Она что, возомнила себя способной справиться с кучей призраков? Но те странным образом казались не опасными, и Хельм помедлил немного, крепко стиснув рукоять меча, в полной готовности рвануться на выручку.
Белесый сонм колыхнулся, взволновался, как волны потустороннего, призрачного моря, и вдруг отхлынул от повозки, будто повинуясь уверенному голосу.
— Кыш! Кыш! Ишь, чего удумали! Откуда только принесло вас столько. Каким ветром надуло? Пошли прочь, сказала. Прочь отсюда!
Призрачные фигуры прямо на глазах прозрачнели, сливались с остовами дальних деревьев и ближними проплешинами редкой травы, таяли, оседая длинными сероватыми лентами тумана. Когда Хельм, проморгавшись от влажной взвеси, напомнившей вдруг выпавший моросящий дождь, как следует огляделся, ничто больше не напоминало о призраках. Небо было чистым, с яркими точками звезд и узким ослепительно-серебряным полумесяцем, который четко отражался в воде. Всхрапнула Заплатка, а к Хельму подошла Леста с пушистой, горьковато-пряной веткой полыни в руках. Протянула почти торжественно:
— Держи. Все-таки дед Бурвольд не совсем спятил, правду говорил. Таким слабеньким призракам свежая ядрёная полынь почти как святое слово! Видал, как разметались? И след простыл.
Хельм покачал головой и вдруг нервно рассмеялся:
— А ты была хороша! “Кыш, кыш!” Как кур гоняла.
— Ну а как с ними еще? “Нижайше прошу проследовать отсюда к чертям подальше”? Они бы скорее удивились, чем испугались. — Леста фыркнула. — Давай-ка, может, и сюда полыни накидаем? А то мало ли кого еще притянет до рассвета на эти… — она заглянула в повозку. — Дары мертвецов.
— Хорошая задумка, — согласился Хельм. И все-таки не выдержал, добавил: — “Как с ними”, не знаю, зато уверен, что у любой девчонки из наших земель было бы не “с ними”, а “от них”. С визгом. Хотелось бы мне понять, почему ты такая храбрая.
— Может, потому что я не из ваших земель? — Она обернулась. — Зачем бояться того, кто слабее и никак тебе не навредит? Я же сначала понаблюдала за ними. Присмотрелась. Они даже такую буйную лошадь не тронули, хотя она поначалу пыталась им помешать, пока толпа побольше не набралась. Те скелеты внизу были гораздо страшнее. Вот под их мечи я бы точно без тебя не сунулась.
Понаблюдала. Присмотрелась. Сделала абсолютно правильные выводы, хотя даже Хельму не было с самого начала очевидно, что эти призраки слабы и безопасны. А после выводов — еще и про полынь так кстати вспомнила и хладнокровно, словно кур по двору, разогнала всю эту потустороннюю стаю. И считает это… нормальным? Естественным для девушки? Странно, очень странно Освальд воспитал свою приемную дочь. Хотя, нельзя не признать, в таком воспитании есть свои плюсы.
Но говорить все это вслух Хельм не стал. Вместе с Лестой закидал повозку веточками полыни, несколько веточек засунул под ремни перевязи, а одну и ладонями растер. Горько-острый полынный запах бодрил, но до рассвета оставалось не меньше двух часов, и он сказал:
— Пойдем досыпать.
Этой ночью Леста так и не сомкнула больше глаз. Грызло беспокойство — если вдруг из ниоткуда притопала целая толпа призраков, то кто знает, что еще может притянуться на повозку Хельма. Точнее, на добро из могильника. Почему не притягивалось раньше, она и так знала: Хуртан, кем бы он ни был на самом деле, обычным чародеем или некромантом, свои владения защищать умел. Выжженные на стенах охранные символы работали до сих пор — в них ощущалась магия. Не от людей, не от животных, а, видно, от всякой нечисти. Да и сам могильник, возможно, еще в древней древности был кем-нибудь прикрыт и защищен, иначе, пожалуй, местные не сказки бы про него рассказывали, а съехали подобру-поздорову куда глаза глядят. Хельм прав — наскочи на такую толпу привидений не только какая-нибудь девчонка, а и любой деревенский молодой оболтус, или даже кто постарше, крику было бы до небес. Если уж пьяный Грунд и старый, опытный во всякой ворожбе Бурвольд от одной голой девицы, подозрительных звуков и эха так перепугались, значит, ничего страшнее раньше не видели.
