Раскалённая обшивка, местами прогоревшая, дышала жаром. Намётанным глазом Эрик определил следы попадания лазеров и отсутствие нескольких антенн. Но урон не тот, чтобы идти на аварийную посадку у ближайшей помойки. Загадка прямо. Только курсантам он ни за что не признается в незнании разгадки.
С ювелирной точностью громада опустилась на бетонированную поверхность. Пыль поднялась и осела. Инструктор откашлялся.
– Теперь поняли? Вот так и нужно сажать корабли.
Заскрежетал люк, и вниз, раскладываясь на секции, полетел трап. Аккуратно, чтобы не задеть горячую обшивку, из крейсера вышел человек в капитанском мундире и стал поспешно спускаться, гремя костылями. Йозеф Гржельчик, понял Молчанов. Он, конечно, не был знаком с ним лично. Но кто же ещё это может быть, как не капитан «Ийона»? Он шагнул к нему.
– Капитан Гржельчик… Очень прошу вас, скажите курсантам пару слов.
Гржельчик озабоченно почесал голову, повернулся к будущим пилотам, стоящим с отвисшими челюстями, и изрёк:
– Есть у кого-нибудь мобильник и машина? Мотоцикл тоже устроит. Только звездолёт, туда его, не предлагать – свой имеется!
Йозеф вложил сим-карту в чужой телефон, пока они шли к машине Молчанова. Тут же вывалилось огромное количество пропущенных звонков. Не меньше половины – от Хеленки. Сердце сжалось.
Он вызвонил Викторию Павловну. Они подобрали её у ворот интерната, и дальше она показывала дорогу. По всему видать, она не раз бывала в этой больнице: знала, куда поворачивать, где лифт, какой этаж нажимать, сколько нужно дать санитаркам, чтобы впустили в неприёмный час.
Хелена была бледненькая-бледненькая, вся в гипсе, на растяжках. Голова в бинтах – побрили, небось, изверги, не понять им, что значат красивые волосы для глупой девчонки. Аппараты какие-то. Надо было Клару с собой взять, хоть объяснила бы, что к чему.
– Дочка… – Он коснулся ледяной ладошки, садясь на табурет рядом, обхватил своими грабками, отогревая. – Хеленочка, я пришёл. – Он осторожно поцеловал белую щёчку, стараясь не задеть бинты.
Она открыла глаза. Большие-пребольшие, светло-серые, как и у него. Она вообще была сильнее на него похожа, не на Марту. Папина дочка.
– Папа, – прошептала она, и из глаз покатились слёзы, огромные и крупные, как жемчужины.
– Хеленочка, ну не плачь.
– Они сказали, ты не придёшь, – всхлипнула Хелена.
– Как я мог не прийти? Ты же моя дочка. – Он гладил холодную ладошку.
– Мама не пришла. Она меня больше не любит.
– Ну что ты, детка! Конечно, любит.
– Меня никто не любит, – прерывающимся голосом сказала Хелена, – потому что я тупая! Мама ненавидит меня за это. Она не захотела со мной разговаривать.
Чтоб ты провалилась, подумал Йозеф. Со своими собаченьками, суками прожорливыми, разговариваешь, а дочь родная – по боку.
Он прижал дочкину ладонь к небритой щеке.
– Хеленочка, я тебя люблю. И мне всё равно, тупая ты или нет.
– Правда? – Сквозь слёзы в глазах сверкнула крупинка надежды.
– Детка, чтобы скорее повидать тебя, я нарушил приказ Центра. Рискнул сотней с гаком мирных граждан, развязал бойню, каких в истории ещё не было, уничтожил полтора десятка вражеских кораблей.
– Чё, правда? – Хеленка изумлённо расширила глаза. – Па, а тебя ругать не будут?
– Будут, – честно ответил он. – Но мне плевать.
– Папочка! – Слёзы моментально высохли, глаза залило полным, беспредельным счастьем. – Ты самый лучший папа на свете!
И почему перед глазами снова повисла пелена? Только не тёмная, а светлая. Йозеф моргнул, и щека стала мокрой. Прямо сообщающиеся сосуды какие-то. Хеленка перестала плакать, так слёзы всё равно нашли, откуда течь.
– Папа, ты такой клёвый! Я тебя обожаю.
