Была у неё одна беда — её сила. Она привыкла всё делать сама. Более того — и за других тоже. Нет, она умела отказывать, но когда человек становился ей дорог, она добровольно взваливала его проблемы на свои плечи и тащила, тащила, хрипя от напряжения, пока силы не оставляли её. Она падала, а дорогие ей люди смотрели на распростёртое на земле тело, усмехались и уходили, поднимая своими шагами пыльное облако.
Она лежала, провожая их взглядом. У неё не было сил, чтобы плакать. Она лежала и ждала, когда придёт тот, кто, наконец, её убьёт. Она была слишком горда, чтобы попросить помощи, и слишком горда, чтобы признать собственную слабость. Это было её жизнью: упасть, подняться, упасть вновь и вновь встать на ноги. Она верила в истинность этого пути и никогда не подчинялась другим. Она привыкла к тому, что другие склонялись пред ней — и женщины, и мужчины.
Этот человек появился в её жизни неожиданно. Она смотрела на него сквозь стёкла очков, ожидая, когда он станет её. Но человек не становился. Он шёл рядом, он был новым миром, подозрительно похожим на её и одновременно — совсем другим. Она говорила с ним, смотрела на мир другими глазами, и что-то в её сердце менялось. Она не верила в совпадения, она снова ждала подвоха, ждала, когда он начнёт ломать её, когда попытается подчинить себе, улыбаясь в глаза, но медленно прижимая своею любовью к земле, к пыли, в которой она лежала столько раз. Она старалась больше слушать, чем говорить, она старалась понять, что с этим человеком не так, почему он не делает того, к чему она привыкла. Человек улыбался, человек шутил, раскрывал её карты и показывал ей свои. И в один момент она поняла, что не хочет, чтобы он склонился перед ней. Она чувствовала, что это было бы неправильно.
Неожиданно для самой себя она поняла, что не прочь сидеть подле него, не прочь прижиматься щекой к его рукам, не прочь, чтобы он, тихо смеясь, гладил её по волосам. Раньше она никому этого не позволяла. И теперь ей стало страшно. Ей нравилось быть ведомой им, но одновременно с этим казалось, что это неправильно, что она не может быть такой. Она боялась, что он, поведя её за собой, снова оставит её в пыли и, усмехнувшись, как и многие до него, уйдёт.
Она сидела в кресле, задёрнув шторы и опустив голову, и говорила с человеком. Человек слушал, внимательно слушал. Она, прикрыв лицо маской, рассказывала ему о новом друге, перед которым испытывала страх, потому что чувствовала, что он выше её, сильнее её. Он отвечал ей, что она — женщина. А женщина, чувствуя силу, хочет, чтобы её вели. Даже если это очень, очень сильная женщина.
Она заплакала и сняла маску, обнажая лицо. Она подошла к нему, не поднимая головы, опустилась на пол, уткнулась лбом в его колени, заплакала, впившись пальцами в обивку кресла. Он не засмеялся, не оттолкнул её, не унизил, не сказал, что она слаба. Он погладил её по волосам. Он её принял.
Она хотела верить в силу. В силу без подлости и боли. И она поверила в его руки.
Он не делал ей больно. Он был сильнее, ему это было не нужно.
Она лежала, провожая их взглядом. У неё не было сил, чтобы плакать. Она лежала и ждала, когда придёт тот, кто, наконец, её убьёт. Она была слишком горда, чтобы попросить помощи, и слишком горда, чтобы признать собственную слабость. Это было её жизнью: упасть, подняться, упасть вновь и вновь встать на ноги. Она верила в истинность этого пути и никогда не подчинялась другим. Она привыкла к тому, что другие склонялись пред ней — и женщины, и мужчины.
Этот человек появился в её жизни неожиданно. Она смотрела на него сквозь стёкла очков, ожидая, когда он станет её. Но человек не становился. Он шёл рядом, он был новым миром, подозрительно похожим на её и одновременно — совсем другим. Она говорила с ним, смотрела на мир другими глазами, и что-то в её сердце менялось. Она не верила в совпадения, она снова ждала подвоха, ждала, когда он начнёт ломать её, когда попытается подчинить себе, улыбаясь в глаза, но медленно прижимая своею любовью к земле, к пыли, в которой она лежала столько раз. Она старалась больше слушать, чем говорить, она старалась понять, что с этим человеком не так, почему он не делает того, к чему она привыкла. Человек улыбался, человек шутил, раскрывал её карты и показывал ей свои. И в один момент она поняла, что не хочет, чтобы он склонился перед ней. Она чувствовала, что это было бы неправильно.
Неожиданно для самой себя она поняла, что не прочь сидеть подле него, не прочь прижиматься щекой к его рукам, не прочь, чтобы он, тихо смеясь, гладил её по волосам. Раньше она никому этого не позволяла. И теперь ей стало страшно. Ей нравилось быть ведомой им, но одновременно с этим казалось, что это неправильно, что она не может быть такой. Она боялась, что он, поведя её за собой, снова оставит её в пыли и, усмехнувшись, как и многие до него, уйдёт.
Она сидела в кресле, задёрнув шторы и опустив голову, и говорила с человеком. Человек слушал, внимательно слушал. Она, прикрыв лицо маской, рассказывала ему о новом друге, перед которым испытывала страх, потому что чувствовала, что он выше её, сильнее её. Он отвечал ей, что она — женщина. А женщина, чувствуя силу, хочет, чтобы её вели. Даже если это очень, очень сильная женщина.
Она заплакала и сняла маску, обнажая лицо. Она подошла к нему, не поднимая головы, опустилась на пол, уткнулась лбом в его колени, заплакала, впившись пальцами в обивку кресла. Он не засмеялся, не оттолкнул её, не унизил, не сказал, что она слаба. Он погладил её по волосам. Он её принял.
Она хотела верить в силу. В силу без подлости и боли. И она поверила в его руки.
Он не делал ей больно. Он был сильнее, ему это было не нужно.