Леста поворочалась еще с боку на бок, плюнула и поднялась. Бесшумно выбралась из погреба, чутко прислушиваясь к ровному дыханию Хельмута. Что бы ему ни снилось, оно не было ни страшным, ни тревожным. И то хорошо. Надо же хоть кому-то спокойно выспаться.
У самой хижины дремала Заплатка. Лесте эта старенькая неказистая лошадка понравилась с первого мига знакомства: она не ржала попусту, не пыталась распустить копыта и зубы, когда прошлой ночью незнакомая кошка хозяйничала в вещах ее хозяина и нагло опустошала заготовленный на утро котелок с кашей. Только с любопытством косила глазом, будто знала, что от Лесты, даже в кошачьем виде, ничего плохого ждать не стоит, так только, мелких безобразий вроде потерянного завтрака. Да и позже, когда Леста дождалась будущего спутника в стороне от деревни на поваленном дереве уже в человечьем виде, Заплатка ее не сторонилась. Спокойно дала потрепать себя по морде, а потом и пошептать на ухо. Может, даже узнала? Лошади умеют видеть больше, чем думают люди.
Но сейчас кобыла беспокоилась не меньше нее. Тревожно фыркала, жалась поближе к стене хижины, будто ее одновременно пугали и хозяйская повозка, и выжженный склон холма.
— Не бойся, — прошептала Леста. — Сейчас все хорошо. Они не придут. А если придут, мы их снова прогоним.
Заплатка — Вот же тоже наградили какие-то дурни имечком! Это, пожалуй, еще хуже, чем Пирог! — доверчиво потянулась к ней.
— Я никуда не уйду. Подожду здесь с тобой рассвета, хорошо? Жаль, правильную песенку спеть тебе не могу — нельзя мне больше перекидываться. Теперь до самого корабля придется петь только по-человечьи. Хотя… может, и сработает как надо. Я раньше так не делала. Теперь надо будет попробовать. Как думаешь, твой хозяин любит песенки на ночь? Если сложу ему колыбельную, он не огреет меня копытом?
Заплатка всхрапнула, будто возражая, и Леста фыркнула. Потрепала ее по морде.
— Да знаю я, что даже сгоряча не огреет. Чувствую.
И вот так, за дурацким разговором, в обнимку с лошадью, стало будто полегче. Беспокойство никуда не делось, просто до поры до времени свернулось клубком в укромном уголке и чуть присмирело. Но по-настоящему радовало, что эта тревога, тянущая и сосущая, не шла ни в какое сравнение с тем вымораживающим ужасом, который Леста пережила в самую страшную ночь своей жизни. Она, как могла, старалась не вспоминать ту проклятую полночь, но как не вспоминать, если так и встает перед глазами то полное, румяное лицо Ренады, то нахмуренная, смурная физиономия Освальда.
И ладно бы одно это, двоих старших Леста бы как-нибудь пережила. Но что делать, если до сих пор в ушах звенит голос Гнески? Да так и видится она, тоненькая, маленькая, испуганная. И слышится это ее надрывное «Пирог! Пиро-о-оженька!» с крыльца.
На деревню в тот вечер наползали со всех сторон грозовые тучи, а Гнеска, боявшаяся грозы больше любых кошмаров, даже под первыми проблесками молний пыталась дозваться запропастившуюся куда-то кошку, пока отец не загнал ее в дом. Кто же знал, что ту ночь никто из них не переживет.
