— А что вы делаете тут? — спросил я.
Афанасий посмотрел на меня, в его глазах мелькнула тень.
— О, я тут частенько бываю в эти часы, — ответил он тихо, — Или в других подземках Союза. В эти мгновения… я многих провожаю из этих милитаристов в последний путь.
— Много погибает? — спросил Варяг, его голос был тихий, полный ужаса.
Афанасий кивнул.
— Каждый день не возвращается от пяти до двадцати человек, — сказал он, — Бывает, конечно, и меньше, бывает и больше. И это только с Авроры… А сколько таких подземок, как эта? И с каждой — такое же количество… Его голос стих, оставляя тяжелое молчание, наполненное ужасом невыразимых потерь.
— Почему так много? — ужаснулся Варяг.
Афанасий вздохнул, его плечи опустились ещё ниже под тяжестью этого груза.
— Линия фронта вокруг наших земель… она обширна. В каждой части Союза. По всей земле не перестают идти войны уже более ста лет. — Он произнёс эти слова как приговор.
— То есть вы хотите сказать, если от нового времени считать, война не прекращалась? — уточнил я, всё ещё не в силах поверить услышанному.
— Именно так, — утвердительно ответил Афанасий. — Обе стороны перевооружались, перестраивались… но новый мир… — он замолчал, его взгляд устремился куда-то вдаль, за пределы этой освещенной площади, в ту бездну неизвестности, которая скрывалась за пределами Союза.
— Война давно потеряла свой характер прямого боя, — сказал Афанасий, его голос звучал устало, — Дроны, космолеты, ракеты, спутники слежения и разведки… и так далее. Границы размыты, но за каждый клочок земли приходится биться. По всей сети транслируют, как мы каждый день движемся к победе… уже много лет. — Он усмехнулся, в этом звуке не было ни капли радости, только горькая ирония.
— Но может сделать решающий удар по врагу? — спросил я, надеясь на хоть какой-то проблеск надежды.
Афанасий с трудом произнёс, — Угу… — и добавил с горькой усмешкой, — А на каком фронте? Европейский? Азиатский? Ближневосточный? Африканский? И ещё смешнее — Америко-континентальный… Его слова звучали как насмешка над бессмысленностью этой бесконечной войны.
Они столкнулись с жестокой правдой, тщательно скрываемой пропагандой и повседневной жизнью. Это не просто ужас от масштабов потерь — это крушение веры в рассказываемую историю, в саму суть, в которой они находятся
Пропаганда говорит о победе, а Афанасий описывает беспрерывные, бессмысленные потери. Они не могут осознать, как пропаганда могла так успешно скрывать истину на протяжении ста лет. Непонимание касается не только масштабов войны, но и механизмов её поддержания — как общество продолжает существовать в условиях постоянной угрозы и бесконечных потерь.
Уже стал включатся приглушенный свет, когда последний отряд милитаристов скрылся за поворотом подземного тоннеля. Варяг и Берислав, всё ещё потрясенные словами Афанасия, молча стояли, вглядываясь в быстро гаснущий свет. Тяжесть услышанного давила на них, не давая собраться с мыслями. Афанасий, словно призрак, растворился в сумраке, оставив их наедине с ошеломляющей правдой о вечной войне.
Никаких обсуждений, никаких попыток осмыслить услышанное — лишь тяжелое молчание, прерываемое эхом шагов в пустом коридоре. Они направились в сторону места отдыха общего пользования которое им предоставил Союз, медленно брели, будто два призрака, затерявшиеся в бесконечных лабиринтах подземного города. Усталость и эмоциональное истощение давили сильнее, чем любая физическая нагрузка. Отдых, казалось, был необходим не столько для тел, сколько для израненных душ.
