Глава I
Габриэль тогда был скучным. И слишком тихим. Подбить его на шалость вроде того, чтобы отправиться за пределы сада искать кольца фей или ловить лягушек, стало чем-то вроде вызова. Было здорово, когда он приезжал, потому что без него было еще скучнее, чем с ним. Взрослые обсуждали свои взрослые темы, и если подслушаешь - а подслушивать иногда хотелось! - получишь нотацию от тети Прис. Про то, как именно должен вести себя сын уважаемого аристократа.
К счастью, в то время вредная и суровая тетка в Гнезде появлялась лишь время от времени.
Гораздо хуже стало, когда одна из маминых подруг притащил с собой дочь.
Хмурая, молчаливая, еще более скучная, чем Габриэль, Бланш смотрела на мир странным, пустым взглядом и почти все время молчала, угукая, когда ее о чем-то спрашивали. Она предпочитала сидеть в углу, ссутулившись, втянув голову в плечи, похожая на сову, и любая попытка о чем-то с ней поговорить - а такие попытки сначала были совершенно искренними - заканчивалась напряженным молчанием.
Ее мать, леди Грейс, была блеклой, выцветшей, ее грубоватые руки почти постоянно дрожали - особенно, когда рядом появлялся лорд дель Эйве или его сестра. Леди Грейс гостила в Гнезде пару недель - это были ужасные дни, напряженные, словно эта ее постоянная тревога, суета и оханье пропитали воздух и заразили всех.
- Это было сложно, милый, - со вздохом призналась мать, проводя рукой по волосам Юлиана - отросшие пряди лезли ему в глаза. - Ты молодец.
Потом он увидел Бланш уже после того, как мать исчезла.
У Присциллы были свои взгляды на воспитание, особенно - на воспитание несносных и слишком избалованных мальчишек. Ее слова, меткие и острые, могли жалить больнее шершней, но куда страшнее было напряженное, полное недовольства молчание: Присцилла могла молчать часами напролет, умело игнорировать того, кто ее расстроил, будь то слуга, племянник, брат, и даже мягкая, уютная тетя Тересия, появившаяся в Гнезде как-то сама собой, как иногда в больших домах вдруг заводятся кошки. Единственным существом, рядом с которым характер Прис словно смягчался, стала Гейл, и никто не мог бы сказать, была это жалость, любовь или что-то вроде проснувшейся вдруг совести.
Две женщины, поселившиеся в доме, чтобы, как они сами заявляли, помогать, неизменно притягивали к себе других женщин и суету - и мешали этим намного больше. В Гнезде вдруг стало больше слуг, чем было нужно, стали открываться комнаты, которые были закрыты просто за ненадобностью, и однажды, ближе к лету, в поместье вдруг появились гости.
Гостья.
Леди Франческа Уинд, с дочерью, Агнесс, и подругой дочери - Бланш, такой же, как четыре года назад, сутулой, серой, невзрачной, прячущейся по углам от чужого внимания. Она немного похудела и уже не напоминала кусок рыхлого теста, но никто и никогда не называл ее красивой. Юлиан был слишком хорошо воспитан, чтобы вслух высказать то, что иногда застревало на языке, гадкие колкости в адрес неуклюжей девчонки, взявшей манеру прятаться в библиотеке, на подоконнике, отгораживаясь шторой. Она пугала его - и Корвина - своими внезапными появлениями, она мешала одним своим молчаливым, тяжелым присутствием здесь рядом, в пространстве одной комнаты, пусть даже настолько большой, что в этой комнате могла бы три раза поместиться их с Гейл общая детская. Она задавала глупые вопросы, пытаясь привлечь внимание и поддержать беседу - даже когда он решительно попытался установить правило: бери, что хочешь, сиди здесь, сколько хочешь, только, Милосердного ради, не трогай меня!
Если бы она захотела, он бы с радостью рассказал ей о многом - о звездных картах, или о навигации, о волшебных растениях, которые можно найти в саду, да хоть о самой магии! - но Бланш лишь смотрела пустыми глазами, хлопала выцветшими ресницами и ничего, совсем ничего не понимала.
