--Шаххубан Султан абсолютно права, Селимие-хатун! Баш Хасеки Нурбану Султан осталось царствовать, буквально несколько часов, вернее сказать, ровно до тех пор, пока Повелитель ни вернётся с пятничного намаза с приветствием.—невольно приведя это к тому, что собеседницы с сомнительной надеждой и счастливым блеском в глазах переглянулись между собой, а их лица озарила восторженная улыбка.
--Ну, что же! Тогда сегодня можно будет угостить девушек халвой и шербетом.—с добродушной усмешкой заключила Шаххубан Султан, бросив на, замершую в почтительном поклоне, невестку приветливый взгляд, что совсем нельзя было сказать о Селимие-хатун, продолжающей относиться к разговору обеих Султанш с недоверием, огромным сомнением и с предосторожностью, воспринимая грядущее падение с низвержением жестоких венецианок никак иначе, как за радушный сон, которой вот-вот закончится, и она, снова окажется в скромных покоях старого дворца, всеми забытая и никому ненужная, что было вполне себе понятно, благодаря чему Селимие-хатун разумно заключила:
--Не будем строить радостных иллюзий, а лучше дождёмся справедливого решения Повелителя. Как он решит, так и будет.—благодаря чему, обе Султанши, вновь с понимающим вздохом переглянулись и, полностью согласившись с Селимие-хатун, погрузились в смиренное ожидание.
Оно продлилось не долго, ведь перед тем, как отправиться на пятничное приветствие, юный Султан Селим пришёл в покои к Баш Хасеки Нурбану Султан, которая, в данную минуту, царственно восседая на парчовой тахте, возилась с маленьким сыном, то есть с Шехзаде Махмудом, что-то чуть слышно ему напевая, тем-самым укладывая спать, а её красивое лицо озаряла доброжелательная счастливая улыбка, постепенно сменившаяся полным негодованием с ошеломлённостью сразу после того, как она внезапно заметила присутствие в покоях горячо любимого Падишаха, бесшумно пришедшего к ней вместе с кизляром-агой Сюмбулем и верными рабынями Мелексимой и Айшегуль-хатун, последняя из которых крайне бережно несла в руках Гевгерхан Султан, крепко спавшую и даже не догадывающуюся о том, что сейчас здесь произойдёт.
--Селим, что происходит? Зачем ты всех сюда привёл?—почувствовав неладное, спросила у мужа Султанша излучающая свет, чем заставила его подать молчаливый знак кизляру-аге, который всё понял и, не говоря ни единого слова, забрал у Баш Хасеки Шехзаде Махмуда и незамедлительно покинул её покои, провожаемый потрясённым взглядом Султанши, вниманием коевой, вновь завладел юный Падишах, наконец, нарушивший их чрезмерно мрачное молчание хладнокровным решением:
--Ты, отныне больше не управляющая моим гаремом, Нурбану, так как я снимаю тебя с данной должности, вернув её главной Хасеки Мейлишах Султан. Ты же сейчас же отправляешься в старый дворец в наказание за все те прегрешения с преступлениями, что успела натворить за этот месяц. Благодари Бога за то, что я не казню тебя, хотя должен был бы отдать такой приказ.—и, не произнося больше ни единого слова, решительно покинул покои Баш Хасеки, с измождённым стоном:
--Селим, пощади!—опустившуюся, вновь на парчовую тахту, хорошо ощущая то, как из ясных изумрудных глаз по пунцовым бархатистым щекам потекли горькие слёзы, которые Султанша не могла больше сдерживать и дала им полную свободу, что ни укрылось от внимания Айшегуль-хатун, погружённой в глубокую мрачную задумчивость о том, что из-за беспощадной тирании Нурбану Султан с Мелексимой-хатун, они все теперь отправятся в старый дворец, где безрадостно станут доживать свои дни, чего юной Айшегуль-хатун совершенно не хотелось для себя, а всё из-за того, что ей искренне хотелось остаться в основном гареме, где, вполне возможно, её ждало, если ни возвышение по гаремной иерархии, то, по крайней мере, счастливое замужество и спокойная семейная жизнь в кругу любящего мужа с детьми.
