Но быть у неё в постели я мог не вечно. Возвращение было для меня равносильно ссылке. Я медленными шагами пятился спиной вперёд, наблюдая за светом из её окна второго этажа. Не желая отпускать мысль о том, что вмиг она явится там, мои шаги делались все короче и реже. Нежный, певчий голос появился у окна, однако лишь тёмные волосы порхали на ветру с улицы. Снаружи мне не казалось просторно, ведь все наслаждение было в ее присутствии. Наконец, загадочная девушка сложила локти на холодный подоконник, показав лицо. Она словно знала, что я все ещё стою здесь, но не подавала вида. Изнутри рвалась песня её, что раздавалась по всему дому в моём присутствии. Тишина тянула ранимое сердце вниз. Неуловимая Василиса так и не спустила на меня взгляда.
Я люблю, – полным голосом сказал я. Несмотря на всю мою строгость, громкость голоса, я оказался слишком далеко от нее, чтобы донесся мой голос до ушей её.
Все продолжало идти своим чередом до того момента, как я не узрел мою Кудрявую в безрассудном, отчаянном и горячем состоянии. Василиса оберегала меня снова, пока мама кричала на уставшего Якова. Я так и не рассказал ей об истинной работе отца. Это значит рассказать о том, что её отец убивает тех, кого любит. Она закрывала своими, вечно прохладными, ладонями мои уши, пока я пытался сдерживать неминуемые слезы. Астериа жаждала услышать от мужа простые слова о любви. Она утверждает, что лишь это ей в жизни не хватает. Догадаться было не сложно, почему Яков молчит до последнего. Ближе к ночи все прекратилось. Влиятельный женский голос продолжал бормотать, что-то себе под нос, пока кастрюли грохотали на кухне в руках нервного мужа.
Эта ночь должна была быть для нас с любимой самой незабываемой, ведь сегодня я делил ночлег вместе с Василисой. В сырую полночь меня осушило. Под прохладой открытого окна я был простужен несильно, лишь глотать приходилось болезненно. Она уснула в нечеловеческой позе. Подумал я: "Пусть. Лишь бы спала..." Со всей своей сонной вежливостью я вышел в одиночестве из комнаты Василисы, впуская в дом ночной прохладный ветер, что ложился на стены изморозью. Тяжелейший тон послышался мне из той же самой кухни, где ранее неуклюже гремела посуда. Аркаша сидел на разноцветном ковре в такой позе, что в мире его фантазий, к нему обращаются «Аркадий». Яков оберегал своими строгими и громкими словами сына, продолжая читать рацеи. Тот раз за разом мычал утвердительно, словно понимал повзрослому, оглядывая все свои игрушки. Я был одной ногой на ступеньки, но внимания я их не привлёк. Я знал, что такое поведение совершенно неправильно, но словно мимолетное беспокойство за Аркашу унять у меня не получалось. Я вновь внутри ощущал всю неловкость ситуации, когда посреди ночи я предстану перед ними. Но и это было так лишне. А что бы я сделал, появившись перед ними? Неужели родной отец стал бы делать что-то подобное. Делать то, что у меня никак не выйдет из головы. То ведение. Как отягощённый Яков вонзает кол в костлявую грудь живого человека, сам страдая.
Я почувствовал режущее волнение в животе. Меня обдало предчувствие непоправимого.