Общежитие представляло собой лабиринт узких коридоров, ведущих к крошечным комнатам — больше похожим на ячейки, чем на жилые помещения. Были одноместные, тесные каморки, комнаты побольше, рассчитанные на двоих, и просторные, но тесно обставленные помещения с двумя двухъярусными кроватями — для четверых. Комната Варяга и Берислава была двухместной — небольшая, но относительно комфортная по сравнению с другими вариантами. Кухня представляла собой общее, не слишком чистое, пространство с несколькими общими столами. Душевые были разделены только по половому признаку — никаких намеков на личное пространство. В целом, это была холостяцкая общага в самом грубом своём проявлении: функциональная, но лишенная уюта и комфорта, отражающая суровую реальность жизни в этом подземном городе, постоянно находящемся под угрозой.
На кухне стоял автомат, который издавал непривычные звуки, когда кто-то пытался выдавить из него еду. Меню этого устройства было крайне скудным: бочонковые батончики с неясным вкусом, консервы с непредсказуемым содержанием, запаренная лапша быстрого приготовления и пластиковые упаковки с консервированным соком, который, казалось, потерял последние остатки свежести. Эти азы питания отражали суровую реальность жизни под землей, лишенной привилегий и изысков.
Кухня была просторной, но уставшей. На стенах облупилась краска, а пол темнел от постоянного потока обуви. В углу, за столом, сидели два парня среднего возраста, о чем-то шепчущиеся и смеющиеся. Один из них уткнулся в контейнер с лапшой, очищая его от застывшего соуса, а другой, подмигивая, пытался подсказать рецепты, которые, по его мнению, могли бы значительно улучшить вкус.
В другом углу сидели парень и девушка, обитавшие в этом общежитии, вдали от остальной компании. Они делили сковородку консервы и сосредоточенно обсуждали что-то важное. Девушка выглядела озабоченной, иногда поджимая губы, пока парень пытался успокоить её шутками и легким сарказмом. Их тихий разговор напоминал истребитель, где обыденные слова преломлялись через непростые времена, а в воздухе витала какая-то давно потерянная надежда на лучшее.
Озвученное беспокойство и лёгкость их общения контрастировало с окружающей средой, напоминая о том, что даже в самом беспощадном мире людям всё равно необходима связь, хоть и в таких скромных обстоятельствах. На этом фоне автомат с едой стал неким символом — не совсем еды, а недоступных желаний и ускользающей нормальности.
Мы присели за тот же стол, что и молодая пара, распаковав свою скромную добычу из автомата: у меня — батончик, у Варяга — консервы. Запах дешевого сока витал в воздухе, смешиваясь с ароматом разогретой лапши из соседнего стола. Слушая их тихий разговор, мы поняли, что речь идет о распределении жилья, о каких-то новых ячейках, «семейных ячейках» площадью в тридцать квадратных метров, предназначенных для семейных пар.
Не выдержав, я прервал их полушепотом, — Извините, что лезу не в свое дело, но… вы… муж и жена?
Они переглянулись, улыбнулись, и девушка ответила, ничуть не смутившись — Нет, мы просто… в отношениях.
— Ой, извините ещё раз, — пробормотал я, чувствуя лёгкое покраснение на щеках. — Меня зовут Берислав, а это мой товарищ, Варяг.
— Мия и Виктор, — ответили они одновременно, улыбки на их лицах стали немного шире. В их ответе не было неловкости, скорее легкая ирония, как будто бы само понятие «муж и жена» в их ситуации звучало немного наивно.
— Мы не видим большого смысла связывать себя узами брачного союза, — спокойно пояснила Мия, откусывая кусочек своего батончика.
Виктор кивнул в знак согласия — Да, слишком тяжелые условия в Союзе Сетей Совместного Развития на этот счет.
Варяг нахмурился, — Почему? Какие проблемы?
— Ну, во-первых, после брачного союза и создания семейной ячейки молодая пара получает в общее пользование всего тридцать квадратных метров, — начал объяснять Виктор, — И это, согласитесь, не так уж плохо.
— Но, — продолжила Мия, её голос стал серьёзнее, — Вы должны в течение двух лет завести ребёнка. А иначе — налог на бездетность в размере двадцати пяти цифр с каждого каждый месяц. Её слова повисли в воздухе, подчеркивая всю тяжесть этого условия. Двадцать пять цифр — это огромная сумма, невообразимая для большинства жителей подземного города.
— Какой бред! — вырвалось у меня. — Что за понятия такие?
