— Этого недостаточно, — сказал он тихо. — Он напуган, но Феодор просто пришлёт другого. Или заставит его снова. Мы заткнули одну дыру, но вся плотина течёт. Мы должны быть на шаг впереди.
Ирвуд проследил за его взглядом, который был устремлён на Лэю. Он всё понял без слов. Его собственное лицо посуровело.
— Что предлагаешь, стратег? — спросил он, и в его голосе не было ни насмешки, ни вызова. Только деловая готовность.
— Сначала — она, — твёрдо сказал Вайрэк. — Она больше не будет одна. Никогда. Мы будем следить за ней по очереди. Всегда. И мы должны использовать то, что у нас есть, — он кивнул в сторону тайника под половицей. — Мы должны стать умнее. Сильнее. Вместе.
Брок шёл по тускло освещённому коридору, и его тяжёлые, подбитые железом сапоги гулко били по каменному полу. Этот звук, единственный нарушавший ночную тишину, был звуком его власти. Он был прост, понятен и нерушим. В отличие от хитросплетений Феодора. «Проклятие… бредни…» — с презрением думал он. Молот был бы надёжнее.
Он остановился у неприметной двери в конце коридора и грубо постучал. Секунду царила тишина, а затем из-за угла на него буквально вывалился трясущийся, бледный Щуплый. Его глаза были дикими, зрачки расширены от ужаса.
— Они… они меня поймали! — заикаясь, залепетал он, вцепившись в рукав Брока. — Они знали! Этот аристократ… он… он проклял меня! Сказал, что если я трону девч-чонку, я умру! Клянусь, господин смотритель, он не в себе! Он сумасшедший!
Брок слушал этот панический бред, и его грубое лицо мрачнело. Он не верил ни в какие проклятия. Его вывод был прост и прямолинеен. «Провалился. Испугался детских страшилок. Этот дурак поверил в какую-то чушь. Бесполезен».
Не говоря ни слова, он грубо отцепил от своего рукава дрожащие пальцы Щуплого и, развернувшись, пошёл прочь, оставив осведомителя одного в холодном, гулком коридоре.
Кабинет Главного Смотрителя встретил его привычной, стерильной тишиной. Феодор сидел за своим столом, медленно и методично полируя серебряный ножичек для бумаг.
— Ваш осведомитель бесполезен, — с плохо скрываемым злорадством доложил Брок. — Эти щенки запугали его какими-то бреднями про проклятие, и этот дурак поверил. Ваш хитрый план провалился, господин Главный Смотритель.
Феодор медленно отложил ножичек и замшу, идеально выровняв их на краю стола. Он поднял свои блёклые глаза, и на его тонких, бескровных губах играла едва заметная, холодная усмешка.
— Провалился? — переспросил он, и его тихий, шелестящий голос был полон яда. — Глупец. Они не просто напугали его. Они думают, что взяли его под контроль. Они даже не подозревают, что теперь он будет бояться их больше, чем нас, и именно этот страх заставит его докладывать мне о каждом их шаге, чтобы выжить. Они сами сделали его идеальным шпионом.
Он сделал паузу, давая словам впитаться в непонятливый разум Брока.
— Наоборот, Брок, — закончил он, медленно сведя кончики пальцев в замок на столешнице. — План только что начался. Теперь у меня есть свои глаза… прямо в их штабе.
Три седмицы «Глубокого Сна» тянулись, как густая, холодная смола. Зима, казалось, вцепилась в мир мёртвой хваткой и не собиралась его отпускать. В этой застывшей, безмолвной тишине их хрупкое перемирие пускало первые, слабые корни. Тишина на чердаке больше не звенела от напряжения. Можно было дышать ровнее, не вслушиваясь в каждый скрип половиц. Ирвуд молча приносил еду, а Лэя так же молча оставляла на камне у тайника свой ответ — белый гладкий камушек. Вайрэк, отбросив гордость, пытался вернуть её доверие единственным доступным ему способом — знанием, отвечая на её робкие вопросы о магии.