Только высказываться юная венецианка не стала. Вместо этого, она увлечённо принялась помогать Мелексиме-хатун в складывании вещей Султанши, не обращая никакого внимания на её тихие всхлипывания, а всё из-за того, что ей, в отличии от Мелексимы-хатун, было совсем не жаль Баш Хасеки, которая получила по заслугам справедливое наказание, благодаря чему, все девушки совершенно не заметили того, как все приготовления в дорогу, наконец-то, оказались полностью завершены.
И вот, стоя возле великолепной кареты, запряжённой молодыми вороными скакунами, верхом на которых величественно восседали вооружённые стражники, не обращая никакого внимания на, пронизывающий её насквозь, мороз, Баш Хасеки Нурбану Султан бросила, полный глубокой мрачной задумчивости, взгляд на мраморный балкон, примыкающий к великолепным султанским покоям, где увидела, стоявших, с огромной нежностью обнимая друг друга и что-то с беззаботной весёлостью обсуждая, Султана Селима с его главной Хасеки Мейлишах Султан, что, словно острым кинжалом вероломно ударило Баш Хасеки Нурбану Султан в самую спину, благодаря чему, она не смогла больше себя сдерживать и дала волю горьким слезам, тонкими прозрачными ручьями, медленно стекающими по пунцовым бархатистым щекам, не говоря уже о, бешено колотящемся в соблазнительной груди, сердце, которое «обливалось кровью» от невыносимой боли, смешанной с праведным гневом.
--Султанша, с Вами всё хорошо? Может, уже сядем в карету, ведь холодно очень?! Как бы Гевгерхан Султан ни простыла.—привлекая к себе внимание сестры, обеспокоено обратилась к ней Мелексима-хатун, крепко спавшую и ни на что не обращающую внимания, благодаря чему, Баш Хасеки мгновенно опомнилась и, решив прислушаться к вразумительным словам младшей сестры и, печально вздохнув:
--Пожалуй, ты права, Мелексима!—наконец, взобравшись по ступенькам, вошла в просторный тёплый, обитый бархатом коричневого оттенка, салон и удобно расположилась на одном из сидений, примером чего последовали её верные Джанфеде-калфа и Мелексима с Айшегуль-хатун, благодаря чему, карета, наконец-то, плавно тронулась с места и, постепенно набирая ход, уже было направилась к выходу из дворцового сада, как, в эту самую минуту, вовремя опомнившаяся, Айшегуль-хатун внезапно постучала в стену с распоряжением для кучера:
--Немедленно остановите карету! Я хочу выйти!—чем мгновенно вывела Мелексиму-хатун из глубокой мрачной задумчивости, заставив отрезвляюще шикнуть на сослуживицу:
--Ты, что такое творишь, Айшегуль?! Опомнись!
Только та даже и не собиралась прислушиваться к вразумительным словам своей черноволосой подруги, небрежно бросившей лишь одно:
--Баш Хасеки Нурбану Султан сама виновата в том, что, теперь отправляется в справедливое забвение старого дворца! Я же не собираюсь из-за неё губить свою молодость с красотой, Мелексима!—и, не говоря больше ни единого слова, терпеливо дождалась момента, когда карета остановилась, что позволило Айшегуль-хатун решительно открыть позолоченную дверцу и, спустившись по ступенькам на брусчатую тропу, вновь захлопнуть дверцу, чем мгновенно вывела, погружённую в глубокую мрачную задумчивость, Баш Хасеки Нурбану Султан из её отрешённости.
--Оставь эту предательницу, сестра! Пусть она живёт, как хочет!—отрезвляюще рявкнула она на младшую сестру, совсем не обратив внимания на то, что их карета уже, опять тронулась с места и, постепенно выехав за пределы дворцового комплекса дворца Топкапы, повезла своих пассажиров к старому дворцу, где их ожидала унылая жизнь в глубоком забвении.