Виктор усмехнулся — Зато начинают платить пятьдесят цифр на двоих за ребёнка. И, знаешь, больше всего платят те, у кого их нет.
Мия, однако, вмешалась, уточняя — Это не просто понятие, а закон. И это только цветочки. После первого ребёнка, в течение трёх лет, вы должны завести второго. Если нет — с вас снимают пятьдесят цифр. А если появится второй ребёнок — тогда дают двухкомнатную ячейку, и выплаты не увеличиваются. Она помолчала, словно обдумывая, как ещё лучше объяснить ситуацию. — В общем, это стимул к рождению детей, но заставляет задуматься, действительно ли ты готов к этому, учитывая условия жизни здесь.
— Ну, и в течение ещё пяти лет — третий ребёнок, и тогда вы получите ячейку из двух комнат, на десять квадратов больше, — подытожил Виктор, пожав плечами. — Если нет — опять лишение пятидесяти цифр в месяц. Больше детей уже не обязательно, но если будет — после четвёртого Союз даст трёхкомнатную ячейку. Он усмехнулся, глядя на нас с Варягом, как бы спрашивая — Ну как вам такой стимул?
— Но зачем всё это Союзу? — не удержался я, задав вопрос, который, очевидно, висел в воздухе.
Мия ответила, не скрывая сарказма — Ну как зачем? Откуда брать людей для войны? За триста цифр в месяц… Конечно, добровольцев мало, приходится стимулировать. Она резко вздохнула, поправила выбившуюся прядь волос и добавила уже тише — За триста цифр в месяц… А умирают они за гораздо меньшее. Её слова повисли в воздухе, оставляя горькое послевкусие.
— Тут многие живут до шестнадцати лет с родителями, — объяснил Виктор, — потом надо учиться на специальность или работать. Нужна своя цифра, чтобы снять место в общежитии, в какой-нибудь ячейке и как-то жить.
Варяг задал вопрос — А вы чем занимаетесь?
— Я мастер-станочник на военизированном предприятии по изготовлению сухих пайков, — ответил Виктор.
Мия добавила — А я врач-травматолог в клинике номер двенадцать. После небольшой паузы она задала встречный вопрос — А я так понимаю, вы не местные, раз всего этого не знаете?
— Да, мы с Оазиса-7, — ответил я.
Лицо Виктора помрачнело. Он замолчал на несколько секунд, медленно помешивая ложкой остатки консервов в своей тарелке. Затем тихо сказал
— Слух сегодня на заводе прошёл… говорят, Оазис-7 враг обнаружил… полностью уничтожил. Его голос был полон неверия, смешанного с ужасом. Тишина повисла над столом, прерывалась лишь скрипом стульев. Мысли о родном доме, о возможно погибших друзьях и знакомых, о том, что останется от их жизни после этого известия, с тяжёлым грузом легли на наши плечи.
Эпизод третий.
Не то, что мы искали
Весть об уничтожении Оазиса-7 повисла над нами тяжелым грузом. Тишина затянулась, прерываемая лишь случайными звуками кухни: шуршанием пакетов, глухим гулом автомата с едой и приглушенными разговорами других обитателей этого подземного мира. Варяг сжал кулаки, его лицо стало каменным. Я же, стараясь сохранить спокойствие, взял свой почти опустевший батончик и отломил кусок. Горький вкус резко контрастировал с горькой правдой, прозвучавшей от Виктора.
— Как… как это случилось? — наконец, спросил Варяг, его голос звучал хрипло.
Виктор покачал головой — Подробности неизвестны. Только слухи. Говорят, внезапное нападение. Никто не успел эвакуироваться. Он глядел в свою почти пустую тарелку, словно искал в ней ответы на вопросы, которые сами по себе не имели ясных ответов.
Я почувствовал приступ бессилия. Оазис-7… наш дом… превратился в пыль. Все наши мечты, наши планы… все рассыпалось в прах. И мы остались здесь, в этой угнетающей реальности, где жизнь ценилась дешевле сухих пайков, а любовь и семья были заложниками жестокого закона Союза Сетей Совместного Развития.
