граничащей с одержимостью увлечённости этой… Лизой. Каждый разговор, словно по заранее написанному сценарию, сводился только к ней, к её прекрасным, как у ангела, глазам, к её умению печь вкуснейшие пироги по старинным рецептам, к её… ну, ты понял, — Ян закатил глаза, словно у него была аллергия на чужие чувства, подчёркивая ироничность ситуации. — Судя по всему, окончательная катастрофа в виде предложения руки и сердца была лишь вопросом времени. Поразительно, как долго мы этого избегали. Теперь, похоже, наша беззаботная свобода всё-таки пала. Это начало конца, Сантос. Падение Трои! Теперь жди, совсем скоро нас всех затянет в этот безумный свадебный хоровод!
Он скорчил гримасу ужаса, придав своей и без того драматичной речи ещё больше патетики, словно предвидел неминуемую гибель их незыблемого холостяцкого братства. Он словно пытался убедить Сантоса, что происходящее — неизбежная трагедия, а не повод для искренней радости за друга, превращая дружбу в подобие военной стратегии.
Сантос, чувствуя, как его губы непроизвольно растягиваются в подобие улыбки, попытался скрыть ее за маской сосредоточенности. Он начинал понимать истинную причину театрального представления Яна: зависть. Зависть, замаскированная под сарказм и показное сочувствие. Ян, закоренелый холостяк, боялся остаться в одиночестве, когда его друзья начнут создавать собственные семьи. Он боялся перемен, боялся, что их дружба ослабнет, и боялся, что его жизнь станет менее интересной и насыщенной.
— Значит, ты не рад за Эрика? — спросил Сантос, стараясь сохранить нейтральный тон, но с легкой ноткой упрека. Он решил вывести Яна из его театральной роли и заставить говорить откровенно.
Ян на мгновение замешкался, словно его разоблачили. Фальшивая маска сочувствия треснула, обнажив истинные чувства. Он попытался взять ситуацию под контроль, но в его голосе уже не было прежней уверенности.
— Рад… конечно, рад, — пробормотал он, избегая взгляда Сантоса. — Просто… это немного неожиданно. И… да, возможно, я немного завидую тому, что он нашёл кого-то, а я…
Он не договорил, но Сантос понял его без слов. Он подошёл к Яну и положил руку ему на плечо.
— Эй, не переживай, — сказал он. — Эрик всё равно останется нашим другом. И кто знает, может быть, и для тебя найдётся кто-то особенный. А пока… мы всё ещё можем рассчитывать на наши холостяцкие посиделки. Может быть, теперь с пирогами от Лизы.
Ян слабо улыбнулся, чувствуя, как напряжение немного спадает. Он понимал, что Сантос прав. Дружба не должна заканчиваться с началом семейной жизни. И, возможно, ему действительно стоило порадоваться за Эрика, а не оплакивать конец их холостяцкой эпохи.
— Ладно, — сказал Ян, вздыхая. — Похоже, нам придется придумать план, как пережить эту свадьбу. И как не дать Эрику превратиться в типичного семьянина.
Сантос усмехнулся.
— Это уже звучит как план! — сказал он. — И уверяю тебя, у нас есть много военных стратегий, которые помогут нам в этой битве. Ведь битва за сохранение дружбы — самая важная!
Оба друга рассмеялись. Напряжение рассеялось, и в воздухе снова повисла тёплая атмосфера старой дружбы. Сантос знал, что Ян переживёт этот кризис. И хотя эпоха их беззаботного холостяцкого братства, возможно, подходит к концу, их дружба выдержит испытание временем. В конце концов, именно дружба — это настоящая крепость, которую стоит беречь.
Антонио, стоявший рядом с Яном, отставил свой бокал, тонкий хрусталь которого звякнул, коснувшись прохладной мраморной столешницы. Этот звук, такой уместный в данной обстановке, словно подчеркивал неестественную тишину момента. Его темные глаза, обычно искрящиеся весельем, сейчас были прищурены, словно насторожены, и блуждали по залу цепким взглядом хищника.
- Папарацци наверняка искренне скорбят, – добавил он с легкой иронией в голосе, которая, тем не менее, не смогла скрыть намек на тревогу.
Его слова были адресованы не столько Яну, сколько ему самому, своего рода проверкой реальности, попыткой рационализировать гнетущее чувство. Он намекал на отсутствие скандальных новостей, которыми можно было бы поживиться на этой безупречной помолвке, помолвке, которая казалась слишком безупречной, чтобы быть правдой.
