Часть 1. Время желаний
Глава 1. Ядовитый цветок
Этот день начался с плохой новости, продолжился очень плохой и обещал закончиться катастрофой.
А, впрочем, чему удивляться, если утро началось с прибытия тётушки Клэр?
Иррис отступила на шаг от мольберта, любуясь своим творением.
...Подсолнухи.
...Шляпки склонились под тяжестью спелых зёрен, и за ними, вдали, на фоне голубого неба, таяли в дымке скалистые утёсы Мадверы, подёрнутые лёгким кружевом перистых облаков. Одинокая таврачья кибитка спускалась по склону, а дорога уходила вдаль и растворялась за горизонтом.
Солнце припекало, тёплый ветерок чуть шевелил пятипалую листву каштанов. В саду наливались соком яблоки и сливы, и воздух позднего лета был полон стрекоз, умиротворения и покоя…
Мазки ложились ровно, ранняя жара медленно перетекала в полуденный зной, и на башнях Феса уже прозвонили последнюю треть утра, когда на дорожке, ведущей к дому, раздался жеманный голос тётушки Клэр.
И вмиг всё умиротворение и покой исчезли, как будто их ветром сдуло.
— Душа моя! Я так рада!
— Милая! А как же я рада видеть тебя!
Восторженные возгласы доносились из-за кустов сирени, перемежаясь лаем тётушкиной болонки и радостным визгом кузин Иррис — Лизы и Софи. Тётушка Клэр, очевидно, привезла подарки из города: зефир и пастилу, пару мотков кружева и деревянные гребни. Впрочем, угадать было нетрудно — этот набор она привозила с собой всякий раз, когда приезжала в гости.
Тётушка Клэр представляла собой средоточие всего, что Иррис недолюбливала в женщинах и чего надеялась избежать, приблизившись к преклонному возрасту. И хотя тётушка была дамой утончённой, ухоженной и следящей за модой, отдельные элементы её образа, вроде шляпки, напоминающей камень-окатыш, с вуалью и буклями, уложенными вокруг, совсем как лепестки подсолнухов на картине Иррис, вызывали только недоумение.
Неизменная горжетка, с которой даже в такую жару на всех взирала тоскливая морда серебристой лисы, зелёное шёлковое платье, собранное сзади на турнюр приличных размеров, и изумрудные серьги. Тётушка любила зелёный — как она считала, изумруд сочетался с рыжиной в её волосах. Сочетание было сомнительным, рыжина не натуральной, но спорить с ней никто не решался. Выщипанные в ниточку брови и душистая болонка в корзинке, которую ежедневно мыли дорогим розовым мылом, довершали образ.
Тётушка Клэр всегда была полна энергии, застёгнута на все пуговицы и готова к борьбе с аморальностью и злом. Дети выросли, муж умер, а энергия продолжала плескаться через край её хрупкого тела, заставляя в одиночку нести тяжёлое знамя защиты добродетели.
Поэтому в золотистом ридикюле у неё всегда хранилось триединое оружие против всех напастей: нюхательные соли, Канон в кожаном переплёте и веер, чтобы в случае непредвиденной ситуации разыграть спектакль в трёх актах — упасть в обморок, подкрепить праведный гнев цитатой из Канона и, завершив выступление торжественным взмахом страусовых перьев, воскликнуть: «Куда катится этот мир?!».
И можно было бы всё это вынести стоически — тётины визиты обычно не слишком затягивались, но проблема была в том, что тётя Клэр терпеть не могла Иррис, и неприязнь эта была взаимной. А учитывая, как тётя Огаста любила свою кузину, можно было предсказать с точностью до шага, как пройдёт этот день.
Сейчас они будут обниматься и целоваться, смешно вытягивая губы и едва касаясь щеками, потом хвалить наряды друг друга, обстановку гостиной, хвастать успехами детей, дожидаясь чай на веранде. Потом придут Лиза и Софи, и тётушка Клэр будет долго ими восхищаться, смотреть их рисунки и слушать, как они декламируют стихи или играют на клавесине, а позже начнётся самое интересное. Кузин выдворят прочь, и тётушки займутся тем, ради чего затевался весь этот маскарад — сплетнями.
