Хочу отдельную палату в психушке вместо общей за её стенами
Не дай мне бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил; не то, чтоб с ним
Расстаться был не рад…
А. С. Пушкин
Свихнулся, создал свою вторую, третью, пятую реальность и, предположительно, стало бы мне легче. Но вместе с солнцем русской поэзии опасаюсь, что и там не оставят в покое, не дадут забыться в чаду нестройных грез: «…Посадят на цепь дурака И сквозь решетку как зверка Дразнить тебя придут».
Почему так фатально и отчего бежать? Так из определенно нескончаемого дурдома бытийности, где каждые полчаса убеждаешься в верности расхожего утверждения, что сумасшедшие находятся с наружной стороны психушки. Глянешь на колесо сансары, в которое мы попадаем вместе с «выбранной» властью – а там пугающе раздутые брюха и морды наших радетелей, отъевшихся на наши пенсионные, нефтяные и прочие денежки. Тыкают монстры в тебя раздутым пальцем и кричат из телевизора, с рекламного баннера и с прочей дряни: «Это ты нас хотел! Мы тут!!! Мы НАВСЕГДА с тобой!» Поднимешь глаза к небу, силясь крикнуть: «Господи, неужто, в самом деле я?!»,– а оттуда вместо гласа господня обрюзгшая харя космической героини. И тоже орёт надсадно прямо в уши: «Ты, ты хочешь, чтобы это продолжалось вечно! Начни с нуля! Пусть все повторится сначала!» Зажмуришься, зажмешь уши руками и бежишь прочь в дебри парковые (лесные-то далеко), а тут тебя из кустов чья-то рука хвать! «А-а-а!!! Кто ты, чудище лесное? Отпусти меня! Чего тебе надо?» «Как что? Ты проголосовать забыл за то, которое очень хочешь»,– отвечает жуть сладким голосом. «Нет! Я не хочу! Ничего не хочу больше!»– рвешься, мечешься. А оно не отпускает и не унимается: «Хочешь - хочешь. Просто ты забыл об этом!» Вроде, увернулся и скорей домой, в норку, под одеяло. А оно, как привидение и тут тебя стережет: у подъезда на скамейке, возле лифта. Наконец, заперся на все запоры, цепочку накинул, глотнул ржавой воды из-под крана, умылся, не глядя в зеркало. Вдруг Оно там, технологии сейчас ого-го-го. Тем более что нас посчитали, оцифровали, оштрафовали… Тьфу-ты, оговорился. Впрочем, и это тоже неоднократно и по любому поводу.
Спрятался под одеяло. Нет, ненадежно, лучше под кровать. А там листочки разные, журналы под слоем пыли. С одного знакомый палец тянется из-под надписи: «Голосуй, а то опоздаешь», а с другого - тоже что-то телесное, но жуткое, несуразное. Присмотрелся – две титьки и… ну, это самое, неприличное мужское, указует на надпись: «Наше решение». Рванулся вылезти, да застрял. Уткнулся носом в глянцевый бюст и заплакал: «Ваше - ваше оно. Я тут при чем? Я в "желтый" дом хочу, таблеточку, коечку, белёную стену без лозунгов, без телевизора и манную кашу на ужин вместо Доширака. Ладно, пусть не белёную, облупленную, на какую моих пожизненно отчисляемых страховых взносов хватило».
А грудь как зазвенит в ответ что есть мочи, меня аж подбросило вместе с кроватью. Выкарабкался, прочихался, закружил по комнате, а она все трезвонит. Сообразил - в дверь звонят. Подошел на цыпочках, заглянул в глазок, охнул – точно пора в дом скорби. На площадке актер известный стоит, при параде, и задушевным голосом уговаривает: «Дорогой мой, хороший! Что же вы прячетесь? Это же наш с вами язык,– и для убедительности мне язык показывает.– Как же мы без него? Сделайте свой выбор, а то ведь и без языка можно остаться». И бережно так вынимает из кармана ножик кухонный, большущий, для разделки мяса.
Хотел бежать, да ноги отказали. Обмяк, привалился к косяку, а из-за двери бас мужской, хриплый: «Сынок – сынок, выйди на минутку, мамочка тебе урну для голосования покажет. Ты же давно её не видел. Ты ж её так любишь». Тут чей-то писклявый голосок прибавился: «Вот-вот, не сделаешь свой выбор, он твоей мамкой станет». И всё больше - больше голосов, кричат, спорят, перебивая друг друга: «Что вы гражданина запугиваете, «свободный» выбор сделать не даете? У него итак мысли, как мои скакуны».