Сложность ситуации, в которой оказался я вдруг, а точнее решения, что мне предстоит принять, останавливала меня, пугала. Я не мог двинуться с места и уже было хотел вернуться в кровать, озлобленный нетерпеливой жаждой. Колени подражали осиновому листу, а глаза высыхали от того, что я уставился куда-то вдаль. Силы пропадали из оголенных, охолодевших плеч, синяки на них были цветом заката, отраженного от ночного моря. Я чувствовал, что моя помощь сейчас необходима, как необходима тёплая рука матери ребёнку. Хладнокровная ладонь отца Василисы мягко сложилась на волосы Аркаши. Мальчику семь с небольшим лет, а ему уже доводилось спать и жить в одном доме со лживым убийцей. Свечи указали мне на блеск руки Якова, а затем и на золотистость его щёк, с которых текли капли, устремляясь на лоб мальчика, заставляя его задавать вопросы испуганным голосом. Яков, казалось, был до нитки мокрым, а из этой огромной комнаты, которой можно назвать залом, доносился запах бензина, что и ударило мне в носу. Через мгновение Аркадий был в крепких объятиях своего отца, любящего отца, сошедшего с ума, раненого любовью. Яков очень сильный человек, говорящий правду всем, кто этого заслуживает по его мнению.
Почему ты весь мокрый, пап? Где мама? – оторопевшим голосом спрашивал Аркаша.
Мама давно уснула, за неё не беспокойся, ей не было так больно как будет тебе... – спокойно сказал обезумевший отец.
Почему ты так говоришь?
Глаза мальчика поднялись в надежде услышать ответ. Но Яков лишь потянул руку к верхней полке, медленно, не отвлекаясь от глаз сына.
Я люблю тебя, горшочек мой, – произнес так ласково Яков и, стиснув зубы, выдрал деревянную полку.
Моё деревянное сердце замерло. Горящая свеча терпела крах, порождая в последние секунды жизни смерть. Отец и сын воспылали синим огнём, мгновенно умирало все вокруг доверие и боль, оставалось лишь отчаяние и смирение. Два слившихся, любящих пали на разноцветный ковёр, дом наполнялся голосом ребёнка. И я побежал, бежал, что есть мочи. Мои глаза сверкали в надежде, что моя хрустальная Василиса жива. К счастью, она не узнала о случившемся.
С того дня цепь обвилась вокруг моего сердца. Страх того, что случится это снова, заставлял меня оберегать Василису сильнее прежнего. Хрустальное сердце – боязнь причинения боли партнёру, в результате собственных действий. Моя девица, словно превратилась в хрустальную статую, на которую даже дышать было страшно. Такое существует и в нашей с вами жизни. Боль и травмы прошлых отношений могут перерасти в «Хрустальное сердце». Долгие дни, а может и месяцы мучений определённо поглотят вас, если же ваш партнер и вы сами не признаете эту проблему. Скорее, моё нежелание того, чтобы рассказали подобное мне, заставляло молчать. Я готов был пожертвовать многим, но сохранить целостность её хрустального сердца, чьи слезы, словно шапку выворачивали меня. Хрустальное сердце – это огромное исключение, с решением которого я помочь не могу. Ведь сам почти вчера страдал от осевших камней этого расстройства.
Надеюсь, эта глава наведет вас на мысли и решения, что помогут сформировать начальную точку, так сказать точку отправления вашего отношения к теме любви. Но помните, я не способен внушить или научить вас конкретным действиям и решениям в тех или иных ситуациях. Как обычно, читай, сопоставляй с жизнью, делай выводы сам!
Звезда третья
Родители. Нам пока рано
Родители. А что родители. Я несколько месяцев трясусь над этой главой и несколько лет я трясусь над пониманием их. Только потому, что я еще подросток, этой главы не может существовать.
Видимо, мне пока рано…
Созвездие
После того, как наши пути с моим дорогим спутником разошлись, я встретился с моей гордостью. Василиса. О, моя прекрасная Василиса! Почему же судьбой мы были отвергнуты? Сколько раз сердце моё было искалечено твоими ранами, сколько я держался, дабы колени не согнулись под тебя. И какова была награда божья за мои терпения. Я порой сам виню себя за слова сказанные. За те слова о том, что жизнь мне не мила без трудностей. Но не мила же мне жизнь без тебя, а ты не трудность моя – душа ты моя. Однако моя Василиса заслужила большего. Бедная дева терпела изрядно больше моего, её женская душа не принимала опущенных рук.
