— Вы не победили проклятие.
— Вы…
— его пережили.
Она не улыбнулась.
Не обняла.
Не ушла.
Она просто —
осталась рядом.
И тогда —
я поняла:
мы не спасли его.
Он не спас нас.
Мы…
спасли друг друга —
не словами.
Не жертвами.
Не магией.
А просто —
выбирая быть рядом.
Каждый день.
Без слов.
«Ты не Элис. Ты не Алиса. Ты — ты»
«Любовь не требует имени.
Она требует — присутствия.
Когда ты перестаёшь называть её —
она наконец начинает жить.»
— запись в дневнике, последняя, написанная без чернил
Он сказал это —
не утром.
Не вечером.
Не в момент, когда солнце касалось окна,
или когда роза раскрыла лепесток.
Он сказал это —
в тишине.
Мы сидели на скамье.
Рядом.
Не держась за руки.
Не глядя друг на друга.
Просто — рядом.
Ветер шёпотом касался волос.
Листья шелестели —
не от ветра.
От памяти.
Я не знала, что он собирается сказать.
Не потому что не слышала.
А потому что…
не хотела слышать.
Я боялась —
что если он назовёт меня —
я снова стану кем-то.
Элис.
Алиса.
Невеста.
Жертва.
Вернувшаяся.
Предавшая.
Спасённая.
Я не хотела быть никем.
Я хотела —
быть.
И тогда —
он сказал:
— Ты не Элис.
Я не дышала.
— Ты не Алиса.
Я не шевелилась.
— Ты — ты.
Тишина.
Не та, что была до этого.
Не та, что была в замке.
Не та, что была в зеркале.
Это была —
новая тишина.
Та, что появляется,
когда кто-то видит тебя —
не как прошлое,
не как будущее,
не как клятву,
не как проклятие.
А как…
человека.
Я не поправила его.
Не сказала: «Но я — Алиса».
Не сказала: «Я — Элис».
Не сказала: «Ты ошибаешься».
Я просто —
перестала дышать.
И тогда —
впервые за триста лет —
я не хотела быть кем-то другим.
Я хотела —
быть той, кем он меня назвал.
Той, кто не помнит.
Той, кто не бежала.
Той, кто не предавала.
Той, кто не ждала.
Той, кто…
осталась.
Он не смотрел на меня.
Он смотрел на розу —
ту самую, что цвела у ворот.
Но я знала —
он говорил мне.
И когда я наконец смогла —
я сказала:
— Я не Элис.
— Я не Алиса.
— Я — я.
Он не улыбнулся.
Не обнял.
Не поцеловал.
Он просто —
поднял руку.
И положил её на мою.
Не на пальцы.
Не на ладонь.
На запястье.
Там, где пульс.
Где дыхание.
Где я —
существую.
И тогда —
я поняла:
Он не сказал это, чтобы меня успокоить.
Он сказал это, чтобы меня отпустить.
Не как Элис.
Не как Алису.
Не как невесту.
А как…
себя.
И я —
впервые —
не боялась быть собой.
—
И после этого —
мы больше не говорили об этом.
Не потому что забыли.
А потому что —
не нужно было.
Он не стал королём.
Я не стала невестой.
Мы стали —
теми, кто больше не боится быть собой.
И в тот вечер —
я не открыла дневник.
Я не писала.
Я не искала слова.
Я просто —
сказала:
— Я — я.
И впервые —
это звучало
не как победа.
Не как конец.
Не как чудо.
А как…
дом.
«Он перестал смотреть в зеркало»
«Когда ты перестаёшь искать себя в отражении —
ты наконец начинаешь видеть,
кто ты есть, когда никто не смотрит».
— запись в дневнике, последняя, сделанная без чернил
Он перестал смотреться в зеркало.
Не в тот день, когда она сказала: «Я — это я».
Не в тот вечер, когда роза впервые расцвела.
И даже не тогда, когда он впервые взял её за руку.
Он перестал смотреться в зеркало
однажды утром.
Просто...
не пошёл к нему.
Раньше он всегда подходил.
Утром.
Перед тем, как встать.
Перед тем, как встать —
чтобы увидеть, кто он.
Тень.
Призрак.
Лестран.
Хранитель.
Проклятый.
Ждущий.
Он смотрел —
и видел —
всё, чем он был.
И всё, чем он не мог быть.
Но в тот день —
он не пошёл.
Он встал.