Раньше Иррис думала, что за закрытыми дверями замужние дамы ведут очень важные разговоры, но это было до тех пор, пока она сама не вышла замуж и не попала в святая святых — чайную веранду.
Сплетни обсуждались по особому ритуалу: сначала менее значительные, вроде того, кто кого родил, кто в каком платье был на последнем балу, потом — кто на ком женился и какой была свадьба, была ли невеста беременна и сколько стоил свадебный торт, затем — кто кому сделал предложение, и уж после этого оставалось самое вкусное — скандалы. Любовники, любовницы, мезальянсы и порочащие честь события, привороты и магические печати, дуэли из-за женщин, внебрачные дети и самоубийства… Это обсуждалось обычно полушёпотом, чтобы не услышали дети, а главное — не приведи Боги! — мужчины.
Но Иррис знала, что сегодня в конце этого списка будет она, как фазан в центре стола с ягодой в клюве, как яблочный пирог с корицей или вишенка на торте.
Тётя Огаста позвала тётушку Клэр не просто так. Это её последнее и самое мощное оружие, которым она намеревалась сокрушить бастионы воли строптивой племянницы. А проще говоря, тётя Огаста всерьёз собралась выдворить Иррис из дома под одним простым предлогом — выдать замуж.
Треклятую тётку с болонкой специально выписали из Феса сразу после того, как мэтр Гийо явился несколько дней назад в своей двуколке. Облитый одеколоном сверх всякой меры, в крахмальной рубашке, воротник которой давил его шею так, что, казалось, с ним случится апоплексический удар, он то и дело касался волос, разделённых на прямой пробор и смазанных маслом для блеска, был торжественен и тих, а под мышкой зажимал коробку конфет.
Мэтр Гийо по натуре был прижимист и жаден. И коробка конфет в его руках была чем-то неслыханным, примером необыкновенной щедрости и расточительства, и раз по этому поводу сразу же не пошёл дождь, значит, это был не просто подарок, а знак. И если уж он явился в дом в парадном облачении с этой коробкой — символом «самых честных намерений со стороны мужчины», перевязанным голубым бантом, стало яснее ясного, что он приехал просить руки Иррис.
И мысль эта для Иррис была сама по себе отвратительна.
Отвратительна настолько, что по её лицу тётя Огаста быстро поняла, чем всё закончится, и живо выставила племянницу прочь, а переговоры с новоиспечённым женихом взяла в свои руки.
А Иррис убежала на берег моря, на высокие утёсы мадверского побережья, под которыми яростно бесновались волны даже в самый погожий день. Она стояла там долго, глядя на бесконечную синюю гладь и вдыхая солёный бриз только с одной целью — перестать ощущать одеколон мэтра Гийо, который наполнил лёгкие и, казалось, въелся даже в кожу и волосы. Жуткая смесь запахов конской упряжи, старого сундука, благовоний, камфары и скипидара.
...Ветер лечит…
Когда она вернулась, мэтр Гийо уже уехал. А тётя вызвала её в свою комнату для серьёзного разговора.
Тётя шла по лестнице впереди, натянутая, как струна, не сняв даже кружевных перчаток, которые специально надевала, принимая гостей, и по её суровому выражению лица Иррис поняла — разговор будет неприятный.
Всякий раз, когда тётя Огаста хотела сказать какую-нибудь гадость — а это она умела делать с непревзойдённым самообладанием — начинала она издалека, обязательно со слова «милая», быстро переходя на «милочку» и заканчивала фразой: «…и если бы ты не была дочерью покойного Людвига, то…».
Иррис она никогда не любила. И нелюбовь эта была взаимной.
Но раз уж судьба распорядилась так, что жить им пришлось под одной крышей, да и к тому же крыша эта принадлежала тёте Огасте, то Иррис всеми силами старалась вести себя так, чтобы не вызывать неудовольствия тётушки. Только вот последнее время удавалось это всё с большим трудом, потому что тётю Огасту стало раздражать буквально всё — от уроков живописи, которые она давала её дочерям, до прогулок к морскому побережью.