– Тогда пообещай мне кое-что, детка. Больше никогда так не поступай, ладно? У меня нет никого, кроме тебя. Ты – моё единственное сокровище. – Он старался всеми силами донести до неё это, чтобы глупышка поняла. – Ты должна меня пережить. Продолжить мой род, наплодить толпу внуков, и только потом…
Хелена хихикнула.
– Ну всё, дочка. Мне нужно идти. Я поговорю с Викторией Павловной, с доктором, найду для тебя новую школу…
В светлых глазах снова мелькнула паника.
– Нет, папа! Не бросай меня! Не отдавай меня больше в школу, пожалуйста!
– Ну как же, детка? Тебе надо учиться.
– Не-ет! – Она опять заплакала. – Я не могу учиться, как ты не понимаешь? Я ведь глупая.
– А что же делать? – Он растерялся.
– Забери меня отсюда! – взмолилась Хелена. – Забери к себе!
– Куда я тебя заберу-то? – пробормотал он. Что у него впереди? Больница, могила…
– Возьми меня на корабль! Я качки не боюсь. – Бедная Хелена; кажется, она недопонимала, на каком корабле служит её папа. – Я буду хорошо себя вести и во всём тебя слушаться, честное слово! И прыгать за борт не стану. Клянусь, что буду жить долго-долго и внуков тебе нарожаю, сколько хочешь. Только обещай, что заберёшь меня с собой. Па-ап!
Йозеф сглотнул.
– Обещаю.
– Правда? – Хелена радостно попыталась его обнять, но с переломанными руками это вряд ли ей удалось бы, даже не будь растяжек. – Честно-честно? И ты всегда будешь рядом со мной?
– Да, детка. Когда ты поправишься. А сейчас тебе нужен покой и хорошее лечение. Слушайся доктора и не забывай пить витамины, ладно?
– Ладно, – пробормотала Хелена, закрывая глаза. – Я очень тебя люблю, папочка.
Ладошка, в конце концов ставшая тёплой, выпустила его руку. Йозеф некоторое время смотрел на задремавшую Хеленку, словно пытался запомнить. Потом дёрнул плечом – за остаток жизни не забудет, – резко встал и вышел из палаты.
Виктория Павловна нагнала его на лестнице. Шла рядом, приноравливаясь к его неровному, хромающему шагу, наконец, произнесла вслух то, что грызло её изнутри.
– Вы её обманули. Вам не позволят взять девочку на корабль. Да?
– Да. – Ни капли раскаяния в голосе.
– Как вы могли? Вы же отец!
– А что я должен был сказать, Виктория Павловна? – Остановившись, он обернулся к ней. Раскаяния не было и в лице, одна лишь горечь. – Что мне и самому больше не ступить на трап «Ийона Тихого»? Если меня не расстреляют прямо сегодня, я умру от болезни через пару месяцев. – Воспитательница охнула и прижала ладони ко рту. – Пусть она верит. Это поможет ей выздороветь, крепче встать на ноги. А когда она узнает… ну, что поделать – форсмажор. От смерти невозможно застраховаться, что бы там ни воображали себе страховые компании.
У Виктории Павловны задрожали губы.
– А мать у неё есть хотя бы?
Он открыл было рот, чтобы высказаться о Марте не самым приятным для неё образом. Но передумал, мотнул головой. Либо хорошо, либо ничего, вот так. Марта всё равно, что умерла. Та женщина, которую он когда-то любил, которая терпеливо возилась с непутёвой Хеленкой – умерла. Её тело словно занял кто-то другой, чужой и незнакомый.
– Нет.
Он посмотрел на воспитательницу. Хорошая вроде женщина, и переживает за Хеленку.
– Виктория Павловна, позаботьтесь о ней. Я знаю, её отчислили, и юридически вы не обязаны, но… Вот. – Он не глядя выгреб из бумажника почти всё, что там было – купюры, полоски платины, кредитки. – Пожалуйста.
– Ну что вы, не надо денег, – пролепетала Виктория Павловна, слабо отталкивая его руку. – Я её и так не оставлю. Что вы, право… Вам самому пригодится…
– Меёртвому деньги ни к чему.
Он насильно сунул ей в руки своё невеликое богатство – обрезок платины упал меж пальцев на пол, – повернулся и быстро заковылял прочь. Когда Виктория, подбирая на ходу выпадающие купюры, добежала до выхода, его уже нигде не было.
