Квартира была на первом этаже, именно оттуда просачивались эти неприятные ароматы. Тим повернул ручку двери и надавил, но та не поддалась. Раньше мама часто забывала запереть дверь. Он тихо постучал, но за дверью не было ни звука. Он постучал громче — ничего. Парень развернулся и тяжело вдохнул, навалился на дверь спиной, закрыв глаза. Из соседской квартиры напротив послышался шорох, затем тихо щелкнул замок. Баба Надя выглянула через приоткрытую дверь и внимательно посмотрела на Тима.
— Тимоша, ты? Ох. Чего это у тебя на голове? — бабушка была в ночной рубашке, бледная, в глазах страх и любопытство.
— Где мать? — хрипло выдавил он, едва приоткрыв глаза. Сил шевелиться почти не было, даже дышать заставлял себя с трудом.
— Дык, дома, где ж еще? Спит уже, наверное.
— Запасной ключ еще у вас?
— Д-да, а как же? Сейчас, погоди, милый... — бабушка вернулась в квартиру и стала рыться в шкафу, звякнули ключи. Она протянула их парню, сверля его ошалевшим взглядом. Тим долго пытался попасть в замочную скважину дрожащей от нервов рукой.
— Ты не бойся, входи, его дома нету... забрали... — на последнем слове ее старческий голос сорвался. Тим ничего не ответил, повернул ключ и вошел в темный коридор, закрыв за собой дверь.
В голове зашумело, он нащупал выключатель, и тусклая голая лампочка слабо осветила маленькую прихожую. Вокруг валялись пакеты с мусором, бутылки, в углу стояла старая перекошенная детская коляска. Парень сморщился, сглотнул ком и прошел в комнату. Под кедами хрустел песок. Он включил свет в гостиной и осмотрелся. Мрак, разруха и вонь. Мать лежала на расправленном диване вниз животом, тонкая рука повисла, касаясь грязного пола, темные крашенные волосы, похожие на паклю, с отросшими седыми корнями, закрывали ее лицо.
Тим прошел на кухню, включил свет, и толпа тараканов с топотом бросилась врассыпную. Он достал с сушилки замызганную кастрюлю и набрал холодной воды. Пьяную мать не разбудил бы работающий двигатель боинга — пришлось окатить ее, чтобы хоть как-то привести в чувство. Получив свою порцию освежающего душа, женщина глухо замычала и с трудом подняла руку, чтобы убрать с лица мокрые волосы. Пока она кряхтела, пытаясь совладать с непослушным телом, Тим подтащил к ее лежбищу тяжелый табурет советских времен и сел, глядя на немощную женщину. А ведь ей всего сорок пять.
— Т-тима? Тима... ты... чего тут... ты... как? З-зачем тут? — промямлила она, кое-как усевшись и разлепив глаза.
— И я рад встрече, мать.
Она вымученно выдохнула, и на ее глаза накатились пьяные слезы, женщина захлюпала носом, утирая трясущейся рукой лицо. Один глаз был подбит, губы потрескались.
— Где Соня? — выдавил парень, и его голос дрогнул, глаза тут же наполнились слезами, которые он с ненавистью смахнул рукавом.
Мать горько усмехнулась.
— Соня? С каких пор тебе стала интересна собственная сестра? Ты ее сколько раз видел, вообще? Два? Три?
— Ты сама ее сколько раз видела? Два? Три?! — зарычал парень и швырнул в мать полотенце, валявшееся на полу. — Ты, сука, хоть раз показалась ей на глаза трезвой?! За что? Она же мелкая совсем... была.
Тим подскочил с табурета, тот грохнулся на бок и, получив пинка, отлетел к дивану. Женщина вздрогнула и завыла как собака. Из-за хлипкой двери послышался старческий взволнованный голос:
— Тима! Тима! А ну перестань, я полицию вызову!
— Леня где? — не обратив внимания на крики соседки, Тим снова обратился к матери, но уже спокойнее.
— Где и всегда. В интернате он, — сквозь рыдания проговорила мать.
— В интернате, — злобно усмехнулся Тим, — Ты когда его в последний раз видела, а? — он выдохнул, пытаясь успокоиться. — Когда?
