Лесная королева
Ольян резко остановился. Легкое чувство тревоги потянуло юного надра с тропинки вглубь Таурнского леса. Надрёнок, поежившись от неприятного чувства, осторожно огляделся и постарался вспомнить, что ему говорила бабушка про этот лес, когда он пришел к ней с поручением от мамы. С первым в жизни поручением, направлявшим юного надра в этот полный устных былин и страшных сказок от старых надров лес.
А говорила старая, но все еще красивая Астгария в возрасте, перевалившим за пять тысяч лет, следующее:
— Внучок, ты бы осторожнее ходил через Таурнский лес. Там раньше всякое случалось. Бывало, даже надры пропадали.
— Но мама сказала, чтобы я никого не слушал. И в глупые сказки не верил. Правды в них никакой, и всё, о чем старые надры рассказывают, давным-давно умершая история, которая не сможет ожить и причинить вред.
— Эх, молодёжь… — проворчала бабушка Астгария. — Не хотят учить историю, это-то и делает надров уязвимыми. Думают, пережили событие, оно и ушло от них. Но…
— Но?.. — вежливо напомнил Ольян, когда бабушку поглотили слишком давние воспоминания.
— Но некоторые события не могут умереть навсегда. И черпают силу они в таких как ты или твоя мать — в надрах, которые привыкли не помнить…
— Что не помнить, ба?
— О, — Астгария театрально закатила глаза. — да многое! Твои родители тебе не рассказывают, так как считают всё прошлым, но на месте Таурнского леса за пять тысяч лет многое случилось. Стояли города, разрушались, строились новые. Сменялись люди, гномы, эльфы и даже орки… А еще раньше был другой лес, и другие существа его населяли. Минотавры, кентавры, феи... А еще твой дедушка исчез там, аккурат на шестисотый день рождения твоей мамы. Как думаешь, достаточно событий случилось за пять тысяч лет в этом месте?
— Дедушка? — удивился Ольян, которому еще трудно было оценить столь длинный промежуток времени, но известие об исчезновении родственника вызвало в его душе печаль. Но не настолько сильную, чтобы сильно горевать об этом.
— Именно, — кивнула бабушка. — Твоя мама не рассказывала тебе и мне запретила, думала, что ты еще маленький, да и в тревожность этого происшествия никогда не верила. А я — да! И тебя прошу: не сходи с тропы. Недоброе чует мое древнее сердце.
— Хорошо, ба! Как же много здесь случилось…
— Вот и я говорю: пять тысячелетий пластами уложило огромную кучу событий на Землю-матушку... И я, иногда гуляя рядом с лесом, ощущаю чужие мысли и чувства, рвущиеся через лиственную ограду. Словно там кто-то есть, но сам лес говорит об обратном. Только молодое поколение меня не слышит. Да и не считают нужным. Давно ж переселились из леса в одинокие деревья и малые рощи. Через лес очень редко кто ходит.
— Хорошо, Ба, я постараюсь быть осторожнее. Тем более это мой первый одиночный поход.
— Правильно, Ольян. Главное, не сходи с тропы и, если что случится, призывай ветер и листву, чтобы они сообщили скорее нам. Когда станешь старше, гуляй по лесу на здоровье, а пока не сходи. Послушай, что тебе бабка говорит. Хорошо?
Юный надр согласился и пустился, спустя ночь, через Таурнский лес налегке. Мать отправила его в соседнее поселение. Надо же когда-то начинать самостоятельно изучать мир? Тем более, эти места тысячи лет считались безопасными. Орки пять тысяч лет назад порублены в труху, гномы три тысячи лет назад исчезли в пещерах, а люди сгинули, куда — никто не ведал. Как минимум, на этом континенте. Они были слишком беспокойными и нервными, поэтому сами и избавились от себе подобных. Эльфы… а эльфов и при жизни мало кто видел, а потом и подавно. Осталось лишь оружие, что в незапамятные времена продавали надрам. А остальные от голода и лишений загнулись…
Именно поэтому мать отправила Ольяна одного. Он должен был пройти через лес до ближайшего надрийского поселения, — рощи дубов за лесом, — и передать дяде Вариосту заботливо приготовленные мамой и заговоренные на лечение бабушкой лепешки. Заодно, и познакомиться со своим ближайшим родственником.
