Глава 1.
1903 год.
Мне трудно решить, с чего начать свой рассказ. Обычно повествование об истории чьей-либо жизни начинается с появления человека на свет, а заканчивается – его смертью.
К тому же, вправе ли я поведать о драматических событиях последних месяцев, не упомянув о предшествовавших им событиях и особых обстоятельствах? И если я задалась целью поведать правдивую историю своей жизни, то должна рассказать обо всём по порядку…
Мое детство и юношество были довольно… скучны. Моя жизнь как дочери аристократического рода была распланирована еще задолго до моего появления на свет. Домашнее образование, жизнь в семейном особняке под одной крышей с родителями, бесконечные визиты вежливости, скучные беседы с такими же выходцами из высшего общества. Некоторые коррективы в этот неразрывный круг внесли финансовые проблемы семьи: отец тратил огромные суммы на образование и поддержку сына – моего старшего брата, являвшегося наследником рода. Как это часто происходило в подобных семьях, все средства вкладывались в того, кто должен был унаследовать имя и собственность семьи. Остальные дети получали блага по остаточному принципу. Если признаться, я плохо знала своего брата: когда я родилась, он уже учился в привилегированном школе-пансионате, изредка приезжая домой на каникулы и те, предпочитал проводить в компании таких же мальчишек, не проявляя никакого интереса к младшей из сестер.
Все в семье считали, что я родилась слишком поздно. Отец часто называл меня «поздним ребенком», а мама рассказывала, с какой неохотой она опять вернулась к пеленкам после того, как решила, что навсегда покончила с этим делом и со всеми нюансами, которые приходят в дом с появлением грудного ребенка.
Многие думают, что немолодые родители будут баловать своего позднего малыша. Но мало кто задумывается, что большая временная дистанция между ребенком и родителем может дать ровно противоположный эффект, ведь юность и молодость родителей уже в прошлом и им может быть сложно понять, о чем думают и что переживают их дети. В моем случае это был второй вариант. Неудивительно, что когда я была маленькой, то чувствовала себя ужасно одинокой.
Моя старшая сестра в те годы занималась в отведенных под классные комнаты под надзором очень строгой гувернантки. А в пятнадцать ее отправили пансион для дочерей благородных семейств во Франции, откуда она вернулась домой уже взрослой женщиной. Те полгода, что она провела с нами под одной крышей до того, как вышла замуж, заставили меня еще сильнее ощутить свою ущербность. Рядом с утонченной сестрой я выглядела настоящим гадким утенком.
У Виктории были темные волосы и маленькое лицо, с утонченными чертами, она отличалась стройной, изящной фигурой, которую унаследовала от нашей бабушки – матери отца. Папа часто смеялся, что Виктория внешне была копией его матери, о красоте которой слагали стихи в эпоху регентства и на чью руку, по семейной легенде, претендовал сам брат русского императора. Неудивительно, что я страстно, почти маниакально, желала быть похожей на нее. Где-то раздобыв угольную краску, я даже однажды выкрасила волосы, чтобы посмотреть, как буду выглядеть с таким же, как у Виктории, цветом волос. За эту выходку меня жестоко наказали, но хуже всего было то, что даже с черными волосами я не выглядела ужасно.
Отвращение к самой себе было одним из моих страшных секретов, которые я хранила глубоко в своей душе, едва мне исполнилось шесть. Потому что именно в этом возрасте я впервые дотянулась до зеркала в мамином будуаре и впервые разглядела свое лицо. Пухлое, с красными пятнами румянца на толстых щеках, в обрамлении жидких белесых волос цвета куриных перьев и зеленые глаза, в которых я увидела брезгливость, удивление и гнев. Не улучшало ситуацию выцветшее муслиновое платье (уже тогда я донашивала одежду за сестрой) и ляповалый розовый бант, нацепленный матерью на макушку. С тех пор я ненавидела свое лицо и тело, которое при подробном осмотре выявило толстые колени, пухлые ступни и пальчики-сосиски. Как-то раз я пыталась поговорить о своем уродстве с матерью, но получила от нее лишь неопределенное:
– Рано пока говорить, сначала ты должна вырасти…
Ее слова лишь крепче убедили меня в собственном ничтожестве. Я физически ощущала собственную некрасивость. Неудивительно, что единственным спасением в такой ситуации для меня стали книги. Выучившись к восьми бегло читать, я принялась за отцовскую библиотеку, к семнадцати перечитав всё, что в ней находилось. Особую слабость я питала к пьесам, позволявшим мне на краткие мгновения перевоплощаться в другие образы вместе с героями, заставлять свое тело работать на себя.