Надел халат.
Потянулся.
Посмотрел в окно.
На солнце.
На тень от дерева —
которая, как всегда,
касалась пола там,
где он стоял.
Он не пошёл к зеркалу.
Он не сказал: «Сегодня не буду».
Он ничего не объяснил.
Он не попросил прощения.
Он просто —
не пошёл.
—
Я заметила.
Не потому, что искала.
Не потому, что ждала.
Не потому, что боялась.
Я заметила —
потому что не услышала его шагов.
Обычно он проходил мимо спальни —
вдоль стены,
где висело зеркало.
Его шаги были тихими.
Но они были.
Сегодня —
их не было.
Я не спросила: «Ты не смотрел?»
Я не сказала: «Это хорошо».
Я не улыбнулась.
Я не заплакала.
Я просто —
сделала чай.
Как всегда.
С мятой.
Без сахара.
Поставила на стол.
Не рядом с ним.
Не перед ним.
Напротив.
Он сел.
Не сказал «спасибо».
Не сказал «не надо».
Ничего не сказал.
Он просто —
— взял чашку.
И выпил.
—
Потом —
он не пошёл в библиотеку.
Не пошёл в сад.
Не пошёл в холл.
Он пошёл —
— на кухню.
И стал мыть чашку.
Не потому, что она была грязной.
Он всегда её мыл.
Но раньше —
он делал это быстро.
Точно.
Как ритуал.
Сегодня —
он мыл её долго.
Пальцы —
касались края.
Медленно.
Как будто
он учился —
как это —
быть человеком,
который моет чашку —
не потому, что должен.
А потому, что...
хочет.
Я сидела у окна.
Смотрела.
Не потому, что ждала.
А потому, что...
не хотела пропустить.
Когда он закончил —
он не поставил чашку на полку.
Он поставил её —
на подоконник.
Рядом с розой.
Не потому, что хотел, чтобы она пахла чаем.
Не потому, что хотел, чтобы она сияла.
Он просто —
поставил её рядом.
Как будто
это —
дом.
—
Я нашла зеркало.
Оно всё ещё висело.
Но на нём —
была песчаная ткань.
Не тяжёлая.
Не плотная.
Как будто кто-то —
осторожно —
накрыл его,
как покрывалом.
Я не сняла его.
Я не спросила: «Зачем?»
Я просто —
поставила его на полку рядом с собой
другую чашку.
Ту, которую он не мыл.
Ту, которую он не трогал.
И на ней —
я налила чай.
Не для него.
Не для меня.
Для тех,
кто больше не смотрит в зеркало.
—
Когда стемнело, он вошёл —
не как тень,
а как человек, вернувшийся домой.
Он не сказал: «Я не смотрел».
Он не сказал: «Ты заметила?»
Он не сказал: «Я боюсь».
Он просто —
сел на пол.
У моих ног.
И положил голову —
мне на колено.
Я не пошевелилась.
Я не сказала: «Ты устал?»
Я не сказала: «Я здесь».
Я просто —
— положила руку ему на волосы.
Они были тёплыми.
Не ледяными.
Не как у призрака.
Как у человека.
—
И тогда —
— я поняла:
Он не перестал смотреть в зеркало —
чтобы не видеть себя.
Он перестал смотреть —
чтобы увидеть.
Не своё отражение.
Не своё прошлое.
Не свою тень.
Он увидел —
меня.
И я —
увидела —
него.
Не как король.
Не как проклятый.
Не как ждущий.
А как —
человека,
который больше не боится быть кем-то другим.
«Она перестала бояться своих снов.
Они больше не были про прошлое.
Они были — про утро.»
«Сны — не память.
Они — предчувствие.
Когда ты перестаёшь бояться —
они начинают показывать тебе,
как будет жить твоя душа.»
— запись в дневнике, последняя, написанная без чернил
Она перестала бояться своих снов.
Не потому что они стали светлыми.
Не потому что исчезли тени.
Не потому что она забыла.
Она перестала бояться —
потому что они больше не были про прошлое.
Они были — про утро.
Она видела:
он пьёт чай.
Она сидит рядом.
Роза цветёт.
Зеркало закрыто.
Он не смотрит в окно —
он смотрит на неё.
Она не просыпалась.
Не вскакивала.
Не кричала.
Не бежала.
Она просто —
оставалась.
В сне.
И в каждом сне —
она чувствовала:
это уже было настоящим.