Однажды, в доме, в котором вы проводили летний период я, как обычно, был вовлечен в просмотр фильма, который сейчас можно считать старым, а Василиса прогуливалась во дворе.
Иногда что-то заставляло вынырнуть из сюжета нового боевика, мысль невольно опускала мои глаза в пол, словно кладя чью-то тяжёлую руку мне на грудь, или на что-то внутри. Я отчаянно вздыхал, всеми силами пытаясь справиться с этим бременем. Тот же час я начинал искать глазами моё спасение – Василису. Моя в душе любовь остановилась у клумбы, расположенной у стены дома, прямо под окном. Недавно она просила у меня розы, что-то в ней играло красками заботы, она обещала мне, что будет трепетна к ним так же, как и к детям. Василиса еще ниразу меня не обманывала. Столько же и крепко мое обещание. Она стояла так, что я мог, как раньше, увидеть её прядь, уложенную за ухо. Это чувство – желание любви, желание внимания от любимого. Оно ни сравнимо ни с чем. Я не в силах сравнить то, как ее бархатные пальцы прикасаются к моей щетинистой коже. Невозможно сравнить, как её стройная талия помещается в моей ладони, как я позволяю прижимать себя к стене, повинуясь; как она сердиться, мило морща нос на то, что мои глаза падают ниже глаз её, на вырез платья. Я проводил время перед обедом в большой гостиной, где специально для гостей, по типу наших друзей, что часто парой заглядывают на обсуждение недавних новостей, расставлены перламутровые фужеры, а будуар развешен дорогими картинами. Так было принято, ведь мы не можем не соблюдать социальные традиции, в таком случае у нас не было бы и друга. К сожалению, так оно и является правдой. Меня выводит из себя, что мы вынуждены, словно рабы, тратить наши сбережения на приобретение дорогих "восторгов", как я их называю, чтобы обладать статусом достатка.
Остался час до обеда, мой живот не хотел переставать кричать о помощи. Мы с Василисой находили это забавным, каждый раз, когда наши животы переговаривались друг с другом. Я качался на креслах, вспоминая любимые строчки из той самой песни, что не вылетела из головы. И на самой яркой из этих строк я остановил свой взгляд на дорогой Василисе. Сквозь это стекло, мои чувства проносились, точно ток по проводам. Я танцевал в своей голове вальс миллионов моих сердечных толчков. Словно по волшебству я облетал препятствия, среди них были и любимые "восторги" Василисы, дорогие подарки ее бабушки. Однако я витал в голове, но порхал в гостиной, облетая их, создавая бессильный лишь ветер.
Никто не достоин ограничивать человека делать чудо, такая честь убивает все живое в них обоих, поэтому, делая чудо, делайте его как последний раз, ведь мертвый внутри, убивающий чудо, держит нож у вашей спины. Всегда держит и его жизнь правдива и истинна, оправдана тем, во что он верит, он также делает чудо и делает его как последний раз, может быть для него, а может быть и для вас. В таком случае, и вы можете своим чудом уничтожить чье-то. Силы иссякли, а я, словно сумасшедший, прислонил свою ладонь к неровной поверхности окна, предварительно отодвинув штору. Незамедлительно мой взгляд опустился на бедную щеку девушки, облаченной в загадку. Её тонкие руки, голубое платье с пышными плечами только подчеркивало милую худощавость Василисы. Мои глаза улыбались, при виде этой невообразимой красоты. В своем сознании я обнимал её за талию, становясь сзади. В своих фантазиях я прижимал щеку к прохладной шее, от чего ее дыхание учащалось, давая знак о, все ещё не растаявшей, страсти. Однако для меня грёзы не вечны, как утихающая эйфория. Солнце вышло из большого облака, и проронила острый, как лезвие, луч. Его свет отразился от хрустальных глаз её и ослепил меня. Тогда я, наконец, увидел, что глаза Василисы были налиты слезами и кровью. Нахлынувшее море переполняло ее, проливаясь на щеки. Я вздрогнул, словно ужаленный, ринувшись к выходу, находящемуся в метрах пяти от меня. Окно, расположенное вблизи двери, раскрыло картину происходящего снаружи на всего лишь мгновение, однако я также мгновенно наполнился острым недопониманием. Растрепанная Василиса, женщина, решившая никогда не оставлять меня в одиночестве, женщина, что влюбленным взглядом своим, точно враг, поражает меня прямо в центр моей любви к ней. Женщина, что способна быть любимой и любящей. Эта женщина стремглав побежала в ту же сторону, что и я. Длинное платье, закрывающее колени и все, что было чуть ниже их, развивалось за ней, словно плащ. К моему удивлению, Василиса оказалась у выхода раньше меня. Это вызывало ещё больший страх из-за необъяснимости действий тех. Я услышал характерный щелчок, означающий, что дверь заперта.
