И вот, все стадо... бросилось
с крутизны в море и погибло в воде.
За массивным столом, среди бумаг и книг сидел пожилой грузный мужчина. Он то листал несколько газет одновременно, то принимался что-то записывать в большую тетрадь. Иногда он сердито фыркал, но тут же снова начинал мурлыкать себе под нос. Временами он подскакивал с плюшевого кресла, чтобы описать несколько кругов по комнате, заставленной в основном книжными стеллажами. Наконец, изрезав одну из газет ножницами, мужчина вынул из неё фрагмент какой-то колонки. Эту бумажку он осторожно приколол к широкой пробковой доске, занимавшей единственный в комнате свободный участок стены над узким комодом. Откинул голову, любуясь своим творением, словно художник.
Доска пестрела, как полотно абстракциониста: помимо газетных вырезок, встречались там страницы книг, немало кусочков рекламных проспектов и флаеров, и даже некие графики. От высоких шляпок разноцветных кнопок — кажется, цвета тоже подбирались по какой-то системе — тянулись нити, связывающие всё это разнообразие между собой.
Снова мрачно засопев — картина, похоже, не радовала — обитатель комнаты направился к одному из стеллажей. Достал ещё одну тетрадь, погрузился в страницы. На обложке значилось:
«Лемминги, сезонная активность, 2005».
Его работу прервал дверной звонок.
На пороге стоял и робко улыбался щуплый молодой человек в хорошо сидящей, хоть и несколько потёртой джинсовой куртке.
— Здравствуйте, профессор! — тряхнул он русой головой.
— Заходи, Илья, заходи. — Профессор взмахнул рукой, приглашая гостя в квартиру. Тот принялся скованными неловкими движениями стаскивать кроссовки. — Сейчас заварим нам с тобой чаю. Наконец-то оставили в покое со звонками и статьями, провалиться бы им! Так что за сегодня я неплохо продвинулся.
Спустя некоторое время две чашки стояли на комоде, служившем заодно и столиком: два зелёных кресла стояли по обе стороны от него. Пар шёл от чая, ловил отсвет облачного дня. Парень с тревожным любопытством разглядывал новые места на схеме.
— Как у вас всё складно получается... Неужели все эти вещи связаны с... ну, с нашим делом? Это слишком уж много.
— Да! — Профессор поднял палец. — Да, очень даже связаны! — Он подскочил с кресла и метнулся в противоположный угол комнаты. Там на ещё одном столе светился горбатый экран компьютера. Перед глазами двоих замелькали новые схемы и графики.
Наконец профессор оторвался от экрана и увлёк молодого человека обратно к остывающему чаю и мягкому креслу.
— Ну, а как твои дела?
Тот словно стряхнул оцепенение — и вдруг рассыпался солнечными зайчиками:
— Мои дела хорошо. Вот, почти уже прочитал всё, что вы давали. Честно говоря, тяжело идёт. Вы не в обиде? Я правда рад, что вы мне советуете. Можно мы потом это обсудим? Я вас не отвлеку? Ой, здорово! А по поводу работы... Вчера сразу пару поймал, среднего возраста. Трудно так, когда они друг от друга перенимают... Ещё и стесняются друг друга! Но, кажется, всё будет хорошо. Если не моими усилиями, то... Ну, вы понимаете, чьими.
— Да уж не первый день знакомы, Илья. Всё я понимаю, ты бы вот лучше сам не стеснялся так. Тебе деньги-то нужны?
— Да у меня от съёмщиков ещё осталось...
— Бери, бери. Всякий труд должен быть оплачен.
— Спасибо вам большое...
— Да ну что ты!
Когда молодой человек распрощался с ним на пороге, кивая и всё так же робко улыбаясь, профессор вернулся к столу. Там он поставил в одну из тетрадных таблиц цифру «два», а затем вновь погрузился в ворох газет. Он пролистывал одну за одной, и вдруг медленно встал, сжав бумагу обеими руками. Так он застыл надолго.
— Как же я ему скажу? — пробормотал он наконец. — Как ему сказать?
