Ну, допустим, или необыкновенные приключения обыкновенного подкаблучника

       – А… железо куда? Сбросим здесь?
       
       – Угадай. И вспоминай свой английский. С этими лучше только на нём. Они тут все своих северных соседей дюже уважают.
       
       – Скорее, боятся, как кролики волка…
       
       – Йес, оф коорс! ^[1] – громко сотряс воздух коренастый в десятке метров от автобуса, как бы продолжая беседу со своим компаньоном.
       
       – Итыз ффакен анбэллывыбыл! ^[2] – вскричал он тут же, тыча пальцем в направлении показавшейся из-за окружающих строений маковки католической церкви, спонтанным этим жестом чуть не выколов глаз одному из встречающих их крепких молодых мужчин с цепкими взглядами, одновременно совершенно случайно брызнув слюной восторга прямо в лицо второму, заставив того инстинктивно зажмуриться.
       
       – Юаррайт ма фрэнд! ^[3] – поддержал его столь же громко и с не меньшим энтузиазмом сухощавый, подпустив в голос слащавых ноток и взяв товарища за руку.
       
       Пятёрка встречающих, увидев это и услышав английскую речь, вдруг дружно замедлились, явно опечалившись, затем с выдающей профессионалов синхронностью материализовались в сторонке вокруг стоящего там шестого, самого упитанного из них, и начали с ним о чём-то раздражённо совещаться.
       
       – А голубков-то нам зачем изображать? – одними губами выразил недовольство коренастый, сохраняя на лице неискренне блаженную улыбку.
       
       – Придётся, – не менее недовольно тихо ответил сухощавый. – Во-первых, они такого ну никак не ожидали. Эта их заминка - в нашу пользу. Во-вторых, смуглый с серьгой и пончик – они самые, голубчики… а пончик у них явно за старшего… каждый из них минимум на полсекунды замешкается, целясь в нас.
       
       – Принято, полсекунды часто всё решают. Экскьюзмы, лэйдыз! Куд ю хэлпас? ^[4] – обратился он по-прежнему громко к паре опрятно одетых мексиканок бальзаковского возраста с двумя неотличимыми внешне пластиковыми чемоданами на колёсиках, выглядящих получившими более-менее достойное по местным меркам образование, а значит, вполне свободно говорящих по-английски.
       
       Завязав беседу с изъявившей готовность оказать посильную помощь двум иностранным джентльменам парой словоохотливых дам, оказавшихся двоюродными сёстрами, товарищи продолжили свой путь уже в их компании. Менее чем через минуту к ним присоединился и встречающий их муж одной из женщин, немногословный мужчина в уменьшенной копии техасской шляпы и тёмных солнцезащитных очках с полным ртом жевательной резинки.
       
       У сестёр они получили более чем исчерпывающие разъяснения, в каких отелях здесь стоит останавливаться иностранцам, а в каких нет, в каких ресторанах можно есть, а какие нужно обходить стороной, и даже на каких местных заправках следует заправлять автомобиль, которого у кабальерос с собой явно не было.
       
       Распрощаться со своими словоохотливыми помощницами и их молчаливым спутником мужчинам удалось только на третьем от автовокзала перекрёстке. Преследователей своих они при беглом осмотре близко не обнаружили, а проводить более внимательные изыскания решили не делать до поры.
       
       – Садимся в тот зелёный драндулет и едем пару остановок.
       
       – А он туда хоть едет, куда нам надо? Номер маршрута другой.
       
       – Одно из двух: либо нам нужно, чтобы нас отсюда увезли в худо-бедно прикрывающей нас массе пассажиров, либо станем ждать нужный нам маршрут, стоя безоружными мишенями на пустынной улице. Давай, сначала внутрь заскочим, а там уж дальше подумаем?
       