Солнышко весело подсматривало сквозь листву за маленьким надром, то исчезая, то снова появляясь и слепя золотистые глаза Ольяна. Бабочки и стрекозы так и норовили усесться на остроконечные уши с такими же вытянутыми мочками, надрёнок лишь с хохотом отмахивался. Высокая трава щекотала голые коленки, а ветер тихо шептал с помощью листвы отдельные слова — без деревьев голос ветра лишь странный шум.
Лес. Солнце. Хорошо-о-о…
Лето. Тень. Прохлада…
Мир. Деревья. Споко-ойствие…
Уми-иротворе-ени-и-е-е…
Надрёнок мерно постукивал старой сухой палкой по траве, отгоняя змей, а трава, едва примятая его легкой поступью, тут же расправлялась позади. Едва заметная тропинка бежала рядом, а Ольян старался не ступать на нее — так интереснее. Ветки гортензии, скрывающие более глубокий лес, иногда задевали лицо и руки, и Ольяну приходилось уворачиваться от врагов, кем он их представлял. Его сухая палка — легкий надрийский меч — отражала атаки воображаемых гоблинов, орков и гадких людей из той породы, что пошли по скользкой дорожке грабежа, убийства и алчности. И все атаки надрёнок храбро отбивал, — за триста лет детства он много часов посвятил фехтованию на настоящем надрийском оружии, — пока особо упругая ветка не заехала ребенку по лбу с такой силой, что тот увидел звезды, которые раньше заката никогда и не разглядишь. А тут ясным днем!
Надрёнок поднялся из травы и вышел, шатаясь, на тропку и с нее старался больше не сходить. Но чувство тревоги накрыло неожиданно и резко, заставило Ольяна остановиться и посмотреть по сторонам, но сколько бы он не вглядывался в заросли гортензии, густую крону, усеянную голубыми цветами, просверлить взглядом не мог. Надрёнок внезапно и остро ощутил свое одиночество и посмотрел вдоль тропы назад и вперед, но, кажется, в обоих направлениях было одинаково долго добираться до дома бабушки или дяди.
Солнце зашло-о-о… Тучи.
Дождик вот-вот… Смоют.
Мысли. Чувства. Радость.
Беда-а-а. Кругом. Беда-а-а…
Странное послание ветра напугало надренка, но Ольян вдруг вспомнил, что говорила мать, когда отправляла его в поход через лес:
— Не слушай, дорогой сынок, бабушку. Она застала опасные времена, и помнит жуткие вещи, поэтому и наговорит тебе столько пугающего, что ты спрячешься под кровать до своего пятисотлетия — Дня Мужества, когда станешь взрослым. А тебе зачем такая жизнь! Иди и не бойся. Из разумных остались только ветер и деревья, а они наши друзья. Ты же помнишь это?
И тревога куда-то ушла, а листья и соцветия голубой гортензии отпрянули от юного надра, когда Ольян пошел в лес, и сомкнулись за ним, отсекая и тропу, и звуки, и, казалось, саму жизнь.
Свет и тот, словно решил не заглядывать под густые кроны вековых дубов и лип, потускнел и еле пробивался через плотный слой листьев. Пахло прелым, грибами и плесенью. Толстые вековые дубы возносились вверх и закрывали от остальных растений свет, отчего те хирели или вовсе погибали на первых годах жизни и становились похожи на черные обглоданные ребра, торчащие из земли. Только ужасно древний и сильный вьюн обвивал стволы дубов и не менее старых лип и карабкался вверх, сражаясь за жизнь, а землю толстым ковром покрывал темно-зеленый мох, который скрадывал звуки шагов. По мху шлось легко и мягко, а учитывая невесомость надров как свойство, Ольян вообще не оставлял следов.