Потянулся к телефону, кое-как набрал короткий номер: «Скорая? Девушка, у меня слуховые галлюцинации и мания преследования, пришлите за мной машину, пожалуйста». А она в ответ: «Спокойно, гражданин! Это – обычная предвыборная кампания. Вы на парад ходили? Нет? Ну вот, сходите, поднимите настроение и сделайте свой выбор, проголосуйте, а то…». «Проиграю…»,– прошептал я. «Прекрасно, вам уже лучше». И трубку бросила.
Я понял, что мечта о тихой палате несбыточная, и выход только один – в окно. Рванул пластиковую ручку, вскочил на подоконник и прыгнул вниз. Всё – свободен! Закрыл глаза в ожидании удара об асфальт. Жизнь промелькнула кинолентой: отрядное знамя, красный галстук, красная урна для голосования, глянцевый бюст на журнальной странице, знаменитый актер с ножиком. И когда я готов был принять неизбежное при падении в высоты восьмого этажа, чья-то крепкая рука ухватила меня за шиворот и рванула вверх. «Господи!– умилился я.– Спасибо, что не оставил меня». «На минуту оставить нельзя! Так и норовят сигануть!»– рявкнул незнакомый бас прямо в ухо. Я исхитрился повернуть голову и увидел усатую физиономию одного из умерших вождей. «За что же меня в ад?!»– оторопело спросил я его. «Умничаешь? Ничего, проголосуешь, потом мы тебе покажем настоящий ад»,– злобно прищурившись, пообещал усатый. «Распустились!»– добавил он и метко зашвырнул меня в урну… для голосования.
История о том, как свихнулась интеллигентная дама, или Месть социопатки
Одна воспитанная, уравновешенная, я бы даже сказала, интеллигентная женщина тронулась умом. Чему удивляться? Немудрено при нынешней жизни, да ещё, если живешь долго. Шиза у неё случилась особенная. Оно и понятно, чего от интеллигенции ждать. Никаких тебе галлюцинаций, маний преследования, буйства, ни – ни. Хотя насчет буйства – тут спорно. Не буду мучить. Короче, стала она говорить всё, что думает, хуже того, что чувствует, всем подряд, напропалую и где придётся. Вы только не путайте со всякими там мнениями, убеждениями, сентенциями, позициями. Нет, просто спонтанно и бытово.
Не ясно? Ну, например, с чего началось. Звонит бедолаге подруга Маша, тоже интеллигентная женщина, и начинает привычно вешать на неё свои сопли (простите, делиться проблемами), а наша вдруг возьми и ляпни: «Двадцать лет одно и тоже … на меня сливаешь, а сама пальцем не пошевелишь, чтоб хоть что-то поменять. Иди ты, Маша, в …». Ну, вы сами поняли куда. И отбой нажала. Маша даже рот закрыть не успела. В это время свекровь на кухню зашла, чайку попить и полюбопытствовать, кто звонил, зачем да почему. А дама ей в ответ домашним голосом, обыденно так отвечает, как про погоду: «Не ваше дело, Варвара Драконовна». И ведь как остроумно больной мозг имя отчество переделал, мол, любопытной Варваре (дальше вы помните), а про Драконовну, тем, кто со свекровью жил, и объяснять нечего. Свекруха на пару дней в ступор впала. Отчего понять не могли, но расстроились не особо – хоть ненадолго облегчение.
Вскоре не только домашние стали замечать неладное, но и соседи, и даже вовсе посторонние люди. «Я, дорогая, сегодня задержусь, у меня худсовет»,– предупреждает муж. А дорогая привычно «клюет» его мимо щеки прощальным поцелуем и мирно соглашается: «Да, конечно. Только кому твой вялый задержак нужен?» В результате супруг портфель забыл, так и ушел с открытым ртом «совещаться».
Соседка ржавым голосом выговаривает болезной: «Опять вашу почту мне в ящик положили! Сколько раз я просила…» Дама шляпку поправила и вполне мирным тоном перебила: «Ты бы, халда, лучше псину свою подальше от подъезда отводила по… (оправиться, то есть), развела сортир, и от самой, как из выгребной ямы несет». Вынула конверт из одеревеневших соседских рук и пошла, как ни в чем не бывало.
