, что он всё-таки мужчина, не жалкий евнух... что он даже сжимает в объятиях какую-то женщину... Почему-то её лицо всегда было укрыто шалью, а на руках блестели многочисленные массивные золотые браслеты... ему казалось, что он даже что-то чувствовал... какую-то радость... но он просыпался и утром не чувствовал уже ничего...
Через дней десять - императору надоело ждать - её, слегка уже откормленную, нарядили в наряд чуть красивее, яркий, нацепили на шею, на руки и на ноги серебряные украшенья, серебряную подвеску спустили на лоб, по центру, стекать с прямого пробора между густых чёрных волос. И доставили в покои хозяина империи. У неё не спросили ничего. И он не спрашивал ничего... На утро её, дрожащую, плачущую, отвели в какие-то роскошные покои. И сказали что они теперь её. Потому что императору с ней понравилось. Разумеется, никто не спросил про неё. Она лежала на просторном мягком ложе в новых чужих покоях, рыдая... Пришли две девушки - её служанки. Разложили на столике у металлического зеркала золотые браслеты и два ожерелья - подарок императора... Так началась жизнь её, госпожи Шехназ...
Она склонилась над полом, не дотянувшись до миски. Её тошнило. Её снова тошнило. О, за что же? За что этот ад?! Она так надеялась прожить обычной жизнью во дворце! Жизнью женщины, забытой хозяином империи! А тот, как назло, раз двадцать вызывал её к себе... и мало этой боли, этих омерзительных ласк и жутких ночей, так она понесла... Стать матерью ребёнка императора... мечта и грёза многих из женщин гарема... ад для неё... Если роды пройдут благополучно, теперь она будет одной из главных жён, одной из матерей его детей. Ей придётся быть на праздниках в гареме, может, даже он иногда отойдёт от самой главной своей жены - хозяйки гарема - и та, скорее всего Шехназ не простит такого оскорбления... А он будет помнить про неё, особенно, если сына родит. И будет заходить к ней иногда или звать на ночь в свои покои... за что? О, за что ей такие пытки?! За что эта мука?!
В гареме опять шумели... последнюю неделю было шумно... но ей было так плохо, что даже не спрашивала, почему опять шумят...
Зазвенели браслеты на чьих-то ногах и руках. Она приподнялась на руках, не вытирая лица.
- Госпожа, вы уже собрали самые важные вещи? Ваши драгоценности?
Шахрияр, увидев её и узнав, растерянно примолк. Не то чтобы он не знал, чьи это покои - уж за столько лет всё успел изучить и о новостях всегда знал. Просто в панике как-то позабыл.
- Что... случилось? - устало спросила молодая женщина, садясь на край своего просторного ложа, застеленного тёмно-зелёной тканью.
- Как... что случилось, спрашиваете? О, госпожа, да разве ж вы не знаете?..
- Мне... всё равно... - Шехназ устало опустилась на ложе, почти у самого края.
- Да... как же это... Совсем не знаете ничего, госпожа?
- Нет...
Он смущённо или растерянно переминался с ног на ногу - звон ножных браслетов друг о друга выдал его заминку - и наконец заговорил. Быстро. Чётко. Коротко.
Оказывается, пока император был на войне в другом царстве, на столицу напал его зять. Сейчас королевы и сметливые наложницы в спешке хватают лучшие драгоценности и сворачивают в узел несколько нарядов, безжалостно понукая служанок, готовятся покинуть дворец через тайный ход. Кто знает, если зять императора захватит и дворец, то, может, и не пощадит никого. А пощадит - так воспользуется. Но, вернись потом гарем к законному обладателю - и судьба игрушек родственника хозяина, чужого мужчины, может выйти ещё страшней, чем гибель при пожаре или от мечей чужих воинов.
- Ну и пусть... - отмахнулась женщина, закрыла глаза, - Пусть... Давно... пора... Он, верно, заждался... там...
- Госпожа не в себе! - вздохнул Шахрияр, - О, госпожа! Да вы вообще слышите меня?!
Но она уже не слышала евнуха, провалившись в сон. Тот пару раз пересёк её покои, туда-сюда, потом рванулся к столику и шкатулкам, раскрыл, метким взором выудил самые дорогие из украшений и чуток попроще, завязал в одну из её шалей, поверх завернул три или четыре наряда. Узел перекинул через руки, потом уверенно подошёл к кровати, подхватил на руки худое мягкое тело... то обвалилось в его руках...