Ветер не мог пробиться в густую дубраву, и, казалось, любые его слова должны остаться позади, но чаща была наполнена звуками, и Ольян не мог понять, кто их издает. Ни ветер, ни листья, а… Легкие, подобные шёпоту голоса лились со всех сторон, и, если сначала было не разобрать слов, со временем, звуки стали четче, и Ольян, к ужасу, разобрал давно забытые наречия людей, гномов, эльфов и орков, и сотни других незнакомых языков. Юный надр завертелся на месте, стараясь понять, откуда доносятся голоса, но определить направление не смог, зато понял, что заблудился.
Всюду одинаковые, оплетенные толстым вьюном и обросшие мхом огромные стволы деревьев. Куда ни глянь, одно и то же. Так, где же тропинка, надежно скрытая гортензией? Но как ни напрягал Ольян острое надрийское зрение, углядеть голубые цветы не мог. Он осторожно снял со спины маленький детский лук и наложил стрелу на тетиву. Мало ли кто тут живет? Наречия людей и гномов — куда ни шло, а вот орки — уже страшно. Если они набросятся на надренка, ему не справиться. Но ведь ори сгинули? Верно?..
И тогда Ольян, как и учила бабушка, позвал деревья — извечные соседи и союзники.
— Арвэн то тое шпунаэш! Юрнэн какае орш! Вэген ту тюрек ишпэн! — прошептал надрёнок, прислонив руку к дубу и склонив голову в знак уважения и приветствия.
— Кто ищет помощь, мой юный друг, тот ее находит! — прошептало в ответ дерево на чистом надрийском, и где-то за спиной зашуршало и заскрипело. Ольян обернулся и с благоговением смотрел, как раскручивается древний вьюн, расползается в стороны, ломая свой же ствол, а из сердцевины дуба выходит женщина. Красивая, но деревянная, будто сплетённая из тысяч веточек, между которыми вставили листочки и маленькие белые цветы, похожие на горный первоцвет. Руки заканчивались острыми ветками, похожими на пальцы, а ноги — длинными корнями. Они шевелились будто змеи, и помогали женщине передвигаться. А вместо волос венок из голубой гортензии, красиво обрамляющий лицо, словно вырезанное из цельной, но давно рассохшейся древесины: длинные продольные щели раскалывали его.
— Кто вы? — оторопев от удивления, спросил надрёнок.
— Я королева леса, Антасмаголь, — улыбнулась деревянная женщина, подплыла — такое ощущение создавалось перемещавшими ее корнями — ближе и присела, шелестя листьями и скрипя ветками. Необычные деревянные глаза уставились на юного надра, заглядывая прямо в душу. — Мы с твоими сородичами дружим с незапамятных времен, милый. Ты же знаешь, что любой слишком старый надр уходит в лес, когда настает его конечное время. Там он растворяется в деревьях…
— Вроде, да, — нехотя согласился с Антасмаголь Ольян. Но ничего подобного надрёнок не знал. Наверное, взрослые до поры до времени не рассказывали детям, куда деваются слишком старые надры. Или это не имело смыла. Ведь надры жили тысячелетиями, и когда приходило время, старый надр исчезал и забывался. Вместо него в деревне, где он жил, всегда вырезали статую в полный рост и оставляли с остальными статуями ушедших. Возможно, магия. Или просто эти статуи не создавали, а приносили из леса, где старики уже успели «раствориться» с деревьями… и об этом не рассказывали? Возможно ли это?
— А что ты тут делаешь? — с любопытством спросила лесная королева. — Это очень старое место только для таких же древних созданий как я. Полумрак вреден юным надрам. Он угнетает, заставляет бояться, меняет их ауру на тёмную. Он портит их…
Она вдруг обратила внимание на лук в руках Ольяна и ткнула пальцем в деревянную стрелу, отчего на ней, к изумлению надренка, очень быстро выросла веточка и обросла листьями.
— Ты же в курсе, что такое оружие на нас не действует? Тогда в кого ты собрался здесь стрелять?
— Я… ни в кого… я просто испугался, — ответил Ольян, опуская лук с испорченной озеленившейся стрелой. — Я шел к дяде Вариосту, который по ту сторону Таурнского леса живет, и… тут что-то почувствовал… что-то скверное. Или… не знаю. Что-то неправильное. А потом это… потянуло меня в чащу, а гортензия… закрыла ветки и теперь я не найду дорогу обратно.
