Мы ехали рядом.
После многих часов езды на мотоцикле было очень непривычно крутить педали велосипеда: казалось, я совсем забыла, как это делать. Димка ехал рядом. Медленно, глядя вдаль, туда, где начинала подниматься вечерняя мгла. Сентябрь выдался промозглый, руки мёрзли даже в велоперчатках, и я уже почти не чувствовала кончики пальцев. В воздухе стояла мокрая взвесь: дождь то ли накрапывал непрерывно, то ли просто заполнил собой всё пространство. На душе сделалось паршиво. Хотя мне казалось, что паршивей уже некуда.
— Ты уверен, что хочешь туда возвращаться?
Голос дрогнул. Димка покосился на меня, плотно сжав губы, но всё-таки ответил:
— Уверен.
Его голос в последнее время стал хриплым: он много курил. Я не одобряла, но и запретить не могла: сигаретами мой друг успокаивал тревожность, особенно обострившуюся с началом осени.
Мы остановились у пешеходного перехода. Я привычно спрыгнула из седла, размяла ноги, пошевелила занемевшими от холода пальцами. Димка провожал сосредоточенным взглядом проезжающие автомобили. В его глазах отражались фары, мигающие поворотники, фонарь…
Светофор запищал, переключившись на зелёный.
— Расскажи, чему научилась, — неожиданно заговорил Димка, когда мы почти перешли дорогу. — Как мотокросс?
— Даже лучше, чем я думала, — призналась я, снова садясь на велосипед. — Хотя после стрита* и наших уличных катаний мне показалось, что ездить вообще не умею. — Я фыркнула. — Кто бы мог подумать: четыре года в седле, а про многие вещи узнала только сейчас.
* Мотоцикл класса «стритфайтер»
— Вилли* делать научилась? — Димка улыбнулся, и это было бесценно: на его бледном осунувшемся лице улыбка давно уже стала редкостью.
* Трюк: езда на заднем колесе
— Научилась. — Я даже улыбнулась в ответ. — Правда, в первый раз навернулась, подвывих запястья. Но это мелочи.
— Береги себя.
Я кивнула, опустив взгляд. Педали медленно крутились, колесо велосипеда оставляло след на мокрой тротуарной плитке. А я не представляла, что ответить Димке. «Берегу»?.. Глупо как-то.
Площадка, на которой мы когда-то собирались всей мотокомпанией, показалась впереди. Димка упёрся в неё взглядом. Так матери смотрели на детей, которые пропали несколько лет назад, а теперь нашлись целыми и невредимыми. Я сглотнула, чувствуя, как колотится сердце. Димка здесь так давно не был, что я не представляла, как он среагирует.
На асфальте разлились широкие лужи. Под слоем воды просматривались полустёртые линии, разграничивающие парковочные места. Мокрые листья, только начавшие опадать, блестели, словно разноцветные глянцевые бумажки.
Колесо велосипеда повело, и я упёрлась ногами в землю.
Димка проехал вперёд и остановился в самом центре, под одиноким фонарём. Вздохнул, запрокинул голову, подставляя лицо моросящему дождю, и закрыл глаза. Несколько мгновений ничего не происходило, а потом его пальцы стиснули колёса инвалидной коляски, и Димка, зажмурившись, разрыдался. Разрыдался как пацан, сжав зубы и не открывая глаз, не стесняясь собственного голоса.
Я уронила велосипед и бросилась к другу, сжала его плечи.
— Дим! Дима!.. Посмотри на меня!
Он схватил мои ладони, ощупал их, словно я коснулась его впервые. Я сжала его пальцы, надеясь, что это поможет.
— Сколько раз я проклял тот день… — Димка открыл глаза, и в их серой глубине я увидела абсолютную, всепоглощающую боль. — Ещё чуть-чуть, и этот утырок раскатал бы меня насмерть. Иногда я жалею, что он этого не сделал.