После этих слов он снова отхлебнул из своего сложного коктейля, словно ища в нём утешение или, возможно, ключ к разгадке. Казалось, что напиток был создан для искушённых ценителей, для тех, кто умеет читать между строк: от него исходил едва уловимый аромат цитрусовых, скорее намекающий на солнце и лёгкость, чем явно их передающий, а горькие травяные нотки придавали ему запоминающуюся глубину, словно тайный шифр, расшифровать который мог только знаток. Вкус, как и окружающая обстановка, таил в себе секреты.
Предстоящая свадьба одного из офицеров румынской армии, представителя элиты войск, казалось бы, была достаточным поводом, чтобы собрать толпу журналистов, жаждущих сенсаций и желающих выудить компромат из жизни сильных мира сего. Но сегодня их надежды на сенсацию, похоже, не оправдались. Все было слишком правильно, слишком выверено, словно спектакль, поставленный по заранее написанному сценарию. Отсутствие сенсаций само по себе было подозрительным.
Прислонившись к украшенной витиеватой резьбой колонне из светлого мрамора, словно статуя, уставшая от своего пьедестала, Антонио наблюдал за остальными гостями.
Его поза была обманчиво расслабленной, маска безразличия, которую он оттачивал годами. Его взгляд скользил от группы к группе, словно охотник, высматривающий дичь в траве, подмечая детали, ускользающие от менее натренированного глаза, нюансы в поведении, мимолетные взгляды, едва уловимые изменения в позе. Он словно сканировал поле боя, оценивая расстановку сил и потенциальные угрозы, невидимые обычному глазу. Каждый жест, каждое слово, каждая мимика становились объектом его пристального внимания.
Ян тоже окинул взглядом толпу, пытаясь понять, что именно привлекло внимание его друга, что заставило его насторожиться, но не обнаружил ничего, что выделялось бы на общем фоне роскоши и благопристойности. Все казалось таким нарочито безупречным, что вызывало невольный дискомфорт. Воздух был пропитан дорогими духами, шелестом шелка и приглушенным бормотанием вежливых разговоров — симфония светского раута.
Хрусталь люстр отражался в начищенных до блеска бокалах, создавая иллюзию бесконечного сияния, а на столах, уставленных изысканными закусками, царило настоящее произведение искусства, достойное кисти художника. Будучи старшим сержантом, которому поручали перевоспитывать самых упрямых и плохо поддающихся обучению новобранцев, Антонио привык быть начеку и внимательно следить за происходящим, выискивая потенциальные проблемы задолго до того, как они успевали проявиться. Это была профессиональная деформация, въевшаяся в его сознание, как заноза, которую Ян понимал и ценил. Она не раз спасала им обоим жизнь, заставляя замечать то, что другие упускали из виду, видеть опасность там, где другие видели лишь праздник.
Однако, насколько мог судить Ян, здесь не происходило ничего необычного. Да и не могло происходить. Все изысканно одетые гости благородного происхождения, собравшиеся в этом огромном, богато украшенном зале, отличались отменными манерами и безупречным поведением. Они обменивались светскими любезностями, тщательно подбирая слова, чтобы никого не обидеть, потягивали дорогие напитки, смакуя каждый глоток, и сдержанно улыбались, стараясь произвести друг на друга благоприятное впечатление.
Вряд ли такая атмосфера могла заинтересовать искушенного и уставшего от светских изысков человека вроде Антонио, человека, которого больше привлекали острые ощущения и реальные действия, чем пустые разговоры. Если что-то и можно было считать чрезвычайным обстоятельством, достойным упоминания, так это то, что их общий друг Сантос, обычно предпочитавший непринужденный стиль, удобную одежду и неформальное общение, сегодня надел парадную форму, сверкавшую золотыми эполетами и отполированными до блеска пуговицами. Каждый элемент его облачения кричал о формальности и дискомфорте. Она сидела на нём как на вешалке, сковывая движения и вызывая дискомфорт. Парадная форма, словно броня, скрывала за собой привычного Сантоса — расслабленного и ироничного, словно он пытался спрятаться за этой маской официальности. Это выглядело настолько необычно, настолько противоречило его обычной натуре, что Ян невольно задался вопросом, что могло заставить Сантоса отказаться от привычного комфорта ради такого зрелища. Что-то здесь было не так, и Ян нутром чувствовал это. Все казалось неестественным, натянутым, словно за секунду до того, как натянутая струна лопнет. Оставалось только понять, что именно. Едва уловимый запах опасности витал в воздухе, несмотря на тщательно созданную атмосферу благополучия. Он был подобен тонкому слою льда, покрывающему глубокий водоём с неизвестным течением, скрытым от глаз, но ощутимым под ногами. И Ян понимал, что им нужно быть готовыми ко всему.