В окне кафетерия промелькнул лемминг.
Илья так подался вслед за ним, что опрокинул стоявший на подоконнике цветочный горшок. Чуть не полез в окно, забыв, что сидит на втором этаже. Оставляя позади едва тронутую тарелку картошки, Илья рванул к выходу. Подумать только! Почти весь обшерстился, так и топает кожистыми лапками!
Он нагнал лемминга как раз к тому моменту, когда тот садился к себе в машину. Ага, початую бутылку держит! Похоже, мохнатая натура звала его разбиться о первый же придорожный столб. Привычным усилием Илья подавил страх...
— Ну что ты, отец, за руль пьяным?
Лемминг поднял маленькие тёмные глазёнки.
— Знакомы? — раздражённо спросил он.
Естественно, знакомы они не были. Но Илью это не смутило. Он уже, что называется, поймал волну — серебристо звенящую волну уверенности.
— Да, да... работали вместе, пару лет назад. Я у вас ещё... ну что ты, не помнишь, что ли? А может, и не помнишь, я смотрю — на тебе лица нет, куда уж тут помнить, так что, случилось чего у тебя? — сочувственно тараторил Илья, не давая зверьку опомниться.
— Работали, говоришь. Ну так вот, нет у меня больше работы. Под сокращение... меня! — мохнатая лапа потрясла бутылкой. — Меня!
— Ох, дядька, да как же так, — жалобно простонал Илья, — как же так, тебя — и под сокращения. Нет, давай вот мы тут сейчас присядем... вот так вот на скамеечку, ага, и ты мне всё расскажешь.
Жалость была наигранной лишь отчасти.
Через минут пятнадцать эмоционального разговора Илья заметил, что собеседник трезвеет и начинает всё больше походить на человека. Но и очертания зверька не пропадали: привычно вспомнился грызун в колесе, не умеющий слезть. Проблема цеплялась за проблему, и всё это кружило беднягу до тошноты. Мутило его, конечно, уже не только от неприятностей, но и от самого себя. «Меня!» — повторял он, рассказывая о долгой борьбе с мелким интриганством сотрудников, а Илья догадывался, что самооценка человека под мехом ранена, и в его случае именно уязвленная гордость оборачивается потаённой ненавистью к себе. Она-то и прорастает шерстью, коготками и зубками. Вдобавок, остаётся непривычная для него неуверенность в завтрашнем дне.
— Но ты ведь без средств к существованию не останешься, верно? В крайнем случае, можно машину продать...
— Моя ласточка... — насупился.
— Но это ведь не так уж страшно. Главное — ты, отец, не пропадёшь. Ты такой, что нигде не пропадёшь, верно? Вооот...
Дать установку на позитивное отношение к себе: сделано. Ну а дальше-то что?
И тут Илья нащупал у себя в кармане бумажку. Ну конечно, он же вчера оторвал, не задумываясь о цели, объявление о поиске разнорабочих со щита на доме. Почувствовал, что так надо — вот и оторвал.
— Да чтобы я? Доски таскать? Да я мог бы руководителем отдела быть, если бы не эти все... Подсидели...
— Это только на время, на самый-самый крайний случай, — принялся успокаивать его Илья. — И потом, а что тут такого? Работа ничем не хуже прочих, да и оставит кучу времени, чтоб рассылать резюме. Трудиться никогда не стыдно. Ты же тоже с чего-то начинал, с низов-то, а? А теперь, значит, самое время начать сначала. За руль только не садись пьяным никогда, и всё получится. — Он впихнул бумажку во вполне уже человеческую ладонь, одновременно отбирая бутылку и отправляя в урну около скамейки. — Ну, Бог в помощь! — и после этих значительным тоном отчеканенных слов Илья зашагал обратно к кафе, оставляя за спиной обычного мужчину в помятом деловом костюме, задумчиво и удивлённо глядящего ему вслед.
«Пусть у тебя всё будет хорошо», — переживал Илья на ходу, и словно колокольчик затрепетал то ли у него в душе, то ли где-то рядом, касаясь щеки серебристой ясностью.