— Какая нехорошая гортензия, — неодобрительно покачала головой Антасмаголь, и положила ладонь на плечо ребенка, отчего тот поёжился и сжался: длинные корявые пальцы-сучья принялись расти и обвили руку целиком. Надрёнок хотел ее высвободить, но лианы обхватили крепко. А королева леса лишь вновь заглянула в глаза и благожелательно улыбнулась. — Я накажу ее, дружок, поверь. А теперь позволь проводить тебя на «ту сторону леса». Нет-нет, — перебила деревянная женщина мальчика, увидев, как тот мнется и сомневается. — Не беспокойся. Мы же друзья, помнишь? И коль скоро ты попал в мое царство, позволь помочь и заодно устроить незабываемую экскурсию по моим владениям, объяснить как устроен мир? А то даже рассказать о планах некому…
Антасмаголь долго и пристально смотрела на юного надра, словно ожидая отказа, и Ольян посему-то побоялся сказать «нет». Странная она какая-то, эта Антасмаголь, и слегка… пугающая!
— Вот и хорошо, милый друг, — проскрипела лесная королева деревянным ртом. Лицевые ветки были на удивление гибкими и отражали каждую эмоцию, и надрёнок был уверен, что различил самодовольство. Несмотря на юный возраст, Ольяну минувшей весной стукнуло триста два года. И маленький надр успел многое узнать об эмоциях и чувствах, а также об их отражении на лицах. Хотя взрослые надры самоуверенно думали, что умеют не показывать чувств, те все же достаточно хорошо отражались на лицах, а Ольян это видел и уже умел «читать». Вот только у Антасмаголь чувства, очевидно, сковывались материалом, из какого она состояла. Дерево все-таки не такое пластичное, а поэтому и эмоции грубее, словно их каждый раз заново изображал резчик: с легким налетом необъяснимой злобы. Неужели, все древесные люди такие?
Антасмаголь настойчиво потянула Ольяна в лес, и, казалось, несговорчивые и монументальные деревья расступились. Запах тлена усилился, к нему примешивалась вонь от прелых после дождей листьев и тошнотворный дурман стухшего мяса. Надрёнок старался сдерживать рвотные позывы, пока лесная королева вела его меж деревьев, но, как только они вышли на обширную поляну, сдерживаться не смог.
— Неприятное зрелище? — довольно спросила Антасмаголь, пока надрёнок извергал на покрытую прелыми листьями землю съеденное утром. Из-под пожухлой, гнилой листвы, собранной чуть в стороне в кучу, выглядывали белые кости. А в окружающем компосте копошились жирные белые черви, словно это вовсе не компост, а остатки гниющей плоти. — Но это же естественно. Смерть в этом мире так же необходима, как и жизнь. И если ты этого не понимаешь, ты уже проиграл, как эти… люди…
— Люди? — пролепетал надрёнок. — Но они давно сгинули.
— Сгинули, — кивнула лесная королева. — Ты прав. И их останки теперь вечно гниют по всей земле, пока даже кости не превратятся в землю. За жажду убийства и доминирования над всем живым их вечно будут поедать черви. Природа-мать взяла свое…
— А это? — со страхом указал Ольян на группу дальше. Они все как один походили на гномов, только высеченные их камня и с застывшим на бородатых лицах ужасом.
— А! Это гномы, если не знал, — махнула рукой Антасмаголь. — Они тысячелетиями долбили камень, вот и превратились в него. Природа умеет мстить. Она очень терпелива, но любое терпение когда-нибудь заканчивается. Вот и ты, маленький надр, уже куда-то торопишься. Не так ли?
— Д-да! Меня ждет дядя! Он… — начал было надрёнок, но королева оборвала.
— Еще подождет. Наша экскурсия непродолжительна. Все самое интересное находится на этой поляне. Вон… смотри, — Антасмаголь ткнула деревянным пальцем в дальнюю сторону. Там в разных позах застыли орки, серые и пыльные, и уже пошли во многих местах трещинами, как будто…
— Они превратились в грязь, — подсказала королева. — Они в ней родились, были ей и должны в нее уйти. Коснись, если хочешь.
