свою семью, словно львица, оберегающая своих детёнышей. Алия, несмотря на молодость и неопытность, сражалась отважно, используя древние заклинания, которым научилась у своего рода, словно воинственная амазонка, готовая отдать жизнь за своих близких. Сергей же, телохранитель и друг, прикрывал спины своих господ, не щадя своей жизни, словно каменная стена, не позволяющая врагу пройти.
Вот только Князь был серьёзно ранен, магия ведьм оставила глубокие шрамы, словно клеймо, напоминающее о цене, которую пришлось заплатить, а Алия не владела силой рода в полной мере, её магия была ещё недостаточно сильна, чтобы противостоять тьме. После победы, чтобы залечить раны, нанесённые тьмой, ему пришлось снова погрузиться в глубокий целительный сон, чтобы восстановиться, оставив судьбу близнецов и Алию на попечение верного Сергея, словно доверяя самое ценное сокровище.
Что же случилось с ними дальше? Смогли ли они выжить, окрепнуть и продолжить род Влада? И проснётся ли снова Князь Влад, чтобы защитить своих потомков от нависшей над ними угрозы? Ответы на эти вопросы хранили лишь древние стены Снагова, молчаливые свидетели прошлого, хранящие тайны и легенды, которые ждут своего часа, чтобы быть раскрытыми.
Охваченный священным долгом, отец Иоанн отбросил все сомнения и сосредоточился на своей новой цели: найти обитель вечного сна их покровителя, Князя Влада. Прежние сомнения, будь то мирские заботы или личные страхи, растворились в горниле этой высшей цели. Он чувствовал, что не имеет права позволить тёмным силам осквернить место упокоения человека, который стал для его общины не просто покровителем, а духовным ориентиром, почти святым. Его сердце разрывалось при одной мысли о возможном надругательстве, и он поклялся стоять на страже, пока не иссякнут его силы, пока биение его сердца не угаснет в вечном сне. Эта клятва стала его компасом, направляющим каждый шаг, каждое решение в этом полном опасностей путешествии, где тень подстерегала за каждым углом. Он представлял себе этот склеп, возможно, забытый всеми, затерянный в глуши леса, поросший мхом и увитый диким виноградом, или в недрах древнего замка, где эхо веков хранит свои секреты. Он должен был найти его первым, прежде чем те, кто желает зла, доберутся туда, чтобы осквернить святыню и пробудить древнее зло.
Кроме того, его не покидало навязчивое желание разыскать прямых потомков близнецов, Алии и Сергея. Что стало с ними после тех трагических событий, о которых он знал лишь понаслышке, из пожелтевших страниц старых документов и сбивчивых рассказов старожилов? Живы ли они? Продолжают ли они род, отмеченный печатью необыкновенной судьбы, род, уходящий корнями в глубь веков и связанный с судьбой Князя Влада? Эти вопросы терзали его душу, словно занозы, постоянно напоминая о неразрешённом долге, о незавершённом деле. Он чувствовал, что судьба близнецов и их потомков каким-то образом связана с судьбой их покровителя, а значит, и с его собственной. Возможно, в их крови хранится ключ к разгадке многих тайн, к пониманию истинной природы Князя и его наследия, к защите от надвигающейся тьмы. Он подозревал, что потомки близнецов могут обладать силой, о которой сами не подозревают, силой, способной изменить грядущее.
Отец Иоанн был уверен, что в этой запутанной истории есть нечто большее, некий забытый элемент, способный пролить свет на всю правду, вытащить её на поверхность из пучины времени. Время, словно густая пелена, окутало прошлое, скрыв от глаз самое важное, исказив воспоминания и запутав следы. Он чувствовал это интуитивно, как опытный охотник чувствует присутствие зверя по едва различимым признакам, как старый волк чует приближение бури по изменению запахов и атмосферного давления. Он перебирал в памяти обрывки легенд, древние тексты, полузабытые предания, пытаясь уловить ускользающую нить истины, разглядеть закономерности в хаотичном наборе фактов. Он знал, что где-то там, в глубине веков, кроется ответ, спрятанный в хитросплетениях истории и человеческих судеб. Этот ответ был ключом к спасению, к пониманию того, что нужно сделать, чтобы защитить их от тьмы.