Леста поначалу даже глаза закрыть спокойно не могла. Что в человечьем виде, что в кошачьем. Стоило только опустить веки, как сразу вырастало под ними ослепительно-рыжее пламя до небес. Раньше Леста огня не боялась. Наоборот, старалась держаться поближе и к открытым кострам, и к жаркой растопленной печи. Щурилась, глядя на ласковые языки и прислушиваясь к уютному потрескиванию. А цвет огня и вовсе казался ей родным — рыжий, отливающий золотом. Будто хвост огромного, размером с дом, а то и с целый мир кота. Не зря же и ее саму называли огненно-рыжей. В такие тихие, пропитанные огнем минуты, Леста думала о доме. О маме и отце — какими они были? Такими же рыжими, как она? Или это отдельный дар? Только ей?
Потом же огонь напугал. Когда Хельмут на пепелище развел костер, Леста убралась подальше, приглядывалась издали. И только когда прогорели последние ветви, а пламя спряталось под золой, она рискнула подойти. Осторожно обнюхала серую пыль с едва теплящимися красными угольками, походила вокруг, прислушиваясь и приглядываясь. И что странно — хоть и опасалась все еще, но ничего подобного тому, что пережила в проклятую ночь, даже отголоска того всепоглощающего ужаса, так и не почувствовала. Будо дом Освальда вместе с половиной деревни уничтожал совсем другой огонь. В котором не было ни тепла, ни солнечного золота, только вымораживающая ярость и обжигающая стынь.
Леста поежилась: до сих пор от мыслей об этом неправильном огне продирало ознобом до самой сердцевины костей. Вчера, глядя в еще один разведенный Хельмутом костер, она наконец окончательно поняла, насколько неправильным было то страшное пламя. Оно не имело ничего общего с людьми, кошками или жизнью. Будто обрушилось прямо с ночного неба, порожденное то ли Луной, то ли чьей-то злой волей. И все, что оно умело, все, чего жаждало — уничтожать.
Она ведь даже не помнила точно, что произошло. Может, потому что боялась вспоминать? Боялась узнать самую жуткую правду, которая — чем черт не шутит — вполне могла быть связана именно с ней. Не то кошка, не то женщина, без дома, без родовых воспоминаний, не успевшая получить ни наследия, ни имени. Кто знает, что такая неправильная сущность может принести в человеческий мир, повзрослев? Может, просто сумятицу и россыпь глупых и забавных нелепостей. А может, что и похуже. Гораздо хуже. Именно поэтому ей так нужно поскорее попасть на корабль, а там, заплатив какую угодно цену, добраться до дома. Тянуть дальше Леста не хотела и не могла. Вдруг небесный огонь, не пожалевший даже детей, это знак для нее? До раздумий ли здесь?
Вот только отсюда до корабля — еще целый путь. И, судя по всему, путь этот не будет простым. Что ж, пусть так. Но она сделает все возможное, чтобы Хельмут не пожалел о своем решении и добрался вместе с ней до порта целым и невредимым.
— Слышишь, ты! — прошептала Леста неведомо кому. Может, небесному огню, может, тому зловредному чему-то, что приглядывало за ее судьбой, да, видно, слишком часто любило отвлекаться на собственные дела. — Я уже иду! Не вздумай мешать! И помогать тоже не вздумай. От твоей помощи, как от ольхи яблок! Сами справимся.
Заплатка настороженно покосилась на нее, и Леста успокаивающе вплела пальцы в ее гриву, погладила по морде. Начало чуть заметно светлеть. Значит, и до рассвета недалеко. Самое время встречать новый день, а все прошедшее оставить во вчерашнем. А еще поплескаться в Колдунке, пока есть время, и разбудить Хельма, если сам к тому времени не поднимется. Пора отправляться в путь.