А между тем, что же касается юной правящей четы Султана Селима с Мейлишах Султан, то они уже, удобно расположившись возле, горящего камина, заботливо окутывающего их приятным теплом, на мягким подушках с бархатными наволочками тёмного оттенка, вели душевный разговор, едва уловимый слухом, не обращая никакого внимания на, дерзко проникающие сквозь окна в главные покои, золотые солнечные лучи.
--Даже поверить не могу в то, что в гареме, наконец-то, постепенно воцаряется мир с благополучием!—вздыхая с огромным облегчением, чуть слышно произнесла юная главная Хасеки, ласково поглаживая мужа по мужественной руке и добровольно утопая в его добрых светлых глазах, чем вызвала в нём понимающую добродушную улыбку, с которой он ласково погладил дражайшую возлюбленную по румяной бархатистой щеке свободной рукой.
--Представляю себе то, какой сегодня вечером грандиозный праздник устроят Шаххубан с Махмелек Султан, в честь отъезда Нурбану Султан!—иронично усмехнувшись, небрежно отмахнулся юный Падишах и погрузился в глубокую мрачную задумчивость о том, что, если учитывать сложную эпидемиологическую ситуацию, царящую в Османской Империи, то любое проявление веселья, будет выглядеть, крайне не уместно, с чем его дражайшая юная возлюбленная была полностью с ним согласна, о чём разумно и заключила с чрезвычайной серьёзностью:
--Надеюсь, у Султанш хватит здравого ума для того, чтобы не устраивать праздник в то время, когда всюду царят: болезнь, смерть и невыносимое страдание, Повелитель.—выражая в ясных голубых глазах невыносимую душевную печаль вместе со скорбью, что получилось у юной девушки на столько очаровательно, перед чем не смог устоять Селим, который поимающе тяжело вздохнув, мрачно припомнил:
--Семь лет тому назад, тоже вспыхнула эпидемия чумы, и Хасеки Хюррем Султан для того, чтобы, хоть немного отвлечь гаремных обитателей от горестных мыслей, устроила для них весёлый шумный праздник с танцами и музыкой, но, ныне покойной моей бабушке Валиде Хавсе Султан это совсем не понравилось, и она гневно высказала своей невестке огромное возмущение об этом, унизив её перед всем гаремом, что, конечно было, совсем неправильно со стороны моей мудрой бабушки, ведь она могла это сделать и с глазу на глаз.—и, не говоря больше ни единого слова, плавно склонился к чувственным губам дражайшей возлюбленной и, самозабвенно завладев ими, уверенно принялся целовать её со всем пылом неистовой страсти, на какую был только способен.
Юная Султанша инстинктивно заботливо обвила изящными руками мужественную шею мужа и, повинуясь древнему порочному инстинкту, ответила на каждый его поцелуй с взаимным неистовым пылом.
--Вот только мудрой Валиде Хавсы Султан больше нет, зато есть две Султанши, любящие повеселиться.—нехотя прервав их очередной пламенный поцелуй, с печальным вздохом констатировала, завершая мысль мужа Мейлишах Султан, вновь погрузившись в глубокую мрачную задумчивость о, весьма справедливой ссылке Баш Хасеки Нурбану Султан, из-за бессмысленного властолюбия с собственническими амбициями и с непримиримостью, погубившей своё семейное счастье, отправив себя в справедливую ссылку, перечеркнув также и жизнь младшей сестры, невольно приведя это к тому, из соблазнительной упругой груди юной Хасеки Мейлишах Султан вырвался новый печальный вздох, напоминающий измождённый стон, во время которого она с прежней душевностью произнесла, меняя их тему разговора.—Мне всё никак не даёт покоя неоправданная жестокость Баш Хасеки Нурбану Султан, Повелитель! Я ещё смогла бы понять то, если бы она все действия совершала бы из ревности с нежеланием делить Вас с другими наложницами, но нет. Вся беспощадная деспотия с репрессиями Нурбану Султан были вызваны невыносимым страхом, лишиться влияния в гареме. Необузданная жажда власти ослепила её, лишив здравого смысла.