Ольян резко остановился. Легкое чувство тревоги потянуло юного надра с тропинки вглубь Таурнского леса. Надрёнок, поежившись от неприятного чувства, осторожно огляделся и постарался вспомнить, что ему говорила бабушка про этот лес, когда он пришел к ней с поручением от мамы. С первым в жизни поручением, направлявшим юного надра в этот полный устных былин и страшных сказок от старых надров лес.
А говорила старая, но все еще красивая Астгария в возрасте, перевалившим за пять тысяч лет, следующее:
— Внучок, ты бы осторожнее ходил через Таурнский лес. Там раньше всякое случалось. Бывало, даже надры пропадали.
— Но мама сказала, чтобы я никого не слушал. И в глупые сказки не верил. Правды в них никакой, и всё, о чем старые надры рассказывают, давным-давно умершая история, которая не сможет ожить и причинить вред.
— Эх, молодёжь… — проворчала бабушка Астгария. — Не хотят учить историю, это-то и делает надров уязвимыми. Думают, пережили событие, оно и ушло от них. Но…
— Но?.. — вежливо напомнил Ольян, когда бабушку поглотили слишком давние воспоминания.
— Но некоторые события не могут умереть навсегда. И черпают силу они в таких как ты или твоя мать — в надрах, которые привыкли не помнить…
— Что не помнить, ба?
— О, — Астгария театрально закатила глаза. — да многое! Твои родители тебе не рассказывают, так как считают всё прошлым, но на месте Таурнского леса за пять тысяч лет многое случилось. Стояли города, разрушались, строились новые. Сменялись люди, гномы, эльфы и даже орки… А еще раньше был другой лес, и другие существа его населяли. Минотавры, кентавры, феи... А еще твой дедушка исчез там, аккурат на шестисотый день рождения твоей мамы. Как думаешь, достаточно событий случилось за пять тысяч лет в этом месте?
— Дедушка? — удивился Ольян, которому еще трудно было оценить столь длинный промежуток времени, но известие об исчезновении родственника вызвало в его душе печаль. Но не настолько сильную, чтобы сильно горевать об этом.
— Именно, — кивнула бабушка. — Твоя мама не рассказывала тебе и мне запретила, думала, что ты еще маленький, да и в тревожность этого происшествия никогда не верила. А я — да! И тебя прошу: не сходи с тропы. Недоброе чует мое древнее сердце.
— Хорошо, ба! Как же много здесь случилось…
— Вот и я говорю: пять тысячелетий пластами уложило огромную кучу событий на Землю-матушку... И я, иногда гуляя рядом с лесом, ощущаю чужие мысли и чувства, рвущиеся через лиственную ограду. Словно там кто-то есть, но сам лес говорит об обратном. Только молодое поколение меня не слышит. Да и не считают нужным. Давно ж переселились из леса в одинокие деревья и малые рощи. Через лес очень редко кто ходит.
— Хорошо, Ба, я постараюсь быть осторожнее. Тем более это мой первый одиночный поход.
— Правильно, Ольян. Главное, не сходи с тропы и, если что случится, призывай ветер и листву, чтобы они сообщили скорее нам. Когда станешь старше, гуляй по лесу на здоровье, а пока не сходи. Послушай, что тебе бабка говорит. Хорошо?
Юный надр согласился и пустился, спустя ночь, через Таурнский лес налегке. Мать отправила его в соседнее поселение. Надо же когда-то начинать самостоятельно изучать мир? Тем более, эти места тысячи лет считались безопасными. Орки пять тысяч лет назад порублены в труху, гномы три тысячи лет назад исчезли в пещерах, а люди сгинули, куда — никто не ведал. Как минимум, на этом континенте. Они были слишком беспокойными и нервными, поэтому сами и избавились от себе подобных. Эльфы… а эльфов и при жизни мало кто видел, а потом и подавно. Осталось лишь оружие, что в незапамятные времена продавали надрам. А остальные от голода и лишений загнулись…
Именно поэтому мать отправила Ольяна одного. Он должен был пройти через лес до ближайшего надрийского поселения, — рощи дубов за лесом, — и передать дяде Вариосту заботливо приготовленные мамой и заговоренные на лечение бабушкой лепешки. Заодно, и познакомиться со своим ближайшим родственником.