Если Габриэль был скучным, то лишь потому, что привык быть слабым, болезненным мальчиком, которому запрещали слишком многое - из страха, что не дай боги что-то случится с ним, единственным, очень поздним ребенком. Бланш была скучной, потому что оказалась удивительно тупой. Говорить об этом вслух было невежливо, но, кажется, даже тетя Присцилла пришла к такому же выводу, и за ужином Бланш не получила пару колкостей в свой адрес лишь потому, что была ребенком - и гостьей в доме.
От недовольных взглядов ее это не спасало, но Бланш словно не замечала их.
Когда она не пряталась за шторами в обнимку с книгами, которые Присцилла сквозь зубы окрестила глупыми сказками, Бланш ходила хвостиком за Агнесс.
Вот с Агнесс все было более чем странно.
Первое время она молчала, поглядывая на Юлиана, когда думала, что тот этого не замечает, и если вдруг он заставал ее за этим - отворачивалась к Бланш и что-то шептала ей на ухо, хихикая. В остальном Агнесс держалась на расстоянии, не проявляя ни заинтересованности, ни неприязни. Странности в ее поведении можно было легко списать на то, что она - девчонка, а девчонки вообще частенько бывают странными. Она часто сидела рядом с матерью, красивой и ухоженной леди Франческой, вдовой лорда Уинда, о котором Юлиан в то время знал лишь одно - лорд Уинд умер, оставив жене и дочери лишь формальное, пусть и щедрое, содержание, а все остальное, что он имел, по законам должно перейти какому-то его дальнему родственнику. Леди Франческа действительно была хороша, от нее пахло цветами и мятой, она носила яркие платья и умела улыбаться так, словно улыбается лишь тебе. Она держала на руках Гейл, совсем ее не пугаясь, и изо всех сил старалась понравиться Юлиану.
Наверное, у нее даже были бы шансы, если бы это стремление не было таким явным, а жалость к бедным сиротам - такой раздражающей.
Прис, которая в первую неделю буквально светилась от гостеприимства, будто бы приезд леди Франчески вдруг разбудил в ней спавшее доселе человеколюбие, начала хмуриться, потом - почти злиться, раздражаясь по поводу и без особого повода. Она все больше молчала, поджимала тонкие губы, находила предлог исчезнуть во тьме портала, отговариваясь какими-то крайне важными делами, но пока, ко всеобщему счастью, не вступала ни с кем в открытый конфликт.
Глава II
Они иногда встречались - сложно не встречаться друг с другом, если вы принадлежите к одному слою общества. Леди Франческа удачно вышла замуж и поменяла фамилию: теперь она стала леди Морис Гио, поселилась в большом доме где-то в Альбе и вела жизнь супруги влиятельного чиновника, частенько появляясь в свете, как и положено матери подрастающей дочери. Присцилла со временем перестала кривиться от упоминания тех нескольких месяцев, пока леди тогда еще - Уинд гостила у них, и при встречах в столице была настолько приветлива, насколько вообще могла быть. Но со временем в характере Присциллы вообще произошли какие-то изменения, будто бы та часть ее, которая родилась с острыми когтями и крепким клювом, обрела, наконец, покой, и перестала мешать жить окружающим. То ли дело было во влиянии Тересии, то ли - в Гейл, которая, наконец, начала походить на обычную девочку своих лет - странную зеленоглазую девочку, которая молчала чуть больше, чем остальные дети.
Но все семьи магов считались странными, и некоторые причуды детям из таких семей прощались.
Юлиан тоже изменился и сам не заметил, как перестал видеть в сестре помеху, нечто неприятное, камень, разбивший его жизнь на осколки. Однажды вынырнув из собственного мира, в котором было место лишь книгам, фехтованию и магии, он если не простил Гейл того, что произошло из-за нее, но хотя бы понял, почему это произошло и что сама Гейл была такой же жертвой, как он сам.