– Но почему? – пронеслось у меня в голове.
Я гневно ударил в хрупкую дверь, не имеющую никаких стекольных просветов. А в окне я увидел, что моя дорогая Василиса упала на колени, сделав шагов десять назад. Её густые, рыжие волосы тянулись к земле, словно ветви ивы, плачущие десятый год. Руки точно обмякли и лишь изредка протирали глаза. Я был охвачен чем-то невообразимо стойким. Таким чувством обладают те, кто идёт на верную смерть, дабы принести жизнь, дабы спасти. И, чтобы спасти Василису от того, от чего я и сам не знаю, чтобы стать её близким существенно, то я должен забыть про границы. Ведь человека не остановила дверь, когда он летел в космос, то почему я должен быть бессильным перед моим космосом. Через мгновение белая хрупкая дверь разлетелась от удара ногой. Сквозь зазубрины и осколки, продолжающие наполнять воздух, я вышел, точно из пламени. Но открыв глаза, я не увидел ничего, кроме таких же белоснежных штор, стеллажа с книгами, "восторгов", а за окном все также стояла угрюмая Василиса. Это всего лишь был сон. Неужели я был во власти такого правдоподобного сна, что не догадался. Мне казалось, что я осознавал жизнь, однако сейчас это плавает в моей голове, словно в тумане. Я страшился того, что видел. Мой страх того, что произошедшее со мной в моих фантазиях, в моем внезапном сне окажется явью или тем, что поджидает меня в потемках. Несмотря на это, я обронил свой взор сквозь узорчатый занавес, скрывающий полную картину. К моему сожалению, я увидел то, чего боялся сам младенец при виде умирающий матери. Слеза так неспешно скатывалась по щеке моей милой Василисы. Кто-то мог бы сказать, что слеза не только предзнаменование беды, но и счастья. Однако для влюблённого, окружённого лишь радостью и спокойствием жизни с любимым, проведением времени с ним нет причин терять слезу по горю, а счастья слезы не стекают без улыбки.
И не желая терять ни минуты, ни секунды её жизни, я вздрогнул и помчался к выходу, охваченный страхом. Адреналин держал меня в узде, и не давал страху меня остановить. К счастью, дверь на этот раз не была заперта. В момент моего прибытия, я заметил в глазах Василисы холод и ужас, после брошенного на меня отчаянного взгляда, она рухнула в мои крепкие руки. Опасения подтвердились. Глаза любимой изображали тысячелетнюю усталость, а губы и цвет лица седели с каждой минутой. Её руки упрямо сложились на горле, будто она сама пытается себя задушить. Немедленно я уложил Василису в постель, оказав то, что в панике еще могло прийти мне в горячую голову. Со временем ее цвет лица стал розоветь. Так она нравилась мне больше. Я не хотел бы потерять свою возлюбленную и увидеть её однажды в руках бедного до смерти вампира, так жадно целующего её сладкую шею. Но спустя некоторое время состояние возвращалась, как и возвращала меня в смертельную панику. Словно оставленный в пустоши маленький львенок, окружённый жадными гиенами, я бросался из комнаты в комнату, неся все, что могло продлить жизнь моей милой Василисы. Жизнь в ней была, и об этом беспокоиться не было нужды, однако умирало то, без чего не станет меня. Я наклонился к измученной девушке, словно ожидая открытия ее глаз.