Щуплый, превратившись в жалкого двойного агента, докладывал им обрывки слухов, а затем бежал к Броку, чтобы скормить ему порцию лжи. Они жили в состоянии хрупкого, выстраданного равновесия, в затишье перед бурей, не зная, что буря уже стоит у ворот.
А потом, на исходе третьей седмицы, что-то изменилось. Вой ветра за стеной стих, сменившись непривычной, давящей тишиной. И в этой тишине они впервые за долгое время услышали новый звук. С крыши, с упрямой, безжалостной настойчивостью, сорвалась первая капля. А за ней вторая, третья. Кап… кап… кап… Глубокий Сон начал сдаваться. Наступала «Оттепель».
На следующий день «Оттепель» вступила в свою самую грязную, унылую фазу. Серые, отяжелевшие от влаги сугробы во дворе приюта осели, обнажая утоптанную землю, перемешанную с мусором и гнилой соломой. С карнизов и крыш срывались частые, тяжёлые капли, их монотонный, безжалостный стук отбивал тревожный ритм. Воздух был плотным и влажным, пах талым снегом, мокрым камнем и сырой землёй.
Именно в этот серый, плачущий полдень к массивным, окованным железом воротам Городского приюта подошёл одинокий путник. Он не подъехал в карете и не сопровождался стражей. Он пришёл пешком, и его высокие, но лёгкие сапоги на твёрдой подошве с глухим хлюпаньем вязли в грязи.
Последователь Каэлан Кестрал остановился перед воротами, но стучать не стал. Замерев в ожидании, он методично сканировал взглядом, холодным и цепким, как у хищной птицы, то, что предстало перед ним. Это был не дом для сирот. Это был объект. Он оценивал высоту стен, прочность кладки, замечая, где камень старый и выветренный, а где — недавняя, грубая заплатка. Его взгляд скользнул по зарешеченным окнам, отмечая расстояние между прутьями, а затем — на крышу, на широкие дымоходы, которые могли служить точкой для проникновения или наблюдения.
Грязь и сырость, казалось, не трогали его. Когда сапог с глухим хлюпаньем погружался в жижу, ни один мускул не дрогнул на его лице, а взгляд оставался таким же цепким и отстранённым. В его душе было лишь холодное, профессиональное удовлетворение от прибытия на место. «Они никогда этого не поймут, — подумал он, вспоминая холёные, интригующие лица коллег в стерильных залах «Оплота Истины”. — Они борются за тёплые кабинеты и влияние внутри Ордена, а настоящая работа, истинная служба — здесь, в этой грязи. Здесь мы вырываем сорняки, пока они не дали семена и не отравили весь сад. Здесь, в тишине и забвении, мы и держим этот хрупкий мир на своих плечах».
Он поднял руку и трижды ударил в ворота костяшками пальцев. Удар был не громким, но твёрдым и требовательным. Спустя долгое время заскрипел засов, и в приоткрывшейся створке появилось заспанное, недовольное лицо надзирателя. Увидев на груди незнакомца вышитый серебром символ Ордена, сонливость с его лица как рукой сняло. Он распахнул ворота, низко кланяясь. Каэлан, не удостоив его даже взглядом, шагнул внутрь, и его сапоги оставили на грязном камне приёмной первые чёткие, уверенные следы нового, безжалостного порядка.
Кабинет Главного Смотрителя был храмом порядка, и Каэлан почувствовал это, едва переступив порог. Здесь не было ни единой лишней тени, ни единой пылинки, танцующей в косом луче света. Воздух был неподвижным, спёртым, пах старой бумагой, сургучом и холодной, въевшейся в полированное дерево властью.
За массивным дубовым столом, заваленным идеально ровными стопками гроссбухов, сидел Главный Смотритель Феодор. Не поднимая головы, он был полностью поглощён важным, почти священным ритуалом: медленно, с хирургической точностью, он затачивал кончик гусиного пера маленьким серебряным ножичком. Стружка, тонкая и полупрозрачная, как крыло стрекозы, падала на специально подложенный листок бумаги.