В отчаянной надежде на помощь свыше отец Иоанн мысленно воззвал к Князю Владу, своему духовному наставнику, хотя и знал, что тот погружён в глубокий сон. Он молил о знаке, о маленькой подсказке, которая указала бы ему верное направление, о луче света в этой непроглядной тьме. С чего начать эти сложные поиски? На какие детали обращать внимание? С кем говорить, чтобы выудить хоть крупицу информации, способную продвинуть его вперёд? Он чувствовал себя слепым котёнком, на ощупь пробирающимся в кромешной тьме, в лабиринте, где каждый поворот может привести к спасению или гибели, где за каждым углом его может подстерегать опасность. Молитва была его последней надеждой, тонкой нитью, связывающей его с миром духов, с силами, которые могли помочь ему в этой борьбе. Но ответа не последовало. Тишина, звенящая и давящая, словно тяжёлый камень, легла на его плечи, усиливая чувство одиночества и безысходности, напоминая о всей тяжести возложенной на него ответственности.
Влад, погружённый в глубокий и беспробудный сон, словно скованный магическими узами, не слышал мольбы своих подопечных. Его разум был недоступен, а связь с внешним миром почти прервана, словно мощным заклинанием, наложенным враждебными силами. Возможно, его сон был вызван именно внешними силами, враждебными ему и его последователям, стремящимися лишить их защиты и погрузить мир во тьму. Возможно, он сражался в другом измерении, защищая их от невидимой угрозы, от сил, которые отец Иоанн пока не мог ни увидеть, ни понять. Отец Иоанн остался один на один со своей задачей, вооружённый лишь верой и решимостью, как Давид перед Голиафом, маленький человек, противостоящий огромному злу. Теперь всё зависело только от него. Он должен был найти способ прорваться сквозь завесу времени и раскрыть тайны, которые ждали своего часа, даже если это потребует от него величайшей жертвы, даже если ему придётся отдать свою жизнь ради спасения других. Он должен был стать щитом, защищающим память, хранителем наследия, воином света в борьбе против тьмы, не сломленным одиночеством. Его одиночество станет его силой, его вера — оружием, его решимость — путём к победе, его жертва — залогом надежды. Он станет легендой, даже если никто никогда не узнает о его подвиге.
Ураган обрушился на остров с озером и монастырём Снагов неожиданно и яростно, как и на близлежащее одноимённое село и жудец Илфов. Тёмные тучи, словно разъярённые звери, с рёвом обрушились на землю, неся с собой шквалистый ветер и проливной дождь. Казалось, небеса разверзлись, и на мир обрушился гнев богов. Деревья, вековые дубы и стройные берёзы, гнулись под напором стихии, словно жалкие тростинки. Их ветви с треском ломались и, словно острые стрелы, летели в разные стороны, пробивая крыши домов, обрывая провода линий электропередач, оставляя село в кромешной тьме и хаосе. На озере Снагов вздымались огромные волны, яростно бросаясь на берега, пенистые гребни которых грозили поглотить маленький островок, где одиноко возвышался древний монастырь. Казалось, вот-вот мощные валы воды смоют монастырские постройки, превратив святое место в пучину. Монастырские колокола, сорванные с креплений безумным ветром, гулко ударялись о каменные стены, издавая зловещий, хаотичный звон, который смешивался с какофонией стихии и проникал в самые отдалённые уголки села, вселяя леденящий ужас в сердца жителей.