Султан Селим был полностью согласен с мнением дражайшей возлюбленной, благодаря чему, уже собрался высказать ей своё мнение, как, в эту самую минуту, крайне бесшумно открылись створки широкой двери, и в главные покои вошёл, чем-то, очень сильно взбудораженный кизляр-ага Сюмбуль, который почтительно поклонился правящей чете и с их молчаливого одобрения, ничего не скрывая, доложил:
--Только что доложили о том, что карета с Дилашуб-Арзу Султан въехала в Стамбул и скоро будет здесь, Повелитель!—чем заставил юную правящую чету потрясённо переглянуться между собой и мысленно признаться себе в том, что они совсем забыли о, пришедшем к ним ещё в позапрошлом месяце, письме Султанши с известием о том, что она собирается посетить своего правящего брата и пожить какое-то время в Топкапы, что продлилось ровно до тех пор, пока вниманием горячо любимого мужа, вновь ни завладела Мейлишах Султан с недоумевающим вопросом:
--Дилашуб-Арзу Султан?! Кто это, Повелитель? Ваша очередная сестра?—чем заставила молодого парня одобрительно кивнуть и, переглянувшись с кизляром-агой, поспешить объясниться:
--Дилашуб-Арзу Султан наша с Шехзаде Баязидом и Мустафой сестра по линии Гюльфем-кадын Султан—второй жены Султана Сулеймана, Мейлишах. Она, хотя и уже побывала замужем пару лет и достигла девятнадцатилетия, но, частенько ведёт себя, как вздорный ребёнок, к которой относятся, крайне отрицательно мои сёстры Михримах и Махмелек Султан, а всё из-за чрезмерной заносчивости Дилашуб-Арзу, считающей, что между её братьями с наложницами не должно существовать никакой любви, так как они рабыни, удел которых дарить радость их хозяину, не больше.—невольно приведя это к тому, что между ними всеми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого возлюбленная правящая чета, вновь озадаченно переглянулась между собой, мысленно признаваясь себе в том, что в гареме покоя наложницам так и не видать, благодаря чему, единогласно измождено вздохнули:
--Ну, что же, видимо, покоя нам всем, так и не видать! Пора встречать Султаншу!—что позволило юной главной Хасеки Мейлишах Султан грациозно подняться с подушек и, почтительно откланявшись, с молчаливого позволения мужа покинула роскошные главные покои и отправилась обратно в гарем, провожаемая его с кизляром-агой задумчивым, очень мрачным взглядом.
Вот только Сюмбуль-ага ошибся, ведь карета Дилашуб-Арзу Султан уже подъехала к воротам дворца Топкапы и плавно остановилась напротив них, что позволило кучеру спустить ступеньки и открыть дверцу, благодаря чему, молодая белокурая девятнадцатилетняя Султанша с царственной грацией плавно выбралась из кареты и, спустившись по ступенькам вместе с верными рабынями золотоволосой гречанкой Эсманур-хатун и с шатенкой русинкой Кёсем на брусчатую тропу, бросила взволнованный взгляд на великолепный главный султанский дворец, где на мраморном балконе главных покоев стояли обнявшись и, о чём-то тихо беседуя друг с другом, её брат Султан Селим с какой-то, очень красивой юной золотоволосой девушкой, но уж точно не с Нурбану-хатун, которая, как Дилашуб-Арзу Султан успела узнать от верного Бюльбуля-аги, которого успела забрать из Амасии, венецианка являлась брюнеткой, совершенно забыв слова горячо любимого старшего брата Шехзаде Мустафы о том, что в гареме Селима есть ещё одна девушка, которую их юный Падишах безгранично любит и дорожит, имя которой Мейлишах, что девушка является законной женой Селима.