Я рывком наклонилась вперёд и припечатала Димку к своему плечу, не давая говорить. Меня трясло. То ли от холода, то ли от его последних слов.
Год назад наша мотокомпания ездила на похороны Артёма: он разбился насмерть, да так, что хоронили в закрытом гробу. В тот момент мы поняли, почему не стоит гонять по дорогам на скорости двести сорок. Мы с Димкой, кажется, осознали ситуацию первыми: на следующий день собрали всех друзей в баре, чтобы решить, как жить дальше. Артём у нас был авторитетом: никто не мог так лихо входить в повороты «под коленочку», делать трюки и уходить от полицейских по дворам. Димка любил его как брата, поэтому перебрал тогда с алкоголем и, вскочив, толкнул речь о безопасности, о том, что в память об Артёме гонять по дорогам мы больше не будем, и трюки в городе делать не станем, а если кто-то станет, то он его лично переедет, чтобы не мучился. В итоге случилась потасовка: несколько ребят из наших сказали, что Дима «зассал», Дима послал их и дал кому-то под дых… А закончилось всё парой сломанных носов и вызванным барменом нарядом полиции. Димку, злого, нахохлившегося, с перепачканным кровью лицом, из отделения забирала я: он долго не хотел ехать «вторым номером»*, а в итоге образцово прокатился за моей спиной по утреннему городу, завалился в мою квартиру и до обеда продрых на диване. С тех пор мы на самом деле стали аккуратнее, а те парни, которым возможность выпендриться на байке в центре города была дороже жизни, от нашей «банды» откололись. И мы думали, что на этом несчастья закончатся.
* На мотоцикле — позади водителя
Димка шмыгнул носом и оттолкнул меня, отстранившись. Слёзы блестели на его лице, ноздри чуть кривого после перелома носа раздувались, тонкие губы покраснели. Он прикусил нижнюю и, отведя взгляд, шумно выдохнул.
— Если бы я не был в этом виноват, может быть, не психовал бы так. — Его голос прозвучал глухо. — Но я понимаю, что в кресло посадил себя сам. И это чувство вины… — Его пальцы снова сжались на колесе.
— Ты не винова…
— Виноват! — резко перебил меня Дима, прищурив глаза. — Я сколько раз на тебя ругался: «надень экип*, надень экип!». А сам без него выехал, дурень. Да ещё по весне, только лёд сошёл! Да я в латах ехать должен был по такой дороге! — Димка стукнул себя кулаком в грудь. — Понимаешь? А у меня весна, гормоны, мототоксикоз, почему бы не открутить ручку газа!.. Да, не превышал, но б…! Казалось, что всё на свете из воздуха, и я лечу как птица, ветер шумит, мотор ревёт! Счастье из ушей, глаза застило, по сторонам не смотрел, перекрёсток — ха! — проскочу!..
* Защитная экипировка
Димка резко замолчал, отвернувшись, и на скулах заиграли желваки. Я замерла. Вдохнуть получалось с трудом, сердце колотилось так, что кружилась голова, щёки горели, ноги сделались ватными.
— Вот тогда-то я и полетел. Даже не понял ни черта. До сих пор не понимаю, как я его не заметил, и откуда он там взялся, ему же красный был. Только помню удар, и я уже в воздухе, и байка подо мной почему-то нет, и небо такое яркое, синее… И вдруг — темнота. Долгая, словно я сто лет проспал, а очнулся в новой эре уже. Лежу, всё такое беленькое, чистенькое, а я не помню нихрена. Ни кто я, ни где я, ни где был до этого… Память потом постепенно возвращалась, вспоминал свою жизнь по кусочку, как паззл собирал.
Димка снова замолчал, трясущими руками вытащил из кармана пачку сигарет, обхватил губами фильтр, щёлкнул зажигалкой и затянулся, закрыв глаза. Обо всём произошедшем он рассказывал мне впервые: раньше всегда отмахивался, мол, нечего вспоминать.