Я люблю, – полным голосом сказал я. Несмотря на всю мою строгость, громкость голоса, я оказался слишком далеко от нее, чтобы донесся мой голос до ушей её.
Все продолжало идти своим чередом до того момента, как я не узрел мою Кудрявую в безрассудном, отчаянном и горячем состоянии. Василиса оберегала меня снова, пока мама кричала на уставшего Якова. Я так и не рассказал ей об истинной работе отца. Это значит рассказать о том, что её отец убивает тех, кого любит. Она закрывала своими, вечно прохладными, ладонями мои уши, пока я пытался сдерживать неминуемые слезы. Астериа жаждала услышать от мужа простые слова о любви. Она утверждает, что лишь это ей в жизни не хватает. Догадаться было не сложно, почему Яков молчит до последнего. Ближе к ночи все прекратилось. Влиятельный женский голос продолжал бормотать, что-то себе под нос, пока кастрюли грохотали на кухне в руках нервного мужа.
Эта ночь должна была быть для нас с любимой самой незабываемой, ведь сегодня я делил ночлег вместе с Василисой. В сырую полночь меня осушило. Под прохладой открытого окна я был простужен несильно, лишь глотать приходилось болезненно. Она уснула в нечеловеческой позе. Подумал я: "Пусть. Лишь бы спала..." Со всей своей сонной вежливостью я вышел в одиночестве из комнаты Василисы, впуская в дом ночной прохладный ветер, что ложился на стены изморозью. Тяжелейший тон послышался мне из той же самой кухни, где ранее неуклюже гремела посуда. Аркаша сидел на разноцветном ковре в такой позе, что в мире его фантазий, к нему обращаются «Аркадий». Яков оберегал своими строгими и громкими словами сына, продолжая читать рацеи. Тот раз за разом мычал утвердительно, словно понимал повзрослому, оглядывая все свои игрушки. Я был одной ногой на ступеньки, но внимания я их не привлёк. Я знал, что такое поведение совершенно неправильно, но словно мимолетное беспокойство за Аркашу унять у меня не получалось. Я вновь внутри ощущал всю неловкость ситуации, когда посреди ночи я предстану перед ними. Но и это было так лишне. А что бы я сделал, появившись перед ними? Неужели родной отец стал бы делать что-то подобное. Делать то, что у меня никак не выйдет из головы. То ведение. Как отягощённый Яков вонзает кол в костлявую грудь живого человека, сам страдая.
Я почувствовал режущее волнение в животе. Меня обдало предчувствие непоправимого.
Сложность ситуации, в которой оказался я вдруг, а точнее решения, что мне предстоит принять, останавливала меня, пугала. Я не мог двинуться с места и уже было хотел вернуться в кровать, озлобленный нетерпеливой жаждой. Колени подражали осиновому листу, а глаза высыхали от того, что я уставился куда-то вдаль. Силы пропадали из оголенных, охолодевших плеч, синяки на них были цветом заката, отраженного от ночного моря. Я чувствовал, что моя помощь сейчас необходима, как необходима тёплая рука матери ребёнку. Хладнокровная ладонь отца Василисы мягко сложилась на волосы Аркаши. Мальчику семь с небольшим лет, а ему уже доводилось спать и жить в одном доме со лживым убийцей. Свечи указали мне на блеск руки Якова, а затем и на золотистость его щёк, с которых текли капли, устремляясь на лоб мальчика, заставляя его задавать вопросы испуганным голосом. Яков, казалось, был до нитки мокрым, а из этой огромной комнаты, которой можно назвать залом, доносился запах бензина, что и ударило мне в носу. Через мгновение Аркадий был в крепких объятиях своего отца, любящего отца, сошедшего с ума, раненого любовью. Яков очень сильный человек, говорящий правду всем, кто этого заслуживает по его мнению.