--Пора навести порядок в гареме нашего дражайшего Властелина, Бюльбуль, и напомнить ему о том, что у него есть ещё и другие наложницы, нуждающиеся в его внимании!—с воинственной решительностью проговорила, загадочно улыбаясь Дилашуб-Арзу Султан, не обращая никакого внимания на пышные хлопья снега, плавно кружась и падающие ей на изящные плечи и землю из хмурых туч, занёсших небо, но мысленно признаваясь себе в том, что у неё слишком много воспоминаний,
--Ну, что же! Тогда сегодня можно будет угостить девушек халвой и шербетом.—с добродушной усмешкой заключила Шаххубан Султан, бросив на, замершую в почтительном поклоне, невестку приветливый взгляд, что совсем нельзя было сказать о Селимие-хатун, продолжающей относиться к разговору обеих Султанш с недоверием, огромным сомнением и с предосторожностью, воспринимая грядущее падение с низвержением жестоких венецианок никак иначе, как за радушный сон, которой вот-вот закончится, и она, снова окажется в скромных покоях старого дворца, всеми забытая и никому ненужная, что было вполне себе понятно, благодаря чему Селимие-хатун разумно заключила:
--Не будем строить радостных иллюзий, а лучше дождёмся справедливого решения Повелителя. Как он решит, так и будет.—благодаря чему, обе Султанши, вновь с понимающим вздохом переглянулись и, полностью согласившись с Селимие-хатун, погрузились в смиренное ожидание.
Оно продлилось не долго, ведь перед тем, как отправиться на пятничное приветствие, юный Султан Селим пришёл в покои к Баш Хасеки Нурбану Султан, которая, в данную минуту, царственно восседая на парчовой тахте, возилась с маленьким сыном, то есть с Шехзаде Махмудом, что-то чуть слышно ему напевая, тем-самым укладывая спать, а её красивое лицо озаряла доброжелательная счастливая улыбка, постепенно сменившаяся полным негодованием с ошеломлённостью сразу после того, как она внезапно заметила присутствие в покоях горячо любимого Падишаха, бесшумно пришедшего к ней вместе с кизляром-агой Сюмбулем и верными рабынями Мелексимой и Айшегуль-хатун, последняя из которых крайне бережно несла в руках Гевгерхан Султан, крепко спавшую и даже не догадывающуюся о том, что сейчас здесь произойдёт.
--Селим, что происходит? Зачем ты всех сюда привёл?—почувствовав неладное, спросила у мужа Султанша излучающая свет, чем заставила его подать молчаливый знак кизляру-аге, который всё понял и, не говоря ни единого слова, забрал у Баш Хасеки Шехзаде Махмуда и незамедлительно покинул её покои, провожаемый потрясённым взглядом Султанши, вниманием коевой, вновь завладел юный Падишах, наконец, нарушивший их чрезмерно мрачное молчание хладнокровным решением:
--Ты, отныне больше не управляющая моим гаремом, Нурбану, так как я снимаю тебя с данной должности, вернув её главной Хасеки Мейлишах Султан. Ты же сейчас же отправляешься в старый дворец в наказание за все те прегрешения с преступлениями, что успела натворить за этот месяц. Благодари Бога за то, что я не казню тебя, хотя должен был бы отдать такой приказ.—и, не произнося больше ни единого слова, решительно покинул покои Баш Хасеки, с измождённым стоном:
--Селим, пощади!—опустившуюся, вновь на парчовую тахту, хорошо ощущая то, как из ясных изумрудных глаз по пунцовым бархатистым щекам потекли горькие слёзы, которые Султанша не могла больше сдерживать и дала им полную свободу, что ни укрылось от внимания Айшегуль-хатун, погружённой в глубокую мрачную задумчивость о том, что из-за беспощадной тирании Нурбану Султан с Мелексимой-хатун, они все теперь отправятся в старый дворец, где безрадостно станут доживать свои дни, чего юной Айшегуль-хатун совершенно не хотелось для себя, а всё из-за того, что ей искренне хотелось остаться в основном гареме, где, вполне возможно, её ждало, если ни возвышение по гаремной иерархии, то, по крайней мере, счастливое замужество и спокойная семейная жизнь в кругу любящего мужа с детьми.