Но однажды — сон дрогнул.
Посреди тишины —
стекло в окне треснуло.
Не от ветра.
Не от холода.
От тени, которая вползла снаружи —
не как раньше, не как Хранительница,
а как что-то новое. Голодное. Пустое.
Она почувствовала —
не страх.
А вторжение.
В сне —
он встал.
Не как призрак.
А как страж.
— Они не уйдут, — сказал он, глядя не на неё, а на дверь.
— Они чувствуют, что ты больше не боишься.
И теперь хотят забрать это у тебя.
Она не проснулась.
Но поднялась.
Рядом с ним.
— Что это? — спросила она.
— Остатки проклятия, — ответил он. — То, что не исчезло. То, что ждёт слабости.
— Я не слаба, — сказала она.
— Нет, — улыбнулся он. — Ты — их страх.
И тогда —
он протянул руку.
Не к мечу.
Не к кинжалу.
А к её ладони.
— Дыши со мной, — сказал он. — И они исчезнут.
Она вдохнула.
Он выдохнул.
И тень рассыпалась, как пепел на ветру.
Сон вернулся к тишине.
К чаю.
К розе.
К утру.
Утро. Настоящее.
Она проснулась раньше.
Солнце ещё не касалось окна.
Темнота была мягкой.
Как вата.
Она не двинулась.
Не посмотрела на него.
Не подняла голову.
Она просто —
вдохнула.
И в этот момент —
он заговорил.
Не шёпотом.
Не сонным голосом.
Не как призрак, возвращающийся из прошлого.
Он сказал —
чётко.
Человечески.
С утра.
«Ты знаешь…
я не помню, как я стал человеком.
Но я помню — как ты впервые улыбнулась мне во сне.»
Она не открыла глаза.
Не дрогнула.
Не спросила: «Когда?»
Она просто —
вздохнула.
И тогда —
он добавил:
*«Ты улыбнулась…
не потому что я тебя спас.
не потому что я ждал.
не потому что я — Лестран.
Ты улыбнулась —
потому что ты…
вспомнила, как это — быть счастливой.»*
Она открыла глаза.
Он смотрел на неё.
Не с грустью.
Не с надеждой.
Не с болью.
Он смотрел —
как человек,
который впервые понял,
что любовь —
не жертва.
Не магия.
Не проклятие.
Она села.
Он не отстранился.
Он не сжал руки.
Он не сказал: «Прости».
Он просто —
подтянул одеяло
к её плечам.
И сказал:
*«Ты не вернулась, чтобы спасти меня.
Ты вернулась —
чтобы спасти себя.
И я…
я просто…
остался.
Потому что теперь —
я не хочу быть никем другим.
Я хочу быть —
тем, кто слышит твою улыбку.
В каждом сне.
В каждом утре.
В каждой тишине.»*
За окном —
роза раскрыла лепесток.
Замок не дышал — он спал.
А в лесу — ни одной тени не осталось.
Потому что любовь, которая не боится — сильнее любого проклятия.
«Он не помнил, как они поцеловались.
Но он помнил — как она плакала.»
«Любовь не живёт в воспоминаниях.
Она живёт — в тишине, которую не может заменить ни одна история.
Но если эта тишина исчезнет…
то и любовь — перестанет быть.»
— запись в дневнике, последняя, написанная без чернил
Она спросила его однажды —
у самого окна, когда солнце ложилось на розу.
— Ты помнишь, как мы впервые поцеловались?
Он не ответил сразу.
Он смотрел на лепесток, который упал с розы —
и медленно касался пола, как будто боялся нарушить тишину.
Потом —
он сказал:
«Нет.
Я не помню, как мы поцеловались.»
Она не удивилась.
Не обиделась.
Не заплакала.
Она просто —
сделала глоток чая.
И он добавил:
*«Но я помню — как ты плакала, когда я сказал: “Ты — ты”.
И я помню — как ты улыбнулась, когда я сказал: “Я тоже”.
Это — всё, что мне нужно.»*
Она улыбнулась.
Тихо.
Как утро.
Он не поцеловал её.
Он не обнял.
Он просто —
положил голову на её плечо.
И тогда —
она поняла:
он больше не хочет вспоминать прошлое.
Он хочет — жить настоящим.
—
Они не говорили об этом больше.
Не потому что забыли.
А потому что —
не нужно было.
Каждое утро —
он пил чай.