Ларс Максимилиансен рвал и метал, и каждый поступавший рапорт приводил его во всё большее неистовство. «Ийон Тихий» прошел все пояса обороны, ушёл от шести истребителей, от трёх термоядерных ракет, потеряв лишь несколько антенн. «Ийон Тихий» сел на Земле, несмотря на то, что ему отказали в посадке. Ларс был в ярости. Выходит, вся система безопасности Земли никуда не годится!
– Это просто Гржельчик чересчур хорош, – попытался успокоить его адъютант, но лишь всколыхнул новую волну гнева.
Отряд, срочно посланный в Ебург арестовать проклятого Гржельчика, упустил его. Когда они прибыли на место, своенравного капитана там уже не было. Ребята попытались устроить засаду, экипажу это не понравилось, слово за слово, началась драка, и десант «Ийона Тихого» отметелил спецотряд в хвост и в гриву. Ещё и этот позор вдобавок!
Дед гневно прихлебывал кофе, сдобрив его ударной дозой коньяка. Будь он магом, под его взором всё бы давно повспыхивало и сгорело синим пламенем. К счастью для окружающих, сверхъестественными способностями главнокомандующий не обладал. И даже когда дверь кабинета отворилась, и перед ним предстал пресловутый Гржельчик собственной персоной, взгляд Ларса не пригвоздил его к полу и не испепелил на месте, хотя очень хотелось.
– Вы! – взревел Максимилиансен, вскакивая из-за стола и комкая важные бумаги. – Вы что себе позволяете, сукин кот, а?
Гржельчик невозмутимо подошёл, постукивая костылями, и положил на стол тонкую папку.
– Что это за филькина грамота?
– Мой рапорт, – ответил он. – Может, пригодится. В том числе о том, как мой корабль обстреливали земные посты обороны. Вам не нужно, так координатору будет интересно почитать.
– Как вам удалось миновать посты? – рявкнул дед.
– Мастерство не пропьёшь.
Тон Гржельчика был негромким и отрешённым, философским каким-то. И это ещё больше вывело главнокомандующего из себя.
– Гржельчик, вы у меня будете рыдать кровавыми слезами! Вы обвиняетесь в измене родине!
– В чём моя измена? – спросил он так же спокойно. – В том, что я разбил вражеский флот? Или в том, что ни разу не выстрелил в ответ, когда меня пытались сбить свои же?
– Замолчите! – гаркнул старик. – Вы нарушили приказ, вы дезертировали с поля боя, вы…
– Я уже понял, что несимпатичен вам в общем и целом, – кивнул Гржельчик. – Следствие будет, или так расстреляете?
– Да я вас собственными руками придушу, мерзавец!
Йозефу было всё равно. Какая разница, как умирать, по большому счёту? Так, наверное, даже лучше, чем от ломки. Тёмная пелена висела перед глазами всё дольше и отступала всё неохотнее, вызывая головную боль. Несправедливость главнокомандующего слегка напрягала его чувство собственного достоинства, но какое это будет иметь значение, когда он умрёт? Скоро всё кончится.
Кардиналу доложили о появлении капитана Гржельчика в Байк-паркинге. Наконец-то неверующему старику хватило ума отозвать его! Так думал Джеронимо Натта, ибо истинным ходом событий главнокомандующий не счёл нужным с ним поделиться. Даже о том, что Гржельчик входит в здание генштаба, кардинал узнал от своих собственных осведомителей.
Вопли Максимилиансена, услышанные из коридора, заставили его прибавить шагу. В то, что главнокомандующий так отчитывает капитана за недостаток благочестия, как-то не верилось.
Он распахнул дверь и чуть не споткнулся. Осенил себя крестом и сквозь зубы выговорил:
– Стоять! Главнокомандующий, отойдите от него, быстро! На этом человеке печать проклятия.
Вредный дед, как ни странно, послушал. Видно, прозвучало в голосе кардинала что-то такое, с чем невозможно не считаться. Отдёрнул руку, которой едва не схватил Гржельчика за ворот в состоянии аффекта, и попятился на несколько шагов.