— Что теперь? — шепнул Варяг, его взгляд устремился в пустоту. Его вопрос был риторическим. Он был адресован не нам, а бескрайнему подземному лабиринту, в котором мы теперь были заперты, оставаясь лишь мизерными частицами в бесконечной войне за выживание. Мия сжала руку Виктора, и в этом жесте было больше ответа, чем в любых словах. Мы остались вдвоем, среди чужих, с разбитыми сердцами и ужасающей правдой в душе. Наша жизнь, казалось, продолжалась, но вся прежняя надежда на лучшее будущее уже погибла вместе с Оазисом-7.
Спать мы легли поздно, но назвать это сном было невозможно. Бессонница, вызванная шоком и горьким осознанием утраты, не давала покоя. Мы ворочались на жестких койках, прислушиваясь к глухим звукам подземного города, которые теперь казались зловещими предзнаменованиями. Утром, едва рассвело (если это можно было назвать рассветом в подземелье), мы отправились к Эрике Эдуардовне.
Дорога была тяжелой. Мы шли по узким коридорам, минуя толпы людей, спешащих по своим делам, их лица были словно застывшими масками безысходности и усталости. Воздух был спертым, тяжелым от запаха металла и сырости. Каждый шаг отдавал тяжестью в ногах и давил на душу. Мы шли, не зная, чего ждать от этой встречи.
Эрика Эдуардовна встретила нас в зале совещаний, вместе с ней были так же пять наших товарищей из группы, их лица были бледными, глаза — глубоко запавшими. Эрика Эдуардовна открыла рот, чтобы сообщить о трагедии с Оазисом-7, но мы с Варягом опередили ее, коротко изложив то, что уже знали.
Она кивнула, принимая известие со спокойствием, граничащим с безысходностью. — И так, — начала она, её голос был тихим, но твердым, — вы, можно сказать, последние люди из Оазисов, вышедшие к нам и выжившие за последние семнадцать лет. Остались не найдены ещё четыре Оазиса: тридцать четвертый, пятьдесят седьмой, девяносто четвёртый и сто тридцать третий. Все остальные уже давно с нами». Она сделала паузу, словно обдумывая, как лучше преподнести следующую информацию. — Вот и ваша группа из семи человек… Конечно, мы рассчитывали, что с нами будут все из Оазиса-7, но, увы, враг из VATO нас опередил. Те, кто попал в плен… раскололись. И сдали местоположение Оазиса-7. Эрика Эдуардовна опустила голову, ее плечи опустились под тяжестью этой новости. Тишина повисла в зале.
— Вам всей группе надо решить, чем вы займётесь в нашем подземном Союзе, — сказала Эрика Эдуардовна, её взгляд скользнул по каждому из нас, словно оценивая наши возможности и потенциал. В моих мыслях сразу же вспыхнула мысль — За нас уже всё решили. Мы были солдатами, выжившими из уничтоженного Оазиса.
Эрика Эдуардовна, словно читая мои мысли, продолжила — Я понимаю, что вы сейчас находитесь в шоке, потеряв свой дом и, возможно, друзей. Но Союз нуждается в каждой рабочей паре рук. Мы готовы обеспечить вам жильё, питание и необходимую подготовку. Ваше военное прошлое, ваши навыки — Это то, что нам крайне необходимо. Она чуть улыбнулась, но в этой улыбке не было ничего радостного. Только усталость, понимание тяжёлой участи, которая ждала нас, и скрытая надежда на то, что мы сможем внести свой вклад в общее дело выживания.
— У нас есть несколько вакансий для вас: сапёры, разведчики, пулеметчики, погрузчики, бурильщики все что могу предложить пока. Мы также готовы рассмотреть ваши предложения, если у вас есть особые навыки или специализация, — добавила она, но её слова звучали скорее как формальность, чем как настоящий выбор. Реальность была суровой, наш выбор был ограничен.
Вдруг Тамерлан, до этого молчавший, задал вопрос, который заставил всех присутствующих замереть — А могу я стать служителем веры во Всевышнего в вашем Союзе? Его слова повисли в воздухе, резко контрастируя с суровой атмосферой и прагматизмом подземного мира.