Так и вышло: они снялись с места, позавтракав остатками вчерашней похлебки, едва солнце забрезжило за кромкой леса. Заплатка торопливо ступала по дороге, а дай ей волю, и вовсе бы попыталась пуститься вскачь, даром что старая и с груженой телегой за спиной — так ей хотелось поскорее убраться подальше от нехорошего, пугающего места. А вот Леста, наоборот, все оборачивалась, и когда поднимались на выжженный холм, и когда ехали по дороге, на которой еще вчера она с надеждой и в то же время со страхом поджидала своего выбранного попутчика.
Там, позади, оставалась почти вся ее жизнь. Не считать же те несчастные несколько недель на родном острове, за которые она едва успела осознать себя живым существом. Вон за тем полем стояла маленькая часовенка, в которую Леста любила наведываться в котячьем возрасте — окрестные селяне часто оставляли там как подношение что-нибудь вкусненькое.
А вон на том пшеничном поле обитают самые жирные куропатки. На них она охотилась вместе с Освальдом, да еще как охотилась! Он даже шутил, что с такой кошкой не нужно ни собаки, ни ружья, ни сетей. Леста будто наяву почувствовала тяжелую грубоватую руку на макушке. Освальд не любил нежностей, так только, трепал иногда по голове — в минуты самой большой благодарности или сожаления. Он ведь так и не понял, кого именно привез из-за моря, и стыдиться ему было нечего. И совесть его не мучила.
Она поморщилась, торопливо отвернулась, только чтобы наткнуться на вопросительный взгляд Хельма. Впрочем, из вопросительного он почти сразу стал сочувствующим, а Хельмут так ничего и не спросил. Ну да, о чем уж тут спрашивать, когда потерявшая и семью, и дом девчонка прощается навсегда с местами, которые почему-то успели стать родными. И глаза у нее на мокром месте.
Леста покачала головой и снова отвернулась. Она мечтала убраться отсюда, как только начала понимать, кто она и где оказалась. Как только детские, самые ранние воспоминания начали обретать плотность и прочно закрепились в голове, не давая покоя ни днем, ни ночью. Но ей даже в кошмаре не могло присниться, что мечта исполнится вот так: изрядно придавив ее горечью и виной. Не думала, что, уходя, будет оставлять за спиной пепелище и могилы. И уж точно не думала, что расставаться со знакомыми местами так больно. Почти так же больно, как терять единственный дом, который она, несмотря ни на что, привыкла считать своим.
Леста стиснула кулаки. Все. Больше она не станет оглядываться. Любое прощание не может длиться вечно. К тому же нужно подумать о том, что ждет впереди. Точнее, о болотах, до которых теперь рукой подать. И если окрестности могильника, даже несмотря на внезапное пришествие толпы дурных призраков, были знакомы до каждого куста, то болота оставались неизведанной территорией. Будто неведомая сила удерживала Лесту раньше — она и не думала туда соваться. Даже когда Освальд ходил на болота за утками и водяными крысами, она никогда не следовала за ним дальше придорожных зарослей. Сейчас они с Хельмутом, конечно, тоже не собирались забираться в топкие места, и тем более в душную зловонную трясину, но все равно становилось не по себе. Да еще лезли в голову деревенские страшилки о болотной нечисти и Порченом древне.
Леста поежилась, и только собиралась рассказать Хельмуту о главном кошачьем и детском кошмаре здешних мест, как почувствовала неладное. По спине потек морозный ручеек мурашек. Из телеги остро потянуло магией, будто Леста разом вернулась обратно и оказалась внутри могильника. А из ближайших кустов на дорогу перед Заплаткой выскочил мужик. Незнакомый, в изодранной рубахе, с выпученными, налитыми кровью глазами, он, раскинув руки, попер прямо на них. Заорал:
— Стоять! Мое! — И с невероятной прытью ринулся к телеге.
Заржала едва не вставшая на дыбы Заплатка. Мгновенно спрыгнул на землю Хельмут, бросаясь мужику наперерез. Леста сжала переброшенные ей вожжи, тоже спрыгнула вниз, торопясь успокоить лошадь. Мужик не был похож на разбойника. Значит, ночная история повторяется. Только вот пучок полыни тут уже вряд ли поможет.