Застигнутые врасплох сельчане, мужчины и женщины, старики и дети, в ужасе осеняли себя крестным знамением, вознося мольбы о спасении. В редкие просветы между клубящимися тучами, когда на мгновение всё же удавалось разглядеть небо, оно казалось почерневшим от ярости стихии, словно разгневанный лик древнего божества, обрушившего свой гнев на смертных. Молитвы, шепчущиеся сквозь страх, казались слабым щитом против бушующей, всепоглощающей силы природы. Вскоре после этого, словно по чьему-то негласному зловещему приказу, деревня Снагов словно вымерла. На улицах не осталось ни души, даже самых смелых мальчишек, обычно не боявшихся никаких приключений. Домашних животных не было видно и слышно. Куры перестали кудахтать и забились в тёмные сараи, собаки притихли, поджав хвосты и дрожа от страха в своих конурах, а кошки, обычно важные и независимые, бесследно исчезли, спрятавшись в самых укромных и безопасных местах, какие только смогли найти.
Все попрятались, ища убежища от разбушевавшейся стихии в своих старых покосившихся домах, в сырых подвалах и холодных погребах, затаив дыхание и молясь о скорейшем окончании этого кошмарного бедствия. Некоторые судорожно пытались укрепить окна и двери, забивая их досками, подпирая мебелью, тщетно пытаясь сдержать натиск безумного ветра. Бабушки, хранительницы древних знаний и преданий, вспоминали старые сказки о гневе природных духов, о лесных нимфах и речных богах, вышедших из-под контроля, и читали древние молитвы, надеясь умилостивить разбушевавшуюся стихию и вернуть мир и покой в свои дома. Тишина, нарушаемая лишь жутким завыванием ветра, похожим на плач потерянной души, и раскатами грома, сотрясающими землю и заставляющими дрожать стены домов, становилась зловещей и давящей, словно предвещая что-то ещё более страшное и ужасное, чем просто буря, чем просто ураган. Казалось, что ураган не просто разрушает, не просто сеет хаос, но и выискивает, испытывает на прочность, словно проверяя веру и стойкость людей, их способность выдержать грядущие испытания. Чувство беспомощности перед лицом этой безжалостной, неумолимой стихии сковывало, парализовывало волю, заставляя ждать своей участи в мрачной, гнетущей тишине.
В одной из самых покосившихся изб на краю села, у самой опушки леса, жила старая вдова Мария. Её невзрачный домик, видавший виды и переживший не одну бурю, дрожал под натиском ветра, словно осенний лист на ветру. Скрипели старые половицы, стонали оконные рамы, и казалось, что они вот-вот развалятся, рассыпавшись в труху. Мария сидела у холодной печи, закутавшись в старый выцветший шерстяной платок, который пах сыростью и воспоминаниями, и тихо шептала молитву святому Николаю, покровителю путешественников, моряков и страждущих. На её морщинистом лице, испещрённом глубокими бороздами прожитых лет и бесчисленных невзгод, читался не только страх, но и какое-то особое, глубокое смирение перед неизбежным, перед волей Господа. За свою долгую жизнь она повидала немало бурь, но такой яростной, такой беспощадной, такой пугающей не припомнила. В памяти всплывали рассказы её бабушки, которая, в свою очередь, слышала их от своей бабушки, о древних временах, когда люди верили, что стихией управляют духи, могущественные и капризные, которых нужно умилостивлять жертвоприношениями и обрядами.
Вдруг сквозь вой ветра, грохот грома и свист ломающихся веток Мария услышала отчаянный лай. Он был слабым, едва различимым, словно крик в ночи, но полным мольбы, боли и отчаяния. Мария насторожилась, напрягая слух. Все собаки в селе попрятались, дрожа под лавками и в сараях, кто же это мог быть? Лай повторился, став чуть громче, чуть отчётливее, и Мария поняла, что он доносится со стороны озера, со стороны разбушевавшейся водной стихии. Леденящий страх сковал её старое тело, но в сердце, несмотря на все невзгоды и лишения, зародилось чувство долга, чувство сострадания к живому существу, попавшему в беду. Она не могла остаться равнодушной к чужой беде, не могла просто сидеть и ждать окончания урагана, когда кто-то нуждался в её помощи.