Только высказываться юная венецианка не стала. Вместо этого, она увлечённо принялась помогать Мелексиме-хатун в складывании вещей Султанши, не обращая никакого внимания на её тихие всхлипывания, а всё из-за того, что ей, в отличии от Мелексимы-хатун, было совсем не жаль Баш Хасеки, которая получила по заслугам справедливое наказание, благодаря чему, все девушки совершенно не заметили того, как все приготовления в дорогу, наконец-то, оказались полностью завершены.
И вот, стоя возле великолепной кареты, запряжённой молодыми вороными скакунами, верхом на которых величественно восседали вооружённые стражники, не обращая никакого внимания на, пронизывающий её насквозь, мороз, Баш Хасеки Нурбану Султан бросила, полный глубокой мрачной задумчивости, взгляд на мраморный балкон, примыкающий к великолепным султанским покоям, где увидела, стоявших, с огромной нежностью обнимая друг друга и что-то с беззаботной весёлостью обсуждая, Султана Селима с его главной Хасеки Мейлишах Султан, что, словно острым кинжалом вероломно ударило Баш Хасеки Нурбану Султан в самую спину, благодаря чему, она не смогла больше себя сдерживать и дала волю горьким слезам, тонкими прозрачными ручьями, медленно стекающими по пунцовым бархатистым щекам, не говоря уже о, бешено колотящемся в соблазнительной груди, сердце, которое «обливалось кровью» от невыносимой боли, смешанной с праведным гневом.
--Султанша, с Вами всё хорошо? Может, уже сядем в карету, ведь холодно очень?! Как бы Гевгерхан Султан ни простыла.—привлекая к себе внимание сестры, обеспокоено обратилась к ней Мелексима-хатун, крепко спавшую и ни на что не обращающую внимания, благодаря чему, Баш Хасеки мгновенно опомнилась и, решив прислушаться к вразумительным словам младшей сестры и, печально вздохнув:
--Пожалуй, ты права, Мелексима!—наконец, взобравшись по ступенькам, вошла в просторный тёплый, обитый бархатом коричневого оттенка, салон и удобно расположилась на одном из сидений, примером чего последовали её верные Джанфеде-калфа и Мелексима с Айшегуль-хатун, благодаря чему, карета, наконец-то, плавно тронулась с места и, постепенно набирая ход, уже было направилась к выходу из дворцового сада, как, в эту самую минуту, вовремя опомнившаяся, Айшегуль-хатун внезапно постучала в стену с распоряжением для кучера:
--Немедленно остановите карету! Я хочу выйти!—чем мгновенно вывела Мелексиму-хатун из глубокой мрачной задумчивости, заставив отрезвляюще шикнуть на сослуживицу:
--Ты, что такое творишь, Айшегуль?! Опомнись!
Только та даже и не собиралась прислушиваться к вразумительным словам своей черноволосой подруги, небрежно бросившей лишь одно:
--Баш Хасеки Нурбану Султан сама виновата в том, что, теперь отправляется в справедливое забвение старого дворца! Я же не собираюсь из-за неё губить свою молодость с красотой, Мелексима!—и, не говоря больше ни единого слова, терпеливо дождалась момента, когда карета остановилась, что позволило Айшегуль-хатун решительно открыть позолоченную дверцу и, спустившись по ступенькам на брусчатую тропу, вновь захлопнуть дверцу, чем мгновенно вывела, погружённую в глубокую мрачную задумчивость, Баш Хасеки Нурбану Султан из её отрешённости.
--Оставь эту предательницу, сестра! Пусть она живёт, как хочет!—отрезвляюще рявкнула она на младшую сестру, совсем не обратив внимания на то, что их карета уже, опять тронулась с места и, постепенно выехав за пределы дворцового комплекса дворца Топкапы, повезла своих пассажиров к старому дворцу, где их ожидала унылая жизнь в глубоком забвении.
А между тем, что же касается юной правящей четы Султана Селима с Мейлишах Султан, то они уже, удобно расположившись возле, горящего камина, заботливо окутывающего их приятным теплом, на мягким подушках с бархатными наволочками тёмного оттенка, вели душевный разговор, едва уловимый слухом, не обращая никакого внимания на, дерзко проникающие сквозь окна в главные покои, золотые солнечные лучи.