Каэлан остановился посреди комнаты, не нарушая тишины. Его сапоги оставили на безупречно чистом каменном полу влажные, грязные следы, и он почувствовал почти физическое удовлетворение от этого маленького акта вторжения. Он не стал ни кашлять, ни представляться. Он ждал. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользил по комнате, отмечая детали: толстые решётки на окнах, массивный шкаф с документами, запертый на тяжёлый замок, отсутствие любого личного предмета, который мог бы выдать в хозяине кабинета живого человека.
«Ледяной. Педантичный, — пронеслась в его голове мысль, быстрая и острая, как удар клинка. — Власть для него — это порядок в бумагах. Он не видит болезнь, он видит лишь симптомы. Опасный тип».
Наконец, Феодор сдул с кончика пера невидимую пылинку, идеально выровнял ножичек параллельно краю чернильницы и только потом медленно поднял свои блёклые, ничего не выражающие глаза.
— Последователь, — произнёс он, и его голос был таким же сухим и бесцветным, как пыль на его гроссбухах. — Чем обязан столь… внезапному визиту?
— Господин Главный Смотритель, — ответил Каэлан, и его голос, ровный и твёрдый, прозвучал в стерильной тишине кабинета чужеродно, как лязг стали. — Я здесь по прямому приказу Ордена. Меня направили для проведения полной инспекции и последующего внепланового “Отбора”.
Слово «внепланового» повисло в воздухе. Феодор на мгновение замер, его тонкие пальцы, лежавшие на столешнице, едва заметно сжались.
— Инспекции? — переспросил он, и в его голосе прозвучал холодный, едва уловимый скрежет. — По какой причине? Мои седмичные отчёты всегда безупречны. Орден получает всю необходимую информацию в срок.
— Порядок — это лишь отсутствие хаоса, а не отсутствие угрозы, — отрезал Каэлан, игнорируя намёк. — Она может зреть в тишине. Протокол требует оценки. Ваши последние отчёты об инцидентах вызывают у руководства вопросы. Мне нужен проводник, который покажет мне все помещения.
Феодор молчал. Его блёклые, ничего не выражающие глаза смотрели на Каэлана долго, не мигая, словно пытаясь прожечь в нём дыру. Воздух в кабинете загустел, превратившись в поле безмолвного сражения. Каэлан выдержал этот взгляд, не отводя глаз, его лицо оставалось непроницаемой маской. Он не сомневался в исходе. За его спиной стояла вся мощь Ордена, и протокол был его щитом и мечом, против которого кабинетные интриги смотрителя были бессильны.
Наконец, Феодор медленно, почти нехотя, кивнул. Он дёрнул за толстый, засаленный шнур, и где-то в коридоре глухо отозвался медный колокол.
— Я предоставлю вам всё необходимое, Последователь, — сказал он, и его голос был холоден, как зимний ветер. — Смотритель Брок будет в вашем полном распоряжении.
Инспекция началась без предупреждения, обрушившись на приют, как внезапный заморозок после оттепели. Едва утренний колокол прогнал детей из столовой, как в главном коридоре, словно выросший из камня, появился он — чужак из Ордена в сопровождении мрачной, широкоплечей тени смотрителя Брока.
Новость разнеслась по серым стенам не словами. Она читалась в расширенных зрачках, в резко оборвавшемся шёпоте, в том, как дети инстинктивно вжимались в стены, стараясь стать меньше, незаметнее.
— Это из «Ока Света»… — пронеслось по рядам, и дети инстинктивно вжимались в стены, стараясь стать меньше, незаметнее.
— Говорят, они забирают тех, у кого есть Дар, в то крыло за железной дверью… и их больше никто не видит…
Вайрэк услышал эти слова, и холод, не имевший ничего общего с зимней стужей, пронзил его до самых костей. Это были не просто слухи. Память, услужливая и жестокая, тут же подбросила ему две картины, слившиеся в одну. Первая — тусклая, из его первого дня в этом аду: та же спальня, тот же страх и та же история, рассказанная шёпотом. История о «Тихом Элиасе», мальчике, за которым однажды ночью пришли такие же люди в серых плащах. А вторая — яркая, резкая, его собственная. Он вспомнил ту экскурсию по приюту, ту обитую железом дверь. Вспомнил детей, сидевших на полу в позе для медитации, их напряжённые лица и тонкую струйку крови из носа у одного из них. Теперь он понял. История об Элиасе — это не то, что происходит вместо крыла за железной дверью. Это то, что происходит после. Их забирают туда, ломают, а потом они исчезают. Навсегда. Угроза перестала быть абстрактной. Вайрэк почувствовал, как по спине пробежал ледяной пот. Теперь у неё было лицо — лицо того самого мальчика со струйкой крови из носа, сидевшего за железной дверью.