И где-то здесь у нее появилась особая власть над ним - власть, которой не было ни у кого: ни у отца, которого Юлиан едва не боготворил, прощая ему и долгое отсутствие, и притащенного в дом нищего мальчишку, подобранного на улице, ни у Присциллы, ни у Гилберта, ни у кого-то из учителей и наставников. Гейл понимала брата с полуслова и намека, готова была соврать ради него, хотя Присцилла всегда твердила ей, что честность - украшение юной леди. Он отвечал ей тем же, впуская в свой мир. Она сидела рядом, когда он читал, он зачаровывал цветы, из которых она плела венки, чтобы они не вяли несколько дней. Если его наказывали за что-то серьезнее обычных мальчишеских шалостей, и Гейл считала это несправедливым, она могла молчать - невыносимо долго, выматывая Присциллу этим молчанием хуже, чем иная капризная девочка могла вымотать опекунов криком и требованиями.
Когда брат уехал учиться, Гейл, поняв, что не увидит его долгие недели, промолчала три дня.
А потом Присцилла, надеясь, что это поможет, забрала ее в Альбу, отдохнуть и развеяться.
***
Дом в Альбе стоял в отдалении от других домов. Если точнее, создавалось впечатление, что это другие дома держатся от него на почтительном расстоянии, не решаясь приблизиться - то ли из страха, то ли из особого отношения. Он был небольшим, особенно - в сравнении с поместьем: всего три этажа, причем третий, антресоли, предназначался исключительно для прислуги, скромные размеры комнат, одна столовая, примыкающая к парадному залу, три спальни и два кабинета - первый принадлежал Парсивалю и большую часть времени был закрыт, второй заняла Присцилла, заполнив его книгами, бумагами и тишиной.
Витраж на парадной лестнице изображал двух воронов, летящих в синеве над заснеженным полем. Одна из птиц держала в клюве ключ.
Когда-то этот дом, наверное, был обитаем, как любое жилище аристократа в столице каждую зиму наполнялся смехом и музыкой, но Парсиваль давно сторонился развлечений света, с головой окунувшись в работу и странные дела, о которых Юлиан знал только то, что они отнимали у него отца на долгие недели. Парсиваль возвращался усталый и часто злой, и чем дальше он заходил, тем меньше в нем было злости и больше - усталости. Какого-то странного смирения.
Это смирение Юлиан не мог ему простить.
Он прощал отцу многое: отлучки, из-за которых видел его реже, чем хотел бы, надоедливых тетушек, от которых приходилось прятаться в библиотеке или рядом с кабинетом отца. Простил Люта, хотя вначале ревновал так сильно, что сам себя стыдил за язвительность к бедному приемышу, который оказался не таким уж плохим парнем.
Юлиан прощал отцу недостаток внимания и строгость, в которой видел лишь проявление любви, прощал странное и непонятное ему стремление словно бы уберечь сына от мира и его опасностей, долго, очень долго прощал нежность к Гейл - когда он сам сделал шаг навстречу сестре, прощать уже было нечего: Гейл объединила их куда сильнее кровных уз.
Прощал Гилберта, которого не любил, но который был братом отца и его, Юлиана, родным дядюшкой, потому имел полное право принимать участие в образовании одаренного племянника.
Прощал то, что отец не стал учить его сам.
Потом, когда стал понимать чуть больше, прощал редких любовниц, связей с которыми отец будто бы стыдился и неумело скрывал..
Но вот этого смирения - нет, простить не смог.
Глава III - Амелия
На гербе старшего сына Короля сиял, окруженный венком из дубовых листьев, золотой силуэт благородного оленя.
Олени преследовали Амелию с самого детства - не только на гербе, украшающем все, чем она владела. Их головы смотрели на Амелию стеклянными глазами со стен в охотничьем домике отца, где они с матерью как-то провели три невероятно скучных часа, потому что у Амелии разболелся живот и леди Катарине пришлось отказаться от наблюдений за охотой на лис. Олени украшали посуду и мебель, светильники и зеркала. Узор вышивки, похожий на оленьи рога, вился по вороту платья, которое Амелия получила на свой восьмой день рождения.