Сантос, словно приговорённый к казни, поправил галстук, превратив его из символа формальности в подобие петли на шее. Каждое его движение было пронизано отчаянием, словно он пытался отсрочить неизбежное. В искусственном свете конференц-зала с его холодным неоновым сиянием кожаные кресла казались особенно неудобными, впиваясь в тело, словно раскалённые угли. Строгий дресс-код, который всегда вызывал у Сантоса бурю протеста, теперь казался личным оскорблением, символом его вынужденного подчинения чужой воле.
- Ему следовало прислушаться к предупреждениям, — произнёс он с тяжёлой обречённостью, каждым словом демонстрируя свою ненависть к соблюдению дресс-кода. Его голос звучал глухо, словно из глубокой пропасти, отражая безысходность, сковавшую его. Тяжёлый вздох эхом прокатился по комнате, подчёркивая всю абсурдность ситуации, когда судьба человека решалась в стерильных стенах, далёких от реальной жизни.
Ян, преисполненный презрения к этой показной муке, едва сдержался от саркастического комментария. Он-то знал, чего стоит Сантосу любой намёк на официальную одежду. Человек из джунглей, рождённый для свободы, с кожей, закалённой солнцем и ветром, предпочитал обходиться минимумом одежды, к большому неудовольствию чопорных генералов, воспитанных на уставах и протоколах.
Те, впрочем, сквозь пальцы смотрели на его эксцентричность, зная цену его уникальным навыкам разведчика, его инстинктам, отточенным самой природой. Но сейчас, глядя на то, как друг извивается в кресле, словно пойманный зверь в клетке, Яна раздражала не столько сама вынужденная пытка, сколько её нарочитость, эта показная жертва, призванная, как он подозревал, манипулировать ситуацией.
Ему хотелось схватить его за этот проклятый галстук и хорошенько встряхнуть, чтобы прекратить этот цирк скорби, привлекающий ненужное внимание в и без того напряжённой ситуации. Напряжение, словно влажный тропический воздух перед грозой, давило на виски, заставляя Яна бороться с желанием сорваться и высказать всё, что он думает об этой фарсовой церемонии. Он сжал кулаки, стараясь сохранять внешнее спокойствие, прекрасно понимая, что сейчас важна каждая мелочь, каждое слово, каждый жест. Любая неосторожность могла усугубить ситуацию.
Напротив, Антонио даже не удостоил Сантоса взглядом. Его безупречный костюм, сшитый на заказ в Сэвил-Роу, казалось, был частью его самого, продолжением его стальной воли и непоколебимой дисциплины. Каждая складка была идеально выглажена, каждая пуговица застегнута с хирургической точностью. В его голосе не было и тени сочувствия, лишь холодная, отточенная деловитость, словно он был не человеком, а безупречно функционирующим механизмом.
- Эрику следовало взяться за ум задолго до предупреждений, — отрезал он, словно оглашая смертный приговор. Слова, высеченные на камне, не оставляли места для сомнений, мольбы или надежды. - Он должен был быть образцом стабильности и достоинства, а вместо этого скандалы вокруг его семьи не сходят с первых полос газет. - В словах Антонио сквозило не только раздражение, но и презрительное отвращение к проявленной слабости, к неспособности контролировать себя и окружающих. Он словно чувствовал себя лично оскорблённым тем, что Эрик не смог соответствовать высоким стандартам, которые сам для себя установил, стандартам, которые, как он полагал, являются единственным путём к успеху и власти.
- Что ж, такова уж его семейка, — устало вздохнул Ян, переводя взгляд с корчащегося Сантоса на Антонио, чья прямая спина олицетворяла безупречную дисциплину. Эти двое, казалось, представляли два разных мира, две противоположные стороны одной медали: Сантос — дикий, импульсивный, не признающий правил, и Антонио — воплощение порядка, контроля, безжалостной целеустремлённости. - Их девиз — «Живи одним днём». Они никогда не признавали никаких ограничений. И им плевать, что они могут разрушить жизнь Эрика. Что, собственно, они уже не раз и делали.