--Даже поверить не могу в то, что в гареме, наконец-то, постепенно воцаряется мир с благополучием!—вздыхая с огромным облегчением, чуть слышно произнесла юная главная Хасеки, ласково поглаживая мужа по мужественной руке и добровольно утопая в его добрых светлых глазах, чем вызвала в нём понимающую добродушную улыбку, с которой он ласково погладил дражайшую возлюбленную по румяной бархатистой щеке свободной рукой.
--Представляю себе то, какой сегодня вечером грандиозный праздник устроят Шаххубан с Махмелек Султан, в честь отъезда Нурбану Султан!—иронично усмехнувшись, небрежно отмахнулся юный Падишах и погрузился в глубокую мрачную задумчивость о том, что, если учитывать сложную эпидемиологическую ситуацию, царящую в Османской Империи, то любое проявление веселья, будет выглядеть, крайне не уместно, с чем его дражайшая юная возлюбленная была полностью с ним согласна, о чём разумно и заключила с чрезвычайной серьёзностью:
--Надеюсь, у Султанш хватит здравого ума для того, чтобы не устраивать праздник в то время, когда всюду царят: болезнь, смерть и невыносимое страдание, Повелитель.—выражая в ясных голубых глазах невыносимую душевную печаль вместе со скорбью, что получилось у юной девушки на столько очаровательно, перед чем не смог устоять Селим, который поимающе тяжело вздохнув, мрачно припомнил:
--Семь лет тому назад, тоже вспыхнула эпидемия чумы, и Хасеки Хюррем Султан для того, чтобы, хоть немного отвлечь гаремных обитателей от горестных мыслей, устроила для них весёлый шумный праздник с танцами и музыкой, но, ныне покойной моей бабушке Валиде Хавсе Султан это совсем не понравилось, и она гневно высказала своей невестке огромное возмущение об этом, унизив её перед всем гаремом, что, конечно было, совсем неправильно со стороны моей мудрой бабушки, ведь она могла это сделать и с глазу на глаз.—и, не говоря больше ни единого слова, плавно склонился к чувственным губам дражайшей возлюбленной и, самозабвенно завладев ими, уверенно принялся целовать её со всем пылом неистовой страсти, на какую был только способен.
Юная Султанша инстинктивно заботливо обвила изящными руками мужественную шею мужа и, повинуясь древнему порочному инстинкту, ответила на каждый его поцелуй с взаимным неистовым пылом.
--Вот только мудрой Валиде Хавсы Султан больше нет, зато есть две Султанши, любящие повеселиться.—нехотя прервав их очередной пламенный поцелуй, с печальным вздохом констатировала, завершая мысль мужа Мейлишах Султан, вновь погрузившись в глубокую мрачную задумчивость о, весьма справедливой ссылке Баш Хасеки Нурбану Султан, из-за бессмысленного властолюбия с собственническими амбициями и с непримиримостью, погубившей своё семейное счастье, отправив себя в справедливую ссылку, перечеркнув также и жизнь младшей сестры, невольно приведя это к тому, из соблазнительной упругой груди юной Хасеки Мейлишах Султан вырвался новый печальный вздох, напоминающий измождённый стон, во время которого она с прежней душевностью произнесла, меняя их тему разговора.—Мне всё никак не даёт покоя неоправданная жестокость Баш Хасеки Нурбану Султан, Повелитель! Я ещё смогла бы понять то, если бы она все действия совершала бы из ревности с нежеланием делить Вас с другими наложницами, но нет. Вся беспощадная деспотия с репрессиями Нурбану Султан были вызваны невыносимым страхом, лишиться влияния в гареме. Необузданная жажда власти ослепила её, лишив здравого смысла.