А продавщицу в магазинчике на углу вовсе убила, в переносном, конечно, смысле. Та, бабёнка ушлая, с интеллигентской публикой не чикается, облает за свою неудавшуюся сексуальную жизнь в два счета (или в один). А нашу-то вдоль и поперек знала, отсыпалась на ней почем зря. Взвесила ей колбаски, сахарку коробку на прилавок бухнула и буркнула недовольно: «Ну!» «Заткнись, дура!»– привычно - вежливым голосом ответила дама. Выложила денежки на тарелочку и ушла, не дожидаясь пока хабалку разомкнёт.
Сдали её докторам после происшествия на службе. Получила она черновик рецензии на какую-то публикацию, прочитала и написала автору по электронке пожелания: «Господи! Как вы достали, дегенераты малограмотные! Ни черта не смыслите в материале, а лезете с тупоумными заключениями, да ещё так нагло и зло. Ну, что вы вякаете? Прежде бы писать без ошибок научились. Вся ваша рецензия – амбициозная, безграмотная чушь. И плевать я хотела на ваше мнение». Ох! Что тут началось?! Контора чуть было ценного рецензента не лишилась. Принялись выяснять, кричать, ногами топать на больного человека. А она, сами понимаете, лепит им всё, что в нездоровую голову приходит. Начальник такое про себя узнал, что за валидол схватился, а некоторые коллеги просто на визг изошли от её нелицеприятных замечаний: «Столько лет притворялась интеллигентным человеком!»
Тогда и догадались: «Больна!» Дамочка спокойно согласилась: «Конечно, больна. Разве здоровый человек с вами столько лет бы выжил в этом дурдоме». И ведь что интересно, и особенно жутко, что все свои пилюли раздавала она направо и налево вполне обыденным тоном – тихо, спокойно, даже вежливо. Ни тебе крика, ни тебе скандала, ни претензий. Поди, догадайся, что свихнулась. Конечно, если бы не личность её интеллигентская и не тон, решили бы – обычная хамоватая баба или пробивная, ничего особенного, кругом народ и не такое говорит и не в таких выражениях, да ещё фальцетом.
Лечили. Но безуспешно. Даже хуже стало. Совсем женщина говорить перестала. Только улыбается и смотрит. Но как смотрит! Мороз по коже! Вроде и слова не сказала, а до тебя дошло: «Чего ты строишь из себя? Ведь ясно же, кто ты на самом деле. И тебе ясно, и всем вокруг». И дальше крестиком вышивает, будто и не случилось ничего. Такие психи, они самые опасные, против тех, что орут и кидаются. Изолировать их надо обязательно.
Смерть от последнего плевка
Один господин умер. От чего? Слюна кончилась. Вы смеетесь, говорите, так не бывает, нет такой болезни, и слюна кончиться не может. А вот и может. Сначала послушайте, потом смейтесь.
Дело в том, что господин этот пожизненно плевал на всё подряд, а прожил до шестидесяти лет. Вот и подумайте, хватит тут слюны или нет. По молодости плевал он смачно и даже против ветра на учебу, товарищей, советы учителей и родителей (иногда вполне разумные и полезные). Позже на часто сменяющихся девушек, жён, детей, а заодно на начальство и работу. Нечего говорить про разные мелочи и глупости вроде правил этикета. Рыгал за столом, сморкался перед Врубелем в музее так, что Демон вздрагивал, в носу ковырял, мошонку, а заодно и ягодицы почесывал перед публикой в метро и не только, харкая смачно на тротуар, демонстрируя окружающим: «Вот так именно плевал я на всех, кому не нравлюсь». Страшно сказать, плевал на агитаторов, поясняющих, как чудесно мы живем и как станем жить ещё лучше, если проголосуем в очередной раз за любимую петлю на шее.
С возрастом слюны становилось всё меньше, да и задор поутих. Плюнет жиденько, так себе, на «зебру» перехода и пойдет на красный через дорогу. А на мат водителей не только не плюёт, даже не оборачивается. К пенсионному возрасту стал он замечать, что слюны не только на плевок не хватает, но даже для глотания. Сохнет во рту и в горле дерет. И так характер с возрастом портится (жизнь не сахар, пенсия не за горами, стакан воды подать некому, потенция, опять же, согласно возрасту), а тут ещё не плюнуть, не глотнуть. Озлобился он вовсе.