— У меня позвоночник в трёх местах сломан. — Зажав сигарету между пальцев, проговорил Димка, глядя в пространство. — И несколько титановых частей теперь. В спине, в ноге, в черепушке. Рука хоть сама срослась. Врачи вначале думали, что я не выкарабкаюсь, десять дней комы, сама помнишь: наши меня уже хоронить готовились. Но я упрямый, сука, не помер. Но иногда думаю, что стоило бы. Кому я такой нужен теперь?..
Мне хотелось вмазать ему по лицу. По бледному, осунувшемуся, уставшему лицу, которое совсем не шло парню двадцати четырёх лет. Но Димка и так натерпелся достаточно боли.
— Мне, — хрипло, как ворон над кладбищем, каркнула я. — Мне нужен. Ты меня на байк посадил, ты мне примером стал. Мозгов хватило, по дорогам я больше не гоняю, у меня теперь трасса, спорт. На соревнования поеду — тебя с собой возьму. Слышишь? Болеть за меня будешь!
Димка усмехнулся.
— А на моте меня прокатишь?
— Ты ненавидишь ездить «вторым номером». И сможешь ли вообще теперь?
— Смогу, — как всегда упрямо отозвался он. — Можешь меня верёвкой привязывать, мне плевать. Но вот так, — Димка хлопнул по подлокотникам инвалидного кресла, — я жить не хочу. И не могу. Я с семнадцати лет на байке, для меня это жизнь.
Я вздохнула, на мгновение отвернувшись. Димка говорил так вдохновенно, что казалось, что он смотрит на меня сверху вниз, как когда-то. Он говорил, и собственные слова окрыляли его, делали сильнее.
— Весной. — Слова сорвались с языка сами собой. — Весной мы что-нибудь обязательно придумаем.
— Значит, мне остаётся дожить до весны. — Димка усмехнулся и выдохнул в небо сигаретный дым. — Это порой кажется непосильной задачей. Но теперь есть, зачем.
После многих часов езды на мотоцикле было очень непривычно крутить педали велосипеда: казалось, я совсем забыла, как это делать. Димка ехал рядом. Медленно, глядя вдаль, туда, где начинала подниматься вечерняя мгла. Сентябрь выдался промозглый, руки мёрзли даже в велоперчатках, и я уже почти не чувствовала кончики пальцев. В воздухе стояла мокрая взвесь: дождь то ли накрапывал непрерывно, то ли просто заполнил собой всё пространство. На душе сделалось паршиво. Хотя мне казалось, что паршивей уже некуда.
— Ты уверен, что хочешь туда возвращаться?
Голос дрогнул. Димка покосился на меня, плотно сжав губы, но всё-таки ответил:
— Уверен.
Его голос в последнее время стал хриплым: он много курил. Я не одобряла, но и запретить не могла: сигаретами мой друг успокаивал тревожность, особенно обострившуюся с началом осени.
Мы остановились у пешеходного перехода. Я привычно спрыгнула из седла, размяла ноги, пошевелила занемевшими от холода пальцами. Димка провожал сосредоточенным взглядом проезжающие автомобили. В его глазах отражались фары, мигающие поворотники, фонарь…
Светофор запищал, переключившись на зелёный.
— Расскажи, чему научилась, — неожиданно заговорил Димка, когда мы почти перешли дорогу. — Как мотокросс?
— Даже лучше, чем я думала, — призналась я, снова садясь на велосипед. — Хотя после стрита* и наших уличных катаний мне показалось, что ездить вообще не умею. — Я фыркнула. — Кто бы мог подумать: четыре года в седле, а про многие вещи узнала только сейчас.
* Мотоцикл класса «стритфайтер»
— Вилли* делать научилась? — Димка улыбнулся, и это было бесценно: на его бледном осунувшемся лице улыбка давно уже стала редкостью.