С трудом поднявшись с лавки и опираясь на свою старую скрипучую трость, Мария, превозмогая боль и слабость, направилась к двери. Выйдя на улицу, она ощутила всю мощь, всю беспощадность урагана. Ветер хлестал по лицу, словно тысячи острых игл, сбивал с ног, не давая двигаться вперёд, дождь слепил воспалённые глаза. Но она, сгорбившись под его натиском, словно старый, но крепкий дуб, упрямо шла в сторону озера, туда, откуда доносился отчаянный, молящий о спасении лай, превозмогая страх, слабость и боль, ведомая лишь зовом о помощи, ведомая своим добрым сердцем. Неужели кто-то нуждался в ней больше, чем она сама? Неужели чья-то помощь была сейчас жизненно необходима? Этот вопрос не давал ей отступить, не позволял сломаться, заставляя двигаться вперёд, навстречу бушующей стихии, навстречу неизвестности. И в этот момент одинокая старуха, сражающаяся с ураганом, казалась воплощением стойкости, веры и человечности, которые испытывала разбушевавшаяся стихия, словно проверяя, осталось ли в людях что-то хорошее, что-то, ради чего стоит жить.
Через десять минут небо разверзлось, словно прорвало плотину, сдерживавшую древнее зло. Дождь, до этого лишь тихо шептавший о приближающейся буре, обрушился яростным потоком, словно небеса рыдали кровавыми слезами, барабаня по крышам домов, тротуарам и машинам. Этот ливень смывал не просто пыль и грязь, а последние осколки нормальности, обнажая подлинную, пугающую реальность. Это был не просто дождь, не привычная стихия, не рядовой ураган, а нечто иное — противоестественное, зловещее, словно вызванное к жизни древним проклятием. Вместо прозрачных, освежающих капель, обычно падающих с небес, хлынула густая багровая жижа, подозрительно, тошнотворно, до отвращения напоминающая кровь. Она мгновенно окрашивала улицы в зловещий, болезненный оттенок гниющей плоти, превращая знакомый пейзаж в кошмарную декорацию фильма ужасов, где главным героем был сам город, а концом — неминуемая смерть. Фонтаны и лужи превратились в багровые озёра, отражающие искажённые в панике лица бегущих людей. Сердца прохожих замирали от первобытного ужаса, сковывая тело ледяным параличом, лишая дара речи, заставляя лишь беззвучно кричать в агонии, не в силах осознать происходящее. Они чувствовали, как этот кошмар проникает в самую их суть, лишая воли к сопротивлению.
Запах железа, едкий и резкий, смешанный с удушающей сыростью, пронизывал воздух, вызывая нестерпимую тошноту и заставляя рефлекторно зажимать нос, словно это могло защитить от проникновения зла. Этот запах был повсюду, он проникал в легкие, обжигая их изнутри, впитывался в одежду, делая ее тяжелой и липкой, казалось, въедался в саму кожу, оставляя на ней невидимые багровые следы проклятия. Он не просто отравлял тело; он проникал в разум, отравляя и его, заставляя воображение рисовать сцены кровавых побоищ, древних жертвоприношений и дьявольских ритуалов, нашептывая безумные пророчества о грядущем конце. Воспоминания о прошлом, о счастливых моментах, о любви и радости меркли, уступая место липкому, навязчивому страху. Вместо лиц родных и близких теперь возникали искажённые гримасы демонов, вместо тёплых объятий — ледяное прикосновение смерти. Некоторые, не выдержав натиска кошмара, начинали безумно смеяться, другие застывали, словно статуи, с пустым взглядом, устремлённым в кровавое небо, обречённые на вечное созерцание ада.