Ян слишком хорошо знал эту семью, эту проклятую династию, как и самого Эрика, не смеющего отказать близким, страдающим от посттравматического синдрома и выходок своей неуёмной семейки. Он знал об их безрассудстве, неуёмной жажде удовольствий, циничном пренебрежении законом и моралью и полном игнорировании последствий. Он понимал, что Эрик стал заложником своей порочной родословной, жертвой дурной наследственности и отсутствия моральных сил, чтобы сопротивляться их влиянию. Словно муха, запутавшаяся в паутине, сотканной из роскоши, порока и безнаказанности, он не мог выбраться, обречённый на гибель.
— А чего ты ожидал? — сухо поинтересовался Антонио, проницательно глядя на Яна. В его глазах мелькнуло разочарование, едва заметное, словно тень. Возможно, он ожидал, что Ян, как давний друг, как человек, которому Эрик доверял, сможет повлиять на него, уберечь от грядущей катастрофы, направить на истинный путь. В этом взгляде читалось не только разочарование, но и невысказанный упрёк, молчаливое обвинение в бездействии.
Ян беспомощно пожал плечами.
- Даже не знаю. Наверное, хотя бы того, что он поставит их на место. Или хотя бы попытается дистанцироваться.
Но он знал, что это лишь пустые слова, самообман, попытка оправдать собственное бездействие. Эрик был слишком слаб, слишком зависим от своей семьи как морально, так и финансово, чтобы противостоять её давлению, чтобы вырваться из порочного круга. И теперь он расплачивался за их грехи, за их разгульную жизнь, за их наплевательское отношение ко всему, кроме собственного удовольствия. Каждый из них понимал, что Эрик обречён, что его падение неизбежно, и в этом заключался ужас ситуации, который давил на плечи, словно непосильный груз.
В комнате повисла давящая тишина, нарушаемая лишь тихим ворчанием Сантоса, безуспешно пытавшегося справиться со своим галстуком, с этой удушающей петлёй, символом его беспомощности. Все трое понимали, что судьба Эрика практически предрешена, и ничто, даже дружба, не сможет спасти его от неминуемого краха, от пропасти, в которую он стремительно падал. Атмосфера сгущалась с каждой секундой, предвещая бурю, эпицентром которой станет жизнь одного человека, не сумевшего справиться со своим прошлым, с
Он скорчил гримасу ужаса, придав своей и без того драматичной речи ещё больше патетики, словно предвидел неминуемую гибель их незыблемого холостяцкого братства. Он словно пытался убедить Сантоса, что происходящее — неизбежная трагедия, а не повод для искренней радости за друга, превращая дружбу в подобие военной стратегии.
Сантос, чувствуя, как его губы непроизвольно растягиваются в подобие улыбки, попытался скрыть ее за маской сосредоточенности. Он начинал понимать истинную причину театрального представления Яна: зависть. Зависть, замаскированная под сарказм и показное сочувствие. Ян, закоренелый холостяк, боялся остаться в одиночестве, когда его друзья начнут создавать собственные семьи. Он боялся перемен, боялся, что их дружба ослабнет, и боялся, что его жизнь станет менее интересной и насыщенной.
— Значит, ты не рад за Эрика? — спросил Сантос, стараясь сохранить нейтральный тон, но с легкой ноткой упрека. Он решил вывести Яна из его театральной роли и заставить говорить откровенно.
Ян на мгновение замешкался, словно его разоблачили. Фальшивая маска сочувствия треснула, обнажив истинные чувства. Он попытался взять ситуацию под контроль, но в его голосе уже не было прежней уверенности.
— Рад… конечно, рад, — пробормотал он, избегая взгляда Сантоса. — Просто… это немного неожиданно. И… да, возможно, я немного завидую тому, что он нашёл кого-то, а я…
Он не договорил, но Сантос понял его без слов. Он подошёл к Яну и положил руку ему на плечо.
— Эй, не переживай, — сказал он. — Эрик всё равно останется нашим другом. И кто знает, может быть, и для тебя найдётся кто-то особенный. А пока… мы всё ещё можем рассчитывать на наши холостяцкие посиделки. Может быть, теперь с пирогами от Лизы.