Торопливо бормоча молитву, Натта расставлял свечи по углам кабинета, кропил вокруг застывшего Гржельчика святой водой, крестил мелко со всех сторон. Он знал, что это, но с проявлением столь мощной черноты сталкивался впервые. Не прекращая молитвы, он достал мобильник и послал сообщения монахам из своих помощников, вызывая их. Через полминуты кабинет заполнился людьми в чёрных рясах, затянувших хором какое-то песнопение и захлопотавших.
– Это Йозеф Гржельчик? – обратился Джеронимо Натта к Максимилиансену, подбородком указуя на капитана, которого усадили на стул и окуривали каким-то ароматным дымом.
– Да, – хрипловато ответил старик. То ли голос сорвал, крича на подчинённого, то ли дошла серьёзность происходящего.
– Нужно было вызвать его раньше, – констатировал кардинал. – Когда я впервые сказал вам об этом. Мы чуть не опоздали.
– А… а что с ним? – растерянно спросил Ларс.
– Слуги дьявола поймали его душу в ловушку. Тьма поглощает его. Ещё немного – и было бы поздно.
Нестройное пение монахов плыло по кабинету, завораживая.
– Но… но… кто это сделал?
– Мы обязательно выясним. – Каменная маска, заменившая Джеронимо Натта лицо, сделалась ещё жёстче. – Уничтожим приспешников сатаны и само их гнездо таким образом, что тысячи лет никто не решится повторить подобное.
– А он? Вы его вытащите?
– Мы спасём его душу, – твёрдо ответил кардинал. – Это наш долг, и это всё, что я могу обещать. Тьма слишком глубоко погрузила в него свои когти, разрушая плоть. Я удивлен, что его дух до сих пор сопротивляется воздействию тьмы. Очень сильный человек.
Он шагнул к Гржельчику, устало и грузно привалившемуся спиной к спинке стула. Монахи расступились, и кардинал возложил ладони ему на лоб, шепча что-то про себя. Гржельчик вздохнул глубоко – от боли или от облегчения, не понять.
– У таких сильных духом людей – своя беда. Зло не может пробить их броню сразу, соскальзывает с неё, бьёт по уязвимым местам – детям, внукам, прямым потомкам. Сын мой, – он дотронулся до руки Гржельчика, – у тебя есть родные дети или внуки?
– Дочка, – прошептал он едва слышно. – Она недавно пыталась покончить с собой. Значит, это из-за меня…
– Нет, – строго возразил Джеронимо. – Не из-за тебя! Нет твоей вины в том, что ты стойко сопротивлялся дьявольским козням, за это лишь хвала тебе. Те, кто на самом деле виновен, ответят перед Богом и людьми, не сомневайся. И не волнуйся за свою дочь. Её тонкие структуры не совсем идентичны твоим, зло не могло проникнуть в неё глубоко. Я пошлю к ней монахинь. С ней всё будет хорошо, сын мой.
– Спасибо, – выдавил Гржельчик.
Кардинал вновь повернулся к Максимилиансену, полы красной мантии крутнулись вокруг колен.
– Соскальзывая с брони, зло брызжет в стороны, находя души, не защищённые верой, укореняется в них, чтобы ранить извне. Друг оборачивается врагом, жена – злодейкой, любимая собака кусает… Случайный знакомый подставляет ногу, попутчик лезет в драку, начальство… – он окинул главнокомандующего многозначительным взглядом, – начальство придирается и орёт…
Ларс почувствовал себя ужасно. Словно туман, морочащий его, сдёрнуло порывом ветра, и он наконец осознал, что творил. Он действительно придирался к Гржельчику не по делу. Первое время ругал себя, пытался самому себе объяснить рационально, что повода для враждебности к подчинённому нет, а личную неприязнь следует искоренить, коли она мешает служебным отношениям. Потом стал выдумывать для себя оправдания: мол, Гржельчик ни во что его не ставит, хочет подсидеть; злорадствовать начал, изобретать для него неприятные задания, порочить перед координатором. А чем всё едва не кончилось? Смотря на минувшее, он ужасался своим собственным приказам. Можно каяться сколько угодно, ставить свечи, бить поклоны иконам, но того, что сотворено, не вычеркнешь. Это был его приказ – сбить «Ийон Тихий». Даже такой одиозный маньяк, как Шварц, пытался его отговорить, но он никого не слушал. Как теперь оправдаться? Приказ был отдан не в здравом уме, не в трезвом состоянии? Раз так, главнокомандующего пора менять. На кого? На кого, Господи, если человека, наиболее подходящего на это место, он сам едва не угробил?