Спустя ещё пару минут, словно по зловещему сигналу, словно повинуясь приказу невидимого дирижёра кошмара, вслед за багровым дождём, словно извергнутые из огромного невидимого чрева преисподней, стали падать
Вот только Князь был серьёзно ранен, магия ведьм оставила глубокие шрамы, словно клеймо, напоминающее о цене, которую пришлось заплатить, а Алия не владела силой рода в полной мере, её магия была ещё недостаточно сильна, чтобы противостоять тьме. После победы, чтобы залечить раны, нанесённые тьмой, ему пришлось снова погрузиться в глубокий целительный сон, чтобы восстановиться, оставив судьбу близнецов и Алию на попечение верного Сергея, словно доверяя самое ценное сокровище.
Что же случилось с ними дальше? Смогли ли они выжить, окрепнуть и продолжить род Влада? И проснётся ли снова Князь Влад, чтобы защитить своих потомков от нависшей над ними угрозы? Ответы на эти вопросы хранили лишь древние стены Снагова, молчаливые свидетели прошлого, хранящие тайны и легенды, которые ждут своего часа, чтобы быть раскрытыми.
Охваченный священным долгом, отец Иоанн отбросил все сомнения и сосредоточился на своей новой цели: найти обитель вечного сна их покровителя, Князя Влада. Прежние сомнения, будь то мирские заботы или личные страхи, растворились в горниле этой высшей цели. Он чувствовал, что не имеет права позволить тёмным силам осквернить место упокоения человека, который стал для его общины не просто покровителем, а духовным ориентиром, почти святым. Его сердце разрывалось при одной мысли о возможном надругательстве, и он поклялся стоять на страже, пока не иссякнут его силы, пока биение его сердца не угаснет в вечном сне. Эта клятва стала его компасом, направляющим каждый шаг, каждое решение в этом полном опасностей путешествии, где тень подстерегала за каждым углом. Он представлял себе этот склеп, возможно, забытый всеми, затерянный в глуши леса, поросший мхом и увитый диким виноградом, или в недрах древнего замка, где эхо веков хранит свои секреты. Он должен был найти его первым, прежде чем те, кто желает зла, доберутся туда, чтобы осквернить святыню и пробудить древнее зло.
Кроме того, его не покидало навязчивое желание разыскать прямых потомков близнецов, Алии и Сергея. Что стало с ними после тех трагических событий, о которых он знал лишь понаслышке, из пожелтевших страниц старых документов и сбивчивых рассказов старожилов? Живы ли они? Продолжают ли они род, отмеченный печатью необыкновенной судьбы, род, уходящий корнями в глубь веков и связанный с судьбой Князя Влада? Эти вопросы терзали его душу, словно занозы, постоянно напоминая о неразрешённом долге, о незавершённом деле. Он чувствовал, что судьба близнецов и их потомков каким-то образом связана с судьбой их покровителя, а значит, и с его собственной. Возможно, в их крови хранится ключ к разгадке многих тайн, к пониманию истинной природы Князя и его наследия, к защите от надвигающейся тьмы. Он подозревал, что потомки близнецов могут обладать силой, о которой сами не подозревают, силой, способной изменить грядущее.
Отец Иоанн был уверен, что в этой запутанной истории есть нечто большее, некий забытый элемент, способный пролить свет на всю правду, вытащить её на поверхность из пучины времени. Время, словно густая пелена, окутало прошлое, скрыв от глаз самое важное, исказив воспоминания и запутав следы. Он чувствовал это интуитивно, как опытный охотник чувствует присутствие зверя по едва различимым признакам, как старый волк чует приближение бури по изменению запахов и атмосферного давления. Он перебирал в памяти обрывки легенд, древние тексты, полузабытые предания, пытаясь уловить ускользающую нить истины, разглядеть закономерности в хаотичном наборе фактов. Он знал, что где-то там, в глубине веков, кроется ответ, спрятанный в хитросплетениях истории и человеческих судеб. Этот ответ был ключом к спасению, к пониманию того, что нужно сделать, чтобы защитить их от тьмы.