Ян слабо улыбнулся, чувствуя, как напряжение немного спадает. Он понимал, что Сантос прав. Дружба не должна заканчиваться с началом семейной жизни. И, возможно, ему действительно стоило порадоваться за Эрика, а не оплакивать конец их холостяцкой эпохи.
— Ладно, — сказал Ян, вздыхая. — Похоже, нам придется придумать план, как пережить эту свадьбу. И как не дать Эрику превратиться в типичного семьянина.
Сантос усмехнулся.
— Это уже звучит как план! — сказал он. — И уверяю тебя, у нас есть много военных стратегий, которые помогут нам в этой битве. Ведь битва за сохранение дружбы — самая важная!
Оба друга рассмеялись. Напряжение рассеялось, и в воздухе снова повисла тёплая атмосфера старой дружбы. Сантос знал, что Ян переживёт этот кризис. И хотя эпоха их беззаботного холостяцкого братства, возможно, подходит к концу, их дружба выдержит испытание временем. В конце концов, именно дружба — это настоящая крепость, которую стоит беречь.
Антонио, стоявший рядом с Яном, отставил свой бокал, тонкий хрусталь которого звякнул, коснувшись прохладной мраморной столешницы. Этот звук, такой уместный в данной обстановке, словно подчеркивал неестественную тишину момента. Его темные глаза, обычно искрящиеся весельем, сейчас были прищурены, словно насторожены, и блуждали по залу цепким взглядом хищника.
- Папарацци наверняка искренне скорбят, – добавил он с легкой иронией в голосе, которая, тем не менее, не смогла скрыть намек на тревогу.
Его слова были адресованы не столько Яну, сколько ему самому, своего рода проверкой реальности, попыткой рационализировать гнетущее чувство. Он намекал на отсутствие скандальных новостей, которыми можно было бы поживиться на этой безупречной помолвке, помолвке, которая казалась слишком безупречной, чтобы быть правдой.
После этих слов он снова отхлебнул из своего сложного коктейля, словно ища в нём утешение или, возможно, ключ к разгадке. Казалось, что напиток был создан для искушённых ценителей, для тех, кто умеет читать между строк: от него исходил едва уловимый аромат цитрусовых, скорее намекающий на солнце и лёгкость, чем явно их передающий, а горькие травяные нотки придавали ему запоминающуюся глубину, словно тайный шифр, расшифровать который мог только знаток. Вкус, как и окружающая обстановка, таил в себе секреты.
Предстоящая свадьба одного из офицеров румынской армии, представителя элиты войск, казалось бы, была достаточным поводом, чтобы собрать толпу журналистов, жаждущих сенсаций и желающих выудить компромат из жизни сильных мира сего. Но сегодня их надежды на сенсацию, похоже, не оправдались. Все было слишком правильно, слишком выверено, словно спектакль, поставленный по заранее написанному сценарию. Отсутствие сенсаций само по себе было подозрительным.
Прислонившись к украшенной витиеватой резьбой колонне из светлого мрамора, словно статуя, уставшая от своего пьедестала, Антонио наблюдал за остальными гостями.
Его поза была обманчиво расслабленной, маска безразличия, которую он оттачивал годами. Его взгляд скользил от группы к группе, словно охотник, высматривающий дичь в траве, подмечая детали, ускользающие от менее натренированного глаза, нюансы в поведении, мимолетные взгляды, едва уловимые изменения в позе. Он словно сканировал поле боя, оценивая расстановку сил и потенциальные угрозы, невидимые обычному глазу. Каждый жест, каждое слово, каждая мимика становились объектом его пристального внимания.
Ян тоже окинул взглядом толпу, пытаясь понять, что именно привлекло внимание его друга, что заставило его насторожиться, но не обнаружил ничего, что выделялось бы на общем фоне роскоши и благопристойности. Все казалось таким нарочито безупречным, что вызывало невольный дискомфорт. Воздух был пропитан дорогими духами, шелестом шелка и приглушенным бормотанием вежливых разговоров — симфония светского раута.