— Милая, присядь, — тётя указала веером на маленькую кушетку напротив себя, а сама расположилась в кресле. — Думаю, ты догадываешься, зачем к нам сегодня приезжал мэтр Гийо?
Спросила она мягким и вкрадчивым голосом, но в глазах застыла холодная решимость.
...Дело плохо…
— Догадываюсь? Тётя, да тут не надо быть семи пядей во лбу! Та коробка с голубым бантом, что он притащил с собой, в кондитерской лавке позавчера на неё назначили скидку, думаю, что мэтр специально ждал именно этого дня, — усмехнулась Иррис, — умоляю вас, тётя, вы же не серьёзно?
— Это почему же? — ответила тётя со встречной усмешкой.
— Потому что он… он… он отвратителен! — воскликнула Иррис.
Она пыталась подобрать более вежливое слово, но эмоции одержали верх. Мысль об этом браке, об упитанном округлом теле мэтра Гийо, о его засаленном жилете с расходящимися на животе пуговицами, в котором он был похож на тюленя, о его жадном взгляде, блуждающем где-то пониже её подбородка, и смазанных маслом волосах приводила её просто в ужас.
— Послушай, милая, ты же понимаешь, что сейчас мы, а вернее сказать — ты, не в той ситуации, чтобы разбрасываться налево и направо такими предложениями? — в голосе тёти появилась едва заметная нотка недовольства. — А мэтр Гийо — человек достойный, он недавно назначен смотрителем школы при Обители, а это почётная и уважаемая должность. И, что немаловажно, доход в пятьдесят тысяч ланей годовых. Ты понимаешь, что для тебя это вполне приличная партия?
— Да, я понимаю, — Иррис выпрямилась, — я понимаю, что теперь я бедна. И я вдова. И живу от ваших щедрот. Я понимаю. Но, тётя, разве это значит, что я должна выходить замуж за первого встречного?
Тётя поджала губы, достала батистовый платочек и, сложив руки на коленях, перешла в наступление:
— А, по-твоему, будет и второй встречный? И третий? Интересно узнать, с чего вдруг такая уверенность?
— Что вы хотите этим сказать, тётя? — ответила Иррис, стараясь выглядеть вежливой и смиренной.
Их взгляды скрестились. Ярко-голубые глаза Иррис, в которых ей с трудом удавалось погасить раздражение, и такие же голубые, но словно подёрнутые белёсой дымкой мадверского тумана холодные глаза тёти Огасты.
— А то, что ты напрасно ждёшь других предложений.
— Это почему же? — Иррис расправила плечи, предчувствуя, что ничем хорошим этот разговор не закончится. — Разве среди тех, кто посещает этот дом, мало достойных мужчин?
— Вот именно, что немало! В мой дом последнее время приезжает, пожалуй, даже слишком много мужчин! — воскликнула тётя, и руки её стали нервно теребить кружевную кайму платочка.
— А разве вы не сами этого хотели? Намекали мне, что неплохо бы уже оставить траур и задуматься о будущем? И разве кто-то из них дал хоть малейший повод? Что в этом плохого? — спросила Иррис негромко, всё ещё пытаясь погасить зародившуюся искру грядущей ссоры.
Но искра гаснуть не хотела…
— Да всё! — отрезала тётя жёстко. — Потому что когда я говорила тебе задуматься о будущем, я рассчитывала на трезвость твоего ума и практичный подход к делу.
— Знаете тётя, с умом у меня всё вроде бы в порядке. Вы захотели, чтобы в этот дом приезжали мужчины, хотя я и не горела желанием их видеть. А когда они стали приезжать, выясняется, что вы имели в виду что-то другое. Так что именно, тётя?
Иррис сложила руки на коленях, зажав пальцами взятую из букета высушенную розу. На ней ещё остался один шип, и она трогала его пальцем, чувствуя лёгкое покалывание.
Этот разговор лучше завершить мирно.
Она живёт в этом доме лишь по доброй воле тёти Огасты, лишь потому, что ей больше некуда пойти. Ну и ещё потому, что отец решил — так для неё будет лучше. Почему он так решил, она не знала, но перед смертью он успел передать остатки своего имущества в управление тёте, которая обязалась вести суды по долгам. Так что не стоило её злить.