Белесый сонм колыхнулся, взволновался, как волны потустороннего, призрачного моря, и вдруг отхлынул от повозки, будто повинуясь уверенному голосу.
— Кыш! Кыш! Ишь, чего удумали! Откуда только принесло вас столько. Каким ветром надуло? Пошли прочь, сказала. Прочь отсюда!
Призрачные фигуры прямо на глазах прозрачнели, сливались с остовами дальних деревьев и ближними проплешинами редкой травы, таяли, оседая длинными сероватыми лентами тумана. Когда Хельм, проморгавшись от влажной взвеси, напомнившей вдруг выпавший моросящий дождь, как следует огляделся, ничто больше не напоминало о призраках. Небо было чистым, с яркими точками звезд и узким ослепительно-серебряным полумесяцем, который четко отражался в воде. Всхрапнула Заплатка, а к Хельму подошла Леста с пушистой, горьковато-пряной веткой полыни в руках. Протянула почти торжественно:
— Держи. Все-таки дед Бурвольд не совсем спятил, правду говорил. Таким слабеньким призракам свежая ядрёная полынь почти как святое слово! Видал, как разметались? И след простыл.
Хельм покачал головой и вдруг нервно рассмеялся:
— А ты была хороша! “Кыш, кыш!” Как кур гоняла.
— Ну а как с ними еще? “Нижайше прошу проследовать отсюда к чертям подальше”? Они бы скорее удивились, чем испугались. — Леста фыркнула. — Давай-ка, может, и сюда полыни накидаем? А то мало ли кого еще притянет до рассвета на эти… — она заглянула в повозку. — Дары мертвецов.
— Хорошая задумка, — согласился Хельм. И все-таки не выдержал, добавил: — “Как с ними”, не знаю, зато уверен, что у любой девчонки из наших земель было бы не “с ними”, а “от них”. С визгом. Хотелось бы мне понять, почему ты такая храбрая.
— Может, потому что я не из ваших земель? — Она обернулась. — Зачем бояться того, кто слабее и никак тебе не навредит? Я же сначала понаблюдала за ними. Присмотрелась. Они даже такую буйную лошадь не тронули, хотя она поначалу пыталась им помешать, пока толпа побольше не набралась. Те скелеты внизу были гораздо страшнее. Вот под их мечи я бы точно без тебя не сунулась.
Понаблюдала. Присмотрелась. Сделала абсолютно правильные выводы, хотя даже Хельму не было с самого начала очевидно, что эти призраки слабы и безопасны. А после выводов — еще и про полынь так кстати вспомнила и хладнокровно, словно кур по двору, разогнала всю эту потустороннюю стаю. И считает это… нормальным? Естественным для девушки? Странно, очень странно Освальд воспитал свою приемную дочь. Хотя, нельзя не признать, в таком воспитании есть свои плюсы.
Но говорить все это вслух Хельм не стал. Вместе с Лестой закидал повозку веточками полыни, несколько веточек засунул под ремни перевязи, а одну и ладонями растер. Горько-острый полынный запах бодрил, но до рассвета оставалось не меньше двух часов, и он сказал:
— Пойдем досыпать.
Прода от 13.05.2024, 10:01
ГЛАВА 6
Этой ночью Леста так и не сомкнула больше глаз. Грызло беспокойство — если вдруг из ниоткуда притопала целая толпа призраков, то кто знает, что еще может притянуться на повозку Хельма. Точнее, на добро из могильника. Почему не притягивалось раньше, она и так знала: Хуртан, кем бы он ни был на самом деле, обычным чародеем или некромантом, свои владения защищать умел. Выжженные на стенах охранные символы работали до сих пор — в них ощущалась магия. Не от людей, не от животных, а, видно, от всякой нечисти. Да и сам могильник, возможно, еще в древней древности был кем-нибудь прикрыт и защищен, иначе, пожалуй, местные не сказки бы про него рассказывали, а съехали подобру-поздорову куда глаза глядят. Хельм прав — наскочи на такую толпу привидений не только какая-нибудь девчонка, а и любой деревенский молодой оболтус, или даже кто постарше, крику было бы до небес. Если уж пьяный Грунд и старый, опытный во всякой ворожбе Бурвольд от одной голой девицы, подозрительных звуков и эха так перепугались, значит, ничего страшнее раньше не видели.