Припёрло, пошел к врачу. Тот посмотрел, руками развел: «Не знаю, никогда такого не видел. Вам, голубчик, к психологу или к батюшке на худой конец». Страдалец, как про худой конец услышал, аж затрясся весь. «При чем тут мой… конец, когда слюны нет! И не твое собачье дело, худой он или толстый». Плюнул в эскулапа желчью (слюны-то нет), хлопнул дверью так, что в бесплатной поликлинике крыша рухнула, и ушел.
Но желчь, она тоже в ресурсах ограничена. Пришлось искать спасения в указанных направлениях, но и там не получил облегчения. Психолог какую-то ахинею нёс про отсутствие цели, интереса к жизни, про безразличие ко всему на свете и ещё, чёрт его знает что, про какую-то любовь. Ответил бы сразу, да язык пересох, распух, не шевелится. Глотнул бедолага водички и послал душеведа куда подальше.
С попом и вовсе несуразность вышла. Вроде, немолодой, опытный мужик, а такую чушь завернул про душу, про покаяние и спасение, хоть святых выноси. Смочил страдалец рот кагором и такое направление священнослужителю указал, что лики на иконах покраснели.
Вышел господин за церковную ограду, она впритык с кладбищенской. Тут, как на зло, похороны. Несут, значит, усопшего мимо него. И страшно сделалось мужику. «Скопычусь в одночасье, и похоронить, на могилке проведать некому. Я-то к своим родакам не ходил ни разу после похорон. Зайти что ли?»,– подумал он, нервно сглотнул и обрадовался. Сглотнул, значит, слюна появилась. Осторожненько провел языком по губам – мокрые. «Ох, хорошо! Сам – сам я себя вылечил. Плевать мне на всех! Да и на кладбище делать нечего, увидимся ещё с родичами, все там будем». Плюнул смачно в последний раз и… умер. Рядом с родителями его и похоронили – свиделись, значит.
А вы смеялись, думали, так не бывает. Бывает ещё как. Не зря говорят: «Нам всё плевать – слюны не хватит».
Не дай мне бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил; не то, чтоб с ним
Расстаться был не рад…
А. С. Пушкин
Свихнулся, создал свою вторую, третью, пятую реальность и, предположительно, стало бы мне легче. Но вместе с солнцем русской поэзии опасаюсь, что и там не оставят в покое, не дадут забыться в чаду нестройных грез: «…Посадят на цепь дурака И сквозь решетку как зверка Дразнить тебя придут».
Почему так фатально и отчего бежать? Так из определенно нескончаемого дурдома бытийности, где каждые полчаса убеждаешься в верности расхожего утверждения, что сумасшедшие находятся с наружной стороны психушки. Глянешь на колесо сансары, в которое мы попадаем вместе с «выбранной» властью – а там пугающе раздутые брюха и морды наших радетелей, отъевшихся на наши пенсионные, нефтяные и прочие денежки. Тыкают монстры в тебя раздутым пальцем и кричат из телевизора, с рекламного баннера и с прочей дряни: «Это ты нас хотел! Мы тут!!! Мы НАВСЕГДА с тобой!» Поднимешь глаза к небу, силясь крикнуть: «Господи, неужто, в самом деле я?!»,– а оттуда вместо гласа господня обрюзгшая харя космической героини. И тоже орёт надсадно прямо в уши: «Ты, ты хочешь, чтобы это продолжалось вечно! Начни с нуля! Пусть все повторится сначала!» Зажмуришься, зажмешь уши руками и бежишь прочь в дебри парковые (лесные-то далеко), а тут тебя из кустов чья-то рука хвать! «А-а-а!!! Кто ты, чудище лесное? Отпусти меня! Чего тебе надо?» «Как что? Ты проголосовать забыл за то, которое очень хочешь»,– отвечает жуть сладким голосом. «Нет! Я не хочу! Ничего не хочу больше!»– рвешься, мечешься. А оно не отпускает и не унимается: «Хочешь - хочешь. Просто ты забыл об этом!» Вроде, увернулся и скорей домой, в норку, под одеяло. А оно, как привидение и тут тебя стережет: у подъезда на скамейке, возле лифта. Наконец, заперся на все запоры, цепочку накинул, глотнул ржавой воды из-под крана, умылся, не глядя в зеркало. Вдруг Оно там, технологии сейчас ого-го-го. Тем более что нас посчитали, оцифровали, оштрафовали… Тьфу-ты, оговорился. Впрочем, и это тоже неоднократно и по любому поводу.