В отчаянной надежде на помощь свыше отец Иоанн мысленно воззвал к Князю Владу, своему духовному наставнику, хотя и знал, что тот погружён в глубокий сон. Он молил о знаке, о маленькой подсказке, которая указала бы ему верное направление, о луче света в этой непроглядной тьме. С чего начать эти сложные поиски? На какие детали обращать внимание? С кем говорить, чтобы выудить хоть крупицу информации, способную продвинуть его вперёд? Он чувствовал себя слепым котёнком, на ощупь пробирающимся в кромешной тьме, в лабиринте, где каждый поворот может привести к спасению или гибели, где за каждым углом его может подстерегать опасность. Молитва была его последней надеждой, тонкой нитью, связывающей его с миром духов, с силами, которые могли помочь ему в этой борьбе. Но ответа не последовало. Тишина, звенящая и давящая, словно тяжёлый камень, легла на его плечи, усиливая чувство одиночества и безысходности, напоминая о всей тяжести возложенной на него ответственности.
Влад, погружённый в глубокий и беспробудный сон, словно скованный магическими узами, не слышал мольбы своих подопечных. Его разум был недоступен, а связь с внешним миром почти прервана, словно мощным заклинанием, наложенным враждебными силами. Возможно, его сон был вызван именно внешними силами, враждебными ему и его последователям, стремящимися лишить их защиты и погрузить мир во тьму. Возможно, он сражался в другом измерении, защищая их от невидимой угрозы, от сил, которые отец Иоанн пока не мог ни увидеть, ни понять. Отец Иоанн остался один на один со своей задачей, вооружённый лишь верой и решимостью, как Давид перед Голиафом, маленький человек, противостоящий огромному злу. Теперь всё зависело только от него. Он должен был найти способ прорваться сквозь завесу времени и раскрыть тайны, которые ждали своего часа, даже если это потребует от него величайшей жертвы, даже если ему придётся отдать свою жизнь ради спасения других. Он должен был стать щитом, защищающим память, хранителем наследия, воином света в борьбе против тьмы, не сломленным одиночеством. Его одиночество станет его силой, его вера — оружием, его решимость — путём к победе, его жертва — залогом надежды. Он станет легендой, даже если никто никогда не узнает о его подвиге.
***
Ураган обрушился на остров с озером и монастырём Снагов неожиданно и яростно, как и на близлежащее одноимённое село и жудец Илфов. Тёмные тучи, словно разъярённые звери, с рёвом обрушились на землю, неся с собой шквалистый ветер и проливной дождь. Казалось, небеса разверзлись, и на мир обрушился гнев богов. Деревья, вековые дубы и стройные берёзы, гнулись под напором стихии, словно жалкие тростинки. Их ветви с треском ломались и, словно острые стрелы, летели в разные стороны, пробивая крыши домов, обрывая провода линий электропередач, оставляя село в кромешной тьме и хаосе. На озере Снагов вздымались огромные волны, яростно бросаясь на берега, пенистые гребни которых грозили поглотить маленький островок, где одиноко возвышался древний монастырь. Казалось, вот-вот мощные валы воды смоют монастырские постройки, превратив святое место в пучину. Монастырские колокола, сорванные с креплений безумным ветром, гулко ударялись о каменные стены, издавая зловещий, хаотичный звон, который смешивался с какофонией стихии и проникал в самые отдалённые уголки села, вселяя леденящий ужас в сердца жителей.