— Сюда, Последователь, — пробасил Брок, указывая на пустой проём столовой.
— Каэлан, — поправил тот, не сбавляя шага. Его голос был спокоен, но в нём слышался металл. — Зови меня Каэлан.
Брок на мгновение замер, его грубое лицо выразило тупое недоумение, а затем он коротко кивнул. «Солдат, — с долей почти незаметного удовлетворения подумал Каэлан, оценивая прямую спину и тяжёлую походку своего провожатого. — Не чиновник. Этот хотя бы понимает, что такое прямой приказ, а не параграф в книге».
Они вошли в пустую столовую. Воздух здесь был тяжёлым, пах кислой кашей, сыростью и оставленным после себя липким облаком детского страха. Брок обвёл зал рукой.
— Здесь они едят. Триста сорок два рта. Три раза в день.
Он назвал общую цифру по гроссбухам. Каэлан знал, что одарённые дети из Восточного крыла питаются отдельно, но этот солдафон, очевидно, не считал их частью своей ежедневной головной боли. Для него они были просто статьёй расходов в чужом отчёте. Каэлан медленно прошёл между длинными, засаленными столами. Его рука покоилась на поясе, пальцы едва касались гладкой, прохладной поверхности магического фиксатора. Он не активировал его. Пока. Он просто слушал.
«Идеальные условия, — пронеслась в его голове мысль, холодная и ясная, как ледяной кристалл. — Как сырой, тёмный подвал для плесени. Идеальные условия для инкубации магической психопатии».
Они поднялись на второй этаж, в спальню мальчиков. Здесь запах был ещё гуще — смесь пота, мокрой соломы и несбывшихся снов. Дети стояли у своих нар, как по команде, опустив головы.
— Спальня, — коротко бросил Брок.
Каэлан медленно пошёл вдоль ряда. «Жалость — это ошибка, — прозвучала в его голове вторая мысль, такая же холодная и логичная, но с едва уловимым, тёмным оттенком фанатизма. — Ошибка, которая может стоить жизней. Моя задача — объективно оценить угрозу. Это не дети. Это — потенциальные источники хаоса, которые нужно классифицировать и нейтрализовать».
Его взгляд скользнул по ним и снова зацепился за две фигуры, стоявшие особняком. Аристократ — бледный, напряжённый, но с прямой спиной. И дикарь. Тот не опустил глаза. Он смотрел прямо на него, и в его взгляде не было страха. Только холодный, оценивающий интерес зверя, изучающего нового хищника. Каэлан мысленно поставил напротив него галочку .
Он прошёл мимо входа в спальню девочек. Дверь была приоткрыта, и он успел заметить, как одна маленькая фигурка, увидев его, метнулась в самую дальнюю, тёмную тень, сливаясь с ней. Ещё один симптом. Картина была везде одинаковой. Порядок, поддерживаемый страхом. Идеальная среда для того, чтобы скрытая болезнь пустила корни.
Закончив осмотр второго этажа, он, не оборачиваясь к своему провожатому, бросил:
— Первый этаж. Учебные помещения.
Они спустились по гулким каменным ступеням. Каэлан на мгновение остановился у входа в учебное крыло.
— Учебные залы, — коротко бросил Брок.
Каэлан вошёл внутрь. Комнаты были почти одинаковы: ряды исцарапанных скамей, доска с остатками меловых рун, запах пыли и скуки. Его взгляд скользил по пустым помещениям, не задерживаясь. Это была лишь внешняя оболочка, форма. Содержание его интересовало больше.