Почему ты весь мокрый, пап? Где мама? – оторопевшим голосом спрашивал Аркаша.
Мама давно уснула, за неё не беспокойся, ей не было так больно как будет тебе... – спокойно сказал обезумевший отец.
Почему ты так говоришь?
Глаза мальчика поднялись в надежде услышать ответ. Но Яков лишь потянул руку к верхней полке, медленно, не отвлекаясь от глаз сына.
Я люблю тебя, горшочек мой, – произнес так ласково Яков и, стиснув зубы, выдрал деревянную полку.
Моё деревянное сердце замерло. Горящая свеча терпела крах, порождая в последние секунды жизни смерть. Отец и сын воспылали синим огнём, мгновенно умирало все вокруг доверие и боль, оставалось лишь отчаяние и смирение. Два слившихся, любящих пали на разноцветный ковёр, дом наполнялся голосом ребёнка. И я побежал, бежал, что есть мочи. Мои глаза сверкали в надежде, что моя хрустальная Василиса жива. К счастью, она не узнала о случившемся.
С того дня цепь обвилась вокруг моего сердца. Страх того, что случится это снова, заставлял меня оберегать Василису сильнее прежнего. Хрустальное сердце – боязнь причинения боли партнёру, в результате собственных действий. Моя девица, словно превратилась в хрустальную статую, на которую даже дышать было страшно. Такое существует и в нашей с вами жизни. Боль и травмы прошлых отношений могут перерасти в «Хрустальное сердце». Долгие дни, а может и месяцы мучений определённо поглотят вас, если же ваш партнер и вы сами не признаете эту проблему. Скорее, моё нежелание того, чтобы рассказали подобное мне, заставляло молчать. Я готов был пожертвовать многим, но сохранить целостность её хрустального сердца, чьи слезы, словно шапку выворачивали меня. Хрустальное сердце – это огромное исключение, с решением которого я помочь не могу. Ведь сам почти вчера страдал от осевших камней этого расстройства.
Надеюсь, эта глава наведет вас на мысли и решения, что помогут сформировать начальную точку, так сказать точку отправления вашего отношения к теме любви. Но помните, я не способен внушить или научить вас конкретным действиям и решениям в тех или иных ситуациях. Как обычно, читай, сопоставляй с жизнью, делай выводы сам!
Звезда третья
Родители. Нам пока рано
Родители. А что родители. Я несколько месяцев трясусь над этой главой и несколько лет я трясусь над пониманием их. Только потому, что я еще подросток, этой главы не может существовать.
Видимо, мне пока рано…
Созвездие
После того, как наши пути с моим дорогим спутником разошлись, я встретился с моей гордостью. Василиса. О, моя прекрасная Василиса! Почему же судьбой мы были отвергнуты? Сколько раз сердце моё было искалечено твоими ранами, сколько я держался, дабы колени не согнулись под тебя. И какова была награда божья за мои терпения. Я порой сам виню себя за слова сказанные. За те слова о том, что жизнь мне не мила без трудностей. Но не мила же мне жизнь без тебя, а ты не трудность моя – душа ты моя. Однако моя Василиса заслужила большего. Бедная дева терпела изрядно больше моего, её женская душа не принимала опущенных рук.
Однажды, в доме, в котором вы проводили летний период я, как обычно, был вовлечен в просмотр фильма, который сейчас можно считать старым, а Василиса прогуливалась во дворе.
