Обращение по-монгольски возымело должный эффект. Пятерка хорошо вооруженных степняков медленно и насторожено встала из травы, все еще держа наготове обнаженные, кривые сабли и несколько скрученных арканов.
Враждебность в кристаллах степняков если и присутствовала, то не являлась самоцелью пришедших к ручью, людей (скорее простое и даже детское любопытство), что вызывало слабую надежду на диалог.
Тем не менее, драку я решил предвосхитить:
– А вот это вы зря, братцы, сабли и веревки изготовили, – произнёс я, указывая широким концом ятагана на один из арканов в жилистых руках воина, – поверьте, что ни смотря на мою худобу шансов у вас очень немного!
– Приветствую тебя, урусут! – после недолгого молчания произнес молодой монгол, одетый в легкие, синие ткани, видимые под доброкачественной, прочной кольчугой с элементами серебряных и золотых украшений на пластинчатых наплечниках, – что забыл в степях наших? Вы же, русы, что медведи, из леса без нужды не выезжаете.
– Я с посольством к хану вашему еду, – на ходу принялся сочинять я более– менее правдоподобную версию, поспешно надевая штаны, – да вот от своих отстал изрядно!
– И что за посольство? – недоверчиво спросил меня молодой и видимо знатный монгол.
– Самого пресветлого князя Новгородского Александра Ярославовича Невского! Я его верный слуга.
– Князь Искендер… – на свой лад перековеркал имя степняк, задумчиво растягивая слова,– Наран! – спросил он ближайшего своего соратника, – слыхал о таком?
– Нее, – лениво протянул монгол из свиты.
– А ты, Мэргэн? – не унимался юный предводитель небольшого отряда.
– И я нет! – не менее лениво, по степному обычаю, ответил ему второй подчиненный.
– Вот что урусут! Я своего хана чту и велел нам он ни посольства, ни купцов едущих в Каракорум, не трогать. Однако свою принадлежность к названному посольству тебе еще предстоит подтвердить , ибо, как знать, может быть ты являешься обычным проходимцем или разбойником или бежавшим пленником ,коих по степи бродит в избытке. Поэтому поступим вот как, – рассудил юный монгол, – ты поедешь со мной до столицы степей ибо я все равно сопровождаю в том направлении богатый караван, но за это ты мне дополнительно заплатишь серебром али золотом за защиту, после того как я в целости и сохранности доставлю тебя туда. Если не согласишься, то мы немедленно заберем всё, в назидание прочим беспечным слугам, посмевшим отбиться от стремени своего хана! А уж в столице, представители Искендера подскажут – лжешь ты, или говоришь правду!
– По рукам! – легко согласился я на предложение монгола, невольно поражаясь властной манере разговора последнего, которая так не вязалась с его юными годами, – но для начала яви и мне вежливость, ибо не мешало бы представиться, чем закрепить наше знакомство. Меня, например, Гамаюном величать.
– Меня Цыреном, – коротко представился монгол, – Собирайся! Дорога не ждет.
Цырен резко закончил разговор и, махнув своим спутникам, первым убрал обнаженный клинок в ножны.
Взобравшись на коротконогих, длинношерстных коней, без привязи дожидавшихся своих хозяев неподалеку (копыта были обернуты кусками ткани и шкур, что обеспечивало бесшумный ход животных на охоте – именно по этому фактору я понял, что монгольский разъезд наткнулся на меня случайно, выискивая у ручья пернатую дичь) отряд неторопливо дождался меня и окружив полукольцом, направился по неприметной тропе, петляющей между невысоких холмов.
Чтобы мне не казались их действия странными или враждебными, подле меня, стремя к стремени, по правую руку пристроил своего коня Цырен, которому я немедленно, не проронив ни слова, передал полный кошель серебряных монет.
– Конь никчемный! – поцокал языком знатный степняк, принимая плату, – дойдем до лагеря каравана, я тебе монгольского подарю, а этого впрягу в телегу. Там ему самое место.
– Ловко же ты все решаешь за других, братец! А если мне мой конь люб?
– Это моя земля, урусут и я с девства привык повелевать. Я сын очень знатного воина и ты должен быть рад, что встретил столь значимого человека на пути. Без моего решения мои спутники просто вспороли бы тебе брюху, намотав кишки на сабли, совершенно не задумываясь о делах Золотой Орды и следуя только древнему закону Ясы! (свод законов Чингиз-хана, созданный им для своей паствы).