— А теперь — учебные помещения для талантливых, — произнёс он, и его голос, лишённый всяких эмоций, прозвучал в тишине, как лязг засова.
Ирвуд проследил за его взглядом, который был устремлён на Лэю. Он всё понял без слов. Его собственное лицо посуровело.
— Что предлагаешь, стратег? — спросил он, и в его голосе не было ни насмешки, ни вызова. Только деловая готовность.
— Сначала — она, — твёрдо сказал Вайрэк. — Она больше не будет одна. Никогда. Мы будем следить за ней по очереди. Всегда. И мы должны использовать то, что у нас есть, — он кивнул в сторону тайника под половицей. — Мы должны стать умнее. Сильнее. Вместе.
Брок шёл по тускло освещённому коридору, и его тяжёлые, подбитые железом сапоги гулко били по каменному полу. Этот звук, единственный нарушавший ночную тишину, был звуком его власти. Он был прост, понятен и нерушим. В отличие от хитросплетений Феодора. «Проклятие… бредни…» — с презрением думал он. Молот был бы надёжнее.
Он остановился у неприметной двери в конце коридора и грубо постучал. Секунду царила тишина, а затем из-за угла на него буквально вывалился трясущийся, бледный Щуплый. Его глаза были дикими, зрачки расширены от ужаса.
— Они… они меня поймали! — заикаясь, залепетал он, вцепившись в рукав Брока. — Они знали! Этот аристократ… он… он проклял меня! Сказал, что если я трону девч-чонку, я умру! Клянусь, господин смотритель, он не в себе! Он сумасшедший!
Брок слушал этот панический бред, и его грубое лицо мрачнело. Он не верил ни в какие проклятия. Его вывод был прост и прямолинеен. «Провалился. Испугался детских страшилок. Этот дурак поверил в какую-то чушь. Бесполезен».
Не говоря ни слова, он грубо отцепил от своего рукава дрожащие пальцы Щуплого и, развернувшись, пошёл прочь, оставив осведомителя одного в холодном, гулком коридоре.
Кабинет Главного Смотрителя встретил его привычной, стерильной тишиной. Феодор сидел за своим столом, медленно и методично полируя серебряный ножичек для бумаг.
— Ваш осведомитель бесполезен, — с плохо скрываемым злорадством доложил Брок. — Эти щенки запугали его какими-то бреднями про проклятие, и этот дурак поверил. Ваш хитрый план провалился, господин Главный Смотритель.
Феодор медленно отложил ножичек и замшу, идеально выровняв их на краю стола. Он поднял свои блёклые глаза, и на его тонких, бескровных губах играла едва заметная, холодная усмешка.
— Провалился? — переспросил он, и его тихий, шелестящий голос был полон яда. — Глупец. Они не просто напугали его. Они думают, что взяли его под контроль. Они даже не подозревают, что теперь он будет бояться их больше, чем нас, и именно этот страх заставит его докладывать мне о каждом их шаге, чтобы выжить. Они сами сделали его идеальным шпионом.
Он сделал паузу, давая словам впитаться в непонятливый разум Брока.
— Наоборот, Брок, — закончил он, медленно сведя кончики пальцев в замок на столешнице. — План только что начался. Теперь у меня есть свои глаза… прямо в их штабе.
Глава 21. «Оттепель»
Три седмицы «Глубокого Сна» тянулись, как густая, холодная смола. Зима, казалось, вцепилась в мир мёртвой хваткой и не собиралась его отпускать. В этой застывшей, безмолвной тишине их хрупкое перемирие пускало первые, слабые корни. Тишина на чердаке больше не звенела от напряжения. Можно было дышать ровнее, не вслушиваясь в каждый скрип половиц. Ирвуд молча приносил еду, а Лэя так же молча оставляла на камне у тайника свой ответ — белый гладкий камушек. Вайрэк, отбросив гордость, пытался вернуть её доверие единственным доступным ему способом — знанием, отвечая на её робкие вопросы о магии.
Щуплый, превратившись в жалкого двойного агента, докладывал им обрывки слухов, а затем бежал к Броку, чтобы скормить ему порцию лжи. Они жили в состоянии хрупкого, выстраданного равновесия, в затишье перед бурей, не зная, что буря уже стоит у ворот.