Спрятался под одеяло. Нет, ненадежно, лучше под кровать. А там листочки разные, журналы под слоем пыли. С одного знакомый палец тянется из-под надписи: «Голосуй, а то опоздаешь», а с другого - тоже что-то телесное, но жуткое, несуразное. Присмотрелся – две титьки и… ну, это самое, неприличное мужское, указует на надпись: «Наше решение». Рванулся вылезти, да застрял. Уткнулся носом в глянцевый бюст и заплакал: «Ваше - ваше оно. Я тут при чем? Я в "желтый" дом хочу, таблеточку, коечку, белёную стену без лозунгов, без телевизора и манную кашу на ужин вместо Доширака. Ладно, пусть не белёную, облупленную, на какую моих пожизненно отчисляемых страховых взносов хватило».
А грудь как зазвенит в ответ что есть мочи, меня аж подбросило вместе с кроватью. Выкарабкался, прочихался, закружил по комнате, а она все трезвонит. Сообразил - в дверь звонят. Подошел на цыпочках, заглянул в глазок, охнул – точно пора в дом скорби. На площадке актер известный стоит, при параде, и задушевным голосом уговаривает: «Дорогой мой, хороший! Что же вы прячетесь? Это же наш с вами язык,– и для убедительности мне язык показывает.– Как же мы без него? Сделайте свой выбор, а то ведь и без языка можно остаться». И бережно так вынимает из кармана ножик кухонный, большущий, для разделки мяса.
Хотел бежать, да ноги отказали. Обмяк, привалился к косяку, а из-за двери бас мужской, хриплый: «Сынок – сынок, выйди на минутку, мамочка тебе урну для голосования покажет. Ты же давно её не видел. Ты ж её так любишь». Тут чей-то писклявый голосок прибавился: «Вот-вот, не сделаешь свой выбор, он твоей мамкой станет». И всё больше - больше голосов, кричат, спорят, перебивая друг друга: «Что вы гражданина запугиваете, «свободный» выбор сделать не даете? У него итак мысли, как мои скакуны».
Потянулся к телефону, кое-как набрал короткий номер: «Скорая? Девушка, у меня слуховые галлюцинации и мания преследования, пришлите за мной машину, пожалуйста». А она в ответ: «Спокойно, гражданин! Это – обычная предвыборная кампания. Вы на парад ходили? Нет? Ну вот, сходите, поднимите настроение и сделайте свой выбор, проголосуйте, а то…». «Проиграю…»,– прошептал я. «Прекрасно, вам уже лучше». И трубку бросила.
Я понял, что мечта о тихой палате несбыточная, и выход только один – в окно. Рванул пластиковую ручку, вскочил на подоконник и прыгнул вниз. Всё – свободен! Закрыл глаза в ожидании удара об асфальт. Жизнь промелькнула кинолентой: отрядное знамя, красный галстук, красная урна для голосования, глянцевый бюст на журнальной странице, знаменитый актер с ножиком. И когда я готов был принять неизбежное при падении в высоты восьмого этажа, чья-то крепкая рука ухватила меня за шиворот и рванула вверх. «Господи!– умилился я.– Спасибо, что не оставил меня». «На минуту оставить нельзя! Так и норовят сигануть!»– рявкнул незнакомый бас прямо в ухо. Я исхитрился повернуть голову и увидел усатую физиономию одного из умерших вождей. «За что же меня в ад?!»– оторопело спросил я его. «Умничаешь? Ничего, проголосуешь, потом мы тебе покажем настоящий ад»,– злобно прищурившись, пообещал усатый. «Распустились!»– добавил он и метко зашвырнул меня в урну… для голосования.