* Трюк: езда на заднем колесе
— Научилась. — Я даже улыбнулась в ответ. — Правда, в первый раз навернулась, подвывих запястья. Но это мелочи.
— Береги себя.
Я кивнула, опустив взгляд. Педали медленно крутились, колесо велосипеда оставляло след на мокрой тротуарной плитке. А я не представляла, что ответить Димке. «Берегу»?.. Глупо как-то.
Площадка, на которой мы когда-то собирались всей мотокомпанией, показалась впереди. Димка упёрся в неё взглядом. Так матери смотрели на детей, которые пропали несколько лет назад, а теперь нашлись целыми и невредимыми. Я сглотнула, чувствуя, как колотится сердце. Димка здесь так давно не был, что я не представляла, как он среагирует.
На асфальте разлились широкие лужи. Под слоем воды просматривались полустёртые линии, разграничивающие парковочные места. Мокрые листья, только начавшие опадать, блестели, словно разноцветные глянцевые бумажки.
Колесо велосипеда повело, и я упёрлась ногами в землю.
Димка проехал вперёд и остановился в самом центре, под одиноким фонарём. Вздохнул, запрокинул голову, подставляя лицо моросящему дождю, и закрыл глаза. Несколько мгновений ничего не происходило, а потом его пальцы стиснули колёса инвалидной коляски, и Димка, зажмурившись, разрыдался. Разрыдался как пацан, сжав зубы и не открывая глаз, не стесняясь собственного голоса.
Я уронила велосипед и бросилась к другу, сжала его плечи.
— Дим! Дима!.. Посмотри на меня!
Он схватил мои ладони, ощупал их, словно я коснулась его впервые. Я сжала его пальцы, надеясь, что это поможет.
— Сколько раз я проклял тот день… — Димка открыл глаза, и в их серой глубине я увидела абсолютную, всепоглощающую боль. — Ещё чуть-чуть, и этот утырок раскатал бы меня насмерть. Иногда я жалею, что он этого не сделал.
Я рывком наклонилась вперёд и припечатала Димку к своему плечу, не давая говорить. Меня трясло. То ли от холода, то ли от его последних слов.
Год назад наша мотокомпания ездила на похороны Артёма: он разбился насмерть, да так, что хоронили в закрытом гробу. В тот момент мы поняли, почему не стоит гонять по дорогам на скорости двести сорок. Мы с Димкой, кажется, осознали ситуацию первыми: на следующий день собрали всех друзей в баре, чтобы решить, как жить дальше. Артём у нас был авторитетом: никто не мог так лихо входить в повороты «под коленочку», делать трюки и уходить от полицейских по дворам. Димка любил его как брата, поэтому перебрал тогда с алкоголем и, вскочив, толкнул речь о безопасности, о том, что в память об Артёме гонять по дорогам мы больше не будем, и трюки в городе делать не станем, а если кто-то станет, то он его лично переедет, чтобы не мучился. В итоге случилась потасовка: несколько ребят из наших сказали, что Дима «зассал», Дима послал их и дал кому-то под дых… А закончилось всё парой сломанных носов и вызванным барменом нарядом полиции. Димку, злого, нахохлившегося, с перепачканным кровью лицом, из отделения забирала я: он долго не хотел ехать «вторым номером»*, а в итоге образцово прокатился за моей спиной по утреннему городу, завалился в мою квартиру и до обеда продрых на диване. С тех пор мы на самом деле стали аккуратнее, а те парни, которым возможность выпендриться на байке в центре города была дороже жизни, от нашей «банды» откололись. И мы думали, что на этом несчастья закончатся.
* На мотоцикле — позади водителя
Димка шмыгнул носом и оттолкнул меня, отстранившись. Слёзы блестели на его лице, ноздри чуть кривого после перелома носа раздувались, тонкие губы покраснели. Он прикусил нижнюю и, отведя взгляд, шумно выдохнул.