А потом, на исходе третьей седмицы, что-то изменилось. Вой ветра за стеной стих, сменившись непривычной, давящей тишиной. И в этой тишине они впервые за долгое время услышали новый звук. С крыши, с упрямой, безжалостной настойчивостью, сорвалась первая капля. А за ней вторая, третья. Кап… кап… кап… Глубокий Сон начал сдаваться. Наступала «Оттепель».
На следующий день «Оттепель» вступила в свою самую грязную, унылую фазу. Серые, отяжелевшие от влаги сугробы во дворе приюта осели, обнажая утоптанную землю, перемешанную с мусором и гнилой соломой. С карнизов и крыш срывались частые, тяжёлые капли, их монотонный, безжалостный стук отбивал тревожный ритм. Воздух был плотным и влажным, пах талым снегом, мокрым камнем и сырой землёй.
Именно в этот серый, плачущий полдень к массивным, окованным железом воротам Городского приюта подошёл одинокий путник. Он не подъехал в карете и не сопровождался стражей. Он пришёл пешком, и его высокие, но лёгкие сапоги на твёрдой подошве с глухим хлюпаньем вязли в грязи.
Последователь Каэлан Кестрал остановился перед воротами, но стучать не стал. Замерев в ожидании, он методично сканировал взглядом, холодным и цепким, как у хищной птицы, то, что предстало перед ним. Это был не дом для сирот. Это был объект. Он оценивал высоту стен, прочность кладки, замечая, где камень старый и выветренный, а где — недавняя, грубая заплатка. Его взгляд скользнул по зарешеченным окнам, отмечая расстояние между прутьями, а затем — на крышу, на широкие дымоходы, которые могли служить точкой для проникновения или наблюдения.
Грязь и сырость, казалось, не трогали его. Когда сапог с глухим хлюпаньем погружался в жижу, ни один мускул не дрогнул на его лице, а взгляд оставался таким же цепким и отстранённым. В его душе было лишь холодное, профессиональное удовлетворение от прибытия на место. «Они никогда этого не поймут, — подумал он, вспоминая холёные, интригующие лица коллег в стерильных залах «Оплота Истины”. — Они борются за тёплые кабинеты и влияние внутри Ордена, а настоящая работа, истинная служба — здесь, в этой грязи. Здесь мы вырываем сорняки, пока они не дали семена и не отравили весь сад. Здесь, в тишине и забвении, мы и держим этот хрупкий мир на своих плечах».
Он поднял руку и трижды ударил в ворота костяшками пальцев. Удар был не громким, но твёрдым и требовательным. Спустя долгое время заскрипел засов, и в приоткрывшейся створке появилось заспанное, недовольное лицо надзирателя. Увидев на груди незнакомца вышитый серебром символ Ордена, сонливость с его лица как рукой сняло. Он распахнул ворота, низко кланяясь. Каэлан, не удостоив его даже взглядом, шагнул внутрь, и его сапоги оставили на грязном камне приёмной первые чёткие, уверенные следы нового, безжалостного порядка.
Кабинет Главного Смотрителя был храмом порядка, и Каэлан почувствовал это, едва переступив порог. Здесь не было ни единой лишней тени, ни единой пылинки, танцующей в косом луче света. Воздух был неподвижным, спёртым, пах старой бумагой, сургучом и холодной, въевшейся в полированное дерево властью.
За массивным дубовым столом, заваленным идеально ровными стопками гроссбухов, сидел Главный Смотритель Феодор. Не поднимая головы, он был полностью поглощён важным, почти священным ритуалом: медленно, с хирургической точностью, он затачивал кончик гусиного пера маленьким серебряным ножичком. Стружка, тонкая и полупрозрачная, как крыло стрекозы, падала на специально подложенный листок бумаги.