Афанасий посмотрел на меня, в его глазах мелькнула тень.
— О, я тут частенько бываю в эти часы, — ответил он тихо, — Или в других подземках Союза. В эти мгновения… я многих провожаю из этих милитаристов в последний путь.
— Много погибает? — спросил Варяг, его голос был тихий, полный ужаса.
Афанасий кивнул.
— Каждый день не возвращается от пяти до двадцати человек, — сказал он, — Бывает, конечно, и меньше, бывает и больше. И это только с Авроры… А сколько таких подземок, как эта? И с каждой — такое же количество… Его голос стих, оставляя тяжелое молчание, наполненное ужасом невыразимых потерь.
— Почему так много? — ужаснулся Варяг.
Афанасий вздохнул, его плечи опустились ещё ниже под тяжестью этого груза.
— Линия фронта вокруг наших земель… она обширна. В каждой части Союза. По всей земле не перестают идти войны уже более ста лет. — Он произнёс эти слова как приговор.
— То есть вы хотите сказать, если от нового времени считать, война не прекращалась? — уточнил я, всё ещё не в силах поверить услышанному.
— Именно так, — утвердительно ответил Афанасий. — Обе стороны перевооружались, перестраивались… но новый мир… — он замолчал, его взгляд устремился куда-то вдаль, за пределы этой освещенной площади, в ту бездну неизвестности, которая скрывалась за пределами Союза.
— Война давно потеряла свой характер прямого боя, — сказал Афанасий, его голос звучал устало, — Дроны, космолеты, ракеты, спутники слежения и разведки… и так далее. Границы размыты, но за каждый клочок земли приходится биться. По всей сети транслируют, как мы каждый день движемся к победе… уже много лет. — Он усмехнулся, в этом звуке не было ни капли радости, только горькая ирония.
— Но может сделать решающий удар по врагу? — спросил я, надеясь на хоть какой-то проблеск надежды.
Афанасий с трудом произнёс, — Угу… — и добавил с горькой усмешкой, — А на каком фронте? Европейский? Азиатский? Ближневосточный? Африканский? И ещё смешнее — Америко-континентальный… Его слова звучали как насмешка над бессмысленностью этой бесконечной войны.
Они столкнулись с жестокой правдой, тщательно скрываемой пропагандой и повседневной жизнью. Это не просто ужас от масштабов потерь — это крушение веры в рассказываемую историю, в саму суть, в которой они находятся
Пропаганда говорит о победе, а Афанасий описывает беспрерывные, бессмысленные потери. Они не могут осознать, как пропаганда могла так успешно скрывать истину на протяжении ста лет. Непонимание касается не только масштабов войны, но и механизмов её поддержания — как общество продолжает существовать в условиях постоянной угрозы и бесконечных потерь.
Уже стал включатся приглушенный свет, когда последний отряд милитаристов скрылся за поворотом подземного тоннеля. Варяг и Берислав, всё ещё потрясенные словами Афанасия, молча стояли, вглядываясь в быстро гаснущий свет. Тяжесть услышанного давила на них, не давая собраться с мыслями. Афанасий, словно призрак, растворился в сумраке, оставив их наедине с ошеломляющей правдой о вечной войне.
Никаких обсуждений, никаких попыток осмыслить услышанное — лишь тяжелое молчание, прерываемое эхом шагов в пустом коридоре. Они направились в сторону места отдыха общего пользования которое им предоставил Союз, медленно брели, будто два призрака, затерявшиеся в бесконечных лабиринтах подземного города. Усталость и эмоциональное истощение давили сильнее, чем любая физическая нагрузка. Отдых, казалось, был необходим не столько для тел, сколько для израненных душ.
Общежитие представляло собой лабиринт узких коридоров, ведущих к крошечным комнатам — больше похожим на ячейки, чем на жилые помещения. Были одноместные, тесные каморки, комнаты побольше, рассчитанные на двоих, и просторные, но тесно обставленные помещения с двумя двухъярусными кроватями — для четверых. Комната Варяга и Берислава была двухместной — небольшая, но относительно комфортная по сравнению с другими вариантами. Кухня представляла собой общее, не слишком чистое, пространство с несколькими общими столами. Душевые были разделены только по половому признаку — никаких намеков на личное пространство. В целом, это была холостяцкая общага в самом грубом своём проявлении: функциональная, но лишенная уюта и комфорта, отражающая суровую реальность жизни в этом подземном городе, постоянно находящемся под угрозой.