— На Новый Год приезжала — подарки ему возила, — прошипела она, сощурив глаза: утрись, мол, выкуси.
— Мать Года, блять, — выплюнул он ей в лицо и снова пнул табурет, отчего содрогнулся подпертый им старый диван. Мать снова подпрыгнула, всхлипнув.
— Вот такие мне дети достались! Вот так мне повезло! Один самостоятельный до чертей, взрослый. Видите ли, ушел он! Еще молоко на губах не обсохло, а он пошел! Выставил меня идиоткой перед соседями! Второй такой же, никакого покоя от него, никак спокойно на уроках не мог себя вести, натравил инспекцию, выблядок! — осмелела вдруг женщина. От крика на ее лбу вздулась вена, глаза метали искры.
— Давай, давай... ну, а третья? Третья, что? — процедил Тим, сжав руки в кулаки. — Дай угадаю: пить начала? По мужикам шлялась? В СВОИ ТРИ ГОДА?! Сссука... — он сжал челюсти с такой силой, что, казалось, еще чуть-чуть, и зубы скрошатся в мелкие осколки.
— Вот Сонечка хорошая девочка была. Хорошая она, только вот рядом старшего брата не оказалось. Глядишь, хорошо бы все было... — ее голос задрожал, слезы покатились по впалым щекам.
Тим сжал пальцами глаза, шумно вдохнув, затем резко отдернул руку и, слегка наклонившись в сторону матери, произнес:
— Твое место там, где сейчас твой жирный ублюдок. Ты виновата ничуть не меньше. Даже больше, потому что позволила, — его голос сорвался на шепот, слезы все же вырвались наружу. Впервые за много лет.
Тим брезгливо осмотрелся. А чем ЭТО отличается от того, как он сам живет сейчас? Те же бутылки и грязь. Те же пьянки и непонятные компании. Он ничем не лучше своей матери. Абсолютно такой же, только пока никому ничем не обязан и ни за кого не несет ответственности. Парень развернулся и направился в сторону спальни, которая когда-то была его личной комнатой. Потом Лени. Потом Соньки.
Все выглядело как раньше. Казалось, даже самые мелкие вещи остались лежать так, как он их когда-то оставил. Добавилась лишь видавшая лучшую жизнь детская кроватка и пара сломанных игрушек. Все Ленькины вещи переехали с ним в детский дом, когда мать лишили родительских прав незадолго до рождения Соньки. Почему они позволили второму ребенку остаться в этой семье? Почему не забрали вслед за братом? Только слепой бы не заметил, что мать лишь строила из себя «все осознавшую, любящую и заботливую». Ненадолго ее хватило. Но хватило для того, чтобы инспекция отстала.
Тим облокотился на хлипкие бортики детской кроватки и опустил голову. Слезы капали на замызганное детское одеяльце. Слезы обиды и вины. Он должен был предотвратить это. Должен был сделать хоть что-то. Мог приезжать чаще или вообще остаться, чтобы присматривать за сестрой. Но обида на мать не позволила ему вмешаться.
Надо было грохнуть тогда в детстве этого ублюдка. Идиот.
Варя
Варя шла с Тимом по мосту, держась за руки. Девушка чувствовала, что он то и дело уходит чуть в сторону, пытаясь приблизиться к краю, но она одергивала его, притягивая к себе. Парень послушно возвращался, но затем его будто невидимая сила снова тащила в сторону. В этот раз не было ограждения: мост просто обрывался. Стоит только сделать шаг, и пути назад не будет.
— Отпусти меня, — сказал Тим. Варя еще крепче вцепилась в его руку, и ей захотелось плакать. Казалось, если она хоть на секунду расслабит пальцы, то потеряет его. И вообще все на свете. Сойдет с ума.
Внизу шумел настоящий шторм. Словно это и не река вовсе, а целый океан: черный... кипящий... мертвый. Он рычал, ядовито шипел, предвкушал грядущую добычу, спешащую в его мокрые ледяные щупальца.
— Отпусти, — Тим смеялся, будто не знал, какой ужас ждет его там, внизу. Варя еще не видела его таким счастливым. Казалось, она знает его всю жизнь. Девушка вгляделась в его лицо и не смогла понять, кто это: Тим... или Лешка? Никак не получалось разглядеть. Ему было весело, а девушке становилось жутко. С неба начал лить дождь, его рука намокла и стала скользкой, удержать было все сложнее.