А через три месяца принца Фредерика не стало - нелепая, ужасная случайность, как потом говорили придворные дамы, прикрывая притворное изумление и жалость веерами. Охота, единственная страсть кронпринца, куда там власти или жене, забрала его жизнь так же, как он забирал жизнь оленей и лисиц, волков и фазанов.
И герб с золотым силуэтом оленя стал ничьим, потому что леди Катарина носила под сердцем дитя - последний подарок мужа и свою последнюю надежду стать если не женой, то матерью короля.
Но вместо Фредерика Младшего родилась Фредерика - и золотой силуэт оленя исчез с карет и дверей, сменившись тремя серыми псами - семья д'Альвело не отбирала у вдовы своего сына все, что та получила вместе с фамилией, но оставляла это взамен за верность и преданность. Амелия помнила черное платье матери, и суету, и странные разговоры, которые она слышала. Потом они покинули поместье в Арморике, которое было их домом, пока принц Фредерик был жив, и переехали в Арли - на холодных зимних недель. В Арли, большом и светлом городе, были реки и камень, стекло и мрамор, блеск зеркал и украшений, а еще там был Король и два его сына, два принца с такими же, как у Амелии и ее второй сестры, Кармиль, волосами цвета бледного золота.
Один из них смотрел на Амелию, улыбаясь тепло и лукаво, говорил с ней, задавая вопросы и отвечая на те, которые задавала Амелия, будто бы рядом с ним была не маленькая девочка, только недавно научившаяся писать свое имя без клякс и ошибок, а кто-то равный и интересный.
Этому принцу, как потом поняла Амелия, теперь принадлежал герб с золотым оленем.
Именно поэтому леди Катарина кривила губы и злилась, и Амелия, почувствовав себя слишком взрослой рядом с горем матери, брала за руку Кармиль и шла с ней в детскую, занимала ее ерундой вроде кукольных чаепитий или чтения сказок, смотрела с ней в окно - на осенний парк, притихший и застывший от первых заморозков.
А потом, через несколько недель этой странной жизни, они уехали, сменив дом и страну.
Наверное, думала Амелия потом, через много лет, когда начала понимать много больше вещей, которые взрослые не говорят вслух, но держат под языком, леди Катарина сменила бы и герб, убрала бы трех гончих, вернула бы себе куниц, бегущих по зеленому полю. Но это навлекло бы на всех них - на всех четверых женщин, прячущихся в глубине ангрийских лесов, в родовом поместье Эривэ, - гнев Короля, обиженного пренебрежением и отказом от дарованной им чести.
Правда, все платья Амелии с тех пор стали черными, а потом - серыми, от цвета графита - до оттенка бледных весенних туч, потому что леди Катарина пряталась в траур, запрещая себе и дочерям выезжать в свет. Никто не упрекал ее - первые два года, а потом, конечно, стали говорить всякое.
Амелия, к счастью, почти ничего не слышала, и за семь долгих лет привыкла к серому, считая его чем-то вроде символа - как три серых пса на ее гербе были символом верности и преданности Королю.
Просто у ее матери был свой Король, верность и преданность которому леди Катарина хранила и после его смерти.
***
Снег выпал к концу октября, пролежал ровно сутки - и растаял, оставив после себя грязь и вымокшие бурые листья. В воздухе повис дождь - мелкая водяная взвесь, противно липнущая к волосам и одежде, выходить гулять не хотелось - там, за окнами, не было ни веселья, ни игр, только поникший сад, высокая каменная стена ограды - и лес за ней.
Густой ангрийский лес, лиственный, с переплетением узловатых ветвей, иногда настолько низких, что всаднику приходилось прижиматься к лошади, а то и просто выбирать другие пути.