– Да? Ну, тогда спасибо тебе Цырен, – без тени иронии поблагодарил я своего юного покровителя, ибо драться не был заинтересован совершенно, – но что вы делали у ручья?
– Охотились, – ответил Цырен, чем подтвердил мои изначальные догадки, – однако добыча подвернулась не та, на которую я рассчитывал, – нехотя поведал молодой хан, прямо намекая на мою кандидатуру, – почти прибыли, – добавил он вскоре и на остаток пути погрузился в молчание.
Большая и шумная стоянка каравана, расположилась на небольшом пригорке, у истоков найденного мною ручья. Судя по всему, не смотря на разгар дня, уставшая толпа людей спешно готовилась к привалу, явно намереваясь остаться в этом месте на ночлег, чтобы дать отдых себе и животным.
Многие монголы мыли своих коней в небольшом озере, образовавшимся тут из-за тока подземных ручьев, в то время как многие женщины и дети распрягали двуосные и одноосные повозки – арбы, возясь с менее привилегированной скотиной – пыльными волами и верблюдами, а также обустраивали нехитрый быт и раскладывали дорожный скарб.
Особо значимые ханы, коих имелось в богатом караване немало, даже на время короткой стоянки, руками своих многочисленных слуг, ставили богато разукрашенные, походные, круглые юрты, чтобы ни в коем случае не ночевать под открытым небом.
Походные повара тут же озаботились приготовлением насущной пищи для своих господ, разводя огонь не на дровах, привычных русскому человеку, а при помощи высушенного навоза, называемого по степному «кизяк», который загодя был запасен в избытке, в огромных, плетеных корзинах в обозных арбах.
Виднелись и невольники, ведомые для продажи, пристегнутые кожаными ошейниками к длинным палкам. Ободранные, изможденные и босые мужчины и женщины, старики и дети были преимущественно русской крови. Будущие рабы сиротливо жались друг к другу посередине небольшого, старого загона, куда их загнали как скотину, под охрану одинокого, злобного и старого нукера, который стоял, опершись о длинное копье с очень широким лезвием на вершине.
– Жалко своих, урусут? – спросил меня Цырен, верно проследив направление моего замершего взгляда.
– Жалко, – честно признался я в своих чувствах, не став лукавить перед очами властного юнца, который привык тонко чувствовать людей, чуть ли не на уровне ведуна, а поэтому очень ценил честность, – их хоть кормят?
– А скотина разве ждёт, чтобы её накормили? – рассмеялся хан, растолковывая мне очевидные для степняка вещи, – Скотина идёт, да травку жуёт дорогой. При этом молчит и ничего не просит. А коли, какая корова или верблюд сдохнет в пути – значит такая скотина. Ни на что не годная. Баранину будешь? – легко и непринуждённо переключился молодой хан с темы на тему.
Зная обычаи гостеприимства в среде степняков, я не посмел отказаться, ибо предложение еды было равно предложению дружбы для иноземца. Если бы я заартачился и не пошёл бы на встречу, то это бы непременно, немедленно было бы расценено Цыреном как страшное оскорбление.
Спешившись и отдав своего коня слуге, я проследовал за ханом в одну из роскошных юрт, богато устланную коврами изнутри. Убранство было простым и ничем не примечательным, за исключением вышеупомянутых ковров, закрывавших травяную поверхность там, где не хватало деревянных настилов. В центре просторной юрты жарко горел маленький очаг, дым от которого уносился в небольшое отверстие, расположенное на потолке, ровно в центре круглого помещения.
С великим удовольствием, чувствуя себя хозяином, Цырен рухнул на гору подушек, жестом указав мне место подле себя.
– Ну, рассказывай, Гам (на свой лад, юный хан исковеркал сложное для него, русское имя), – коль судьба нас свела, свою историю. Мои спутники – лизоблюды изрядно надоели за время долгой дороги, желанием во всем угодить мне. Ты в этом не заинтересован, ведешь себя честно и естественно, а поэтому интересен. Я пока распоряжусь, чтобы нам принесли ужин, а ты рассказывай. Где твой дом? Чем ты знаменит у себя на родине? Что видел? В каких битвах участвовал?
Отдав необходимые приказы слухам, хан уставился на меня с нетерпением, ожидая сказ.