— Ты утащишь меня за собой! — беспомощно закричала она и схватилась за парня обеими руками, но его ладонь выскользнула. Варя попыталась уцепиться за кожаную куртку, но та вдруг исчезла, и девушка ухватила лишь воздух. Тим, или это был все же Лешка, шел прямо к краю, она бежала за ним, но не могла догнать, не получалось ускориться. Океан оглушал своими воплями. Он ликовал, шлепал мерзкими черными щупальцами по волнам.
— Варя? — она обернулась, и все разом стихло. Андрей смотрел на нее родными глазами, он был совершенно сухой, хотя ливень все еще беззвучно обрушивался на землю и все вокруг ледяными струями. — Идем домой, — мягко сказал он и указал на свой автомобиль с открытой дверью. И действительно, чего она тут мокнет?
Что-то не так. Она должна была что-то сделать... совсем забыла... Что же она хотела?!
— Тим! — вдруг, опомнившись, вскрикнула она и повернулась к краю моста. Но там уже никого не было. Вода в реке стихла, дождь прекратился, и выглянуло яркое солнце — ослепило. Вдалеке показался огромный пароход, загудел, и Варя открыла глаза.
Будильник.
Лицо было мокрым от слез, ладони горели: проткнула их ногтями. Девушка не могла пошевелиться. Будильник разрывал голову, но руки не хотели двигаться. Солнце светило в глаза сквозь прозрачную тюль.
В дверь комнаты тихо постучали, послышался мягкий голос бабушки:
— Варюша, просыпайся. Варюш, — не дождавшись ответа, она вошла в комнату и выключила будильник. — Ох, господи, Варька, чего это с тобой?
Она села на край кровати и испуганно посмотрела на внучку, которая отрывисто дышала, широко открыв глаза. Теплыми сухими ладонями бабушка вытерла лицо девушки.
— Сон приснился? Ну все, все, — успокаивала она, гладя внучку по спине. — Помню, ты, когда совсем малюткой была, тоже так просыпалась... даже по ночам.
Бабушка резко замолчала и погладила ее по голове.
— Я не помню, — выдавила Варя, сглотнув слезы и наконец придя в себя. Она села рядом с бабулей и протерла глаза. — А что мне тогда снилось?
— Откуда ж мне знать, говорю же, малюткой ты совсем была. Только хныкала и за ночнушку мою хваталась, когда я прибегала к тебе среди ночи. Забирала тебя к себе спать, помнишь?
— Неа. А почему ты раньше не рассказывала?
— Так, к слову как-то не приходилось. Да я и сама уже позабыла, вот сейчас тебя увидела, и как будто снова у меня маленькая дочка-внучка в кроватке хнычет.
Бабушка улыбнулась своей самой доброй улыбкой, ее глаза блеснули. Варя обняла ее и уткнулась носом в плечо, вдохнув знакомый запах, такой особенный, родной.
— А ты чего будильник в такую рань завела? — опомнилась бабуля, когда внучка наконец отстранилась и чмокнула ее в морщинистую щеку.
— Мы с Лешкой на похороны идем.
Бабушка вмиг погрустнела, утренний румянец на щеках растворился.
— Вот и правильно, сходите. А я не пойду. Меня вон старухи звали, а чего мне там делать? Я и не знала их семью толком. Да и сердце, боюсь, не выдержит. Ох...
— Конечно, нечего тебе там делать. Мы сами сходим, потом расскажем тебе, как прошло.
— Хорошо-хорошо, Варюш. Вы с Лешенькой забегайте… после всего... Давай, умывайся и иди на кухню: я оладушки постряпала.
Пока одевалась, Варя попыталась вспомнить детство, совсем раннее, когда только переехала к бабушке. Ей было чуть больше двух лет, и она слабо помнила себя в том возрасте. Только единственный день ей запомнился более или менее отчетливо.