Султан Селим был полностью согласен с мнением дражайшей возлюбленной, благодаря чему, уже собрался высказать ей своё мнение, как, в эту самую минуту, крайне бесшумно открылись створки широкой двери, и в главные покои вошёл, чем-то, очень сильно взбудораженный кизляр-ага Сюмбуль, который почтительно поклонился правящей чете и с их молчаливого одобрения, ничего не скрывая, доложил:
--Только что доложили о том, что карета с Дилашуб-Арзу Султан въехала в Стамбул и скоро будет здесь, Повелитель!—чем заставил юную правящую чету потрясённо переглянуться между собой и мысленно признаться себе в том, что они совсем забыли о, пришедшем к ним ещё в позапрошлом месяце, письме Султанши с известием о том, что она собирается посетить своего правящего брата и пожить какое-то время в Топкапы, что продлилось ровно до тех пор, пока вниманием горячо любимого мужа, вновь ни завладела Мейлишах Султан с недоумевающим вопросом:
--Дилашуб-Арзу Султан?! Кто это, Повелитель? Ваша очередная сестра?—чем заставила молодого парня одобрительно кивнуть и, переглянувшись с кизляром-агой, поспешить объясниться:
--Дилашуб-Арзу Султан наша с Шехзаде Баязидом и Мустафой сестра по линии Гюльфем-кадын Султан—второй жены Султана Сулеймана, Мейлишах. Она, хотя и уже побывала замужем пару лет и достигла девятнадцатилетия, но, частенько ведёт себя, как вздорный ребёнок, к которой относятся, крайне отрицательно мои сёстры Михримах и Махмелек Султан, а всё из-за чрезмерной заносчивости Дилашуб-Арзу, считающей, что между её братьями с наложницами не должно существовать никакой любви, так как они рабыни, удел которых дарить радость их хозяину, не больше.—невольно приведя это к тому, что между ними всеми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого возлюбленная правящая чета, вновь озадаченно переглянулась между собой, мысленно признаваясь себе в том, что в гареме покоя наложницам так и не видать, благодаря чему, единогласно измождено вздохнули:
--Ну, что же, видимо, покоя нам всем, так и не видать! Пора встречать Султаншу!—что позволило юной главной Хасеки Мейлишах Султан грациозно подняться с подушек и, почтительно откланявшись, с молчаливого позволения мужа покинула роскошные главные покои и отправилась обратно в гарем, провожаемая его с кизляром-агой задумчивым, очень мрачным взглядом.
Вот только Сюмбуль-ага ошибся, ведь карета Дилашуб-Арзу Султан уже подъехала к воротам дворца Топкапы и плавно остановилась напротив них, что позволило кучеру спустить ступеньки и открыть дверцу, благодаря чему, молодая белокурая девятнадцатилетняя Султанша с царственной грацией плавно выбралась из кареты и, спустившись по ступенькам вместе с верными рабынями золотоволосой гречанкой Эсманур-хатун и с шатенкой русинкой Кёсем на брусчатую тропу, бросила взволнованный взгляд на великолепный главный султанский дворец, где на мраморном балконе главных покоев стояли обнявшись и, о чём-то тихо беседуя друг с другом, её брат Султан Селим с какой-то, очень красивой юной золотоволосой девушкой, но уж точно не с Нурбану-хатун, которая, как Дилашуб-Арзу Султан успела узнать от верного Бюльбуля-аги, которого успела забрать из Амасии, венецианка являлась брюнеткой, совершенно забыв слова горячо любимого старшего брата Шехзаде Мустафы о том, что в гареме Селима есть ещё одна девушка, которую их юный Падишах безгранично любит и дорожит, имя которой Мейлишах, что девушка является законной женой Селима.
--Пора навести порядок в гареме нашего дражайшего Властелина, Бюльбуль, и напомнить ему о том, что у него есть ещё и другие наложницы, нуждающиеся в его внимании!—с воинственной решительностью проговорила, загадочно улыбаясь Дилашуб-Арзу Султан, не обращая никакого внимания на пышные хлопья снега, плавно кружась и падающие ей на изящные плечи и землю из хмурых туч, занёсших небо, но мысленно признаваясь себе в том, что у неё слишком много воспоминаний,