Леста поворочалась еще с боку на бок, плюнула и поднялась. Бесшумно выбралась из погреба, чутко прислушиваясь к ровному дыханию Хельмута. Что бы ему ни снилось, оно не было ни страшным, ни тревожным. И то хорошо. Надо же хоть кому-то спокойно выспаться.
У самой хижины дремала Заплатка. Лесте эта старенькая неказистая лошадка понравилась с первого мига знакомства: она не ржала попусту, не пыталась распустить копыта и зубы, когда прошлой ночью незнакомая кошка хозяйничала в вещах ее хозяина и нагло опустошала заготовленный на утро котелок с кашей. Только с любопытством косила глазом, будто знала, что от Лесты, даже в кошачьем виде, ничего плохого ждать не стоит, так только, мелких безобразий вроде потерянного завтрака. Да и позже, когда Леста дождалась будущего спутника в стороне от деревни на поваленном дереве уже в человечьем виде, Заплатка ее не сторонилась. Спокойно дала потрепать себя по морде, а потом и пошептать на ухо. Может, даже узнала? Лошади умеют видеть больше, чем думают люди.
Но сейчас кобыла беспокоилась не меньше нее. Тревожно фыркала, жалась поближе к стене хижины, будто ее одновременно пугали и хозяйская повозка, и выжженный склон холма.
— Не бойся, — прошептала Леста. — Сейчас все хорошо. Они не придут. А если придут, мы их снова прогоним.
Заплатка — Вот же тоже наградили какие-то дурни имечком! Это, пожалуй, еще хуже, чем Пирог! — доверчиво потянулась к ней.
— Я никуда не уйду. Подожду здесь с тобой рассвета, хорошо? Жаль, правильную песенку спеть тебе не могу — нельзя мне больше перекидываться. Теперь до самого корабля придется петь только по-человечьи. Хотя… может, и сработает как надо. Я раньше так не делала. Теперь надо будет попробовать. Как думаешь, твой хозяин любит песенки на ночь? Если сложу ему колыбельную, он не огреет меня копытом?
Заплатка всхрапнула, будто возражая, и Леста фыркнула. Потрепала ее по морде.
— Да знаю я, что даже сгоряча не огреет. Чувствую.
И вот так, за дурацким разговором, в обнимку с лошадью, стало будто полегче. Беспокойство никуда не делось, просто до поры до времени свернулось клубком в укромном уголке и чуть присмирело. Но по-настоящему радовало, что эта тревога, тянущая и сосущая, не шла ни в какое сравнение с тем вымораживающим ужасом, который Леста пережила в самую страшную ночь своей жизни. Она, как могла, старалась не вспоминать ту проклятую полночь, но как не вспоминать, если так и встает перед глазами то полное, румяное лицо Ренады, то нахмуренная, смурная физиономия Освальда.
И ладно бы одно это, двоих старших Леста бы как-нибудь пережила. Но что делать, если до сих пор в ушах звенит голос Гнески? Да так и видится она, тоненькая, маленькая, испуганная. И слышится это ее надрывное «Пирог! Пиро-о-оженька!» с крыльца.
На деревню в тот вечер наползали со всех сторон грозовые тучи, а Гнеска, боявшаяся грозы больше любых кошмаров, даже под первыми проблесками молний пыталась дозваться запропастившуюся куда-то кошку, пока отец не загнал ее в дом. Кто же знал, что ту ночь никто из них не переживет.