Она сидела рядом.
Роза цвела.
Зеркало — закрыто.
Лес — тих.
Замок — спит.
И вдруг —
всё изменилось.
Она проснулась рано.
Как обычно.
Но он — не был рядом.
Не в постели.
Не на полу.
Не у окна.
Она встала.
Побежала в кухню.
Пусто.
В библиотеку.
Пусто.
В сад.
Он не там.
Она побежала к двери —
и увидела.
На пороге —
его халат.
Лежал аккуратно.
Сложенный.
Как будто он снял его —
и ушёл.
Ни следов.
Ни слов.
Ни записки.
Ни дыхания.
Она подняла халат.
Он был тёплым.
Ещё тёплый.
Как будто он только что стоял здесь.
Она прижала его к груди.
И в этот момент —
впервые за триста лет —
она заплакала.
Не от боли.
Не от страха.
От того, что он не вернулся.
Она не знала, где он.
Не знала — почему.
Не знала — когда.
Она только знала:
он ушёл.
И не сказал.
—
Она не стала искать его.
Не в замке.
Не в лесу.
Не в зеркале.
Она села на скамью —
где он впервые сказал: «Ты — ты».
И ждала.
Не потому что надеялась.
А потому что —
не могла не ждать.
День прошёл.
Ночь наступила.
Она не спала.
Не ела.
Не плакала больше.
Она просто —
сидела.
И вдруг —
она почувствовала.
Не шаги.
Не дыхание.
Запах.
Запах чая — с мятой.
Без сахара.
И тишина.
Она не обернулась.
Она знала —
он здесь.
Он стоял за ней.
Она не сказала: «Ты куда?»
Не сказала: «Почему?»
Не сказала: «Я тебя не отпущу».
Она просто —
сказала:
«Ты не помнишь, как мы поцеловались.
А я…
я не помню, как ты ушёл.»
Он не ответил.
Он просто —
сел рядом.
И положил руку на её руку.
Тепло.
Как всегда.
Но теперь —
он не говорил.
Он не улыбался.
Он не смотрел на неё.
Он смотрел —
на розу.
И тогда —
она поняла.
Он не ушёл.
Он —
забыл.
—
— Вы…
— его пережили.
Она не улыбнулась.
Не обняла.
Не ушла.
Она просто —
осталась рядом.
И тогда —
я поняла:
мы не спасли его.
Он не спас нас.
Мы…
спасли друг друга —
не словами.
Не жертвами.
Не магией.
А просто —
выбирая быть рядом.
Каждый день.
Без слов.
Глава 15
«Ты не Элис. Ты не Алиса. Ты — ты»
«Любовь не требует имени.
Она требует — присутствия.
Когда ты перестаёшь называть её —
она наконец начинает жить.»
— запись в дневнике, последняя, написанная без чернил
Он сказал это —
не утром.
Не вечером.
Не в момент, когда солнце касалось окна,
или когда роза раскрыла лепесток.
Он сказал это —
в тишине.
Мы сидели на скамье.
Рядом.
Не держась за руки.
Не глядя друг на друга.
Просто — рядом.
Ветер шёпотом касался волос.
Листья шелестели —
не от ветра.
От памяти.
Я не знала, что он собирается сказать.
Не потому что не слышала.
А потому что…
не хотела слышать.
Я боялась —
что если он назовёт меня —
я снова стану кем-то.
Элис.
Алиса.
Невеста.
Жертва.
Вернувшаяся.
Предавшая.
Спасённая.
Я не хотела быть никем.
Я хотела —
быть.
И тогда —
он сказал:
— Ты не Элис.
Я не дышала.
— Ты не Алиса.
Я не шевелилась.
— Ты — ты.
Тишина.
Не та, что была до этого.
Не та, что была в замке.
Не та, что была в зеркале.
Это была —
новая тишина.
Та, что появляется,
когда кто-то видит тебя —
не как прошлое,
не как будущее,
не как клятву,
не как проклятие.
А как…
человека.
Я не поправила его.
Не сказала: «Но я — Алиса».
Не сказала: «Я — Элис».
Не сказала: «Ты ошибаешься».
Я просто —
перестала дышать.
И тогда —
впервые за триста лет —
я не хотела быть кем-то другим.
Я хотела —
быть той, кем он меня назвал.
Той, кто не помнит.
Той, кто не бежала.
Той, кто не предавала.