Глава 5. Если подумать о побочных эффектах теорем Гёделя…

       «Если подумать, то и думать тут не о чем. Этого просто не может быть. Мне это мерещится», – подумал я, продолжая вдумчиво ёрзать острым лезвием ножа по беспомощно распластавшемуся на доске из досуха выжатой гевеи пучку пусть и невзрачного, зато выращенного на своей грядке укропа. Всего с одной банки?! Мне и с трёх никогда ничего не мерещилось.
       
       Покрытая моими собственными руками глянцевой плиткой «под светлый мрамор» кухонная стена слева от меня неожиданно стала вдруг таять самым наглым образом. Будто кто–то подул огромным феном на матово–серую, покрытую мраморными разводами ледяную поверхность замёрзшей не вчера уже реки.
       
       Ширящаяся на глазах проталина образовалась чуть правее предсказуемо надёжной, как все немецкое, кухонной плиты и сразу над напоминающим лампу с раздражённо резким джином внутри керамическим электрочайником c режимами для всей палитры чаёв от белого до чёрного.
       
       В возникшей дыре с размытыми очертаниями границ, скрываясь периодически в густых клубах умопомрачительно вкусно пахнущего пара, вырывающихся из намеренно неплотно накрытой кастрюли с уютно булькающим борщом, показались два чёрта.
       
       Да-да, именно чёрта. И да, именно два. Ну, или, может, две… чёрт их там разберёт… я не присматривался как-то.
       
       Ни на гоминоидов с длинными цепкими конечностями, ни на устало потеющих в своей спецодежде аниматоров они нисколько не походили. Это была самая настоящая нечисть, что я каждым вздыбившимся на своём тщедушном теле закоренелого подкаблучника волоском безошибочно почувствовал.
       
       «Н–да… – протянул мой внутренний настороженно. – Без пузыря тут никак! Я метнусь?»
       
       «Куда ты метнёшься, чудо? – укоризненно спросил я, задумчиво хватая лежащую рядом чесалку из можжевельника для того места, где у ангелов крылья растут, и запуская её себе под потасканную футболку с принтом Эйфелевой башни. – Ты же мой внутренний, у тебя даже банковской карты нет».
       
       «Так у тебя есть, аж две штуки», – резонно возразил внутренний.
       
       «Но у тебя-то нет!» – не сдаюсь я.
       
       «Так побежали вместе», – предложил он дружелюбно.
       
       «А нечисть куда девать?
       
       «Ну и нечисть, ну подумаешь. Впервой, что ли…»
       
       «Во–первых, гостей оставлять без внимания не принято. Даже непрошеных. Это – аксиома. А во–вторых, они мне стену продырявили без спросу. Кто проследит, чтобы тут вернули мне всё, как было?»
       
       «С аксиомами – это к Гёделю ^[5] . А у нас есть Симка, весьма ответственная кошка. И присмотрит, и проследит. Кыс-кыс-кыс», – безапелляционно заявил мой внутренний не терпящим возражений голосом и сделал вид, будто уже обулся и ждёт меня у входной двери.
       
       Я, признаться, даже поколебался немного. Однако, по зрелом размышлении, решил-таки проигнорировать его выпендрёж. В конце концов, это он - мой внутренний, а не я его.
       
       «А ты – мой внешний», - стоял на своём внутренний.
       
       Черти что-то неслышно для меня обсуждали, то периодически тыча своими чёрными с серебристым отливом пальцами в моём направлении, то чрезвычайно эмоционально хлопая себя мохнатыми ладонями по ещё более мохнатым ляжкам, то вдруг бросаясь к лежащей в тёмном углу книге. Скорее даже не книге, а Книге.
       
       Не вызывающий ни малейших сомнений в своей древности и значимости Фолиант солидно возлежал на подставке, напоминающей пюпитр, искусно вытесанный из багрового, пронизанного огненного цвета прожилками камня, и внушал по меньшей мере почтение одним только своим видом. Не говоря уже о мареве, причудливо искажающем пространство в радиусе нескольких метров от него.
       
       Описанное и ни в малейшей степени не согласованное со мной непотребство происходило на моих глазах, начавших наливаться чем–то недобрым при виде подобного пренебрежения плодами моего труда. Присутствует в нашем великом и могучем ставшая уже заезженной аллегория: «недобрый блеск в глазах».
       