Солнышко весело подсматривало сквозь листву за маленьким надром, то исчезая, то снова появляясь и слепя золотистые глаза Ольяна. Бабочки и стрекозы так и норовили усесться на остроконечные уши с такими же вытянутыми мочками, надрёнок лишь с хохотом отмахивался. Высокая трава щекотала голые коленки, а ветер тихо шептал с помощью листвы отдельные слова — без деревьев голос ветра лишь странный шум.
Лес. Солнце. Хорошо-о-о…
Лето. Тень. Прохлада…
Мир. Деревья. Споко-ойствие…
Уми-иротворе-ени-и-е-е…
Надрёнок мерно постукивал старой сухой палкой по траве, отгоняя змей, а трава, едва примятая его легкой поступью, тут же расправлялась позади. Едва заметная тропинка бежала рядом, а Ольян старался не ступать на нее — так интереснее. Ветки гортензии, скрывающие более глубокий лес, иногда задевали лицо и руки, и Ольяну приходилось уворачиваться от врагов, кем он их представлял. Его сухая палка — легкий надрийский меч — отражала атаки воображаемых гоблинов, орков и гадких людей из той породы, что пошли по скользкой дорожке грабежа, убийства и алчности. И все атаки надрёнок храбро отбивал, — за триста лет детства он много часов посвятил фехтованию на настоящем надрийском оружии, — пока особо упругая ветка не заехала ребенку по лбу с такой силой, что тот увидел звезды, которые раньше заката никогда и не разглядишь. А тут ясным днем!
Надрёнок поднялся из травы и вышел, шатаясь, на тропку и с нее старался больше не сходить. Но чувство тревоги накрыло неожиданно и резко, заставило Ольяна остановиться и посмотреть по сторонам, но сколько бы он не вглядывался в заросли гортензии, густую крону, усеянную голубыми цветами, просверлить взглядом не мог. Надрёнок внезапно и остро ощутил свое одиночество и посмотрел вдоль тропы назад и вперед, но, кажется, в обоих направлениях было одинаково долго добираться до дома бабушки или дяди.
Солнце зашло-о-о… Тучи.
Дождик вот-вот… Смоют.
Мысли. Чувства. Радость.
Беда-а-а. Кругом. Беда-а-а…
Странное послание ветра напугало надренка, но Ольян вдруг вспомнил, что говорила мать, когда отправляла его в поход через лес:
— Не слушай, дорогой сынок, бабушку. Она застала опасные времена, и помнит жуткие вещи, поэтому и наговорит тебе столько пугающего, что ты спрячешься под кровать до своего пятисотлетия — Дня Мужества, когда станешь взрослым. А тебе зачем такая жизнь! Иди и не бойся. Из разумных остались только ветер и деревья, а они наши друзья. Ты же помнишь это?
И тревога куда-то ушла, а листья и соцветия голубой гортензии отпрянули от юного надра, когда Ольян пошел в лес, и сомкнулись за ним, отсекая и тропу, и звуки, и, казалось, саму жизнь.
Свет и тот, словно решил не заглядывать под густые кроны вековых дубов и лип, потускнел и еле пробивался через плотный слой листьев. Пахло прелым, грибами и плесенью. Толстые вековые дубы возносились вверх и закрывали от остальных растений свет, отчего те хирели или вовсе погибали на первых годах жизни и становились похожи на черные обглоданные ребра, торчащие из земли. Только ужасно древний и сильный вьюн обвивал стволы дубов и не менее старых лип и карабкался вверх, сражаясь за жизнь, а землю толстым ковром покрывал темно-зеленый мох, который скрадывал звуки шагов. По мху шлось легко и мягко, а учитывая невесомость надров как свойство, Ольян вообще не оставлял следов.