С ювелирной точностью громада опустилась на бетонированную поверхность. Пыль поднялась и осела. Инструктор откашлялся.
– Теперь поняли? Вот так и нужно сажать корабли.
Заскрежетал люк, и вниз, раскладываясь на секции, полетел трап. Аккуратно, чтобы не задеть горячую обшивку, из крейсера вышел человек в капитанском мундире и стал поспешно спускаться, гремя костылями. Йозеф Гржельчик, понял Молчанов. Он, конечно, не был знаком с ним лично. Но кто же ещё это может быть, как не капитан «Ийона»? Он шагнул к нему.
– Капитан Гржельчик… Очень прошу вас, скажите курсантам пару слов.
Гржельчик озабоченно почесал голову, повернулся к будущим пилотам, стоящим с отвисшими челюстями, и изрёк:
– Есть у кого-нибудь мобильник и машина? Мотоцикл тоже устроит. Только звездолёт, туда его, не предлагать – свой имеется!
Йозеф вложил сим-карту в чужой телефон, пока они шли к машине Молчанова. Тут же вывалилось огромное количество пропущенных звонков. Не меньше половины – от Хеленки. Сердце сжалось.
Он вызвонил Викторию Павловну. Они подобрали её у ворот интерната, и дальше она показывала дорогу. По всему видать, она не раз бывала в этой больнице: знала, куда поворачивать, где лифт, какой этаж нажимать, сколько нужно дать санитаркам, чтобы впустили в неприёмный час.
Хелена была бледненькая-бледненькая, вся в гипсе, на растяжках. Голова в бинтах – побрили, небось, изверги, не понять им, что значат красивые волосы для глупой девчонки. Аппараты какие-то. Надо было Клару с собой взять, хоть объяснила бы, что к чему.
– Дочка… – Он коснулся ледяной ладошки, садясь на табурет рядом, обхватил своими грабками, отогревая. – Хеленочка, я пришёл. – Он осторожно поцеловал белую щёчку, стараясь не задеть бинты.
Она открыла глаза. Большие-пребольшие, светло-серые, как и у него. Она вообще была сильнее на него похожа, не на Марту. Папина дочка.
– Папа, – прошептала она, и из глаз покатились слёзы, огромные и крупные, как жемчужины.
– Хеленочка, ну не плачь.
– Они сказали, ты не придёшь, – всхлипнула Хелена.
– Как я мог не прийти? Ты же моя дочка. – Он гладил холодную ладошку.
– Мама не пришла. Она меня больше не любит.
– Ну что ты, детка! Конечно, любит.
– Меня никто не любит, – прерывающимся голосом сказала Хелена, – потому что я тупая! Мама ненавидит меня за это. Она не захотела со мной разговаривать.
Чтоб ты провалилась, подумал Йозеф. Со своими собаченьками, суками прожорливыми, разговариваешь, а дочь родная – по боку.
Он прижал дочкину ладонь к небритой щеке.
– Хеленочка, я тебя люблю. И мне всё равно, тупая ты или нет.
– Правда? – Сквозь слёзы в глазах сверкнула крупинка надежды.
– Детка, чтобы скорее повидать тебя, я нарушил приказ Центра. Рискнул сотней с гаком мирных граждан, развязал бойню, каких в истории ещё не было, уничтожил полтора десятка вражеских кораблей.
– Чё, правда? – Хеленка изумлённо расширила глаза. – Па, а тебя ругать не будут?
– Будут, – честно ответил он. – Но мне плевать.
– Папочка! – Слёзы моментально высохли, глаза залило полным, беспредельным счастьем. – Ты самый лучший папа на свете!
И почему перед глазами снова повисла пелена? Только не тёмная, а светлая. Йозеф моргнул, и щека стала мокрой. Прямо сообщающиеся сосуды какие-то. Хеленка перестала плакать, так слёзы всё равно нашли, откуда течь.
– Папа, ты такой клёвый! Я тебя обожаю.
– Тогда пообещай мне кое-что, детка. Больше никогда так не поступай, ладно? У меня нет никого, кроме тебя. Ты – моё единственное сокровище. – Он старался всеми силами донести до неё это, чтобы глупышка поняла. – Ты должна меня пережить. Продолжить мой род, наплодить толпу внуков, и только потом…
Хелена хихикнула.