Иногда что-то заставляло вынырнуть из сюжета нового боевика, мысль невольно опускала мои глаза в пол, словно кладя чью-то тяжёлую руку мне на грудь, или на что-то внутри. Я отчаянно вздыхал, всеми силами пытаясь справиться с этим бременем. Тот же час я начинал искать глазами моё спасение – Василису. Моя в душе любовь остановилась у клумбы, расположенной у стены дома, прямо под окном. Недавно она просила у меня розы, что-то в ней играло красками заботы, она обещала мне, что будет трепетна к ним так же, как и к детям. Василиса еще ниразу меня не обманывала. Столько же и крепко мое обещание. Она стояла так, что я мог, как раньше, увидеть её прядь, уложенную за ухо. Это чувство – желание любви, желание внимания от любимого. Оно ни сравнимо ни с чем. Я не в силах сравнить то, как ее бархатные пальцы прикасаются к моей щетинистой коже. Невозможно сравнить, как её стройная талия помещается в моей ладони, как я позволяю прижимать себя к стене, повинуясь; как она сердиться, мило морща нос на то, что мои глаза падают ниже глаз её, на вырез платья. Я проводил время перед обедом в большой гостиной, где специально для гостей, по типу наших друзей, что часто парой заглядывают на обсуждение недавних новостей, расставлены перламутровые фужеры, а будуар развешен дорогими картинами. Так было принято, ведь мы не можем не соблюдать социальные традиции, в таком случае у нас не было бы и друга. К сожалению, так оно и является правдой. Меня выводит из себя, что мы вынуждены, словно рабы, тратить наши сбережения на приобретение дорогих "восторгов", как я их называю, чтобы обладать статусом достатка.
Остался час до обеда, мой живот не хотел переставать кричать о помощи. Мы с Василисой находили это забавным, каждый раз, когда наши животы переговаривались друг с другом. Я качался на креслах, вспоминая любимые строчки из той самой песни, что не вылетела из головы. И на самой яркой из этих строк я остановил свой взгляд на дорогой Василисе. Сквозь это стекло, мои чувства проносились, точно ток по проводам. Я танцевал в своей голове вальс миллионов моих сердечных толчков. Словно по волшебству я облетал препятствия, среди них были и любимые "восторги" Василисы, дорогие подарки ее бабушки. Однако я витал в голове, но порхал в гостиной, облетая их, создавая бессильный лишь ветер.
Никто не достоин ограничивать человека делать чудо, такая честь убивает все живое в них обоих, поэтому, делая чудо, делайте его как последний раз, ведь мертвый внутри, убивающий чудо, держит нож у вашей спины. Всегда держит и его жизнь правдива и истинна, оправдана тем, во что он верит, он также делает чудо и делает его как последний раз, может быть для него, а может быть и для вас. В таком случае, и вы можете своим чудом уничтожить чье-то. Силы иссякли, а я, словно сумасшедший, прислонил свою ладонь к неровной поверхности окна, предварительно отодвинув штору. Незамедлительно мой взгляд опустился на бедную щеку девушки, облаченной в загадку. Её тонкие руки, голубое платье с пышными плечами только подчеркивало милую худощавость Василисы. Мои глаза улыбались, при виде этой невообразимой красоты. В своем сознании я обнимал её за талию, становясь сзади. В своих фантазиях я прижимал щеку к прохладной шее, от чего ее дыхание учащалось, давая знак о, все ещё не растаявшей, страсти. Однако для меня грёзы не вечны, как утихающая эйфория. Солнце вышло из большого облака, и проронила острый, как лезвие, луч. Его свет отразился от хрустальных глаз её и ослепил меня. Тогда я, наконец, увидел, что глаза Василисы были налиты слезами и кровью. Нахлынувшее море переполняло ее, проливаясь на щеки. Я вздрогнул, словно ужаленный, ринувшись к выходу, находящемуся в метрах пяти от меня. Окно, расположенное вблизи двери, раскрыло картину происходящего снаружи на всего лишь мгновение, однако я также мгновенно наполнился острым недопониманием. Растрепанная Василиса, женщина, решившая никогда не оставлять меня в одиночестве, женщина, что влюбленным взглядом своим, точно враг, поражает меня прямо в центр моей любви к ней. Женщина, что способна быть любимой и любящей. Эта женщина стремглав побежала в ту же сторону, что и я. Длинное платье, закрывающее колени и все, что было чуть ниже их, развивалось за ней, словно плащ. К моему удивлению, Василиса оказалась у выхода раньше меня. Это вызывало ещё больший страх из-за необъяснимости действий тех. Я услышал характерный щелчок, означающий, что дверь заперта.