История о том, как свихнулась интеллигентная дама, или Месть социопатки
Одна воспитанная, уравновешенная, я бы даже сказала, интеллигентная женщина тронулась умом. Чему удивляться? Немудрено при нынешней жизни, да ещё, если живешь долго. Шиза у неё случилась особенная. Оно и понятно, чего от интеллигенции ждать. Никаких тебе галлюцинаций, маний преследования, буйства, ни – ни. Хотя насчет буйства – тут спорно. Не буду мучить. Короче, стала она говорить всё, что думает, хуже того, что чувствует, всем подряд, напропалую и где придётся. Вы только не путайте со всякими там мнениями, убеждениями, сентенциями, позициями. Нет, просто спонтанно и бытово.
Не ясно? Ну, например, с чего началось. Звонит бедолаге подруга Маша, тоже интеллигентная женщина, и начинает привычно вешать на неё свои сопли (простите, делиться проблемами), а наша вдруг возьми и ляпни: «Двадцать лет одно и тоже … на меня сливаешь, а сама пальцем не пошевелишь, чтоб хоть что-то поменять. Иди ты, Маша, в …». Ну, вы сами поняли куда. И отбой нажала. Маша даже рот закрыть не успела. В это время свекровь на кухню зашла, чайку попить и полюбопытствовать, кто звонил, зачем да почему. А дама ей в ответ домашним голосом, обыденно так отвечает, как про погоду: «Не ваше дело, Варвара Драконовна». И ведь как остроумно больной мозг имя отчество переделал, мол, любопытной Варваре (дальше вы помните), а про Драконовну, тем, кто со свекровью жил, и объяснять нечего. Свекруха на пару дней в ступор впала. Отчего понять не могли, но расстроились не особо – хоть ненадолго облегчение.
Вскоре не только домашние стали замечать неладное, но и соседи, и даже вовсе посторонние люди. «Я, дорогая, сегодня задержусь, у меня худсовет»,– предупреждает муж. А дорогая привычно «клюет» его мимо щеки прощальным поцелуем и мирно соглашается: «Да, конечно. Только кому твой вялый задержак нужен?» В результате супруг портфель забыл, так и ушел с открытым ртом «совещаться».
Соседка ржавым голосом выговаривает болезной: «Опять вашу почту мне в ящик положили! Сколько раз я просила…» Дама шляпку поправила и вполне мирным тоном перебила: «Ты бы, халда, лучше псину свою подальше от подъезда отводила по… (оправиться, то есть), развела сортир, и от самой, как из выгребной ямы несет». Вынула конверт из одеревеневших соседских рук и пошла, как ни в чем не бывало.
А продавщицу в магазинчике на углу вовсе убила, в переносном, конечно, смысле. Та, бабёнка ушлая, с интеллигентской публикой не чикается, облает за свою неудавшуюся сексуальную жизнь в два счета (или в один). А нашу-то вдоль и поперек знала, отсыпалась на ней почем зря. Взвесила ей колбаски, сахарку коробку на прилавок бухнула и буркнула недовольно: «Ну!» «Заткнись, дура!»– привычно - вежливым голосом ответила дама. Выложила денежки на тарелочку и ушла, не дожидаясь пока хабалку разомкнёт.
Сдали её докторам после происшествия на службе. Получила она черновик рецензии на какую-то публикацию, прочитала и написала автору по электронке пожелания: «Господи! Как вы достали, дегенераты малограмотные! Ни черта не смыслите в материале, а лезете с тупоумными заключениями, да ещё так нагло и зло. Ну, что вы вякаете? Прежде бы писать без ошибок научились. Вся ваша рецензия – амбициозная, безграмотная чушь. И плевать я хотела на ваше мнение». Ох! Что тут началось?! Контора чуть было ценного рецензента не лишилась. Принялись выяснять, кричать, ногами топать на больного человека. А она, сами понимаете, лепит им всё, что в нездоровую голову приходит. Начальник такое про себя узнал, что за валидол схватился, а некоторые коллеги просто на визг изошли от её нелицеприятных замечаний: «Столько лет притворялась интеллигентным человеком!»
Тогда и догадались: «Больна!» Дамочка спокойно согласилась: «Конечно, больна. Разве здоровый человек с вами столько лет бы выжил в этом дурдоме». И ведь что интересно, и особенно жутко, что все свои пилюли раздавала она направо и налево вполне обыденным тоном – тихо, спокойно, даже вежливо. Ни тебе крика, ни тебе скандала, ни претензий. Поди, догадайся, что свихнулась. Конечно, если бы не личность её интеллигентская и не тон, решили бы – обычная хамоватая баба или пробивная, ничего особенного, кругом народ и не такое говорит и не в таких выражениях, да ещё фальцетом.