Каэлан остановился посреди комнаты, не нарушая тишины. Его сапоги оставили на безупречно чистом каменном полу влажные, грязные следы, и он почувствовал почти физическое удовлетворение от этого маленького акта вторжения. Он не стал ни кашлять, ни представляться. Он ждал. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользил по комнате, отмечая детали: толстые решётки на окнах, массивный шкаф с документами, запертый на тяжёлый замок, отсутствие любого личного предмета, который мог бы выдать в хозяине кабинета живого человека.
«Ледяной. Педантичный, — пронеслась в его голове мысль, быстрая и острая, как удар клинка. — Власть для него — это порядок в бумагах. Он не видит болезнь, он видит лишь симптомы. Опасный тип».
Наконец, Феодор сдул с кончика пера невидимую пылинку, идеально выровнял ножичек параллельно краю чернильницы и только потом медленно поднял свои блёклые, ничего не выражающие глаза.
— Последователь, — произнёс он, и его голос был таким же сухим и бесцветным, как пыль на его гроссбухах. — Чем обязан столь… внезапному визиту?
— Господин Главный Смотритель, — ответил Каэлан, и его голос, ровный и твёрдый, прозвучал в стерильной тишине кабинета чужеродно, как лязг стали. — Я здесь по прямому приказу Ордена. Меня направили для проведения полной инспекции и последующего внепланового “Отбора”.
Слово «внепланового» повисло в воздухе. Феодор на мгновение замер, его тонкие пальцы, лежавшие на столешнице, едва заметно сжались.
— Инспекции? — переспросил он, и в его голосе прозвучал холодный, едва уловимый скрежет. — По какой причине? Мои седмичные отчёты всегда безупречны. Орден получает всю необходимую информацию в срок.
— Порядок — это лишь отсутствие хаоса, а не отсутствие угрозы, — отрезал Каэлан, игнорируя намёк. — Она может зреть в тишине. Протокол требует оценки. Ваши последние отчёты об инцидентах вызывают у руководства вопросы. Мне нужен проводник, который покажет мне все помещения.
Феодор молчал. Его блёклые, ничего не выражающие глаза смотрели на Каэлана долго, не мигая, словно пытаясь прожечь в нём дыру. Воздух в кабинете загустел, превратившись в поле безмолвного сражения. Каэлан выдержал этот взгляд, не отводя глаз, его лицо оставалось непроницаемой маской. Он не сомневался в исходе. За его спиной стояла вся мощь Ордена, и протокол был его щитом и мечом, против которого кабинетные интриги смотрителя были бессильны.
Наконец, Феодор медленно, почти нехотя, кивнул. Он дёрнул за толстый, засаленный шнур, и где-то в коридоре глухо отозвался медный колокол.
— Я предоставлю вам всё необходимое, Последователь, — сказал он, и его голос был холоден, как зимний ветер. — Смотритель Брок будет в вашем полном распоряжении.
Инспекция началась без предупреждения, обрушившись на приют, как внезапный заморозок после оттепели. Едва утренний колокол прогнал детей из столовой, как в главном коридоре, словно выросший из камня, появился он — чужак из Ордена в сопровождении мрачной, широкоплечей тени смотрителя Брока.
Новость разнеслась по серым стенам не словами. Она читалась в расширенных зрачках, в резко оборвавшемся шёпоте, в том, как дети инстинктивно вжимались в стены, стараясь стать меньше, незаметнее.
— Это из «Ока Света»… — пронеслось по рядам, и дети инстинктивно вжимались в стены, стараясь стать меньше, незаметнее.
— Говорят, они забирают тех, у кого есть Дар, в то крыло за железной дверью… и их больше никто не видит…
Вайрэк услышал эти слова, и холод, не имевший ничего общего с зимней стужей, пронзил его до самых костей. Это были не просто слухи. Память, услужливая и жестокая, тут же подбросила ему две картины, слившиеся в одну. Первая — тусклая, из его первого дня в этом аду: та же спальня, тот же страх и та же история, рассказанная шёпотом. История о «Тихом Элиасе», мальчике, за которым однажды ночью пришли такие же люди в серых плащах. А вторая — яркая, резкая, его собственная. Он вспомнил ту экскурсию по приюту, ту обитую железом дверь. Вспомнил детей, сидевших на полу в позе для медитации, их напряжённые лица и тонкую струйку крови из носа у одного из них. Теперь он понял. История об Элиасе — это не то, что происходит вместо крыла за железной дверью. Это то, что происходит после. Их забирают туда, ломают, а потом они исчезают. Навсегда. Угроза перестала быть абстрактной. Вайрэк почувствовал, как по спине пробежал ледяной пот. Теперь у неё было лицо — лицо того самого мальчика со струйкой крови из носа, сидевшего за железной дверью.