– Это тоже будет являться оплатой твоего покровительства? – спросил я его, перед тем как начать свою речь, – мои рассказы у костров?
– Если будешь прилежен и интересен – подарю пленника или пленницу, – знал чем подогреть мой небольшой интерес хитрый монгол, – а если повезет, то может, и друзьями станем. Жизнь длинная, авось пригодимся друг другу в делах, творимых на подносе земли! Ну, так что, согласен говорить?
– Хорошо, – улыбнулся я в ответ, радуясь возможности освободить хотя бы одного русского заложника путём обычных историй (с постоянным желанием выкупить всех встречных-поперечных, мне порою приходилось основательно бороться, понимая, что серебро должно пойти на более сильные нужды, от которых зависела не только моя судьба, но и судьба многих людей).
Усевшись поудобнее и скрестив ноги на монгольский лад, я начал своё длинное повествование, продолжавшееся на каждом из последующих привалов:
– Жизнь моя началась в земле Рязанской, двадцать восемь лет тому назад…
Если честно, уже спустя несколько дней, я совершенно забыл об изначальной мотивации вести с Цыреном разговоры и делиться историями из своей жизни, ибо был юный хан не только благодарным слушателем, но и интересным, талантливым рассказчиком, от которого я много подчерпнул о жизни и становлении монгольской империи.
Мне очень пошло на руку то, что знатный монгол банально заскучал в походе, сопровождая на обратном пути богатый караван из самой Московии, куда Цырен был направлен с государственными делами по распоряжению своего деда, грозного и хитрого Гуюк – хана.
Не по годам развитый, семнадцатилетний монгольский вельможа в ответ на мои откровения делился историями о славных походах своего деда, который приходился сыном самому «Потрясателю Вселенной», великому и ужасному Чингиз – хану. Цырен поведал, как хан Гуюк, предводительствуя над десятью тысячами всадников, в составе великих армий, покорял царство Китайское и Хорезмское, в славных битвах давно минувших лет. Рассказывал Цырен и о походах на Русь, причем Рязанское сражение мы могли поведать друг другу с разных сторон укреплений.
Найдя во мне благодарного и понимающего слушателя, Цырен поведал мне и о закулисной борьбе, ведущейся между знатными потомками Чингиза, за обладание столь желанной властью над половиной завоеванного мира.
– Как же они глупы! – сокрушался в такие минуты юный хан, – тянут одеяло на себя и не понимают, к какой это ведёт беде для всего государства!
Он хорошо разбирался во внешней и внутренней политике, а поэтому прекрасно понимал и первопричины поражения русских княжеств:
– Русский воин силён, что медведь и за свои леса и поля стоит крепко, однако тактикой владеет в зачаточном состоянии. Едва посыплется строй, или еще какое-то замешательство возникает не по плану, теряется быстро и не знает, что делать, а потому изрубается поодиночке. Ханы ваши только усугубляют положения, ибо хоть воинство выставляют и крупное, но взаимодействие в котором, нет никакого. Каждый на свой лад воюет, отчего и разбиваются слаженными действиями монголов!
– Ты-то откуда столь много про сражения знаешь, коль в настоящем бою еще не бывал? – беззлобно подтрунивал я над своим новым знакомым, прекрасно зная в каком месте надавить на больную мозоль амбициозного властителя.
– Это пока что! – неизменно злился на дружеские подначивания Цырен, стараясь всеми силами не выказать виду, – на мой век походов еще хватит!
Тем не менее, ни смотря на совместный путь и хорошие взаимоотношения, мы ни на секунду не забывали, что наши народы являются непримиримыми врагами, а поэтому мой беспокойный сон в соседней, «гостевой» юрте, выделенной мне по воле моего покровителя, вход неизменно охраняли сразу три хорошо вооруженных, монгольских воина, каждые десять минут совершая обход вокруг строения. Цырен это аргументировал тем, что такие меры предпринимались якобы для того, чтобы мою жизнь не смели тревожить его множественные злопыхатели, выискивающие, чем еще насолить юному хану. Может быть, это было отчасти и так, но я прекрасно понимал, что эти же монгольские стражники с удовольствием перережут мне глотку, с безмолвного согласия своего властителя, едва я попытаюсь сбежать.
Конечно, я не был простым человеком и легко мог вырезать хоть половину каравана, особенно в ночное время, но… зачем? Если данный способ передвижение и избранное направление пути полностью соответствовали моим потребностям и планам.