Он не думал особенно ни о чём, когда нёс чужую женщину, чужую жену по коридорам. Он не ждал никакой награды потом, когда всё вернётся на круги своя... не ждал её благодарностей... даже не слышал шума от взламываемых ворот во дворцовой стене... Просто он видел её, беспомощную женщину, заснувшую от усталости... Даже не вытер вонючую жижу с его лица... Просто не заметил... Просто, когда он увидел её, слабую, то что-то проснулось в нём... захотелось вынести её, унести из начинающегося ада... просто вынести её отсюда... здесь она может погибнуть... здесь она умрёт... А она так и не пришла в себя, как бы не кричали вокруг, как бы ни шумели... и даже в тускло освещённом затхлом подземном ходе в себя не пришла... Опять, что ли, пыталась уморить себя голодом? Но на что? У неё-то, в отличие от него, была хорошая судьба... Впрочем, это не важно... Его даже не коснулась зависть... Просто не хотелось отдавать эту слабую спящую беспомощную девочку в чужие руки... воины зятя императора тоже могли надругаться над ней... хватит с неё... хватит... Всё вернётся на круги своя... император вернётся и покарает мятежного родственника... К нему вернётся его молодая жена... Плевать, что будет с ним, с Шахрияром...
Но на круги своя ничего не вернулось... Даже спустя пару месяцев, когда разгневанный император вернулся из дальних земель, отвоевал столицу, казнил бунтовщика. Несколько главных жён погибли, спасаясь, двух пойманных сыновей императора убил его зять... И, вернись бы Шехназ в столицу, могла бы стать матерью наследника. Если сына носила... Что она уже была беременна - и от императора - все знали. Она могла бы стать матерью нового наследника. Но когда Шахрияр вошёл в их убежище в деревне неподалёку от столицы, сказал ей новости и пошёл собирать её оставшиеся вещи, женщина как-то странно замерла. А когда он проходил мимо её кровати, поймала его за руку - в узкой хижине это было немудренно - и умоляюще сверкнув своими тёмными глазами, сказала:
- А давай... уедем в деревню в каком-нибудь лесу?..
- Какой из меня муж? - вздохнул евнух, - Я и порадовать тебя не смогу, и приласкать.
- Мне всё равно, - упрямо головой мотнула, - Я не хочу обратно во дворец! Уедем?
Он вздрогнул. Мужчиной ему никогда уже не стать. И, если уж дело пойдёт, быть может, придётся её тайно отпускать к чужаку, делать вид, что не знал. Чтобы хоть она жила. Чтобы хоть она. Но... было кое-что, одна радость, доступная и ему, жалкому калеке...
- Может, в деревню среди гор?..
- Хорошо, - улыбнулась Шехназ.
И он вдруг улыбнулся ей в ответ. Так счастливо, как уже давным-давно не улыбался.
- Но... ребёнок...
- Скажем, что это наш сын.
- Сын... - растерянно сказал евнух, - Сын... - глухо повторил он, - Но какой из меня отец?
- Ты воспитаешь его как своего сына. Вместо своего. Ведь чтобы воспитать его, тебе даже не обязательно зачинать его или быть мужчиной.
- Сын, - снова глухо повторил Шахрияр, - Сын... - и вдруг упал на колени возле кровати, сжал её руки, - Я буду стараться! Я буду очень стараться, Шехназ! Делай что хочешь, спи с кем хочешь - только вдали от других глаз, чтобы люди не осуждали тебя... я сделаю всё, что смогу! Сын... - он радостно рассмеялся, - О, Аллах, я смогу стать отцом! - он молитвенно поднял руки к лицу, глаза вверх, туда, где за скверной крышей дрянной хижины было скрыто голубое небо и жаркое, дающее свет солнце, - О, благодарю тебя, всемогущий! Милостью твоей я смогу стать отцом! И у меня будет сын! Сын! Мой сын!