Той, кто не ждала.
Той, кто…
осталась.
Он не смотрел на меня.
Он смотрел на розу —
ту самую, что цвела у ворот.
Но я знала —
он говорил мне.
И когда я наконец смогла —
я сказала:
— Я не Элис.
— Я не Алиса.
— Я — я.
Он не улыбнулся.
Не обнял.
Не поцеловал.
Он просто —
поднял руку.
И положил её на мою.
Не на пальцы.
Не на ладонь.
На запястье.
Там, где пульс.
Где дыхание.
Где я —
существую.
И тогда —
я поняла:
Он не сказал это, чтобы меня успокоить.
Он сказал это, чтобы меня отпустить.
Не как Элис.
Не как Алису.
Не как невесту.
А как…
себя.
И я —
впервые —
не боялась быть собой.
—
И после этого —
мы больше не говорили об этом.
Не потому что забыли.
А потому что —
не нужно было.
Он не стал королём.
Я не стала невестой.
Мы стали —
теми, кто больше не боится быть собой.
И в тот вечер —
я не открыла дневник.
Я не писала.
Я не искала слова.
Я просто —
сказала:
— Я — я.
И впервые —
это звучало
не как победа.
Не как конец.
Не как чудо.
А как…
дом.
Глава 16
«Он перестал смотреть в зеркало»
«Когда ты перестаёшь искать себя в отражении —
ты наконец начинаешь видеть,
кто ты есть, когда никто не смотрит».
— запись в дневнике, последняя, сделанная без чернил
Он перестал смотреться в зеркало.
Не в тот день, когда она сказала: «Я — это я».
Не в тот вечер, когда роза впервые расцвела.
И даже не тогда, когда он впервые взял её за руку.
Он перестал смотреться в зеркало
однажды утром.
Просто...
не пошёл к нему.
Раньше он всегда подходил.
Утром.
Перед тем, как встать.
Перед тем, как встать —
чтобы увидеть, кто он.
Тень.
Призрак.
Лестран.
Хранитель.
Проклятый.
Ждущий.
Он смотрел —
и видел —
всё, чем он был.
И всё, чем он не мог быть.
Но в тот день —
он не пошёл.
Он встал.
Надел халат.
Потянулся.
Посмотрел в окно.
На солнце.
На тень от дерева —
которая, как всегда,
касалась пола там,
где он стоял.
Он не пошёл к зеркалу.
Он не сказал: «Сегодня не буду».
Он ничего не объяснил.
Он не попросил прощения.
Он просто —
не пошёл.
—
Я заметила.
Не потому, что искала.
Не потому, что ждала.
Не потому, что боялась.
Я заметила —
потому что не услышала его шагов.
Обычно он проходил мимо спальни —
вдоль стены,
где висело зеркало.
Его шаги были тихими.
Но они были.
Сегодня —
их не было.
Я не спросила: «Ты не смотрел?»
Я не сказала: «Это хорошо».
Я не улыбнулась.
Я не заплакала.
Я просто —
сделала чай.
Как всегда.
С мятой.
Без сахара.
Поставила на стол.
Не рядом с ним.
Не перед ним.
Напротив.
Он сел.
Не сказал «спасибо».
Не сказал «не надо».
Ничего не сказал.
Он просто —
— взял чашку.
И выпил.
—
Потом —
он не пошёл в библиотеку.
Не пошёл в сад.
Не пошёл в холл.
Он пошёл —
— на кухню.
И стал мыть чашку.
Не потому, что она была грязной.
Он всегда её мыл.
Но раньше —
он делал это быстро.
Точно.
Как ритуал.
Сегодня —
он мыл её долго.
Пальцы —
касались края.
Медленно.
Как будто
он учился —
как это —
быть человеком,
который моет чашку —
не потому, что должен.
А потому, что...
хочет.
Я сидела у окна.
Смотрела.
Не потому, что ждала.
А потому, что...
не хотела пропустить.
Когда он закончил —
он не поставил чашку на полку.
Он поставил её —
на подоконник.
Рядом с розой.
Не потому, что хотел, чтобы она пахла чаем.
Не потому, что хотел, чтобы она сияла.
Он просто —
поставил её рядом.
Как будто
это —
дом.
—
Я нашла зеркало.
Оно всё ещё висело.
Но на нём —
была песчаная ткань.
Не тяжёлая.
Не плотная.