Тарелку с его едой, конечно же, давно убрали со стола. Придётся купить себе самую простую булочку...а впрочем, нет, после такой-то работы можно и что-нибудь повкуснее...
Он уже взял жирную лепёшку-пиццу, предвкушая неторопливый перекус, как вдруг понял: не здесь он должен сейчас быть, а где-то снаружи.
Последние полгода у него так бывало. Да, большую часть времени Илья, как и раньше, просто блуждал по городу, пока не встречал лемминга. Но теперь ему изредка приходило в голову, что хорошо бы повернуть на давно исхоженную вдоль-поперёк улицу, или погрузиться в незаметный переулок, или без надобности забежать в магазин. Понимание было ненавязчивым, как звон серебристого колокольчика. Но Илья за эти месяцы научился к нему прислушиваться.
На ходу давясь пиццей, он снова поспешил навстречу городу. Куда идти? Места ничего не значат, когда преследуешь неизвестную цель — лишь бы к дороге лежало сердце. Неужели сегодня попадётся и второй? Кажется, их становится больше.
Оживлённая улица. Пешеходный переход. Огни светофора сменяют друг друга. Красный, зелёный... Красный. Люди остановились у кромки, но вот из толпы вынырнул совсем маленький лемминг, чтобы невидяще ступить на шоссе.
— Осторожнее, приятель, — шепнул подоспевший Илья и за рюкзачок затащил зверька обратно. Тот смущённо взглянул снизу вверх. По-мышиному заострённая грустная мордашка, стеклянные тёмные глаза, в остальном — обычный школьник. С такими просто.
Когда зажёгся зелёный, Илья пошёл рядом с мышонком, делая вид, что ему по пути. Словно между делом, он говорил:
— Что бы ни случилось, не забывай себя беречь. Иначе каким ты встретишь будущее, где всё наладилось? Запомни: что бы ни случилось... Вот молодец, вижу, что соображаешь, — мордочка разгладилась, проступили обычные человеческие черты.
Простые слова утешения, но их сопровождали неожиданность и доброжелательная уверенность. Самым сложным было начать. Подойти к незнакомому человеку, зная, что он может оттолкнуть тебя, или, куда хуже — бросить опасливый, брезгливый взгляд. Илья делал первый шаг, и нужные слова приходили как будто сами.
Захваченные врасплох, лемминги на удивление охотно шли на контакт. Пусть не все, пусть не сразу. Но это было куда лучше, чем раньше — полгода назад. Чудо какое-то.
Быть может, зверьков подмывало довериться и выговориться хоть кому-нибудь. Их причины казались иногда дикими: «Я никогда не поступлю», «Даже хорошего платья, и то нет», «Было бы чему радоваться» — но Илья никогда не смеялся над ними, даже мысленно. Знал, что это — поверхность, шкурка, а за ней стоит длинный и тёмный путь, на котором человек превращается в беспомощного загнанного зверька.
Теперь, когда уверенная звонкость поселилась в его голосе, встречи с этими мрачными существами уже не причиняли Илье такую боль. Заслышав его слова, лемминги будто шли на звон колокольчика.
Вот почему охота на леммингов оставалась его единственной работой.
Расставшись с мальчишкой, Илья пошёл наугад по оживлённой улице. Рабочий день продолжался, темнеть ещё не начало, а ему уже стало невмоготу. Двое! Назойливо закопошилась тревога. Не показался ли он тому мужику ненормальным проповедником или сектантом? А мальчишка — не вспомнит ли со страхом о случайной встрече? Илья ускорил шаг. На ходу он распрямил ворот куртки, а копну русых волос огладил, чтобы смотреться поприличней. Но от волнений, накопленных за день, это не помогло.
На ближайшем перекрёстке он свернул во дворы.
Отыскав тихое местечко, Илья поднял голову и впустил в глаза небо. Оно влилось в него во всей своей лучезарной необъятности, сам воздух из прозрачного обернулся серебристо-звонким.
Последние полгода он часто так делал, когда одолевали дурные мысли.