Прода от 16.05.2024, 09:52
Леста поначалу даже глаза закрыть спокойно не могла. Что в человечьем виде, что в кошачьем. Стоило только опустить веки, как сразу вырастало под ними ослепительно-рыжее пламя до небес. Раньше Леста огня не боялась. Наоборот, старалась держаться поближе и к открытым кострам, и к жаркой растопленной печи. Щурилась, глядя на ласковые языки и прислушиваясь к уютному потрескиванию. А цвет огня и вовсе казался ей родным — рыжий, отливающий золотом. Будто хвост огромного, размером с дом, а то и с целый мир кота. Не зря же и ее саму называли огненно-рыжей. В такие тихие, пропитанные огнем минуты, Леста думала о доме. О маме и отце — какими они были? Такими же рыжими, как она? Или это отдельный дар? Только ей?
Потом же огонь напугал. Когда Хельмут на пепелище развел костер, Леста убралась подальше, приглядывалась издали. И только когда прогорели последние ветви, а пламя спряталось под золой, она рискнула подойти. Осторожно обнюхала серую пыль с едва теплящимися красными угольками, походила вокруг, прислушиваясь и приглядываясь. И что странно — хоть и опасалась все еще, но ничего подобного тому, что пережила в проклятую ночь, даже отголоска того всепоглощающего ужаса, так и не почувствовала. Будо дом Освальда вместе с половиной деревни уничтожал совсем другой огонь. В котором не было ни тепла, ни солнечного золота, только вымораживающая ярость и обжигающая стынь.
Леста поежилась: до сих пор от мыслей об этом неправильном огне продирало ознобом до самой сердцевины костей. Вчера, глядя в еще один разведенный Хельмутом костер, она наконец окончательно поняла, насколько неправильным было то страшное пламя. Оно не имело ничего общего с людьми, кошками или жизнью. Будто обрушилось прямо с ночного неба, порожденное то ли Луной, то ли чьей-то злой волей. И все, что оно умело, все, чего жаждало — уничтожать.
Она ведь даже не помнила точно, что произошло. Может, потому что боялась вспоминать? Боялась узнать самую жуткую правду, которая — чем черт не шутит — вполне могла быть связана именно с ней. Не то кошка, не то женщина, без дома, без родовых воспоминаний, не успевшая получить ни наследия, ни имени. Кто знает, что такая неправильная сущность может принести в человеческий мир, повзрослев? Может, просто сумятицу и россыпь глупых и забавных нелепостей. А может, что и похуже. Гораздо хуже. Именно поэтому ей так нужно поскорее попасть на корабль, а там, заплатив какую угодно цену, добраться до дома. Тянуть дальше Леста не хотела и не могла. Вдруг небесный огонь, не пожалевший даже детей, это знак для нее? До раздумий ли здесь?
Вот только отсюда до корабля — еще целый путь. И, судя по всему, путь этот не будет простым. Что ж, пусть так. Но она сделает все возможное, чтобы Хельмут не пожалел о своем решении и добрался вместе с ней до порта целым и невредимым.
— Слышишь, ты! — прошептала Леста неведомо кому. Может, небесному огню, может, тому зловредному чему-то, что приглядывало за ее судьбой, да, видно, слишком часто любило отвлекаться на собственные дела. — Я уже иду! Не вздумай мешать! И помогать тоже не вздумай. От твоей помощи, как от ольхи яблок! Сами справимся.
Заплатка настороженно покосилась на нее, и Леста успокаивающе вплела пальцы в ее гриву, погладила по морде. Начало чуть заметно светлеть. Значит, и до рассвета недалеко. Самое время встречать новый день, а все прошедшее оставить во вчерашнем. А еще поплескаться в Колдунке, пока есть время, и разбудить Хельма, если сам к тому времени не поднимется. Пора отправляться в путь.
Прода от 21.05.2024, 10:15
Так и вышло: они снялись с места, позавтракав остатками вчерашней похлебки, едва солнце забрезжило за кромкой леса. Заплатка торопливо ступала по дороге, а дай ей волю, и вовсе бы попыталась пуститься вскачь, даром что старая и с груженой телегой за спиной — так ей хотелось поскорее убраться подальше от нехорошего, пугающего места. А вот Леста, наоборот, все оборачивалась, и когда поднимались на выжженный холм, и когда ехали по дороге, на которой еще вчера она с надеждой и в то же время со страхом поджидала своего выбранного попутчика.