— Если бы я не был в этом виноват, может быть, не психовал бы так. — Его голос прозвучал глухо. — Но я понимаю, что в кресло посадил себя сам. И это чувство вины… — Его пальцы снова сжались на колесе.
— Ты не винова…
— Виноват! — резко перебил меня Дима, прищурив глаза. — Я сколько раз на тебя ругался: «надень экип*, надень экип!». А сам без него выехал, дурень. Да ещё по весне, только лёд сошёл! Да я в латах ехать должен был по такой дороге! — Димка стукнул себя кулаком в грудь. — Понимаешь? А у меня весна, гормоны, мототоксикоз, почему бы не открутить ручку газа!.. Да, не превышал, но б…! Казалось, что всё на свете из воздуха, и я лечу как птица, ветер шумит, мотор ревёт! Счастье из ушей, глаза застило, по сторонам не смотрел, перекрёсток — ха! — проскочу!..
* Защитная экипировка
Димка резко замолчал, отвернувшись, и на скулах заиграли желваки. Я замерла. Вдохнуть получалось с трудом, сердце колотилось так, что кружилась голова, щёки горели, ноги сделались ватными.
— Вот тогда-то я и полетел. Даже не понял ни черта. До сих пор не понимаю, как я его не заметил, и откуда он там взялся, ему же красный был. Только помню удар, и я уже в воздухе, и байка подо мной почему-то нет, и небо такое яркое, синее… И вдруг — темнота. Долгая, словно я сто лет проспал, а очнулся в новой эре уже. Лежу, всё такое беленькое, чистенькое, а я не помню нихрена. Ни кто я, ни где я, ни где был до этого… Память потом постепенно возвращалась, вспоминал свою жизнь по кусочку, как паззл собирал.
Димка снова замолчал, трясущими руками вытащил из кармана пачку сигарет, обхватил губами фильтр, щёлкнул зажигалкой и затянулся, закрыв глаза. Обо всём произошедшем он рассказывал мне впервые: раньше всегда отмахивался, мол, нечего вспоминать.
— У меня позвоночник в трёх местах сломан. — Зажав сигарету между пальцев, проговорил Димка, глядя в пространство. — И несколько титановых частей теперь. В спине, в ноге, в черепушке. Рука хоть сама срослась. Врачи вначале думали, что я не выкарабкаюсь, десять дней комы, сама помнишь: наши меня уже хоронить готовились. Но я упрямый, сука, не помер. Но иногда думаю, что стоило бы. Кому я такой нужен теперь?..
Мне хотелось вмазать ему по лицу. По бледному, осунувшемуся, уставшему лицу, которое совсем не шло парню двадцати четырёх лет. Но Димка и так натерпелся достаточно боли.
— Мне, — хрипло, как ворон над кладбищем, каркнула я. — Мне нужен. Ты меня на байк посадил, ты мне примером стал. Мозгов хватило, по дорогам я больше не гоняю, у меня теперь трасса, спорт. На соревнования поеду — тебя с собой возьму. Слышишь? Болеть за меня будешь!
Димка усмехнулся.
— А на моте меня прокатишь?
— Ты ненавидишь ездить «вторым номером». И сможешь ли вообще теперь?
— Смогу, — как всегда упрямо отозвался он. — Можешь меня верёвкой привязывать, мне плевать. Но вот так, — Димка хлопнул по подлокотникам инвалидного кресла, — я жить не хочу. И не могу. Я с семнадцати лет на байке, для меня это жизнь.
Я вздохнула, на мгновение отвернувшись. Димка говорил так вдохновенно, что казалось, что он смотрит на меня сверху вниз, как когда-то. Он говорил, и собственные слова окрыляли его, делали сильнее.
— Весной. — Слова сорвались с языка сами собой. — Весной мы что-нибудь обязательно придумаем.
— Значит, мне остаётся дожить до весны. — Димка усмехнулся и выдохнул в небо сигаретный дым. — Это порой кажется непосильной задачей. Но теперь есть, зачем.