Тогда он без усилий вспоминал, как радоваться, и благодарил без слов: за то, что способен ощущать всей кожей ароматы воздуха, тепло солнца и хлёсткую свежесть ливня. Потёртые временем здания источали память о трудах и покое, а затем какая-нибудь птичка, пролетая над развешенным во дворе бельём, сообщала ему своим щебетом: мол, всё идёт своим чередом, и всякая малая птаха получит пищу.
Но рано или поздно в этой бодрой действительности появлялось тёмное пятно: ушки, и лапки, и топ-топ-топ к обрыву — новый лемминг попадался Илье, мир вокруг снова казался тесным.
Неудачные дни случались тоже. От Ильи отмахивались, кричали на него, угрожали, и тогда он благодарил, что легко отделался. Иногда заболевал под дождём или снегопадом — но всё равно благодарил, как за отгул на службе. Любые трудности не шли ни в какое сравнение с его прошлой жизнью.
Да и что могло быть лучше, чем воплощать свой особый дар, имея при этом средства к существованию?
Обеспечивал он себя арендой, да профессор помогал. Жил Илья в старой квартирке покойной бабушки, где вырос и где по-настоящему ценил среди сентиментально накопленного барахла лишь одно сокровище.
Дом встретил его привычным запахом старости и дерева. Илья шагнул было в сторону кухни и ужина, и тут осознал, что перестарался. После десятков кварталов ноги не несли. Он потащился в сторону дивана, но тут уже запротестовал желудок. Ну, обычная история!
В конце концов он уселся на кухонной табуретке, вытянул свинцом налитые ступни и принялся грызть позавчерашнюю буханку, не в силах не то что приготовить — разогреть нормальную еду.
Кое-как поужинав, он угнездился на своём полосатом диванчике. Оставшись единственным обитателем просторной однушки, Илья всё равно занимал только половину.
Комнату перегораживали платяной шкаф и книжный стеллаж. Получался закуток возле окна со спальным местом и письменным столом. Даже в худшие времена в этом уголке бывало хорошо и спокойно. Илья сам его таким сделал.
Он потянулся к столу, вытащил из стопки листов два пустых бланка и принялся с фломастером в руке превращать сегодняшние две встречи в заполненные графы. Нелёгкая и дурацкая, на взгляд Ильи, задача — делать из полноты чужого несчастья набор галочек и циферок, да что поделать — обязательная часть работы. Хорошо хоть, в шаблоне предусмотрено место для заметок.
...Да, за этот месяц леммингов определённо стало чуть больше.
Закончив, Илья вспомнил, что ему остаются ещё книги.
Профессор выдавал их целыми стопками. Иногда казалось — не глядя. Справочники, бульварное чтиво, желтоватые подшивки самиздата... Стопки получались тяжёлыми по весу и читались не менее тяжело. Илья складывал их на стол, чтоб они глаза мозолили, но всё равно начинал копаться в них только тогда, когда пора было отдавать их обратно.
Он покосился на книжную полку над кроватью, где пылилось несколько затёртых букинистических томиков фентези, вздохнул и взял из профессорской стопки что-то наугад.
На корешке значилось: «Цветы зла. Сборник рассказов».
«Итак, зло самовыразилось, — сообщало введение. — Литература зла сделала свое дело. Онтологический рынок зла затоваривается, бокал до краев наполнился черной жидкостью. Что дальше?»
Определённо одна из тех книг, которые профессор обозначал на большой настенной карте-нитянке у себя в кабинете. Зачем только люди пишут подобное? Нет, это лучше пропустить мимо, а не через себя.
«Достаточно, чтобы ты имел об этом представление, — говорил профессор о своих подборках. — Вокруг многое происходит, знаешь ли, но не так заметно, как события на улицах.»
Получил. Спасибо. Дальше.
Дальше в стопке был «Системный анализ для инженеров». Невзрачная обложка.
«Современный мир предстаёт перед нами сложной системой, всё в которой взаимосвязано. Опыт учит, что непродуманные решения даже в малой, доступной для нашего восприятия части мира могут привести к непредсказуемым, катастрофическим результатам в гораздо большем масштабе.»