       Я искренне сомневаюсь, что автор оной смотрелся в гневе в зеркало. Видимо, некогда было. В те времена, когда в русском языке зарождались подобные сравнения, между сторонами взаимного раздражения было принято скоропалительно в самом тривиальном значении этого слова палить друг в друга на глазах у секундантов. Ну или тыкать холодным оружием с отнюдь не меньшей суетливостью. Да и зеркала тогда дороговаты были, не в каждом кармане водились.
       
       А Вы, мой дорогой читатель, смотрелись в зеркало или хотя бы в экран смартфона, скажем, после звонка на него Вашего непосредственного начальника, с милой непосредственностью потребовавшего прислать их превосходительству фотографию Вашего бюллетеня для тайного голосования?
       
       Мне доводилось лицезреть себя в зеркале в такие моменты. Бездну, что плещется в подобных ситуациях в расширенных праведным гневом зрачках, сравнивать с блеском я оснований не вижу.
       
       А с чем же тогда её сравнивать? Для ответа на этот вопрос мне пришлось бы в те глубины погрузиться, а мне неохота и страшно. И вообще, может быть, всё дело в освещении. Стрелялись ведь Дантесы с Пушкиными и Мартыновы с Лермонтовыми, подозреваю, не под современными светодиодными светильниками.
       
       Левая рука сама собой зачем–то выключила конфорку под кастрюлей. «В клубах пара чертей пара, – услужливо подсуетился внутренний, – в Месопотамии был гроб, а теперь завял укроп…»
       «В какой Месопотамии? Какой гроб? Городишь. Я там никогда и не был. Ты что, тяпнул уже без меня? – задумался я было завистливо. – Хотя… как бы ты умудрился?..»
       
       «А, я вспомнил, это было в другой реинкарнации, – сбавил он обороты, - ты же тогда был не ты. То есть, не этот ты. То есть этот, но… не совсем. Как бы тебе объяснить, чтобы ты отвязался?.. Да нафиг вообще объяснять? Короче, не грузись…», – развеял все мои сомнения и угомонился наконец-то мой внутренний, после чего энергично ушёл в себя. То есть, в меня, разумеется.
       
       Он там долго не вытерпит, я его знаю. Мой внутренний – экстраверт, в отличие от вашего покорного слуги, как я уже давеча упоминал.
       
        – Мы совсем не пара, – вдруг негодующе шепнул мне куда–то в междуушие явно женский голос с неприкрыто властными нотками, – а Вы что, нас уже видите? И давно?
       
       «Можно ли считать это голосом»? – вновь вмешался мой внутренний.
       
       Я же говорил: не вытерпит.
       
       – «Даже Симка не слышит, – продолжил он, – а ведь они же духов видят и даже отпугивают».
       
       Кошка породы «Невская маскарадная», по праву своему неотъемлемому на имя собственное именуемая Симкой, действительно никак не реагировала на происходящее вокруг неё, по обыкновению разборчиво ковыряясь у себя в чашке в каше из добротно разваренной курицы.
       
       У нас только она умеет есть мою стряпню с подобным выражением на покрытом шерстью и вибриссами глазасто-зубасто-нахальном хлебальнике, который чем-то так нравится лучшей части моей ячейки общества.
       
       Кушает Симка куриное мясо с видом главной бухгалтерши ^[6] из уважающей себя организации, с нескрываемой брезгливостью листающей местами сдобренный машинным маслом отчёт со склада горюче-смазочных материалов.
       
       Рукой, только что заботливо смазанной кремом из последних откровений модного журнала «Интернасьоналитен», изготовленным по утраченной много веков назад технологии из свеженадоенного молока редчайшей породы горных коз, малочисленно обитающих исключительно в труднодоступных местах на склонах Памира, ну и масла жожоба девственно холодного отжима, конечно же.
       