Как будто кто-то —
осторожно —
накрыл его,
как покрывалом.
Я не сняла его.
Я не спросила: «Зачем?»
Я просто —
поставила его на полку рядом с собой
другую чашку.
Ту, которую он не мыл.
Ту, которую он не трогал.
И на ней —
я налила чай.
Не для него.
Не для меня.
Для тех,
кто больше не смотрит в зеркало.
—
Когда стемнело, он вошёл —
не как тень,
а как человек, вернувшийся домой.
Он не сказал: «Я не смотрел».
Он не сказал: «Ты заметила?»
Он не сказал: «Я боюсь».
Он просто —
сел на пол.
У моих ног.
И положил голову —
мне на колено.
Я не пошевелилась.
Я не сказала: «Ты устал?»
Я не сказала: «Я здесь».
Я просто —
— положила руку ему на волосы.
Они были тёплыми.
Не ледяными.
Не как у призрака.
Как у человека.
—
И тогда —
— я поняла:
Он не перестал смотреть в зеркало —
чтобы не видеть себя.
Он перестал смотреть —
чтобы увидеть.
Не своё отражение.
Не своё прошлое.
Не свою тень.
Он увидел —
меня.
И я —
увидела —
него.
Не как король.
Не как проклятый.
Не как ждущий.
А как —
человека,
который больше не боится быть кем-то другим.
Глава 17
«Она перестала бояться своих снов.
Они больше не были про прошлое.
Они были — про утро.»
«Сны — не память.
Они — предчувствие.
Когда ты перестаёшь бояться —
они начинают показывать тебе,
как будет жить твоя душа.»
— запись в дневнике, последняя, написанная без чернил
Она перестала бояться своих снов.
Не потому что они стали светлыми.
Не потому что исчезли тени.
Не потому что она забыла.
Она перестала бояться —
потому что они больше не были про прошлое.
Они были — про утро.
Она видела:
он пьёт чай.
Она сидит рядом.
Роза цветёт.
Зеркало закрыто.
Он не смотрит в окно —
он смотрит на неё.
Она не просыпалась.
Не вскакивала.
Не кричала.
Не бежала.
Она просто —
оставалась.
В сне.
И в каждом сне —
она чувствовала:
это уже было настоящим.
Но однажды — сон дрогнул.
Посреди тишины —
стекло в окне треснуло.
Не от ветра.
Не от холода.
От тени, которая вползла снаружи —
не как раньше, не как Хранительница,
а как что-то новое. Голодное. Пустое.
Она почувствовала —
не страх.
А вторжение.
В сне —
он встал.
Не как призрак.
А как страж.
— Они не уйдут, — сказал он, глядя не на неё, а на дверь.
— Они чувствуют, что ты больше не боишься.
И теперь хотят забрать это у тебя.
Она не проснулась.
Но поднялась.
Рядом с ним.
— Что это? — спросила она.
— Остатки проклятия, — ответил он. — То, что не исчезло. То, что ждёт слабости.
— Я не слаба, — сказала она.
— Нет, — улыбнулся он. — Ты — их страх.
И тогда —
он протянул руку.
Не к мечу.
Не к кинжалу.
А к её ладони.
— Дыши со мной, — сказал он. — И они исчезнут.
Она вдохнула.
Он выдохнул.
И тень рассыпалась, как пепел на ветру.
Сон вернулся к тишине.
К чаю.
К розе.
К утру.
Утро. Настоящее.
Она проснулась раньше.
Солнце ещё не касалось окна.
Темнота была мягкой.
Как вата.
Она не двинулась.
Не посмотрела на него.
Не подняла голову.
Она просто —
вдохнула.
И в этот момент —
он заговорил.
Не шёпотом.
Не сонным голосом.
Не как призрак, возвращающийся из прошлого.
Он сказал —
чётко.
Человечески.
С утра.
«Ты знаешь…
я не помню, как я стал человеком.
Но я помню — как ты впервые улыбнулась мне во сне.»
Она не открыла глаза.
Не дрогнула.
Не спросила: «Когда?»
Она просто —
вздохнула.
И тогда —
он добавил:
*«Ты улыбнулась…
не потому что я тебя спас.
не потому что я ждал.
не потому что я — Лестран.
Ты улыбнулась —
потому что ты…
вспомнила, как это — быть счастливой.»*
Она открыла глаза.
Он смотрел на неё.
Не с грустью.
Не с надеждой.