...Она сидит на полу посреди спальни и плачет, потому что не может забраться на высокую кровать. Зовет маму, но вместо нее в комнате только бабушка, которая тянет к ней руки, чтобы помочь, а Варя отталкивает ее и говорит, что она ей не нужна, что она хочет только маму...
Сердце сжималось от этих воспоминаний, больше всего ей было жалко бабушку, потерявшую единственную дочь, оставшуюся в одиночестве с маленькой внучкой, которая кричала, что она ей не нужна. Даже представить себя на ее месте сложно. Бабушка говорила, что мама умерла от болезни. Рак. Варя почти не помнила ее, только размытые отрывки, никак не связанные между собой. И по фотографиям, которых было немного. Отец и вовсе ушел, когда мама только забеременела. Бабушка говорила, что у него давно новая семья, то ли в Москве, то ли еще где-то. Далеко.
Всю квартиру заливал яркий утренний свет. Ветерок, еще свежий, приносил с улицы через открытые окна бодрящие ароматы свежей травы и солнца. Не хотелось верить, что этот день пройдет в трауре. А еще в делах. У них с Лешкой задание. Они должны были придумать, как заставить этого чокнутого Тима не наделать дел. Почему-то Варя даже не допускала мысли, что они ошиблись, и Тим не тот, за кого они его приняли. Все складывалось так логично. Если же они неправы, то черт знает, где искать самоубийцу. Да и стоит ли.
А еще звонок Андрею. Это казалось мучительнее всего. Варю потряхивало от предстоящего дня. Она через силу затолкнула в себя полторы оладушки, чтобы не обидеть бабушку, и торопливо вышла, сказав, что опаздывает. На самом деле, было только начало девятого. Но есть не хотелось, и волнение уже не получалось скрывать.
Варя решила сразу пойти в сирень, где они договорились встретиться с Лешкой. Это небольшие заросли в дальнем конце двора, где можно скрыться от лишних глаз. Там стояла старая заброшенная скамейка, на которой ночами любила кутить молодежь, а днем прятались подростки, чтобы покурить втихаря. «В такое время, там должно быть пусто...» — подумала Варя и ахнула, увидев на пресловутой лавочке спящего Тима.
Она не успела сдержать слишком громкий удивленный вдох. Спохватилась, когда парень уже открыл глаза. Он лежал на спине, под головой рюкзак, руки сложены на груди. Жуткая поза. Тим потянулся, как ни в чем не бывало, и сел, потер глаза.
— Опять ты, — хрипло сказал он, глянув на девушку одним сонным глазом: второй, видимо, открываться пока не хотел. Варя вспомнила, как этот парень явился к ним на выручку именно из этих кустов много лет назад. Теперь не было сомнений, что это тот самый «Тимоха». За одну секунду в голове девушки прокрутилась вся история этого парня, и ей стало жалко его до слез. Но она сдержалась. Глубоко вдохнула и села рядом.
Вчера ночью, когда Варя вернулась домой, бабушка ждала ее, не спала. Встретив внучку, она успокоилась, улеглась в кровать и попросила ее присесть рядом. Бабушка рассказала Варе про семью Тима. Все, что слышала от соседей или знала сама.
Отец умер, когда мальчику было восемь лет: погиб, попав в аварию на машине. Мать не выдержала одиночества и вечного безденежья и принялась искать себе нового мужчину. Выбирала, по видимости, не особенно тщательно, потому что в их доме стали появляться разные сомнительные личности. Последний остался надолго. Тим сбежал из дома в четырнадцать лет. Предполагали, что отчим его бил и не давал спокойной жизни, да и мать потихоньку спивалась. Парень много лет не появлялся в городе. Его заметили, когда второму ребенку его матери, Леониду, исполнилось три или четыре года. Тогда Тимофея стали видеть относительно часто. Говорили, что к брату приезжал. Потом мать лишили родительских прав на пару с отчимом, и ребенок отправился в приют. Тим снова надолго пропал. Мать родила третьего ребенка — Соню, ныне покойную, и старший брат снова объявился в городе.
После рассказа все встало на свои места. Уставшая бабушка уснула на полуслове, а Варя долго мучилась, прежде, чем увидела Тима во сне, прогуливающегося по мосту, и взяла его за руку, потому что просто хотела быть рядом.
— Ты чего здесь? — осторожно спросила она.