На кухне стоял автомат, который издавал непривычные звуки, когда кто-то пытался выдавить из него еду. Меню этого устройства было крайне скудным: бочонковые батончики с неясным вкусом, консервы с непредсказуемым содержанием, запаренная лапша быстрого приготовления и пластиковые упаковки с консервированным соком, который, казалось, потерял последние остатки свежести. Эти азы питания отражали суровую реальность жизни под землей, лишенной привилегий и изысков.
Кухня была просторной, но уставшей. На стенах облупилась краска, а пол темнел от постоянного потока обуви. В углу, за столом, сидели два парня среднего возраста, о чем-то шепчущиеся и смеющиеся. Один из них уткнулся в контейнер с лапшой, очищая его от застывшего соуса, а другой, подмигивая, пытался подсказать рецепты, которые, по его мнению, могли бы значительно улучшить вкус.
В другом углу сидели парень и девушка, обитавшие в этом общежитии, вдали от остальной компании. Они делили сковородку консервы и сосредоточенно обсуждали что-то важное. Девушка выглядела озабоченной, иногда поджимая губы, пока парень пытался успокоить её шутками и легким сарказмом. Их тихий разговор напоминал истребитель, где обыденные слова преломлялись через непростые времена, а в воздухе витала какая-то давно потерянная надежда на лучшее.
Озвученное беспокойство и лёгкость их общения контрастировало с окружающей средой, напоминая о том, что даже в самом беспощадном мире людям всё равно необходима связь, хоть и в таких скромных обстоятельствах. На этом фоне автомат с едой стал неким символом — не совсем еды, а недоступных желаний и ускользающей нормальности.
Мы присели за тот же стол, что и молодая пара, распаковав свою скромную добычу из автомата: у меня — батончик, у Варяга — консервы. Запах дешевого сока витал в воздухе, смешиваясь с ароматом разогретой лапши из соседнего стола. Слушая их тихий разговор, мы поняли, что речь идет о распределении жилья, о каких-то новых ячейках, «семейных ячейках» площадью в тридцать квадратных метров, предназначенных для семейных пар.
Не выдержав, я прервал их полушепотом, — Извините, что лезу не в свое дело, но… вы… муж и жена?
Они переглянулись, улыбнулись, и девушка ответила, ничуть не смутившись — Нет, мы просто… в отношениях.
— Ой, извините ещё раз, — пробормотал я, чувствуя лёгкое покраснение на щеках. — Меня зовут Берислав, а это мой товарищ, Варяг.
— Мия и Виктор, — ответили они одновременно, улыбки на их лицах стали немного шире. В их ответе не было неловкости, скорее легкая ирония, как будто бы само понятие «муж и жена» в их ситуации звучало немного наивно.
— Мы не видим большого смысла связывать себя узами брачного союза, — спокойно пояснила Мия, откусывая кусочек своего батончика.
Виктор кивнул в знак согласия — Да, слишком тяжелые условия в Союзе Сетей Совместного Развития на этот счет.
Варяг нахмурился, — Почему? Какие проблемы?
— Ну, во-первых, после брачного союза и создания семейной ячейки молодая пара получает в общее пользование всего тридцать квадратных метров, — начал объяснять Виктор, — И это, согласитесь, не так уж плохо.
— Но, — продолжила Мия, её голос стал серьёзнее, — Вы должны в течение двух лет завести ребёнка. А иначе — налог на бездетность в размере двадцати пяти цифр с каждого каждый месяц. Её слова повисли в воздухе, подчеркивая всю тяжесть этого условия. Двадцать пять цифр — это огромная сумма, невообразимая для большинства жителей подземного города.
— Какой бред! — вырвалось у меня. — Что за понятия такие?