– Ну всё, дочка. Мне нужно идти. Я поговорю с Викторией Павловной, с доктором, найду для тебя новую школу…
В светлых глазах снова мелькнула паника.
– Нет, папа! Не бросай меня! Не отдавай меня больше в школу, пожалуйста!
– Ну как же, детка? Тебе надо учиться.
– Не-ет! – Она опять заплакала. – Я не могу учиться, как ты не понимаешь? Я ведь глупая.
– А что же делать? – Он растерялся.
– Забери меня отсюда! – взмолилась Хелена. – Забери к себе!
– Куда я тебя заберу-то? – пробормотал он. Что у него впереди? Больница, могила…
– Возьми меня на корабль! Я качки не боюсь. – Бедная Хелена; кажется, она недопонимала, на каком корабле служит её папа. – Я буду хорошо себя вести и во всём тебя слушаться, честное слово! И прыгать за борт не стану. Клянусь, что буду жить долго-долго и внуков тебе нарожаю, сколько хочешь. Только обещай, что заберёшь меня с собой. Па-ап!
Йозеф сглотнул.
– Обещаю.
– Правда? – Хелена радостно попыталась его обнять, но с переломанными руками это вряд ли ей удалось бы, даже не будь растяжек. – Честно-честно? И ты всегда будешь рядом со мной?
– Да, детка. Когда ты поправишься. А сейчас тебе нужен покой и хорошее лечение. Слушайся доктора и не забывай пить витамины, ладно?
– Ладно, – пробормотала Хелена, закрывая глаза. – Я очень тебя люблю, папочка.
Ладошка, в конце концов ставшая тёплой, выпустила его руку. Йозеф некоторое время смотрел на задремавшую Хеленку, словно пытался запомнить. Потом дёрнул плечом – за остаток жизни не забудет, – резко встал и вышел из палаты.
Виктория Павловна нагнала его на лестнице. Шла рядом, приноравливаясь к его неровному, хромающему шагу, наконец, произнесла вслух то, что грызло её изнутри.
– Вы её обманули. Вам не позволят взять девочку на корабль. Да?
– Да. – Ни капли раскаяния в голосе.
– Как вы могли? Вы же отец!
– А что я должен был сказать, Виктория Павловна? – Остановившись, он обернулся к ней. Раскаяния не было и в лице, одна лишь горечь. – Что мне и самому больше не ступить на трап «Ийона Тихого»? Если меня не расстреляют прямо сегодня, я умру от болезни через пару месяцев. – Воспитательница охнула и прижала ладони ко рту. – Пусть она верит. Это поможет ей выздороветь, крепче встать на ноги. А когда она узнает… ну, что поделать – форсмажор. От смерти невозможно застраховаться, что бы там ни воображали себе страховые компании.
У Виктории Павловны задрожали губы.
– А мать у неё есть хотя бы?
Он открыл было рот, чтобы высказаться о Марте не самым приятным для неё образом. Но передумал, мотнул головой. Либо хорошо, либо ничего, вот так. Марта всё равно, что умерла. Та женщина, которую он когда-то любил, которая терпеливо возилась с непутёвой Хеленкой – умерла. Её тело словно занял кто-то другой, чужой и незнакомый.
– Нет.
Он посмотрел на воспитательницу. Хорошая вроде женщина, и переживает за Хеленку.
– Виктория Павловна, позаботьтесь о ней. Я знаю, её отчислили, и юридически вы не обязаны, но… Вот. – Он не глядя выгреб из бумажника почти всё, что там было – купюры, полоски платины, кредитки. – Пожалуйста.
– Ну что вы, не надо денег, – пролепетала Виктория Павловна, слабо отталкивая его руку. – Я её и так не оставлю. Что вы, право… Вам самому пригодится…
– Меёртвому деньги ни к чему.
Он насильно сунул ей в руки своё невеликое богатство – обрезок платины упал меж пальцев на пол, – повернулся и быстро заковылял прочь. Когда Виктория, подбирая на ходу выпадающие купюры, добежала до выхода, его уже нигде не было.