— Люблю, знаешь ли, на свежем воздухе поспать, — он зевнул. Такой спокойный, будто бы даже в хорошем настроении. Он вообще знает, что сегодня похороны его трехлетней сестренки? Может, ему намекнуть?
— Тимоша, ты? Ох. Чего это у тебя на голове? — бабушка была в ночной рубашке, бледная, в глазах страх и любопытство.
— Где мать? — хрипло выдавил он, едва приоткрыв глаза. Сил шевелиться почти не было, даже дышать заставлял себя с трудом.
— Дык, дома, где ж еще? Спит уже, наверное.
— Запасной ключ еще у вас?
— Д-да, а как же? Сейчас, погоди, милый... — бабушка вернулась в квартиру и стала рыться в шкафу, звякнули ключи. Она протянула их парню, сверля его ошалевшим взглядом. Тим долго пытался попасть в замочную скважину дрожащей от нервов рукой.
— Ты не бойся, входи, его дома нету... забрали... — на последнем слове ее старческий голос сорвался. Тим ничего не ответил, повернул ключ и вошел в темный коридор, закрыв за собой дверь.
В голове зашумело, он нащупал выключатель, и тусклая голая лампочка слабо осветила маленькую прихожую. Вокруг валялись пакеты с мусором, бутылки, в углу стояла старая перекошенная детская коляска. Парень сморщился, сглотнул ком и прошел в комнату. Под кедами хрустел песок. Он включил свет в гостиной и осмотрелся. Мрак, разруха и вонь. Мать лежала на расправленном диване вниз животом, тонкая рука повисла, касаясь грязного пола, темные крашенные волосы, похожие на паклю, с отросшими седыми корнями, закрывали ее лицо.
Тим прошел на кухню, включил свет, и толпа тараканов с топотом бросилась врассыпную. Он достал с сушилки замызганную кастрюлю и набрал холодной воды. Пьяную мать не разбудил бы работающий двигатель боинга — пришлось окатить ее, чтобы хоть как-то привести в чувство. Получив свою порцию освежающего душа, женщина глухо замычала и с трудом подняла руку, чтобы убрать с лица мокрые волосы. Пока она кряхтела, пытаясь совладать с непослушным телом, Тим подтащил к ее лежбищу тяжелый табурет советских времен и сел, глядя на немощную женщину. А ведь ей всего сорок пять.
— Т-тима? Тима... ты... чего тут... ты... как? З-зачем тут? — промямлила она, кое-как усевшись и разлепив глаза.
— И я рад встрече, мать.
Она вымученно выдохнула, и на ее глаза накатились пьяные слезы, женщина захлюпала носом, утирая трясущейся рукой лицо. Один глаз был подбит, губы потрескались.
— Где Соня? — выдавил парень, и его голос дрогнул, глаза тут же наполнились слезами, которые он с ненавистью смахнул рукавом.
Мать горько усмехнулась.
— Соня? С каких пор тебе стала интересна собственная сестра? Ты ее сколько раз видел, вообще? Два? Три?
— Ты сама ее сколько раз видела? Два? Три?! — зарычал парень и швырнул в мать полотенце, валявшееся на полу. — Ты, сука, хоть раз показалась ей на глаза трезвой?! За что? Она же мелкая совсем... была.
Тим подскочил с табурета, тот грохнулся на бок и, получив пинка, отлетел к дивану. Женщина вздрогнула и завыла как собака. Из-за хлипкой двери послышался старческий взволнованный голос:
— Тима! Тима! А ну перестань, я полицию вызову!
— Леня где? — не обратив внимания на крики соседки, Тим снова обратился к матери, но уже спокойнее.
— Где и всегда. В интернате он, — сквозь рыдания проговорила мать.
— В интернате, — злобно усмехнулся Тим, — Ты когда его в последний раз видела, а? — он выдохнул, пытаясь успокоиться. — Когда?
— На Новый Год приезжала — подарки ему возила, — прошипела она, сощурив глаза: утрись, мол, выкуси.
— Мать Года, блять, — выплюнул он ей в лицо и снова пнул табурет, отчего содрогнулся подпертый им старый диван. Мать снова подпрыгнула, всхлипнув.