Лёгкие угрызения совести по поводу пленённых соотечественников быстро улетучились, после того как я смог договориться с суровой охраной и сразу несколькими поварами Цырена, в предоставлении невольникам хорошей, сытной, овощной похлебки, за приготовлением и раздачей которой я следил лично, чем существенно улучшил положение благодарных соотечественников.
Возможно, отныне, мои дорогие потомки, зная перечень и мощь моих невероятных способностей, посмеют обвинить писателя, сей повести в том, что, дескать, я мог и разметать всю охрану, чем высвободить пленных руссов, но вместо этого предпринимал только полумеры.
Конечно, я мог это сделать, мои дорогие читатели, но задумайтесь – а какого эффекта я бы достиг при этом, вызволив даже сотню соотечественников?
Всего лишь небольшая капля в великой реке караванов, текущих в Каракорум со всех концов света, в каждом из которых во множестве имелись сотни, а то и тысячи пленных.
К тому же абсолютно всех, без исключения ханов, воинов и слуг, присутствующих в нашем караване, чисто физически перебить бы я не смог, ибо не смог бы преследовать цели одновременно в десятках направлений. И неизменно, несколько позже, по монгольским степям пронёсся бы страшный слух, который бы рано или поздно достигнул бы ушей, власть имущих, монгольских ханов, о том, что представитель посольства Александра Ярославовича вероломно напал под покровом ночи на своих покровителей, сделавших, ко всему прочему ему большое добро и оказавших милость.
Представляете, как бы подставил посольство Невского, фактически подставив Великого Князя под топор ордынского палача? И ведь это было бы еще не все, ибо на Русь, практически тут же ринулась бы новая волна Ордынцев, наказывая гордую расу за то, что посмела она хозяйничать в степных просторах даже через единичного представителя своего.
Представили? То-то и оно. Посему спешу заверить тебя, мой сын Владимир, и вас, дорогие потомки, что делал я все, что мог в столь суровый век, в котором сила, если и стоила многого, но явно подчинялась искусному уму и возможности прогнозировать далеко идущие последствия.
Путешествуя в качестве друга Цырена, завязывая с ним всё больше контактов, я смог сделать много больше, в том числе и для личной жизни, о чём вам поведает текст несколько позже, едва я доберусь до нужного временного отрезка повествования.
Враждебность в кристаллах степняков если и присутствовала, то не являлась самоцелью пришедших к ручью, людей (скорее простое и даже детское любопытство), что вызывало слабую надежду на диалог.
Тем не менее, драку я решил предвосхитить:
– А вот это вы зря, братцы, сабли и веревки изготовили, – произнёс я, указывая широким концом ятагана на один из арканов в жилистых руках воина, – поверьте, что ни смотря на мою худобу шансов у вас очень немного!
– Приветствую тебя, урусут! – после недолгого молчания произнес молодой монгол, одетый в легкие, синие ткани, видимые под доброкачественной, прочной кольчугой с элементами серебряных и золотых украшений на пластинчатых наплечниках, – что забыл в степях наших? Вы же, русы, что медведи, из леса без нужды не выезжаете.
– Я с посольством к хану вашему еду, – на ходу принялся сочинять я более– менее правдоподобную версию, поспешно надевая штаны, – да вот от своих отстал изрядно!
– И что за посольство? – недоверчиво спросил меня молодой и видимо знатный монгол.
– Самого пресветлого князя Новгородского Александра Ярославовича Невского! Я его верный слуга.
– Князь Искендер… – на свой лад перековеркал имя степняк, задумчиво растягивая слова,– Наран! – спросил он ближайшего своего соратника, – слыхал о таком?
– Нее, – лениво протянул монгол из свиты.
– А ты, Мэргэн? – не унимался юный предводитель небольшого отряда.
– И я нет! – не менее лениво, по степному обычаю, ответил ему второй подчиненный.
– Вот что урусут! Я своего хана чту и велел нам он ни посольства, ни купцов едущих в Каракорум, не трогать. Однако свою принадлежность к названному посольству тебе еще предстоит подтвердить , ибо, как знать, может быть ты являешься обычным проходимцем или разбойником или бежавшим пленником ,коих по степи бродит в избытке. Поэтому поступим вот как, – рассудил юный монгол, – ты поедешь со мной до столицы степей ибо я все равно сопровождаю в том направлении богатый караван, но за это ты мне дополнительно заплатишь серебром али золотом за защиту, после того как я в целости и сохранности доставлю тебя туда. Если не согласишься, то мы немедленно заберем всё, в назидание прочим беспечным слугам, посмевшим отбиться от стремени своего хана! А уж в столице, представители Искендера подскажут – лжешь ты, или говоришь правду!