Ветер не мог пробиться в густую дубраву, и, казалось, любые его слова должны остаться позади, но чаща была наполнена звуками, и Ольян не мог понять, кто их издает. Ни ветер, ни листья, а… Легкие, подобные шёпоту голоса лились со всех сторон, и, если сначала было не разобрать слов, со временем, звуки стали четче, и Ольян, к ужасу, разобрал давно забытые наречия людей, гномов, эльфов и орков, и сотни других незнакомых языков. Юный надр завертелся на месте, стараясь понять, откуда доносятся голоса, но определить направление не смог, зато понял, что заблудился.
Всюду одинаковые, оплетенные толстым вьюном и обросшие мхом огромные стволы деревьев. Куда ни глянь, одно и то же. Так, где же тропинка, надежно скрытая гортензией? Но как ни напрягал Ольян острое надрийское зрение, углядеть голубые цветы не мог. Он осторожно снял со спины маленький детский лук и наложил стрелу на тетиву. Мало ли кто тут живет? Наречия людей и гномов — куда ни шло, а вот орки — уже страшно. Если они набросятся на надренка, ему не справиться. Но ведь ори сгинули? Верно?..
И тогда Ольян, как и учила бабушка, позвал деревья — извечные соседи и союзники.
— Арвэн то тое шпунаэш! Юрнэн какае орш! Вэген ту тюрек ишпэн! — прошептал надрёнок, прислонив руку к дубу и склонив голову в знак уважения и приветствия.
— Кто ищет помощь, мой юный друг, тот ее находит! — прошептало в ответ дерево на чистом надрийском, и где-то за спиной зашуршало и заскрипело. Ольян обернулся и с благоговением смотрел, как раскручивается древний вьюн, расползается в стороны, ломая свой же ствол, а из сердцевины дуба выходит женщина. Красивая, но деревянная, будто сплетённая из тысяч веточек, между которыми вставили листочки и маленькие белые цветы, похожие на горный первоцвет. Руки заканчивались острыми ветками, похожими на пальцы, а ноги — длинными корнями. Они шевелились будто змеи, и помогали женщине передвигаться. А вместо волос венок из голубой гортензии, красиво обрамляющий лицо, словно вырезанное из цельной, но давно рассохшейся древесины: длинные продольные щели раскалывали его.
— Кто вы? — оторопев от удивления, спросил надрёнок.
— Я королева леса, Антасмаголь, — улыбнулась деревянная женщина, подплыла — такое ощущение создавалось перемещавшими ее корнями — ближе и присела, шелестя листьями и скрипя ветками. Необычные деревянные глаза уставились на юного надра, заглядывая прямо в душу. — Мы с твоими сородичами дружим с незапамятных времен, милый. Ты же знаешь, что любой слишком старый надр уходит в лес, когда настает его конечное время. Там он растворяется в деревьях…
— Вроде, да, — нехотя согласился с Антасмаголь Ольян. Но ничего подобного надрёнок не знал. Наверное, взрослые до поры до времени не рассказывали детям, куда деваются слишком старые надры. Или это не имело смыла. Ведь надры жили тысячелетиями, и когда приходило время, старый надр исчезал и забывался. Вместо него в деревне, где он жил, всегда вырезали статую в полный рост и оставляли с остальными статуями ушедших. Возможно, магия. Или просто эти статуи не создавали, а приносили из леса, где старики уже успели «раствориться» с деревьями… и об этом не рассказывали? Возможно ли это?
— А что ты тут делаешь? — с любопытством спросила лесная королева. — Это очень старое место только для таких же древних созданий как я. Полумрак вреден юным надрам. Он угнетает, заставляет бояться, меняет их ауру на тёмную. Он портит их…
Она вдруг обратила внимание на лук в руках Ольяна и ткнула пальцем в деревянную стрелу, отчего на ней, к изумлению надренка, очень быстро выросла веточка и обросла листьями.
— Ты же в курсе, что такое оружие на нас не действует? Тогда в кого ты собрался здесь стрелять?
— Я… ни в кого… я просто испугался, — ответил Ольян, опуская лук с испорченной озеленившейся стрелой. — Я шел к дяде Вариосту, который по ту сторону Таурнского леса живет, и… тут что-то почувствовал… что-то скверное. Или… не знаю. Что-то неправильное. А потом это… потянуло меня в чащу, а гортензия… закрыла ветки и теперь я не найду дорогу обратно.