Хрусталь люстр отражался в начищенных до блеска бокалах, создавая иллюзию бесконечного сияния, а на столах, уставленных изысканными закусками, царило настоящее произведение искусства, достойное кисти художника. Будучи старшим сержантом, которому поручали перевоспитывать самых упрямых и плохо поддающихся обучению новобранцев, Антонио привык быть начеку и внимательно следить за происходящим, выискивая потенциальные проблемы задолго до того, как они успевали проявиться. Это была профессиональная деформация, въевшаяся в его сознание, как заноза, которую Ян понимал и ценил. Она не раз спасала им обоим жизнь, заставляя замечать то, что другие упускали из виду, видеть опасность там, где другие видели лишь праздник.
Однако, насколько мог судить Ян, здесь не происходило ничего необычного. Да и не могло происходить. Все изысканно одетые гости благородного происхождения, собравшиеся в этом огромном, богато украшенном зале, отличались отменными манерами и безупречным поведением. Они обменивались светскими любезностями, тщательно подбирая слова, чтобы никого не обидеть, потягивали дорогие напитки, смакуя каждый глоток, и сдержанно улыбались, стараясь произвести друг на друга благоприятное впечатление.
Вряд ли такая атмосфера могла заинтересовать искушенного и уставшего от светских изысков человека вроде Антонио, человека, которого больше привлекали острые ощущения и реальные действия, чем пустые разговоры. Если что-то и можно было считать чрезвычайным обстоятельством, достойным упоминания, так это то, что их общий друг Сантос, обычно предпочитавший непринужденный стиль, удобную одежду и неформальное общение, сегодня надел парадную форму, сверкавшую золотыми эполетами и отполированными до блеска пуговицами. Каждый элемент его облачения кричал о формальности и дискомфорте. Она сидела на нём как на вешалке, сковывая движения и вызывая дискомфорт. Парадная форма, словно броня, скрывала за собой привычного Сантоса — расслабленного и ироничного, словно он пытался спрятаться за этой маской официальности. Это выглядело настолько необычно, настолько противоречило его обычной натуре, что Ян невольно задался вопросом, что могло заставить Сантоса отказаться от привычного комфорта ради такого зрелища. Что-то здесь было не так, и Ян нутром чувствовал это. Все казалось неестественным, натянутым, словно за секунду до того, как натянутая струна лопнет. Оставалось только понять, что именно. Едва уловимый запах опасности витал в воздухе, несмотря на тщательно созданную атмосферу благополучия. Он был подобен тонкому слою льда, покрывающему глубокий водоём с неизвестным течением, скрытым от глаз, но ощутимым под ногами. И Ян понимал, что им нужно быть готовыми ко всему.
Сантос, словно приговорённый к казни, поправил галстук, превратив его из символа формальности в подобие петли на шее. Каждое его движение было пронизано отчаянием, словно он пытался отсрочить неизбежное. В искусственном свете конференц-зала с его холодным неоновым сиянием кожаные кресла казались особенно неудобными, впиваясь в тело, словно раскалённые угли. Строгий дресс-код, который всегда вызывал у Сантоса бурю протеста, теперь казался личным оскорблением, символом его вынужденного подчинения чужой воле.
- Ему следовало прислушаться к предупреждениям, — произнёс он с тяжёлой обречённостью, каждым словом демонстрируя свою ненависть к соблюдению дресс-кода. Его голос звучал глухо, словно из глубокой пропасти, отражая безысходность, сковавшую его. Тяжёлый вздох эхом прокатился по комнате, подчёркивая всю абсурдность ситуации, когда судьба человека решалась в стерильных стенах, далёких от реальной жизни.
Ян, преисполненный презрения к этой показной муке, едва сдержался от саркастического комментария. Он-то знал, чего стоит Сантосу любой намёк на официальную одежду. Человек из джунглей, рождённый для свободы, с кожей, закалённой солнцем и ветром, предпочитал обходиться минимумом одежды, к большому неудовольствию чопорных генералов, воспитанных на уставах и протоколах.
Те, впрочем, сквозь пальцы смотрели на его эксцентричность, зная цену его уникальным навыкам разведчика, его инстинктам, отточенным самой природой. Но сейчас, глядя на то, как друг извивается в кресле, словно пойманный зверь в клетке, Яна раздражала не столько сама вынужденная пытка, сколько её нарочитость, эта показная жертва, призванная, как он подозревал, манипулировать ситуацией.