с крутизны в море и погибло в воде.
За массивным столом, среди бумаг и книг сидел пожилой грузный мужчина. Он то листал несколько газет одновременно, то принимался что-то записывать в большую тетрадь. Иногда он сердито фыркал, но тут же снова начинал мурлыкать себе под нос. Временами он подскакивал с плюшевого кресла, чтобы описать несколько кругов по комнате, заставленной в основном книжными стеллажами. Наконец, изрезав одну из газет ножницами, мужчина вынул из неё фрагмент какой-то колонки. Эту бумажку он осторожно приколол к широкой пробковой доске, занимавшей единственный в комнате свободный участок стены над узким комодом. Откинул голову, любуясь своим творением, словно художник.
Доска пестрела, как полотно абстракциониста: помимо газетных вырезок, встречались там страницы книг, немало кусочков рекламных проспектов и флаеров, и даже некие графики. От высоких шляпок разноцветных кнопок — кажется, цвета тоже подбирались по какой-то системе — тянулись нити, связывающие всё это разнообразие между собой.
Снова мрачно засопев — картина, похоже, не радовала — обитатель комнаты направился к одному из стеллажей. Достал ещё одну тетрадь, погрузился в страницы. На обложке значилось:
«Лемминги, сезонная активность, 2005».
Его работу прервал дверной звонок.
На пороге стоял и робко улыбался щуплый молодой человек в хорошо сидящей, хоть и несколько потёртой джинсовой куртке.
— Здравствуйте, профессор! — тряхнул он русой головой.
— Заходи, Илья, заходи. — Профессор взмахнул рукой, приглашая гостя в квартиру. Тот принялся скованными неловкими движениями стаскивать кроссовки. — Сейчас заварим нам с тобой чаю. Наконец-то оставили в покое со звонками и статьями, провалиться бы им! Так что за сегодня я неплохо продвинулся.
Спустя некоторое время две чашки стояли на комоде, служившем заодно и столиком: два зелёных кресла стояли по обе стороны от него. Пар шёл от чая, ловил отсвет облачного дня. Парень с тревожным любопытством разглядывал новые места на схеме.
— Как у вас всё складно получается... Неужели все эти вещи связаны с... ну, с нашим делом? Это слишком уж много.
— Да! — Профессор поднял палец. — Да, очень даже связаны! — Он подскочил с кресла и метнулся в противоположный угол комнаты. Там на ещё одном столе светился горбатый экран компьютера. Перед глазами двоих замелькали новые схемы и графики.
Наконец профессор оторвался от экрана и увлёк молодого человека обратно к остывающему чаю и мягкому креслу.
— Ну, а как твои дела?
Тот словно стряхнул оцепенение — и вдруг рассыпался солнечными зайчиками:
— Мои дела хорошо. Вот, почти уже прочитал всё, что вы давали. Честно говоря, тяжело идёт. Вы не в обиде? Я правда рад, что вы мне советуете. Можно мы потом это обсудим? Я вас не отвлеку? Ой, здорово! А по поводу работы... Вчера сразу пару поймал, среднего возраста. Трудно так, когда они друг от друга перенимают... Ещё и стесняются друг друга! Но, кажется, всё будет хорошо. Если не моими усилиями, то... Ну, вы понимаете, чьими.
— Да уж не первый день знакомы, Илья. Всё я понимаю, ты бы вот лучше сам не стеснялся так. Тебе деньги-то нужны?
— Да у меня от съёмщиков ещё осталось...
— Бери, бери. Всякий труд должен быть оплачен.
— Спасибо вам большое...
— Да ну что ты!
Когда молодой человек распрощался с ним на пороге, кивая и всё так же робко улыбаясь, профессор вернулся к столу. Там он поставил в одну из тетрадных таблиц цифру «два», а затем вновь погрузился в ворох газет. Он пролистывал одну за одной, и вдруг медленно встал, сжав бумагу обеими руками. Так он застыл надолго.
— Как же я ему скажу? — пробормотал он наконец. — Как ему сказать?
Глава 1. День
В окне кафетерия промелькнул лемминг.