— Вот такие мне дети достались! Вот так мне повезло! Один самостоятельный до чертей, взрослый. Видите ли, ушел он! Еще молоко на губах не обсохло, а он пошел! Выставил меня идиоткой перед соседями! Второй такой же, никакого покоя от него, никак спокойно на уроках не мог себя вести, натравил инспекцию, выблядок! — осмелела вдруг женщина. От крика на ее лбу вздулась вена, глаза метали искры.
— Давай, давай... ну, а третья? Третья, что? — процедил Тим, сжав руки в кулаки. — Дай угадаю: пить начала? По мужикам шлялась? В СВОИ ТРИ ГОДА?! Сссука... — он сжал челюсти с такой силой, что, казалось, еще чуть-чуть, и зубы скрошатся в мелкие осколки.
— Вот Сонечка хорошая девочка была. Хорошая она, только вот рядом старшего брата не оказалось. Глядишь, хорошо бы все было... — ее голос задрожал, слезы покатились по впалым щекам.
Тим сжал пальцами глаза, шумно вдохнув, затем резко отдернул руку и, слегка наклонившись в сторону матери, произнес:
— Твое место там, где сейчас твой жирный ублюдок. Ты виновата ничуть не меньше. Даже больше, потому что позволила, — его голос сорвался на шепот, слезы все же вырвались наружу. Впервые за много лет.
Тим брезгливо осмотрелся. А чем ЭТО отличается от того, как он сам живет сейчас? Те же бутылки и грязь. Те же пьянки и непонятные компании. Он ничем не лучше своей матери. Абсолютно такой же, только пока никому ничем не обязан и ни за кого не несет ответственности. Парень развернулся и направился в сторону спальни, которая когда-то была его личной комнатой. Потом Лени. Потом Соньки.
Все выглядело как раньше. Казалось, даже самые мелкие вещи остались лежать так, как он их когда-то оставил. Добавилась лишь видавшая лучшую жизнь детская кроватка и пара сломанных игрушек. Все Ленькины вещи переехали с ним в детский дом, когда мать лишили родительских прав незадолго до рождения Соньки. Почему они позволили второму ребенку остаться в этой семье? Почему не забрали вслед за братом? Только слепой бы не заметил, что мать лишь строила из себя «все осознавшую, любящую и заботливую». Ненадолго ее хватило. Но хватило для того, чтобы инспекция отстала.
Тим облокотился на хлипкие бортики детской кроватки и опустил голову. Слезы капали на замызганное детское одеяльце. Слезы обиды и вины. Он должен был предотвратить это. Должен был сделать хоть что-то. Мог приезжать чаще или вообще остаться, чтобы присматривать за сестрой. Но обида на мать не позволила ему вмешаться.
Надо было грохнуть тогда в детстве этого ублюдка. Идиот.
Глава 12
Варя
Варя шла с Тимом по мосту, держась за руки. Девушка чувствовала, что он то и дело уходит чуть в сторону, пытаясь приблизиться к краю, но она одергивала его, притягивая к себе. Парень послушно возвращался, но затем его будто невидимая сила снова тащила в сторону. В этот раз не было ограждения: мост просто обрывался. Стоит только сделать шаг, и пути назад не будет.
— Отпусти меня, — сказал Тим. Варя еще крепче вцепилась в его руку, и ей захотелось плакать. Казалось, если она хоть на секунду расслабит пальцы, то потеряет его. И вообще все на свете. Сойдет с ума.
Внизу шумел настоящий шторм. Словно это и не река вовсе, а целый океан: черный... кипящий... мертвый. Он рычал, ядовито шипел, предвкушал грядущую добычу, спешащую в его мокрые ледяные щупальца.
— Отпусти, — Тим смеялся, будто не знал, какой ужас ждет его там, внизу. Варя еще не видела его таким счастливым. Казалось, она знает его всю жизнь. Девушка вгляделась в его лицо и не смогла понять, кто это: Тим... или Лешка? Никак не получалось разглядеть. Ему было весело, а девушке становилось жутко. С неба начал лить дождь, его рука намокла и стала скользкой, удержать было все сложнее.