– По рукам! – легко согласился я на предложение монгола, невольно поражаясь властной манере разговора последнего, которая так не вязалась с его юными годами, – но для начала яви и мне вежливость, ибо не мешало бы представиться, чем закрепить наше знакомство. Меня, например, Гамаюном величать.
– Меня Цыреном, – коротко представился монгол, – Собирайся! Дорога не ждет.
Цырен резко закончил разговор и, махнув своим спутникам, первым убрал обнаженный клинок в ножны.
Взобравшись на коротконогих, длинношерстных коней, без привязи дожидавшихся своих хозяев неподалеку (копыта были обернуты кусками ткани и шкур, что обеспечивало бесшумный ход животных на охоте – именно по этому фактору я понял, что монгольский разъезд наткнулся на меня случайно, выискивая у ручья пернатую дичь) отряд неторопливо дождался меня и окружив полукольцом, направился по неприметной тропе, петляющей между невысоких холмов.
Чтобы мне не казались их действия странными или враждебными, подле меня, стремя к стремени, по правую руку пристроил своего коня Цырен, которому я немедленно, не проронив ни слова, передал полный кошель серебряных монет.
– Конь никчемный! – поцокал языком знатный степняк, принимая плату, – дойдем до лагеря каравана, я тебе монгольского подарю, а этого впрягу в телегу. Там ему самое место.
– Ловко же ты все решаешь за других, братец! А если мне мой конь люб?
– Это моя земля, урусут и я с девства привык повелевать. Я сын очень знатного воина и ты должен быть рад, что встретил столь значимого человека на пути. Без моего решения мои спутники просто вспороли бы тебе брюху, намотав кишки на сабли, совершенно не задумываясь о делах Золотой Орды и следуя только древнему закону Ясы! (свод законов Чингиз-хана, созданный им для своей паствы).
– Да? Ну, тогда спасибо тебе Цырен, – без тени иронии поблагодарил я своего юного покровителя, ибо драться не был заинтересован совершенно, – но что вы делали у ручья?
– Охотились, – ответил Цырен, чем подтвердил мои изначальные догадки, – однако добыча подвернулась не та, на которую я рассчитывал, – нехотя поведал молодой хан, прямо намекая на мою кандидатуру, – почти прибыли, – добавил он вскоре и на остаток пути погрузился в молчание.
Большая и шумная стоянка каравана, расположилась на небольшом пригорке, у истоков найденного мною ручья. Судя по всему, не смотря на разгар дня, уставшая толпа людей спешно готовилась к привалу, явно намереваясь остаться в этом месте на ночлег, чтобы дать отдых себе и животным.
Многие монголы мыли своих коней в небольшом озере, образовавшимся тут из-за тока подземных ручьев, в то время как многие женщины и дети распрягали двуосные и одноосные повозки – арбы, возясь с менее привилегированной скотиной – пыльными волами и верблюдами, а также обустраивали нехитрый быт и раскладывали дорожный скарб.
Особо значимые ханы, коих имелось в богатом караване немало, даже на время короткой стоянки, руками своих многочисленных слуг, ставили богато разукрашенные, походные, круглые юрты, чтобы ни в коем случае не ночевать под открытым небом.
Походные повара тут же озаботились приготовлением насущной пищи для своих господ, разводя огонь не на дровах, привычных русскому человеку, а при помощи высушенного навоза, называемого по степному «кизяк», который загодя был запасен в избытке, в огромных, плетеных корзинах в обозных арбах.
Виднелись и невольники, ведомые для продажи, пристегнутые кожаными ошейниками к длинным палкам. Ободранные, изможденные и босые мужчины и женщины, старики и дети были преимущественно русской крови. Будущие рабы сиротливо жались друг к другу посередине небольшого, старого загона, куда их загнали как скотину, под охрану одинокого, злобного и старого нукера, который стоял, опершись о длинное копье с очень широким лезвием на вершине.
– Жалко своих, урусут? – спросил меня Цырен, верно проследив направление моего замершего взгляда.