Илья так подался вслед за ним, что опрокинул стоявший на подоконнике цветочный горшок. Чуть не полез в окно, забыв, что сидит на втором этаже. Оставляя позади едва тронутую тарелку картошки, Илья рванул к выходу. Подумать только! Почти весь обшерстился, так и топает кожистыми лапками!
Он нагнал лемминга как раз к тому моменту, когда тот садился к себе в машину. Ага, початую бутылку держит! Похоже, мохнатая натура звала его разбиться о первый же придорожный столб. Привычным усилием Илья подавил страх...
— Ну что ты, отец, за руль пьяным?
Лемминг поднял маленькие тёмные глазёнки.
— Знакомы? — раздражённо спросил он.
Естественно, знакомы они не были. Но Илью это не смутило. Он уже, что называется, поймал волну — серебристо звенящую волну уверенности.
— Да, да... работали вместе, пару лет назад. Я у вас ещё... ну что ты, не помнишь, что ли? А может, и не помнишь, я смотрю — на тебе лица нет, куда уж тут помнить, так что, случилось чего у тебя? — сочувственно тараторил Илья, не давая зверьку опомниться.
— Работали, говоришь. Ну так вот, нет у меня больше работы. Под сокращение... меня! — мохнатая лапа потрясла бутылкой. — Меня!
— Ох, дядька, да как же так, — жалобно простонал Илья, — как же так, тебя — и под сокращения. Нет, давай вот мы тут сейчас присядем... вот так вот на скамеечку, ага, и ты мне всё расскажешь.
Жалость была наигранной лишь отчасти.
Через минут пятнадцать эмоционального разговора Илья заметил, что собеседник трезвеет и начинает всё больше походить на человека. Но и очертания зверька не пропадали: привычно вспомнился грызун в колесе, не умеющий слезть. Проблема цеплялась за проблему, и всё это кружило беднягу до тошноты. Мутило его, конечно, уже не только от неприятностей, но и от самого себя. «Меня!» — повторял он, рассказывая о долгой борьбе с мелким интриганством сотрудников, а Илья догадывался, что самооценка человека под мехом ранена, и в его случае именно уязвленная гордость оборачивается потаённой ненавистью к себе. Она-то и прорастает шерстью, коготками и зубками. Вдобавок, остаётся непривычная для него неуверенность в завтрашнем дне.
— Но ты ведь без средств к существованию не останешься, верно? В крайнем случае, можно машину продать...
— Моя ласточка... — насупился.
— Но это ведь не так уж страшно. Главное — ты, отец, не пропадёшь. Ты такой, что нигде не пропадёшь, верно? Вооот...
Дать установку на позитивное отношение к себе: сделано. Ну а дальше-то что?
И тут Илья нащупал у себя в кармане бумажку. Ну конечно, он же вчера оторвал, не задумываясь о цели, объявление о поиске разнорабочих со щита на доме. Почувствовал, что так надо — вот и оторвал.
— Да чтобы я? Доски таскать? Да я мог бы руководителем отдела быть, если бы не эти все... Подсидели...
— Это только на время, на самый-самый крайний случай, — принялся успокаивать его Илья. — И потом, а что тут такого? Работа ничем не хуже прочих, да и оставит кучу времени, чтоб рассылать резюме. Трудиться никогда не стыдно. Ты же тоже с чего-то начинал, с низов-то, а? А теперь, значит, самое время начать сначала. За руль только не садись пьяным никогда, и всё получится. — Он впихнул бумажку во вполне уже человеческую ладонь, одновременно отбирая бутылку и отправляя в урну около скамейки. — Ну, Бог в помощь! — и после этих значительным тоном отчеканенных слов Илья зашагал обратно к кафе, оставляя за спиной обычного мужчину в помятом деловом костюме, задумчиво и удивлённо глядящего ему вслед.
«Пусть у тебя всё будет хорошо», — переживал Илья на ходу, и словно колокольчик затрепетал то ли у него в душе, то ли где-то рядом, касаясь щеки серебристой ясностью.