— Какая нехорошая гортензия, — неодобрительно покачала головой Антасмаголь, и положила ладонь на плечо ребенка, отчего тот поёжился и сжался: длинные корявые пальцы-сучья принялись расти и обвили руку целиком. Надрёнок хотел ее высвободить, но лианы обхватили крепко. А королева леса лишь вновь заглянула в глаза и благожелательно улыбнулась. — Я накажу ее, дружок, поверь. А теперь позволь проводить тебя на «ту сторону леса». Нет-нет, — перебила деревянная женщина мальчика, увидев, как тот мнется и сомневается. — Не беспокойся. Мы же друзья, помнишь? И коль скоро ты попал в мое царство, позволь помочь и заодно устроить незабываемую экскурсию по моим владениям, объяснить как устроен мир? А то даже рассказать о планах некому…
Антасмаголь долго и пристально смотрела на юного надра, словно ожидая отказа, и Ольян посему-то побоялся сказать «нет». Странная она какая-то, эта Антасмаголь, и слегка… пугающая!
— Вот и хорошо, милый друг, — проскрипела лесная королева деревянным ртом. Лицевые ветки были на удивление гибкими и отражали каждую эмоцию, и надрёнок был уверен, что различил самодовольство. Несмотря на юный возраст, Ольяну минувшей весной стукнуло триста два года. И маленький надр успел многое узнать об эмоциях и чувствах, а также об их отражении на лицах. Хотя взрослые надры самоуверенно думали, что умеют не показывать чувств, те все же достаточно хорошо отражались на лицах, а Ольян это видел и уже умел «читать». Вот только у Антасмаголь чувства, очевидно, сковывались материалом, из какого она состояла. Дерево все-таки не такое пластичное, а поэтому и эмоции грубее, словно их каждый раз заново изображал резчик: с легким налетом необъяснимой злобы. Неужели, все древесные люди такие?
Антасмаголь настойчиво потянула Ольяна в лес, и, казалось, несговорчивые и монументальные деревья расступились. Запах тлена усилился, к нему примешивалась вонь от прелых после дождей листьев и тошнотворный дурман стухшего мяса. Надрёнок старался сдерживать рвотные позывы, пока лесная королева вела его меж деревьев, но, как только они вышли на обширную поляну, сдерживаться не смог.
— Неприятное зрелище? — довольно спросила Антасмаголь, пока надрёнок извергал на покрытую прелыми листьями землю съеденное утром. Из-под пожухлой, гнилой листвы, собранной чуть в стороне в кучу, выглядывали белые кости. А в окружающем компосте копошились жирные белые черви, словно это вовсе не компост, а остатки гниющей плоти. — Но это же естественно. Смерть в этом мире так же необходима, как и жизнь. И если ты этого не понимаешь, ты уже проиграл, как эти… люди…
— Люди? — пролепетал надрёнок. — Но они давно сгинули.
— Сгинули, — кивнула лесная королева. — Ты прав. И их останки теперь вечно гниют по всей земле, пока даже кости не превратятся в землю. За жажду убийства и доминирования над всем живым их вечно будут поедать черви. Природа-мать взяла свое…
— А это? — со страхом указал Ольян на группу дальше. Они все как один походили на гномов, только высеченные их камня и с застывшим на бородатых лицах ужасом.
— А! Это гномы, если не знал, — махнула рукой Антасмаголь. — Они тысячелетиями долбили камень, вот и превратились в него. Природа умеет мстить. Она очень терпелива, но любое терпение когда-нибудь заканчивается. Вот и ты, маленький надр, уже куда-то торопишься. Не так ли?
— Д-да! Меня ждет дядя! Он… — начал было надрёнок, но королева оборвала.
— Еще подождет. Наша экскурсия непродолжительна. Все самое интересное находится на этой поляне. Вон… смотри, — Антасмаголь ткнула деревянным пальцем в дальнюю сторону. Там в разных позах застыли орки, серые и пыльные, и уже пошли во многих местах трещинами, как будто…
— Они превратились в грязь, — подсказала королева. — Они в ней родились, были ей и должны в нее уйти. Коснись, если хочешь.