Застигнутые врасплох сельчане, мужчины и женщины, старики и дети, в ужасе осеняли себя крестным знамением, вознося мольбы о спасении. В редкие просветы между клубящимися тучами, когда на мгновение всё же удавалось разглядеть небо, оно казалось почерневшим от ярости стихии, словно разгневанный лик древнего божества, обрушившего свой гнев на смертных. Молитвы, шепчущиеся сквозь страх, казались слабым щитом против бушующей, всепоглощающей силы природы. Вскоре после этого, словно по чьему-то негласному зловещему приказу, деревня Снагов словно вымерла. На улицах не осталось ни души, даже самых смелых мальчишек, обычно не боявшихся никаких приключений. Домашних животных не было видно и слышно. Куры перестали кудахтать и забились в тёмные сараи, собаки притихли, поджав хвосты и дрожа от страха в своих конурах, а кошки, обычно важные и независимые, бесследно исчезли, спрятавшись в самых укромных и безопасных местах, какие только смогли найти.
Все попрятались, ища убежища от разбушевавшейся стихии в своих старых покосившихся домах, в сырых подвалах и холодных погребах, затаив дыхание и молясь о скорейшем окончании этого кошмарного бедствия. Некоторые судорожно пытались укрепить окна и двери, забивая их досками, подпирая мебелью, тщетно пытаясь сдержать натиск безумного ветра. Бабушки, хранительницы древних знаний и преданий, вспоминали старые сказки о гневе природных духов, о лесных нимфах и речных богах, вышедших из-под контроля, и читали древние молитвы, надеясь умилостивить разбушевавшуюся стихию и вернуть мир и покой в свои дома. Тишина, нарушаемая лишь жутким завыванием ветра, похожим на плач потерянной души, и раскатами грома, сотрясающими землю и заставляющими дрожать стены домов, становилась зловещей и давящей, словно предвещая что-то ещё более страшное и ужасное, чем просто буря, чем просто ураган. Казалось, что ураган не просто разрушает, не просто сеет хаос, но и выискивает, испытывает на прочность, словно проверяя веру и стойкость людей, их способность выдержать грядущие испытания. Чувство беспомощности перед лицом этой безжалостной, неумолимой стихии сковывало, парализовывало волю, заставляя ждать своей участи в мрачной, гнетущей тишине.
В одной из самых покосившихся изб на краю села, у самой опушки леса, жила старая вдова Мария. Её невзрачный домик, видавший виды и переживший не одну бурю, дрожал под натиском ветра, словно осенний лист на ветру. Скрипели старые половицы, стонали оконные рамы, и казалось, что они вот-вот развалятся, рассыпавшись в труху. Мария сидела у холодной печи, закутавшись в старый выцветший шерстяной платок, который пах сыростью и воспоминаниями, и тихо шептала молитву святому Николаю, покровителю путешественников, моряков и страждущих. На её морщинистом лице, испещрённом глубокими бороздами прожитых лет и бесчисленных невзгод, читался не только страх, но и какое-то особое, глубокое смирение перед неизбежным, перед волей Господа. За свою долгую жизнь она повидала немало бурь, но такой яростной, такой беспощадной, такой пугающей не припомнила. В памяти всплывали рассказы её бабушки, которая, в свою очередь, слышала их от своей бабушки, о древних временах, когда люди верили, что стихией управляют духи, могущественные и капризные, которых нужно умилостивлять жертвоприношениями и обрядами.
Вдруг сквозь вой ветра, грохот грома и свист ломающихся веток Мария услышала отчаянный лай. Он был слабым, едва различимым, словно крик в ночи, но полным мольбы, боли и отчаяния. Мария насторожилась, напрягая слух. Все собаки в селе попрятались, дрожа под лавками и в сараях, кто же это мог быть? Лай повторился, став чуть громче, чуть отчётливее, и Мария поняла, что он доносится со стороны озера, со стороны разбушевавшейся водной стихии. Леденящий страх сковал её старое тело, но в сердце, несмотря на все невзгоды и лишения, зародилось чувство долга, чувство сострадания к живому существу, попавшему в беду. Она не могла остаться равнодушной к чужой беде, не могла просто сидеть и ждать окончания урагана, когда кто-то нуждался в её помощи.