Тарелку с его едой, конечно же, давно убрали со стола. Придётся купить себе самую простую булочку...а впрочем, нет, после такой-то работы можно и что-нибудь повкуснее...
Он уже взял жирную лепёшку-пиццу, предвкушая неторопливый перекус, как вдруг понял: не здесь он должен сейчас быть, а где-то снаружи.
Последние полгода у него так бывало. Да, большую часть времени Илья, как и раньше, просто блуждал по городу, пока не встречал лемминга. Но теперь ему изредка приходило в голову, что хорошо бы повернуть на давно исхоженную вдоль-поперёк улицу, или погрузиться в незаметный переулок, или без надобности забежать в магазин. Понимание было ненавязчивым, как звон серебристого колокольчика. Но Илья за эти месяцы научился к нему прислушиваться.
На ходу давясь пиццей, он снова поспешил навстречу городу. Куда идти? Места ничего не значат, когда преследуешь неизвестную цель — лишь бы к дороге лежало сердце. Неужели сегодня попадётся и второй? Кажется, их становится больше.
Оживлённая улица. Пешеходный переход. Огни светофора сменяют друг друга. Красный, зелёный... Красный. Люди остановились у кромки, но вот из толпы вынырнул совсем маленький лемминг, чтобы невидяще ступить на шоссе.
— Осторожнее, приятель, — шепнул подоспевший Илья и за рюкзачок затащил зверька обратно. Тот смущённо взглянул снизу вверх. По-мышиному заострённая грустная мордашка, стеклянные тёмные глаза, в остальном — обычный школьник. С такими просто.
Когда зажёгся зелёный, Илья пошёл рядом с мышонком, делая вид, что ему по пути. Словно между делом, он говорил:
— Что бы ни случилось, не забывай себя беречь. Иначе каким ты встретишь будущее, где всё наладилось? Запомни: что бы ни случилось... Вот молодец, вижу, что соображаешь, — мордочка разгладилась, проступили обычные человеческие черты.
Простые слова утешения, но их сопровождали неожиданность и доброжелательная уверенность. Самым сложным было начать. Подойти к незнакомому человеку, зная, что он может оттолкнуть тебя, или, куда хуже — бросить опасливый, брезгливый взгляд. Илья делал первый шаг, и нужные слова приходили как будто сами.
Захваченные врасплох, лемминги на удивление охотно шли на контакт. Пусть не все, пусть не сразу. Но это было куда лучше, чем раньше — полгода назад. Чудо какое-то.
Быть может, зверьков подмывало довериться и выговориться хоть кому-нибудь. Их причины казались иногда дикими: «Я никогда не поступлю», «Даже хорошего платья, и то нет», «Было бы чему радоваться» — но Илья никогда не смеялся над ними, даже мысленно. Знал, что это — поверхность, шкурка, а за ней стоит длинный и тёмный путь, на котором человек превращается в беспомощного загнанного зверька.
Теперь, когда уверенная звонкость поселилась в его голосе, встречи с этими мрачными существами уже не причиняли Илье такую боль. Заслышав его слова, лемминги будто шли на звон колокольчика.
Вот почему охота на леммингов оставалась его единственной работой.
Расставшись с мальчишкой, Илья пошёл наугад по оживлённой улице. Рабочий день продолжался, темнеть ещё не начало, а ему уже стало невмоготу. Двое! Назойливо закопошилась тревога. Не показался ли он тому мужику ненормальным проповедником или сектантом? А мальчишка — не вспомнит ли со страхом о случайной встрече? Илья ускорил шаг. На ходу он распрямил ворот куртки, а копну русых волос огладил, чтобы смотреться поприличней. Но от волнений, накопленных за день, это не помогло.
На ближайшем перекрёстке он свернул во дворы.
Отыскав тихое местечко, Илья поднял голову и впустил в глаза небо. Оно влилось в него во всей своей лучезарной необъятности, сам воздух из прозрачного обернулся серебристо-звонким.
Последние полгода он часто так делал, когда одолевали дурные мысли.