А Шехназ смотрела на него и улыбалась. Она уже давно решила, что если он согласится скрыться с ней, то она откажется от мыслей и мечтах о том, что случается с супругами по ночам. Своя семья, свой дом... и этот добрый человек рядом, хотя и просто лишь спутник по многочисленным несчастьям на жизненной тропе... верный и добрый спутник... О, Аллах, неужели, и ей ты даруешь хоть какое-то счастье? Хоть чуть-чуть? Шехназ будет восхвалять тебя до конца своих дней за такие щедрые дары! Шехназ будет ценить всё, что ты ей подарил! О, великий и милосердный всемогущий Аллах!
И они убежали, далеко-далеко... в спокойную нищую деревеньку в горах. И даже когда у неё родился сын, она отказалась вернуться в столицу... А Шахрияр вновь вознёс хвалы Аллаху... Так принц, возможно, наследник империи, жил в семье обычного ремесленника, учился делать из глины посуду. У них троих не было ничего, точнее, не было почти ничего, всего лишь крохи, но они все были счастливы. Так, как редко кто был счастлив во дворце. И пока младшие дети императора изучали искусства и военное дело, учились плести первые интриги друг против друга и наносили друг другу первые раны, сын горшечника из дальней горной деревни учился делать хорошую посуду, быть честным, добрым и справедливым.
- Рахим! Рахим! - старый сосед догнал паренька, сжал сухой рукой тому плечо, - О, Рахим! Я не могу поверить!
- Что случилось, дедушка? Что? - лицо и глаза юноши вдруг озарила надежда, - Отец всё-таки поднялся на ноги? Он будет жить? О, неужели Аллах оставит хоть отца ещё немного пожить со мной?
- Я, право, смущаюсь такое говорить, - старик виновато потупился, - Но, может быть, я должен тебе сказать... О, Аллах, что же делать мне, старику? Сказать или не сказать?.. - он вдруг устало посмотрел юноше в глаза, - Прости, Рахим, что говорю тебе это. Ты вправе возненавидеть меня за мои слова, но я всё-таки решил сказать... Прости, но когда я омывал его тело, то увидел... я узнал... о, прости меня, мальчик! Прости меня Рахим! Но Шахрияр тебе не отец... он и не мог быть тебе отцом. Он... он... он евнух... И, полагаю, он усыновил тебя, сына Шехназ и чужого ребёнка... Прости, Рахим... я...
- Ничего... ты в праве был сказать это... - юноша отвернулся и медленно побрёл из деревни.
Сказать, что он был потрясён, значит, ничего не сказать. Он был в ужасе. Его родители, так заботившиеся друг о друге, прослывшие нежно любящими друг друга супругами меж соседей, жителей деревни, да и всей округи, оказывается, не были мужем и женой! И... оказывается, они и не были близки никогда... просто не могли... и кто-то чужой - какой-то незнакомый ему мужчина - его настоящий отец. Шахрияр чужую женщину с ребёнком подобрал... он воспитывал его так строго и серьёзно, как не каждый отец родного сына воспитал. Он, именно он, привил Рахиму стремление стать добросердечным и честным человеком, мастером своего дела! Но... он ему никто, по сути, он ему никто... мать угасла от болезни года три назад, но приёмный отец ничего не сказал... а тут, при пожаре - разбойники разграбили деревню и дома подожгли - и Шахрияр рванулся в огонь спасать чьего-то ребёнка... почти спас... выкинул в окно, в чьи-то руки... и получил падающей горящей сваей по голове... насилу вытащили, пытались сбить огонь... не успели... не смогли... он достойно жил и умер достойно... Рахим так гордился этим мужчиной, но... это не его отец... не его отце... чужой мужчина...
Он до сумерек блуждал где-то по лесу. Во дворце столичном в это время первый из его младших братьев убил другого брата - тот скорчился в своих покоях, выронив бокал с отравленным вином... смерть наступила почти мгновенно... и убийца подставил кого-то из своих слуг, как виновного... а верный слуга и под пытками смолчал, кто настоящий виновник... Уже за полночь Рахим вернулся в родную деревню. Поклонился дому. Дому, в котором они так счастливо жили втроём, а потом вдвоём. И пошёл к старику, другу отца, справиться о погребальном костре. Ему хотелось самому разлить масло и поджечь хворост.
- Мне всё равно, кто он мне и моей матери, - сказал юноша тихо вышедшему индусу-старику, - Главное, что он меня взрастил. Я вырасту достойным человеком, чтобы отец Шахрияр не сожалел ни о чём, глядя на меня с небес.