— Ты утащишь меня за собой! — беспомощно закричала она и схватилась за парня обеими руками, но его ладонь выскользнула. Варя попыталась уцепиться за кожаную куртку, но та вдруг исчезла, и девушка ухватила лишь воздух. Тим, или это был все же Лешка, шел прямо к краю, она бежала за ним, но не могла догнать, не получалось ускориться. Океан оглушал своими воплями. Он ликовал, шлепал мерзкими черными щупальцами по волнам.
— Варя? — она обернулась, и все разом стихло. Андрей смотрел на нее родными глазами, он был совершенно сухой, хотя ливень все еще беззвучно обрушивался на землю и все вокруг ледяными струями. — Идем домой, — мягко сказал он и указал на свой автомобиль с открытой дверью. И действительно, чего она тут мокнет?
Что-то не так. Она должна была что-то сделать... совсем забыла... Что же она хотела?!
— Тим! — вдруг, опомнившись, вскрикнула она и повернулась к краю моста. Но там уже никого не было. Вода в реке стихла, дождь прекратился, и выглянуло яркое солнце — ослепило. Вдалеке показался огромный пароход, загудел, и Варя открыла глаза.
Будильник.
Лицо было мокрым от слез, ладони горели: проткнула их ногтями. Девушка не могла пошевелиться. Будильник разрывал голову, но руки не хотели двигаться. Солнце светило в глаза сквозь прозрачную тюль.
В дверь комнаты тихо постучали, послышался мягкий голос бабушки:
— Варюша, просыпайся. Варюш, — не дождавшись ответа, она вошла в комнату и выключила будильник. — Ох, господи, Варька, чего это с тобой?
Она села на край кровати и испуганно посмотрела на внучку, которая отрывисто дышала, широко открыв глаза. Теплыми сухими ладонями бабушка вытерла лицо девушки.
— Сон приснился? Ну все, все, — успокаивала она, гладя внучку по спине. — Помню, ты, когда совсем малюткой была, тоже так просыпалась... даже по ночам.
Бабушка резко замолчала и погладила ее по голове.
— Я не помню, — выдавила Варя, сглотнув слезы и наконец придя в себя. Она села рядом с бабулей и протерла глаза. — А что мне тогда снилось?
— Откуда ж мне знать, говорю же, малюткой ты совсем была. Только хныкала и за ночнушку мою хваталась, когда я прибегала к тебе среди ночи. Забирала тебя к себе спать, помнишь?
— Неа. А почему ты раньше не рассказывала?
— Так, к слову как-то не приходилось. Да я и сама уже позабыла, вот сейчас тебя увидела, и как будто снова у меня маленькая дочка-внучка в кроватке хнычет.
Бабушка улыбнулась своей самой доброй улыбкой, ее глаза блеснули. Варя обняла ее и уткнулась носом в плечо, вдохнув знакомый запах, такой особенный, родной.
— А ты чего будильник в такую рань завела? — опомнилась бабуля, когда внучка наконец отстранилась и чмокнула ее в морщинистую щеку.
— Мы с Лешкой на похороны идем.
Бабушка вмиг погрустнела, утренний румянец на щеках растворился.
— Вот и правильно, сходите. А я не пойду. Меня вон старухи звали, а чего мне там делать? Я и не знала их семью толком. Да и сердце, боюсь, не выдержит. Ох...
— Конечно, нечего тебе там делать. Мы сами сходим, потом расскажем тебе, как прошло.
— Хорошо-хорошо, Варюш. Вы с Лешенькой забегайте… после всего... Давай, умывайся и иди на кухню: я оладушки постряпала.
Пока одевалась, Варя попыталась вспомнить детство, совсем раннее, когда только переехала к бабушке. Ей было чуть больше двух лет, и она слабо помнила себя в том возрасте. Только единственный день ей запомнился более или менее отчетливо.
...Она сидит на полу посреди спальни и плачет, потому что не может забраться на высокую кровать. Зовет маму, но вместо нее в комнате только бабушка, которая тянет к ней руки, чтобы помочь, а Варя отталкивает ее и говорит, что она ей не нужна, что она хочет только маму...