Тогда он без усилий вспоминал, как радоваться, и благодарил без слов: за то, что способен ощущать всей кожей ароматы воздуха, тепло солнца и хлёсткую свежесть ливня. Потёртые временем здания источали память о трудах и покое, а затем какая-нибудь птичка, пролетая над развешенным во дворе бельём, сообщала ему своим щебетом: мол, всё идёт своим чередом, и всякая малая птаха получит пищу.
Но рано или поздно в этой бодрой действительности появлялось тёмное пятно: ушки, и лапки, и топ-топ-топ к обрыву — новый лемминг попадался Илье, мир вокруг снова казался тесным.
Неудачные дни случались тоже. От Ильи отмахивались, кричали на него, угрожали, и тогда он благодарил, что легко отделался. Иногда заболевал под дождём или снегопадом — но всё равно благодарил, как за отгул на службе. Любые трудности не шли ни в какое сравнение с его прошлой жизнью.
Да и что могло быть лучше, чем воплощать свой особый дар, имея при этом средства к существованию?
Обеспечивал он себя арендой, да профессор помогал. Жил Илья в старой квартирке покойной бабушки, где вырос и где по-настоящему ценил среди сентиментально накопленного барахла лишь одно сокровище.
Дом встретил его привычным запахом старости и дерева. Илья шагнул было в сторону кухни и ужина, и тут осознал, что перестарался. После десятков кварталов ноги не несли. Он потащился в сторону дивана, но тут уже запротестовал желудок. Ну, обычная история!
В конце концов он уселся на кухонной табуретке, вытянул свинцом налитые ступни и принялся грызть позавчерашнюю буханку, не в силах не то что приготовить — разогреть нормальную еду.
Кое-как поужинав, он угнездился на своём полосатом диванчике. Оставшись единственным обитателем просторной однушки, Илья всё равно занимал только половину.
Комнату перегораживали платяной шкаф и книжный стеллаж. Получался закуток возле окна со спальным местом и письменным столом. Даже в худшие времена в этом уголке бывало хорошо и спокойно. Илья сам его таким сделал.
Он потянулся к столу, вытащил из стопки листов два пустых бланка и принялся с фломастером в руке превращать сегодняшние две встречи в заполненные графы. Нелёгкая и дурацкая, на взгляд Ильи, задача — делать из полноты чужого несчастья набор галочек и циферок, да что поделать — обязательная часть работы. Хорошо хоть, в шаблоне предусмотрено место для заметок.
...Да, за этот месяц леммингов определённо стало чуть больше.
Закончив, Илья вспомнил, что ему остаются ещё книги.
Профессор выдавал их целыми стопками. Иногда казалось — не глядя. Справочники, бульварное чтиво, желтоватые подшивки самиздата... Стопки получались тяжёлыми по весу и читались не менее тяжело. Илья складывал их на стол, чтоб они глаза мозолили, но всё равно начинал копаться в них только тогда, когда пора было отдавать их обратно.
Он покосился на книжную полку над кроватью, где пылилось несколько затёртых букинистических томиков фентези, вздохнул и взял из профессорской стопки что-то наугад.
На корешке значилось: «Цветы зла. Сборник рассказов».
«Итак, зло самовыразилось, — сообщало введение. — Литература зла сделала свое дело. Онтологический рынок зла затоваривается, бокал до краев наполнился черной жидкостью. Что дальше?»
Определённо одна из тех книг, которые профессор обозначал на большой настенной карте-нитянке у себя в кабинете. Зачем только люди пишут подобное? Нет, это лучше пропустить мимо, а не через себя.
«Достаточно, чтобы ты имел об этом представление, — говорил профессор о своих подборках. — Вокруг многое происходит, знаешь ли, но не так заметно, как события на улицах.»
Получил. Спасибо. Дальше.
Дальше в стопке был «Системный анализ для инженеров». Невзрачная обложка.
«Современный мир предстаёт перед нами сложной системой, всё в которой взаимосвязано. Опыт учит, что непродуманные решения даже в малой, доступной для нашего восприятия части мира могут привести к непредсказуемым, катастрофическим результатам в гораздо большем масштабе.»