Виктор усмехнулся — Зато начинают платить пятьдесят цифр на двоих за ребёнка. И, знаешь, больше всего платят те, у кого их нет.
Мия, однако, вмешалась, уточняя — Это не просто понятие, а закон. И это только цветочки. После первого ребёнка, в течение трёх лет, вы должны завести второго. Если нет — с вас снимают пятьдесят цифр. А если появится второй ребёнок — тогда дают двухкомнатную ячейку, и выплаты не увеличиваются. Она помолчала, словно обдумывая, как ещё лучше объяснить ситуацию. — В общем, это стимул к рождению детей, но заставляет задуматься, действительно ли ты готов к этому, учитывая условия жизни здесь.
— Ну, и в течение ещё пяти лет — третий ребёнок, и тогда вы получите ячейку из двух комнат, на десять квадратов больше, — подытожил Виктор, пожав плечами. — Если нет — опять лишение пятидесяти цифр в месяц. Больше детей уже не обязательно, но если будет — после четвёртого Союз даст трёхкомнатную ячейку. Он усмехнулся, глядя на нас с Варягом, как бы спрашивая — Ну как вам такой стимул?
— Но зачем всё это Союзу? — не удержался я, задав вопрос, который, очевидно, висел в воздухе.
Мия ответила, не скрывая сарказма — Ну как зачем? Откуда брать людей для войны? За триста цифр в месяц… Конечно, добровольцев мало, приходится стимулировать. Она резко вздохнула, поправила выбившуюся прядь волос и добавила уже тише — За триста цифр в месяц… А умирают они за гораздо меньшее. Её слова повисли в воздухе, оставляя горькое послевкусие.
— Тут многие живут до шестнадцати лет с родителями, — объяснил Виктор, — потом надо учиться на специальность или работать. Нужна своя цифра, чтобы снять место в общежитии, в какой-нибудь ячейке и как-то жить.
Варяг задал вопрос — А вы чем занимаетесь?
— Я мастер-станочник на военизированном предприятии по изготовлению сухих пайков, — ответил Виктор.
Мия добавила — А я врач-травматолог в клинике номер двенадцать. После небольшой паузы она задала встречный вопрос — А я так понимаю, вы не местные, раз всего этого не знаете?
— Да, мы с Оазиса-7, — ответил я.
Лицо Виктора помрачнело. Он замолчал на несколько секунд, медленно помешивая ложкой остатки консервов в своей тарелке. Затем тихо сказал
— Слух сегодня на заводе прошёл… говорят, Оазис-7 враг обнаружил… полностью уничтожил. Его голос был полон неверия, смешанного с ужасом. Тишина повисла над столом, прерывалась лишь скрипом стульев. Мысли о родном доме, о возможно погибших друзьях и знакомых, о том, что останется от их жизни после этого известия, с тяжёлым грузом легли на наши плечи.
Эпизод третий.
Не то, что мы искали
Весть об уничтожении Оазиса-7 повисла над нами тяжелым грузом. Тишина затянулась, прерываемая лишь случайными звуками кухни: шуршанием пакетов, глухим гулом автомата с едой и приглушенными разговорами других обитателей этого подземного мира. Варяг сжал кулаки, его лицо стало каменным. Я же, стараясь сохранить спокойствие, взял свой почти опустевший батончик и отломил кусок. Горький вкус резко контрастировал с горькой правдой, прозвучавшей от Виктора.
— Как… как это случилось? — наконец, спросил Варяг, его голос звучал хрипло.
Виктор покачал головой — Подробности неизвестны. Только слухи. Говорят, внезапное нападение. Никто не успел эвакуироваться. Он глядел в свою почти пустую тарелку, словно искал в ней ответы на вопросы, которые сами по себе не имели ясных ответов.
Я почувствовал приступ бессилия. Оазис-7… наш дом… превратился в пыль. Все наши мечты, наши планы… все рассыпалось в прах. И мы остались здесь, в этой угнетающей реальности, где жизнь ценилась дешевле сухих пайков, а любовь и семья были заложниками жестокого закона Союза Сетей Совместного Развития.