Лечили. Но безуспешно. Даже хуже стало. Совсем женщина говорить перестала. Только улыбается и смотрит. Но как смотрит! Мороз по коже! Вроде и слова не сказала, а до тебя дошло: «Чего ты строишь из себя? Ведь ясно же, кто ты на самом деле. И тебе ясно, и всем вокруг». И дальше крестиком вышивает, будто и не случилось ничего. Такие психи, они самые опасные, против тех, что орут и кидаются. Изолировать их надо обязательно.
Смерть от последнего плевка
Один господин умер. От чего? Слюна кончилась. Вы смеетесь, говорите, так не бывает, нет такой болезни, и слюна кончиться не может. А вот и может. Сначала послушайте, потом смейтесь.
Дело в том, что господин этот пожизненно плевал на всё подряд, а прожил до шестидесяти лет. Вот и подумайте, хватит тут слюны или нет. По молодости плевал он смачно и даже против ветра на учебу, товарищей, советы учителей и родителей (иногда вполне разумные и полезные). Позже на часто сменяющихся девушек, жён, детей, а заодно на начальство и работу. Нечего говорить про разные мелочи и глупости вроде правил этикета. Рыгал за столом, сморкался перед Врубелем в музее так, что Демон вздрагивал, в носу ковырял, мошонку, а заодно и ягодицы почесывал перед публикой в метро и не только, харкая смачно на тротуар, демонстрируя окружающим: «Вот так именно плевал я на всех, кому не нравлюсь». Страшно сказать, плевал на агитаторов, поясняющих, как чудесно мы живем и как станем жить ещё лучше, если проголосуем в очередной раз за любимую петлю на шее.
С возрастом слюны становилось всё меньше, да и задор поутих. Плюнет жиденько, так себе, на «зебру» перехода и пойдет на красный через дорогу. А на мат водителей не только не плюёт, даже не оборачивается. К пенсионному возрасту стал он замечать, что слюны не только на плевок не хватает, но даже для глотания. Сохнет во рту и в горле дерет. И так характер с возрастом портится (жизнь не сахар, пенсия не за горами, стакан воды подать некому, потенция, опять же, согласно возрасту), а тут ещё не плюнуть, не глотнуть. Озлобился он вовсе.
Припёрло, пошел к врачу. Тот посмотрел, руками развел: «Не знаю, никогда такого не видел. Вам, голубчик, к психологу или к батюшке на худой конец». Страдалец, как про худой конец услышал, аж затрясся весь. «При чем тут мой… конец, когда слюны нет! И не твое собачье дело, худой он или толстый». Плюнул в эскулапа желчью (слюны-то нет), хлопнул дверью так, что в бесплатной поликлинике крыша рухнула, и ушел.
Но желчь, она тоже в ресурсах ограничена. Пришлось искать спасения в указанных направлениях, но и там не получил облегчения. Психолог какую-то ахинею нёс про отсутствие цели, интереса к жизни, про безразличие ко всему на свете и ещё, чёрт его знает что, про какую-то любовь. Ответил бы сразу, да язык пересох, распух, не шевелится. Глотнул бедолага водички и послал душеведа куда подальше.
С попом и вовсе несуразность вышла. Вроде, немолодой, опытный мужик, а такую чушь завернул про душу, про покаяние и спасение, хоть святых выноси. Смочил страдалец рот кагором и такое направление священнослужителю указал, что лики на иконах покраснели.
Вышел господин за церковную ограду, она впритык с кладбищенской. Тут, как на зло, похороны. Несут, значит, усопшего мимо него. И страшно сделалось мужику. «Скопычусь в одночасье, и похоронить, на могилке проведать некому. Я-то к своим родакам не ходил ни разу после похорон. Зайти что ли?»,– подумал он, нервно сглотнул и обрадовался. Сглотнул, значит, слюна появилась. Осторожненько провел языком по губам – мокрые. «Ох, хорошо! Сам – сам я себя вылечил. Плевать мне на всех! Да и на кладбище делать нечего, увидимся ещё с родичами, все там будем». Плюнул смачно в последний раз и… умер. Рядом с родителями его и похоронили – свиделись, значит.
А вы смеялись, думали, так не бывает. Бывает ещё как. Не зря говорят: «Нам всё плевать – слюны не хватит».