Ларс Максимилиансен рвал и метал, и каждый поступавший рапорт приводил его во всё большее неистовство. «Ийон Тихий» прошел все пояса обороны, ушёл от шести истребителей, от трёх термоядерных ракет, потеряв лишь несколько антенн. «Ийон Тихий» сел на Земле, несмотря на то, что ему отказали в посадке. Ларс был в ярости. Выходит, вся система безопасности Земли никуда не годится!
– Это просто Гржельчик чересчур хорош, – попытался успокоить его адъютант, но лишь всколыхнул новую волну гнева.
Отряд, срочно посланный в Ебург арестовать проклятого Гржельчика, упустил его. Когда они прибыли на место, своенравного капитана там уже не было. Ребята попытались устроить засаду, экипажу это не понравилось, слово за слово, началась драка, и десант «Ийона Тихого» отметелил спецотряд в хвост и в гриву. Ещё и этот позор вдобавок!
Дед гневно прихлебывал кофе, сдобрив его ударной дозой коньяка. Будь он магом, под его взором всё бы давно повспыхивало и сгорело синим пламенем. К счастью для окружающих, сверхъестественными способностями главнокомандующий не обладал. И даже когда дверь кабинета отворилась, и перед ним предстал пресловутый Гржельчик собственной персоной, взгляд Ларса не пригвоздил его к полу и не испепелил на месте, хотя очень хотелось.
– Вы! – взревел Максимилиансен, вскакивая из-за стола и комкая важные бумаги. – Вы что себе позволяете, сукин кот, а?
Гржельчик невозмутимо подошёл, постукивая костылями, и положил на стол тонкую папку.
– Что это за филькина грамота?
– Мой рапорт, – ответил он. – Может, пригодится. В том числе о том, как мой корабль обстреливали земные посты обороны. Вам не нужно, так координатору будет интересно почитать.
– Как вам удалось миновать посты? – рявкнул дед.
– Мастерство не пропьёшь.
Тон Гржельчика был негромким и отрешённым, философским каким-то. И это ещё больше вывело главнокомандующего из себя.
– Гржельчик, вы у меня будете рыдать кровавыми слезами! Вы обвиняетесь в измене родине!
– В чём моя измена? – спросил он так же спокойно. – В том, что я разбил вражеский флот? Или в том, что ни разу не выстрелил в ответ, когда меня пытались сбить свои же?
– Замолчите! – гаркнул старик. – Вы нарушили приказ, вы дезертировали с поля боя, вы…
– Я уже понял, что несимпатичен вам в общем и целом, – кивнул Гржельчик. – Следствие будет, или так расстреляете?
– Да я вас собственными руками придушу, мерзавец!
Йозефу было всё равно. Какая разница, как умирать, по большому счёту? Так, наверное, даже лучше, чем от ломки. Тёмная пелена висела перед глазами всё дольше и отступала всё неохотнее, вызывая головную боль. Несправедливость главнокомандующего слегка напрягала его чувство собственного достоинства, но какое это будет иметь значение, когда он умрёт? Скоро всё кончится.
Кардиналу доложили о появлении капитана Гржельчика в Байк-паркинге. Наконец-то неверующему старику хватило ума отозвать его! Так думал Джеронимо Натта, ибо истинным ходом событий главнокомандующий не счёл нужным с ним поделиться. Даже о том, что Гржельчик входит в здание генштаба, кардинал узнал от своих собственных осведомителей.
Вопли Максимилиансена, услышанные из коридора, заставили его прибавить шагу. В то, что главнокомандующий так отчитывает капитана за недостаток благочестия, как-то не верилось.
Он распахнул дверь и чуть не споткнулся. Осенил себя крестом и сквозь зубы выговорил:
– Стоять! Главнокомандующий, отойдите от него, быстро! На этом человеке печать проклятия.
Вредный дед, как ни странно, послушал. Видно, прозвучало в голосе кардинала что-то такое, с чем невозможно не считаться. Отдёрнул руку, которой едва не схватил Гржельчика за ворот в состоянии аффекта, и попятился на несколько шагов.
Торопливо бормоча молитву, Натта расставлял свечи по углам кабинета, кропил вокруг застывшего Гржельчика святой водой, крестил мелко со всех сторон. Он знал, что это, но с проявлением столь мощной черноты сталкивался впервые. Не прекращая молитвы, он достал мобильник и послал сообщения монахам из своих помощников, вызывая их. Через полминуты кабинет заполнился людьми в чёрных рясах, затянувших хором какое-то песнопение и захлопотавших.