– Но почему? – пронеслось у меня в голове.
Я гневно ударил в хрупкую дверь, не имеющую никаких стекольных просветов. А в окне я увидел, что моя дорогая Василиса упала на колени, сделав шагов десять назад. Её густые, рыжие волосы тянулись к земле, словно ветви ивы, плачущие десятый год. Руки точно обмякли и лишь изредка протирали глаза. Я был охвачен чем-то невообразимо стойким. Таким чувством обладают те, кто идёт на верную смерть, дабы принести жизнь, дабы спасти. И, чтобы спасти Василису от того, от чего я и сам не знаю, чтобы стать её близким существенно, то я должен забыть про границы. Ведь человека не остановила дверь, когда он летел в космос, то почему я должен быть бессильным перед моим космосом. Через мгновение белая хрупкая дверь разлетелась от удара ногой. Сквозь зазубрины и осколки, продолжающие наполнять воздух, я вышел, точно из пламени. Но открыв глаза, я не увидел ничего, кроме таких же белоснежных штор, стеллажа с книгами, "восторгов", а за окном все также стояла угрюмая Василиса. Это всего лишь был сон. Неужели я был во власти такого правдоподобного сна, что не догадался. Мне казалось, что я осознавал жизнь, однако сейчас это плавает в моей голове, словно в тумане. Я страшился того, что видел. Мой страх того, что произошедшее со мной в моих фантазиях, в моем внезапном сне окажется явью или тем, что поджидает меня в потемках. Несмотря на это, я обронил свой взор сквозь узорчатый занавес, скрывающий полную картину. К моему сожалению, я увидел то, чего боялся сам младенец при виде умирающий матери. Слеза так неспешно скатывалась по щеке моей милой Василисы. Кто-то мог бы сказать, что слеза не только предзнаменование беды, но и счастья. Однако для влюблённого, окружённого лишь радостью и спокойствием жизни с любимым, проведением времени с ним нет причин терять слезу по горю, а счастья слезы не стекают без улыбки.
И не желая терять ни минуты, ни секунды её жизни, я вздрогнул и помчался к выходу, охваченный страхом. Адреналин держал меня в узде, и не давал страху меня остановить. К счастью, дверь на этот раз не была заперта. В момент моего прибытия, я заметил в глазах Василисы холод и ужас, после брошенного на меня отчаянного взгляда, она рухнула в мои крепкие руки. Опасения подтвердились. Глаза любимой изображали тысячелетнюю усталость, а губы и цвет лица седели с каждой минутой. Её руки упрямо сложились на горле, будто она сама пытается себя задушить. Немедленно я уложил Василису в постель, оказав то, что в панике еще могло прийти мне в горячую голову. Со временем ее цвет лица стал розоветь. Так она нравилась мне больше. Я не хотел бы потерять свою возлюбленную и увидеть её однажды в руках бедного до смерти вампира, так жадно целующего её сладкую шею. Но спустя некоторое время состояние возвращалась, как и возвращала меня в смертельную панику. Словно оставленный в пустоши маленький львенок, окружённый жадными гиенами, я бросался из комнаты в комнату, неся все, что могло продлить жизнь моей милой Василисы. Жизнь в ней была, и об этом беспокоиться не было нужды, однако умирало то, без чего не станет меня. Я наклонился к измученной девушке, словно ожидая открытия ее глаз.