– Жалко, – честно признался я в своих чувствах, не став лукавить перед очами властного юнца, который привык тонко чувствовать людей, чуть ли не на уровне ведуна, а поэтому очень ценил честность, – их хоть кормят?
– А скотина разве ждёт, чтобы её накормили? – рассмеялся хан, растолковывая мне очевидные для степняка вещи, – Скотина идёт, да травку жуёт дорогой. При этом молчит и ничего не просит. А коли, какая корова или верблюд сдохнет в пути – значит такая скотина. Ни на что не годная. Баранину будешь? – легко и непринуждённо переключился молодой хан с темы на тему.
Зная обычаи гостеприимства в среде степняков, я не посмел отказаться, ибо предложение еды было равно предложению дружбы для иноземца. Если бы я заартачился и не пошёл бы на встречу, то это бы непременно, немедленно было бы расценено Цыреном как страшное оскорбление.
Спешившись и отдав своего коня слуге, я проследовал за ханом в одну из роскошных юрт, богато устланную коврами изнутри. Убранство было простым и ничем не примечательным, за исключением вышеупомянутых ковров, закрывавших травяную поверхность там, где не хватало деревянных настилов. В центре просторной юрты жарко горел маленький очаг, дым от которого уносился в небольшое отверстие, расположенное на потолке, ровно в центре круглого помещения.
С великим удовольствием, чувствуя себя хозяином, Цырен рухнул на гору подушек, жестом указав мне место подле себя.
– Ну, рассказывай, Гам (на свой лад, юный хан исковеркал сложное для него, русское имя), – коль судьба нас свела, свою историю. Мои спутники – лизоблюды изрядно надоели за время долгой дороги, желанием во всем угодить мне. Ты в этом не заинтересован, ведешь себя честно и естественно, а поэтому интересен. Я пока распоряжусь, чтобы нам принесли ужин, а ты рассказывай. Где твой дом? Чем ты знаменит у себя на родине? Что видел? В каких битвах участвовал?
Отдав необходимые приказы слухам, хан уставился на меня с нетерпением, ожидая сказ.
– Это тоже будет являться оплатой твоего покровительства? – спросил я его, перед тем как начать свою речь, – мои рассказы у костров?
– Если будешь прилежен и интересен – подарю пленника или пленницу, – знал чем подогреть мой небольшой интерес хитрый монгол, – а если повезет, то может, и друзьями станем. Жизнь длинная, авось пригодимся друг другу в делах, творимых на подносе земли! Ну, так что, согласен говорить?
– Хорошо, – улыбнулся я в ответ, радуясь возможности освободить хотя бы одного русского заложника путём обычных историй (с постоянным желанием выкупить всех встречных-поперечных, мне порою приходилось основательно бороться, понимая, что серебро должно пойти на более сильные нужды, от которых зависела не только моя судьба, но и судьба многих людей).
Усевшись поудобнее и скрестив ноги на монгольский лад, я начал своё длинное повествование, продолжавшееся на каждом из последующих привалов:
– Жизнь моя началась в земле Рязанской, двадцать восемь лет тому назад…
Если честно, уже спустя несколько дней, я совершенно забыл об изначальной мотивации вести с Цыреном разговоры и делиться историями из своей жизни, ибо был юный хан не только благодарным слушателем, но и интересным, талантливым рассказчиком, от которого я много подчерпнул о жизни и становлении монгольской империи.
Мне очень пошло на руку то, что знатный монгол банально заскучал в походе, сопровождая на обратном пути богатый караван из самой Московии, куда Цырен был направлен с государственными делами по распоряжению своего деда, грозного и хитрого Гуюк – хана.
Не по годам развитый, семнадцатилетний монгольский вельможа в ответ на мои откровения делился историями о славных походах своего деда, который приходился сыном самому «Потрясателю Вселенной», великому и ужасному Чингиз – хану. Цырен поведал, как хан Гуюк, предводительствуя над десятью тысячами всадников, в составе великих армий, покорял царство Китайское и Хорезмское, в славных битвах давно минувших лет. Рассказывал Цырен и о походах на Русь, причем Рязанское сражение мы могли поведать друг другу с разных сторон укреплений.
Найдя во мне благодарного и понимающего слушателя, Цырен поведал мне и о закулисной борьбе, ведущейся между знатными потомками Чингиза, за обладание столь желанной властью над половиной завоеванного мира.