— А ты хоть иногда задумывалась, зачем они приезжают? — спросила тётя голосом, полным сарказма.
— И, по-вашему, зачем же? Разве не затем, чтобы побеседовать о литературе, послушать музыку и выпить чашку чаю? Разве это нарушает хоть какие-нибудь правила приличия?
Тётя Огаста отшвырнула платочек, и Иррис поняла — искра разгорелась в пожар.
— Зачем они приезжают? — произнесла она с вызовом. — Да, милая, ты права. Они приезжают как раз затем, чтобы насладиться твоими речами и этими книгами, которыми доверху завалена твоя комната. Послушать, как ты поёшь, играешь на дзуне и клавесине, поспорить с тобой о чём-то известном одним Богам и всей этой алхимической мерзости, посмотреть, как ты смеёшься, бегаешь за мячом и декламируешь поэмы Оллита. Если ты об этом, то да, ты права. Именно за этим! Они приезжают снова и снова. Но когда я говорила о здравости и практичности ума, я подразумевала, что ты будешь уделять внимание тем мужчинам, которые, как ты должна понимать, способны составить твоё счастье… в нынешнем твоём положении. А вот к ним относятся как раз те, от общества которых ты поспешила избавиться.
— Составить моё счастье? И вы полагаете, что пустоголовый мэтр Гийо и есть моё счастье? Хотя я понимаю, что это всего лишь оборот речи. Но вы ставите мне в упрёк то, что мне нравится общаться с интересными умными людьми?
В комнате было жарко, заходящее солнце золотило резную раму зеркала, рассыпая по полу разноцветные круги. На лбу тёти залегла глубокая складка, и это означало крайнюю степень гнева, потому что хмурила лоб она исключительно редко, боясь появления морщин.
— В упрёк? Да если бы хоть один из этих «интересных умных людей» имел намеренье на тебе жениться, я бы не возражала. Но «интересных и умных» интересует лишь твоё общество и, возможно, что-то сверх этого, но серьёзных планов на твой счёт ни у кого из них нет. А, стало быть, такое времяпрепровождение более пристало куртизанке, а вовсе не честной леди, к тому же вдове. И если учесть, что твой траур закончился всего год назад…
Тётя встала и, обойдя кресло, остановилась напротив, вцепившись пальцами в спинку. Теперь её голос больше не был вкрадчивым, он был сухим и жёстким, как щелчок бича, а слова звучали, как пощёчины.
— …то ты бросаешь тень на нашу семью. Не забывай, что у меня две дочери, и им не нужно пятно на репутации. Мне ещё предстоит их выдать замуж, при, скажем так, не самом большом приданном. А со всеми этими визитами…. Об этом ты не думаешь? Может, стоило бы всё-таки обращать внимание на не слишком умных мужчин? Как раз на тех, кто готов жениться на тебе от небольшого ума? И вести себя с ними так, чтобы им нравилось твоё общество. Не знаю, что нашёл в тебе мэтр Гийо, но, возможно, были бы и другие, да только твои умные беседы и эти умники в гостиной распугали всех твоих потенциальных женихов! Чего стоит один только этот Анри?
— А что Анри? — Иррис тоже встала, смотреть на тётю снизу-вверх было неприятно. — Это же… просто… дружба! Он приезжал в наш дом ещё когда я была подростком! Он был другом отца… и… Он…
Она замолчала.
Анри… он ведь просто друг! Преданный друг! Который поддерживал её в последние два года, полные отчаянья и невзгод. Гибель мужа, разорение и смерть отца, её переезд к тёте… Всё это время Анри помогал.
Как тётя может быть так жестока?
— Просто дружба? — фыркнула тётя Огаста и закатила глаза. — Милочка, иногда мне кажется, что весь твой ум, да простят меня Боги, ушёл в твои поэмы. Ты сбиваешь птицу на лету из арбалета и при этом дальше носа своего не видишь! Разве женщина может дружить с мужчиной? Разве может курица дружить с лисой? Ты сама подумай, зачем это лисе? И почему Анри не смотрит на тебя так же, как на Белтрана , к примеру? Он ведь ему тоже друг!