Сердце сжималось от этих воспоминаний, больше всего ей было жалко бабушку, потерявшую единственную дочь, оставшуюся в одиночестве с маленькой внучкой, которая кричала, что она ей не нужна. Даже представить себя на ее месте сложно. Бабушка говорила, что мама умерла от болезни. Рак. Варя почти не помнила ее, только размытые отрывки, никак не связанные между собой. И по фотографиям, которых было немного. Отец и вовсе ушел, когда мама только забеременела. Бабушка говорила, что у него давно новая семья, то ли в Москве, то ли еще где-то. Далеко.
Всю квартиру заливал яркий утренний свет. Ветерок, еще свежий, приносил с улицы через открытые окна бодрящие ароматы свежей травы и солнца. Не хотелось верить, что этот день пройдет в трауре. А еще в делах. У них с Лешкой задание. Они должны были придумать, как заставить этого чокнутого Тима не наделать дел. Почему-то Варя даже не допускала мысли, что они ошиблись, и Тим не тот, за кого они его приняли. Все складывалось так логично. Если же они неправы, то черт знает, где искать самоубийцу. Да и стоит ли.
А еще звонок Андрею. Это казалось мучительнее всего. Варю потряхивало от предстоящего дня. Она через силу затолкнула в себя полторы оладушки, чтобы не обидеть бабушку, и торопливо вышла, сказав, что опаздывает. На самом деле, было только начало девятого. Но есть не хотелось, и волнение уже не получалось скрывать.
Варя решила сразу пойти в сирень, где они договорились встретиться с Лешкой. Это небольшие заросли в дальнем конце двора, где можно скрыться от лишних глаз. Там стояла старая заброшенная скамейка, на которой ночами любила кутить молодежь, а днем прятались подростки, чтобы покурить втихаря. «В такое время, там должно быть пусто...» — подумала Варя и ахнула, увидев на пресловутой лавочке спящего Тима.
Она не успела сдержать слишком громкий удивленный вдох. Спохватилась, когда парень уже открыл глаза. Он лежал на спине, под головой рюкзак, руки сложены на груди. Жуткая поза. Тим потянулся, как ни в чем не бывало, и сел, потер глаза.
— Опять ты, — хрипло сказал он, глянув на девушку одним сонным глазом: второй, видимо, открываться пока не хотел. Варя вспомнила, как этот парень явился к ним на выручку именно из этих кустов много лет назад. Теперь не было сомнений, что это тот самый «Тимоха». За одну секунду в голове девушки прокрутилась вся история этого парня, и ей стало жалко его до слез. Но она сдержалась. Глубоко вдохнула и села рядом.
Вчера ночью, когда Варя вернулась домой, бабушка ждала ее, не спала. Встретив внучку, она успокоилась, улеглась в кровать и попросила ее присесть рядом. Бабушка рассказала Варе про семью Тима. Все, что слышала от соседей или знала сама.
Отец умер, когда мальчику было восемь лет: погиб, попав в аварию на машине. Мать не выдержала одиночества и вечного безденежья и принялась искать себе нового мужчину. Выбирала, по видимости, не особенно тщательно, потому что в их доме стали появляться разные сомнительные личности. Последний остался надолго. Тим сбежал из дома в четырнадцать лет. Предполагали, что отчим его бил и не давал спокойной жизни, да и мать потихоньку спивалась. Парень много лет не появлялся в городе. Его заметили, когда второму ребенку его матери, Леониду, исполнилось три или четыре года. Тогда Тимофея стали видеть относительно часто. Говорили, что к брату приезжал. Потом мать лишили родительских прав на пару с отчимом, и ребенок отправился в приют. Тим снова надолго пропал. Мать родила третьего ребенка — Соню, ныне покойную, и старший брат снова объявился в городе.
После рассказа все встало на свои места. Уставшая бабушка уснула на полуслове, а Варя долго мучилась, прежде, чем увидела Тима во сне, прогуливающегося по мосту, и взяла его за руку, потому что просто хотела быть рядом.
— Ты чего здесь? — осторожно спросила она.
— Люблю, знаешь ли, на свежем воздухе поспать, — он зевнул. Такой спокойный, будто бы даже в хорошем настроении. Он вообще знает, что сегодня похороны его трехлетней сестренки? Может, ему намекнуть?