Там, позади, оставалась почти вся ее жизнь. Не считать же те несчастные несколько недель на родном острове, за которые она едва успела осознать себя живым существом. Вон за тем полем стояла маленькая часовенка, в которую Леста любила наведываться в котячьем возрасте — окрестные селяне часто оставляли там как подношение что-нибудь вкусненькое.
А вон на том пшеничном поле обитают самые жирные куропатки. На них она охотилась вместе с Освальдом, да еще как охотилась! Он даже шутил, что с такой кошкой не нужно ни собаки, ни ружья, ни сетей. Леста будто наяву почувствовала тяжелую грубоватую руку на макушке. Освальд не любил нежностей, так только, трепал иногда по голове — в минуты самой большой благодарности или сожаления. Он ведь так и не понял, кого именно привез из-за моря, и стыдиться ему было нечего. И совесть его не мучила.
Она поморщилась, торопливо отвернулась, только чтобы наткнуться на вопросительный взгляд Хельма. Впрочем, из вопросительного он почти сразу стал сочувствующим, а Хельмут так ничего и не спросил. Ну да, о чем уж тут спрашивать, когда потерявшая и семью, и дом девчонка прощается навсегда с местами, которые почему-то успели стать родными. И глаза у нее на мокром месте.
Леста покачала головой и снова отвернулась. Она мечтала убраться отсюда, как только начала понимать, кто она и где оказалась. Как только детские, самые ранние воспоминания начали обретать плотность и прочно закрепились в голове, не давая покоя ни днем, ни ночью. Но ей даже в кошмаре не могло присниться, что мечта исполнится вот так: изрядно придавив ее горечью и виной. Не думала, что, уходя, будет оставлять за спиной пепелище и могилы. И уж точно не думала, что расставаться со знакомыми местами так больно. Почти так же больно, как терять единственный дом, который она, несмотря ни на что, привыкла считать своим.
Леста стиснула кулаки. Все. Больше она не станет оглядываться. Любое прощание не может длиться вечно. К тому же нужно подумать о том, что ждет впереди. Точнее, о болотах, до которых теперь рукой подать. И если окрестности могильника, даже несмотря на внезапное пришествие толпы дурных призраков, были знакомы до каждого куста, то болота оставались неизведанной территорией. Будто неведомая сила удерживала Лесту раньше — она и не думала туда соваться. Даже когда Освальд ходил на болота за утками и водяными крысами, она никогда не следовала за ним дальше придорожных зарослей. Сейчас они с Хельмутом, конечно, тоже не собирались забираться в топкие места, и тем более в душную зловонную трясину, но все равно становилось не по себе. Да еще лезли в голову деревенские страшилки о болотной нечисти и Порченом древне.
Леста поежилась, и только собиралась рассказать Хельмуту о главном кошачьем и детском кошмаре здешних мест, как почувствовала неладное. По спине потек морозный ручеек мурашек. Из телеги остро потянуло магией, будто Леста разом вернулась обратно и оказалась внутри могильника. А из ближайших кустов на дорогу перед Заплаткой выскочил мужик. Незнакомый, в изодранной рубахе, с выпученными, налитыми кровью глазами, он, раскинув руки, попер прямо на них. Заорал:
— Стоять! Мое! — И с невероятной прытью ринулся к телеге.
Заржала едва не вставшая на дыбы Заплатка. Мгновенно спрыгнул на землю Хельмут, бросаясь мужику наперерез. Леста сжала переброшенные ей вожжи, тоже спрыгнула вниз, торопясь успокоить лошадь. Мужик не был похож на разбойника. Значит, ночная история повторяется. Только вот пучок полыни тут уже вряд ли поможет.