– Это Йозеф Гржельчик? – обратился Джеронимо Натта к Максимилиансену, подбородком указуя на капитана, которого усадили на стул и окуривали каким-то ароматным дымом.
– Да, – хрипловато ответил старик. То ли голос сорвал, крича на подчинённого, то ли дошла серьёзность происходящего.
– Нужно было вызвать его раньше, – констатировал кардинал. – Когда я впервые сказал вам об этом. Мы чуть не опоздали.
– А… а что с ним? – растерянно спросил Ларс.
– Слуги дьявола поймали его душу в ловушку. Тьма поглощает его. Ещё немного – и было бы поздно.
Нестройное пение монахов плыло по кабинету, завораживая.
– Но… но… кто это сделал?
– Мы обязательно выясним. – Каменная маска, заменившая Джеронимо Натта лицо, сделалась ещё жёстче. – Уничтожим приспешников сатаны и само их гнездо таким образом, что тысячи лет никто не решится повторить подобное.
– А он? Вы его вытащите?
– Мы спасём его душу, – твёрдо ответил кардинал. – Это наш долг, и это всё, что я могу обещать. Тьма слишком глубоко погрузила в него свои когти, разрушая плоть. Я удивлен, что его дух до сих пор сопротивляется воздействию тьмы. Очень сильный человек.
Он шагнул к Гржельчику, устало и грузно привалившемуся спиной к спинке стула. Монахи расступились, и кардинал возложил ладони ему на лоб, шепча что-то про себя. Гржельчик вздохнул глубоко – от боли или от облегчения, не понять.
– У таких сильных духом людей – своя беда. Зло не может пробить их броню сразу, соскальзывает с неё, бьёт по уязвимым местам – детям, внукам, прямым потомкам. Сын мой, – он дотронулся до руки Гржельчика, – у тебя есть родные дети или внуки?
– Дочка, – прошептал он едва слышно. – Она недавно пыталась покончить с собой. Значит, это из-за меня…
– Нет, – строго возразил Джеронимо. – Не из-за тебя! Нет твоей вины в том, что ты стойко сопротивлялся дьявольским козням, за это лишь хвала тебе. Те, кто на самом деле виновен, ответят перед Богом и людьми, не сомневайся. И не волнуйся за свою дочь. Её тонкие структуры не совсем идентичны твоим, зло не могло проникнуть в неё глубоко. Я пошлю к ней монахинь. С ней всё будет хорошо, сын мой.
– Спасибо, – выдавил Гржельчик.
Кардинал вновь повернулся к Максимилиансену, полы красной мантии крутнулись вокруг колен.
– Соскальзывая с брони, зло брызжет в стороны, находя души, не защищённые верой, укореняется в них, чтобы ранить извне. Друг оборачивается врагом, жена – злодейкой, любимая собака кусает… Случайный знакомый подставляет ногу, попутчик лезет в драку, начальство… – он окинул главнокомандующего многозначительным взглядом, – начальство придирается и орёт…
Ларс почувствовал себя ужасно. Словно туман, морочащий его, сдёрнуло порывом ветра, и он наконец осознал, что творил. Он действительно придирался к Гржельчику не по делу. Первое время ругал себя, пытался самому себе объяснить рационально, что повода для враждебности к подчинённому нет, а личную неприязнь следует искоренить, коли она мешает служебным отношениям. Потом стал выдумывать для себя оправдания: мол, Гржельчик ни во что его не ставит, хочет подсидеть; злорадствовать начал, изобретать для него неприятные задания, порочить перед координатором. А чем всё едва не кончилось? Смотря на минувшее, он ужасался своим собственным приказам. Можно каяться сколько угодно, ставить свечи, бить поклоны иконам, но того, что сотворено, не вычеркнешь. Это был его приказ – сбить «Ийон Тихий». Даже такой одиозный маньяк, как Шварц, пытался его отговорить, но он никого не слушал. Как теперь оправдаться? Приказ был отдан не в здравом уме, не в трезвом состоянии? Раз так, главнокомандующего пора менять. На кого? На кого, Господи, если человека, наиболее подходящего на это место, он сам едва не угробил?