– Как же они глупы! – сокрушался в такие минуты юный хан, – тянут одеяло на себя и не понимают, к какой это ведёт беде для всего государства!
Он хорошо разбирался во внешней и внутренней политике, а поэтому прекрасно понимал и первопричины поражения русских княжеств:
– Русский воин силён, что медведь и за свои леса и поля стоит крепко, однако тактикой владеет в зачаточном состоянии. Едва посыплется строй, или еще какое-то замешательство возникает не по плану, теряется быстро и не знает, что делать, а потому изрубается поодиночке. Ханы ваши только усугубляют положения, ибо хоть воинство выставляют и крупное, но взаимодействие в котором, нет никакого. Каждый на свой лад воюет, отчего и разбиваются слаженными действиями монголов!
– Ты-то откуда столь много про сражения знаешь, коль в настоящем бою еще не бывал? – беззлобно подтрунивал я над своим новым знакомым, прекрасно зная в каком месте надавить на больную мозоль амбициозного властителя.
– Это пока что! – неизменно злился на дружеские подначивания Цырен, стараясь всеми силами не выказать виду, – на мой век походов еще хватит!
Тем не менее, ни смотря на совместный путь и хорошие взаимоотношения, мы ни на секунду не забывали, что наши народы являются непримиримыми врагами, а поэтому мой беспокойный сон в соседней, «гостевой» юрте, выделенной мне по воле моего покровителя, вход неизменно охраняли сразу три хорошо вооруженных, монгольских воина, каждые десять минут совершая обход вокруг строения. Цырен это аргументировал тем, что такие меры предпринимались якобы для того, чтобы мою жизнь не смели тревожить его множественные злопыхатели, выискивающие, чем еще насолить юному хану. Может быть, это было отчасти и так, но я прекрасно понимал, что эти же монгольские стражники с удовольствием перережут мне глотку, с безмолвного согласия своего властителя, едва я попытаюсь сбежать.
Конечно, я не был простым человеком и легко мог вырезать хоть половину каравана, особенно в ночное время, но… зачем? Если данный способ передвижение и избранное направление пути полностью соответствовали моим потребностям и планам.
Лёгкие угрызения совести по поводу пленённых соотечественников быстро улетучились, после того как я смог договориться с суровой охраной и сразу несколькими поварами Цырена, в предоставлении невольникам хорошей, сытной, овощной похлебки, за приготовлением и раздачей которой я следил лично, чем существенно улучшил положение благодарных соотечественников.
Возможно, отныне, мои дорогие потомки, зная перечень и мощь моих невероятных способностей, посмеют обвинить писателя, сей повести в том, что, дескать, я мог и разметать всю охрану, чем высвободить пленных руссов, но вместо этого предпринимал только полумеры.
Конечно, я мог это сделать, мои дорогие читатели, но задумайтесь – а какого эффекта я бы достиг при этом, вызволив даже сотню соотечественников?
Всего лишь небольшая капля в великой реке караванов, текущих в Каракорум со всех концов света, в каждом из которых во множестве имелись сотни, а то и тысячи пленных.
К тому же абсолютно всех, без исключения ханов, воинов и слуг, присутствующих в нашем караване, чисто физически перебить бы я не смог, ибо не смог бы преследовать цели одновременно в десятках направлений. И неизменно, несколько позже, по монгольским степям пронёсся бы страшный слух, который бы рано или поздно достигнул бы ушей, власть имущих, монгольских ханов, о том, что представитель посольства Александра Ярославовича вероломно напал под покровом ночи на своих покровителей, сделавших, ко всему прочему ему большое добро и оказавших милость.
Представляете, как бы подставил посольство Невского, фактически подставив Великого Князя под топор ордынского палача? И ведь это было бы еще не все, ибо на Русь, практически тут же ринулась бы новая волна Ордынцев, наказывая гордую расу за то, что посмела она хозяйничать в степных просторах даже через единичного представителя своего.
Представили? То-то и оно. Посему спешу заверить тебя, мой сын Владимир, и вас, дорогие потомки, что делал я все, что мог в столь суровый век, в котором сила, если и стоила многого, но явно подчинялась искусному уму и возможности прогнозировать далеко идущие последствия.
Путешествуя в качестве друга Цырена, завязывая с ним всё больше контактов, я смог сделать много больше, в том числе и для личной жизни, о чём вам поведает текст несколько позже, едва я доберусь до нужного временного отрезка повествования.