— Что теперь? — шепнул Варяг, его взгляд устремился в пустоту. Его вопрос был риторическим. Он был адресован не нам, а бескрайнему подземному лабиринту, в котором мы теперь были заперты, оставаясь лишь мизерными частицами в бесконечной войне за выживание. Мия сжала руку Виктора, и в этом жесте было больше ответа, чем в любых словах. Мы остались вдвоем, среди чужих, с разбитыми сердцами и ужасающей правдой в душе. Наша жизнь, казалось, продолжалась, но вся прежняя надежда на лучшее будущее уже погибла вместе с Оазисом-7.
Спать мы легли поздно, но назвать это сном было невозможно. Бессонница, вызванная шоком и горьким осознанием утраты, не давала покоя. Мы ворочались на жестких койках, прислушиваясь к глухим звукам подземного города, которые теперь казались зловещими предзнаменованиями. Утром, едва рассвело (если это можно было назвать рассветом в подземелье), мы отправились к Эрике Эдуардовне.
Дорога была тяжелой. Мы шли по узким коридорам, минуя толпы людей, спешащих по своим делам, их лица были словно застывшими масками безысходности и усталости. Воздух был спертым, тяжелым от запаха металла и сырости. Каждый шаг отдавал тяжестью в ногах и давил на душу. Мы шли, не зная, чего ждать от этой встречи.
Эрика Эдуардовна встретила нас в зале совещаний, вместе с ней были так же пять наших товарищей из группы, их лица были бледными, глаза — глубоко запавшими. Эрика Эдуардовна открыла рот, чтобы сообщить о трагедии с Оазисом-7, но мы с Варягом опередили ее, коротко изложив то, что уже знали.
Она кивнула, принимая известие со спокойствием, граничащим с безысходностью. — И так, — начала она, её голос был тихим, но твердым, — вы, можно сказать, последние люди из Оазисов, вышедшие к нам и выжившие за последние семнадцать лет. Остались не найдены ещё четыре Оазиса: тридцать четвертый, пятьдесят седьмой, девяносто четвёртый и сто тридцать третий. Все остальные уже давно с нами». Она сделала паузу, словно обдумывая, как лучше преподнести следующую информацию. — Вот и ваша группа из семи человек… Конечно, мы рассчитывали, что с нами будут все из Оазиса-7, но, увы, враг из VATO нас опередил. Те, кто попал в плен… раскололись. И сдали местоположение Оазиса-7. Эрика Эдуардовна опустила голову, ее плечи опустились под тяжестью этой новости. Тишина повисла в зале.
— Вам всей группе надо решить, чем вы займётесь в нашем подземном Союзе, — сказала Эрика Эдуардовна, её взгляд скользнул по каждому из нас, словно оценивая наши возможности и потенциал. В моих мыслях сразу же вспыхнула мысль — За нас уже всё решили. Мы были солдатами, выжившими из уничтоженного Оазиса.
Эрика Эдуардовна, словно читая мои мысли, продолжила — Я понимаю, что вы сейчас находитесь в шоке, потеряв свой дом и, возможно, друзей. Но Союз нуждается в каждой рабочей паре рук. Мы готовы обеспечить вам жильё, питание и необходимую подготовку. Ваше военное прошлое, ваши навыки — Это то, что нам крайне необходимо. Она чуть улыбнулась, но в этой улыбке не было ничего радостного. Только усталость, понимание тяжёлой участи, которая ждала нас, и скрытая надежда на то, что мы сможем внести свой вклад в общее дело выживания.
— У нас есть несколько вакансий для вас: сапёры, разведчики, пулеметчики, погрузчики, бурильщики все что могу предложить пока. Мы также готовы рассмотреть ваши предложения, если у вас есть особые навыки или специализация, — добавила она, но её слова звучали скорее как формальность, чем как настоящий выбор. Реальность была суровой, наш выбор был ограничен.
Вдруг Тамерлан, до этого молчавший, задал вопрос, который заставил всех присутствующих замереть — А могу я стать служителем веры во Всевышнего в вашем Союзе? Его слова повисли в воздухе, резко контрастируя с суровой атмосферой и прагматизмом подземного мира.