Ему хотелось схватить его за этот проклятый галстук и хорошенько встряхнуть, чтобы прекратить этот цирк скорби, привлекающий ненужное внимание в и без того напряжённой ситуации. Напряжение, словно влажный тропический воздух перед грозой, давило на виски, заставляя Яна бороться с желанием сорваться и высказать всё, что он думает об этой фарсовой церемонии. Он сжал кулаки, стараясь сохранять внешнее спокойствие, прекрасно понимая, что сейчас важна каждая мелочь, каждое слово, каждый жест. Любая неосторожность могла усугубить ситуацию.
Напротив, Антонио даже не удостоил Сантоса взглядом. Его безупречный костюм, сшитый на заказ в Сэвил-Роу, казалось, был частью его самого, продолжением его стальной воли и непоколебимой дисциплины. Каждая складка была идеально выглажена, каждая пуговица застегнута с хирургической точностью. В его голосе не было и тени сочувствия, лишь холодная, отточенная деловитость, словно он был не человеком, а безупречно функционирующим механизмом.
- Эрику следовало взяться за ум задолго до предупреждений, — отрезал он, словно оглашая смертный приговор. Слова, высеченные на камне, не оставляли места для сомнений, мольбы или надежды. - Он должен был быть образцом стабильности и достоинства, а вместо этого скандалы вокруг его семьи не сходят с первых полос газет. - В словах Антонио сквозило не только раздражение, но и презрительное отвращение к проявленной слабости, к неспособности контролировать себя и окружающих. Он словно чувствовал себя лично оскорблённым тем, что Эрик не смог соответствовать высоким стандартам, которые сам для себя установил, стандартам, которые, как он полагал, являются единственным путём к успеху и власти.
- Что ж, такова уж его семейка, — устало вздохнул Ян, переводя взгляд с корчащегося Сантоса на Антонио, чья прямая спина олицетворяла безупречную дисциплину. Эти двое, казалось, представляли два разных мира, две противоположные стороны одной медали: Сантос — дикий, импульсивный, не признающий правил, и Антонио — воплощение порядка, контроля, безжалостной целеустремлённости. - Их девиз — «Живи одним днём». Они никогда не признавали никаких ограничений. И им плевать, что они могут разрушить жизнь Эрика. Что, собственно, они уже не раз и делали.
Ян слишком хорошо знал эту семью, эту проклятую династию, как и самого Эрика, не смеющего отказать близким, страдающим от посттравматического синдрома и выходок своей неуёмной семейки. Он знал об их безрассудстве, неуёмной жажде удовольствий, циничном пренебрежении законом и моралью и полном игнорировании последствий. Он понимал, что Эрик стал заложником своей порочной родословной, жертвой дурной наследственности и отсутствия моральных сил, чтобы сопротивляться их влиянию. Словно муха, запутавшаяся в паутине, сотканной из роскоши, порока и безнаказанности, он не мог выбраться, обречённый на гибель.
— А чего ты ожидал? — сухо поинтересовался Антонио, проницательно глядя на Яна. В его глазах мелькнуло разочарование, едва заметное, словно тень. Возможно, он ожидал, что Ян, как давний друг, как человек, которому Эрик доверял, сможет повлиять на него, уберечь от грядущей катастрофы, направить на истинный путь. В этом взгляде читалось не только разочарование, но и невысказанный упрёк, молчаливое обвинение в бездействии.
Ян беспомощно пожал плечами.
- Даже не знаю. Наверное, хотя бы того, что он поставит их на место. Или хотя бы попытается дистанцироваться.
Но он знал, что это лишь пустые слова, самообман, попытка оправдать собственное бездействие. Эрик был слишком слаб, слишком зависим от своей семьи как морально, так и финансово, чтобы противостоять её давлению, чтобы вырваться из порочного круга. И теперь он расплачивался за их грехи, за их разгульную жизнь, за их наплевательское отношение ко всему, кроме собственного удовольствия. Каждый из них понимал, что Эрик обречён, что его падение неизбежно, и в этом заключался ужас ситуации, который давил на плечи, словно непосильный груз.
В комнате повисла давящая тишина, нарушаемая лишь тихим ворчанием Сантоса, безуспешно пытавшегося справиться со своим галстуком, с этой удушающей петлёй, символом его беспомощности. Все трое понимали, что судьба Эрика практически предрешена, и ничто, даже дружба, не сможет спасти его от неминуемого краха, от пропасти, в которую он стремительно падал. Атмосфера сгущалась с каждой секундой, предвещая бурю, эпицентром которой станет жизнь одного человека, не сумевшего справиться со своим прошлым, с