С трудом поднявшись с лавки и опираясь на свою старую скрипучую трость, Мария, превозмогая боль и слабость, направилась к двери. Выйдя на улицу, она ощутила всю мощь, всю беспощадность урагана. Ветер хлестал по лицу, словно тысячи острых игл, сбивал с ног, не давая двигаться вперёд, дождь слепил воспалённые глаза. Но она, сгорбившись под его натиском, словно старый, но крепкий дуб, упрямо шла в сторону озера, туда, откуда доносился отчаянный, молящий о спасении лай, превозмогая страх, слабость и боль, ведомая лишь зовом о помощи, ведомая своим добрым сердцем. Неужели кто-то нуждался в ней больше, чем она сама? Неужели чья-то помощь была сейчас жизненно необходима? Этот вопрос не давал ей отступить, не позволял сломаться, заставляя двигаться вперёд, навстречу бушующей стихии, навстречу неизвестности. И в этот момент одинокая старуха, сражающаяся с ураганом, казалась воплощением стойкости, веры и человечности, которые испытывала разбушевавшаяся стихия, словно проверяя, осталось ли в людях что-то хорошее, что-то, ради чего стоит жить.
Через десять минут небо разверзлось, словно прорвало плотину, сдерживавшую древнее зло. Дождь, до этого лишь тихо шептавший о приближающейся буре, обрушился яростным потоком, словно небеса рыдали кровавыми слезами, барабаня по крышам домов, тротуарам и машинам. Этот ливень смывал не просто пыль и грязь, а последние осколки нормальности, обнажая подлинную, пугающую реальность. Это был не просто дождь, не привычная стихия, не рядовой ураган, а нечто иное — противоестественное, зловещее, словно вызванное к жизни древним проклятием. Вместо прозрачных, освежающих капель, обычно падающих с небес, хлынула густая багровая жижа, подозрительно, тошнотворно, до отвращения напоминающая кровь. Она мгновенно окрашивала улицы в зловещий, болезненный оттенок гниющей плоти, превращая знакомый пейзаж в кошмарную декорацию фильма ужасов, где главным героем был сам город, а концом — неминуемая смерть. Фонтаны и лужи превратились в багровые озёра, отражающие искажённые в панике лица бегущих людей. Сердца прохожих замирали от первобытного ужаса, сковывая тело ледяным параличом, лишая дара речи, заставляя лишь беззвучно кричать в агонии, не в силах осознать происходящее. Они чувствовали, как этот кошмар проникает в самую их суть, лишая воли к сопротивлению.
Запах железа, едкий и резкий, смешанный с удушающей сыростью, пронизывал воздух, вызывая нестерпимую тошноту и заставляя рефлекторно зажимать нос, словно это могло защитить от проникновения зла. Этот запах был повсюду, он проникал в легкие, обжигая их изнутри, впитывался в одежду, делая ее тяжелой и липкой, казалось, въедался в саму кожу, оставляя на ней невидимые багровые следы проклятия. Он не просто отравлял тело; он проникал в разум, отравляя и его, заставляя воображение рисовать сцены кровавых побоищ, древних жертвоприношений и дьявольских ритуалов, нашептывая безумные пророчества о грядущем конце. Воспоминания о прошлом, о счастливых моментах, о любви и радости меркли, уступая место липкому, навязчивому страху. Вместо лиц родных и близких теперь возникали искажённые гримасы демонов, вместо тёплых объятий — ледяное прикосновение смерти. Некоторые, не выдержав натиска кошмара, начинали безумно смеяться, другие застывали, словно статуи, с пустым взглядом, устремлённым в кровавое небо, обречённые на вечное созерцание ада.
Спустя ещё пару минут, словно по зловещему сигналу, словно повинуясь приказу невидимого дирижёра кошмара, вслед за багровым дождём, словно извергнутые из огромного невидимого чрева преисподней, стали падать