Не с болью.
Он смотрел —
как человек,
который впервые понял,
что любовь —
не жертва.
Не магия.
Не проклятие.
Она села.
Он не отстранился.
Он не сжал руки.
Он не сказал: «Прости».
Он просто —
подтянул одеяло
к её плечам.
И сказал:
*«Ты не вернулась, чтобы спасти меня.
Ты вернулась —
чтобы спасти себя.
И я…
я просто…
остался.
Потому что теперь —
я не хочу быть никем другим.
Я хочу быть —
тем, кто слышит твою улыбку.
В каждом сне.
В каждом утре.
В каждой тишине.»*
За окном —
роза раскрыла лепесток.
Замок не дышал — он спал.
А в лесу — ни одной тени не осталось.
Потому что любовь, которая не боится — сильнее любого проклятия.
Глава 18
«Он не помнил, как они поцеловались.
Но он помнил — как она плакала.»
«Любовь не живёт в воспоминаниях.
Она живёт — в тишине, которую не может заменить ни одна история.
Но если эта тишина исчезнет…
то и любовь — перестанет быть.»
— запись в дневнике, последняя, написанная без чернил
Она спросила его однажды —
у самого окна, когда солнце ложилось на розу.
— Ты помнишь, как мы впервые поцеловались?
Он не ответил сразу.
Он смотрел на лепесток, который упал с розы —
и медленно касался пола, как будто боялся нарушить тишину.
Потом —
он сказал:
«Нет.
Я не помню, как мы поцеловались.»
Она не удивилась.
Не обиделась.
Не заплакала.
Она просто —
сделала глоток чая.
И он добавил:
*«Но я помню — как ты плакала, когда я сказал: “Ты — ты”.
И я помню — как ты улыбнулась, когда я сказал: “Я тоже”.
Это — всё, что мне нужно.»*
Она улыбнулась.
Тихо.
Как утро.
Он не поцеловал её.
Он не обнял.
Он просто —
положил голову на её плечо.
И тогда —
она поняла:
он больше не хочет вспоминать прошлое.
Он хочет — жить настоящим.
—
Они не говорили об этом больше.
Не потому что забыли.
А потому что —
не нужно было.
Каждое утро —
он пил чай.
Она сидела рядом.
Роза цвела.
Зеркало — закрыто.
Лес — тих.
Замок — спит.
И вдруг —
всё изменилось.
Она проснулась рано.
Как обычно.
Но он — не был рядом.
Не в постели.
Не на полу.
Не у окна.
Она встала.
Побежала в кухню.
Пусто.
В библиотеку.
Пусто.
В сад.
Он не там.
Она побежала к двери —
и увидела.
На пороге —
его халат.
Лежал аккуратно.
Сложенный.
Как будто он снял его —
и ушёл.
Ни следов.
Ни слов.
Ни записки.
Ни дыхания.
Она подняла халат.
Он был тёплым.
Ещё тёплый.
Как будто он только что стоял здесь.
Она прижала его к груди.
И в этот момент —
впервые за триста лет —
она заплакала.
Не от боли.
Не от страха.
От того, что он не вернулся.
Она не знала, где он.
Не знала — почему.
Не знала — когда.
Она только знала:
он ушёл.
И не сказал.
—
Она не стала искать его.
Не в замке.
Не в лесу.
Не в зеркале.
Она села на скамью —
где он впервые сказал: «Ты — ты».
И ждала.
Не потому что надеялась.
А потому что —
не могла не ждать.
День прошёл.
Ночь наступила.
Она не спала.
Не ела.
Не плакала больше.
Она просто —
сидела.
И вдруг —
она почувствовала.
Не шаги.
Не дыхание.
Запах.
Запах чая — с мятой.
Без сахара.
И тишина.
Она не обернулась.
Она знала —
он здесь.
Он стоял за ней.
Она не сказала: «Ты куда?»
Не сказала: «Почему?»
Не сказала: «Я тебя не отпущу».
Она просто —
сказала:
«Ты не помнишь, как мы поцеловались.
А я…
я не помню, как ты ушёл.»
Он не ответил.
Он просто —
сел рядом.
И положил руку на её руку.
Тепло.
Как всегда.
Но теперь —
он не говорил.
Он не улыбался.
Он не смотрел на неё.
Он смотрел —
на розу.
И тогда —
она поняла.
Он не ушёл.
Он —
забыл.
—