       Сейчас, о чудо, крем сработает, время обернётся вспять лет на тридцать, а там парней молоденьких на танцплощадке у ДК…
       
       – Факт отпугивания ими… э… вашей наукой достоверно не установлен, – звучит не столь уверенно, как первый, в этот раз уже мужской то ли голос, то ли не голос, но опять где-то в моей голове. Не самое обычное ощущение, скажу я вам.
       
       Кошусь на Симку – она снова ничего не слышит. А ведь она у нас скотина ой какая слышливая.
       Случается, позовёт её природа выйти на кухню нашей скромной однушки часам к трём ночи раздражённо поорать оттуда на весь многоквартирный дом из соображений своих по-кошачьи нимфоманских. Дескать, все коты – козлы и далее по теме. Ну, вы понимаете.
       
       А мои девочки – дочь и жена – сладко так посапывают. Уж и не знаю, чем такой мухомор, как я, этакое счастье заслужил, но факт остаётся фактом: мне есть о ком заботиться. И в этой ситуации папка должен максимально быстро кошке рот заткнуть любым гуманным способом. Иначе мои смыслы жизни угрюмо побредут в школу и на работу невыспавшимися.
       
       В подобной ситуации я использую проверенный временем рецепт – достаточно, даже не вставая с дивана, тихим и вкрадчивым шёпотом начать спряжение глагола «пришибить».
       
       Главное, применить в этом почти неслышимом человеческому уху посыле формулу Эрика Берна «взрослый – взрослый». Помните двухтомник этого некогда ставшего вдруг популярным в кругах доморощенных психологов писателя о людях и их играх?
       
       Типа, папа не шутит. Может и встать…
       
       У кошки как рукой снимает. Видимо, она тоже читала Бернштайна. В одной из прошлых реинкарнаций. Следующие час-полтора папка может снова поспать. До очередного упражнения в спряжении.
       
       Тут я вам один секрет открою, мои компаньерос ^[7] – любители и любительницы кошек, а также члены их семей. Мной достоверно установлено эмпирически, что бесполезно использовать глаголы любой степени грозности без обязательного упоминания в начале командной строки имени адресата. Ни кошка, ни Алиса из Яндекса, ни даже робот в курсе программирования для учениц третьего класса на безадресную команду, увы, не реагируют.
       
       Так что, если вашу кошку хоть как-то зовут, то сначала надо внятно прошипеть её имя. После чего эта бестия умудрится услышать ваш дальнейший посыл, даже если он будет вообще мысленным. Проверено. Не зря их древние египтяне обожествляли.
       
       – В первую очередь они обожествляли котов, а не кошек, – оживился интеллигентным баритоном голос номер два. Стоит вспомнить огненно-рыжего кота – Ра, с завидным постоянством побеждающего змея Апопа.
       
       – Но и богине – кошке Бастет – поклонялись, – возразил я, – и да, мы вас видим. С того самого момента, как вы мне стену в мой рабочий кабинет продырявили.
       
       – Ну да, и ей тоже. Они вообще много кого обожествляли – крокодилов, быков и даже жуков-скарабеев… – уклонился мой собеседник от обсуждения вопроса о целостности строительных конструкций.
       
       Я решил их пронумеровать по порядку выхода на контакт: первая – напористый женский голос, второй – более покладистый мужской.
       
       «Кошек ласково пригрели, а они на шею сели», – снова блеснул претензией на стихотворчество мой внутренний голос, не спросив моего разрешения на подобную бестактность. Пришлось его мысленно одёрнуть.
       
       Внутренний явно обиделся и снова ушёл в себя. И опять он там долго не вытерпит. Как и всегда.
       
       Я было думал подтрунить над его обидчивостью, но тут от двери сыграл знакомую мелодию сигнал домофона. Того самого, который вчера был мной собственноручно отключен и снят для ремонта по причине поломки. Вследствие этого упомянутый плод китайской электронной промышленности отдыхал сейчас в разобранном виде в коробке под диваном и ждал замены вздувшегося электролита. Следовательно, в данный момент домофону полагалось помалкивать.