— Сюда, Последователь, — пробасил Брок, указывая на пустой проём столовой.
— Каэлан, — поправил тот, не сбавляя шага. Его голос был спокоен, но в нём слышался металл. — Зови меня Каэлан.
Брок на мгновение замер, его грубое лицо выразило тупое недоумение, а затем он коротко кивнул. «Солдат, — с долей почти незаметного удовлетворения подумал Каэлан, оценивая прямую спину и тяжёлую походку своего провожатого. — Не чиновник. Этот хотя бы понимает, что такое прямой приказ, а не параграф в книге».
Они вошли в пустую столовую. Воздух здесь был тяжёлым, пах кислой кашей, сыростью и оставленным после себя липким облаком детского страха. Брок обвёл зал рукой.
— Здесь они едят. Триста сорок два рта. Три раза в день.
Он назвал общую цифру по гроссбухам. Каэлан знал, что одарённые дети из Восточного крыла питаются отдельно, но этот солдафон, очевидно, не считал их частью своей ежедневной головной боли. Для него они были просто статьёй расходов в чужом отчёте. Каэлан медленно прошёл между длинными, засаленными столами. Его рука покоилась на поясе, пальцы едва касались гладкой, прохладной поверхности магического фиксатора. Он не активировал его. Пока. Он просто слушал.
«Идеальные условия, — пронеслась в его голове мысль, холодная и ясная, как ледяной кристалл. — Как сырой, тёмный подвал для плесени. Идеальные условия для инкубации магической психопатии».
Они поднялись на второй этаж, в спальню мальчиков. Здесь запах был ещё гуще — смесь пота, мокрой соломы и несбывшихся снов. Дети стояли у своих нар, как по команде, опустив головы.
— Спальня, — коротко бросил Брок.
Каэлан медленно пошёл вдоль ряда. «Жалость — это ошибка, — прозвучала в его голове вторая мысль, такая же холодная и логичная, но с едва уловимым, тёмным оттенком фанатизма. — Ошибка, которая может стоить жизней. Моя задача — объективно оценить угрозу. Это не дети. Это — потенциальные источники хаоса, которые нужно классифицировать и нейтрализовать».
Его взгляд скользнул по ним и снова зацепился за две фигуры, стоявшие особняком. Аристократ — бледный, напряжённый, но с прямой спиной. И дикарь. Тот не опустил глаза. Он смотрел прямо на него, и в его взгляде не было страха. Только холодный, оценивающий интерес зверя, изучающего нового хищника. Каэлан мысленно поставил напротив него галочку .
Он прошёл мимо входа в спальню девочек. Дверь была приоткрыта, и он успел заметить, как одна маленькая фигурка, увидев его, метнулась в самую дальнюю, тёмную тень, сливаясь с ней. Ещё один симптом. Картина была везде одинаковой. Порядок, поддерживаемый страхом. Идеальная среда для того, чтобы скрытая болезнь пустила корни.
Закончив осмотр второго этажа, он, не оборачиваясь к своему провожатому, бросил:
— Первый этаж. Учебные помещения.
Они спустились по гулким каменным ступеням. Каэлан на мгновение остановился у входа в учебное крыло.
— Учебные залы, — коротко бросил Брок.
Каэлан вошёл внутрь. Комнаты были почти одинаковы: ряды исцарапанных скамей, доска с остатками меловых рун, запах пыли и скуки. Его взгляд скользил по пустым помещениям, не задерживаясь. Это была лишь внешняя оболочка, форма. Содержание его интересовало больше.
— А теперь — учебные помещения для талантливых, — произнёс он, и его голос, лишённый всяких эмоций, прозвучал в тишине, как лязг засова.