Однако, когда очередная книжка заканчивалась, мне приходилось возвращаться в суровую реальность. Ежедневно лицезреть свою красивую мать, которая к шестому десятку не утратила своей статности. По жестокой насмешке судьбы я была сильно похожа на мать, унаследовав ее внешность, но если она была красива и грациозна, то я воплощала эти качества с приставкой «не». Не так красива, не так грациозна, не так высока, не так изыскана, не так безмятежна… Часто я думала о том, что, возможно, красивой мою мать делала именно безмятежность, потому что, казалось, ничто не может взволновать ее. Она плывет по жизни, как корабль на всех парусах, принимая все как должное. Я никогда не слышала, чтобы она жаловалась на что-нибудь, а свои потребности ограничивала самым необходимым. Все свое детство я хотела походить на нее, но это было невозможно: так сильно мы отличались по своей внутренней организации. Она без труда переносила денежные трудности, я же испытывала возмущение бездействием отца. Брат проматывал состояние, но родители, вместо того, чтобы приструнить своё чадо, ужимали свои расходы. Все больше и больше комнат в доме закрывалось, становилось меньше слуг, а меня все реже радовали новым туалетами. Я часто слышала, как отец, обсуждая вопросы, связанные с содержанием поместья, или строя какие-то планы, говорил, что у него нет возможности удовлетворять все просьбы, с которыми к нему обращались арендаторы. Вскоре пришлось расстаться и с дорогой гувернанткой сестры, которую я также унаследовала после сестры. Вместо нее взяли добрую женщину, которая не предъявляла ко мне никаких требований. И вместо уроков я частенько сидела в библиотеке, иногда с непонятной тоской поглядывая в старый сад. Как ни странно, но обладание огромным садом для игр, маленьким пони для верховой езды и почти полным отсутствием контроля со стороны взрослых не делало меня счастливее.
Когда пришла пора продолжить обучение вне дома, родители, конечно, уже не могли себе этого позволить и решили ограничиться наймом нескольких дополнительных учителей. Так у меня появились учителя французского, танцев и музыки. И это стало поворотным событием моей жизни. Неожиданно для самой себя я полюбила танцы и музыку, с удовольствием аккомпанируя себе на чудом сохранившемся в гостиной рояле.
Когда мне исполнилось шестнадцать, родители впервые задумались об устройстве моей судьбы. Это был лучший момент, чтобы отправить меня в школу, где я могла бы проучиться всего год и получить необходимый лоск. Однако родители снова решили по своему: для них было важнее, чтобы я удачно вышла замуж. Поэтому они не посчитали нужным тратиться на школу предвидя большие затраты на мой первый сезон.
Учителей рассчитали.
В первый год мой дебют решили отложить: шестнадцать лет мне исполнилось осенью и не было особого смысла выводить меня в свет под конец сезона. На следующий год дебют снова пришлось отложить: брат проиграл на ставках крупную сумму денег и отцу пришлось выбирать между мной и наследником. Выбор был очевиден. Через год ситуация повторилась. Потом еще раз и еще.
К двадцати двух годам необходимость неводить меня в свет отпала сама собой: я переступила возраст дебютанток.
Но мои родители по-прежнему не видели в этом проблему. Потому что Виктория познакомилась с будущим мужем не на светском приеме, а на домашнем празднике. Томас Ворфилд был одним из богатейших людей Америки. Его отец построил состояние на грузоперевозках и дал сыну билет в лучшую жизнь. Несмотря на свое происхождение, Томас был вхож во все дома Лондона. А жена одной из старшей аристократических семей лишь добавила ему презентабельности. Виктория, которая к тому времени не получила ни одного стоящего предложения руки и сердца, ответила богатому американцу согласием на брак.
Родителей, конечно, эта партия смущала: уточненная Викки и простоватый Томас были людьми с разных планет. Но я ни раз слышала, как отец повторял, размышляя о браке старшей дочери, что она теперь, по крайней мере, на всю жизнь обеспечена.
Мне же простой доброжелательный Томас нравился. Он был уже не молод и не разделял стремления молодой жены посетить каждое мероприятие сезона, но терпеливо сносил все капризы моей сестры.
В их редкие приезды он предпочитал проводить свое время прогуливаясь по нашему огромному саду или осматривая сад. Нередко мы с ним встречались в библиотеке, где коротали вечер за приятной беседой или чтением.
Я несколько раз думала обратиться к нему за помощью в устройстве своей судьбы, но так и не смогла перешагнуть гордость. Я ждала, когда предложение поступит от самой сестры или ее мужа, но Виктория, которой должна была хорошо понимать мою ситуацию, почему-то не делала ничего чтобы мне помочь. Я видела как ее тяготили визиты к родителям: именно она всегда была инициатором возвращения Ворфилдов в Лондон. За последний год я видела их только один раз – когда они заезжали на чай по пути к своим знакомым.
Итак, я росла в Типперэре. К двадцати двум годам я научилась неплохо управлять поместьем, переняв бразды правления из рук матери, которая была рада освободиться от этой ноши. Мои мечты о красивых нарядах и пышных балах были похоронены под тяжестью книг бухгалтерского учета. Смирившись с участью старой девы, я открыла для себя мир маленьких ежедневных радостей: чашку свежего молока по утрам, уютный треск поленьев в камине библиотеки, вовремя собранный урожай и прогулки на почтовую станцию.
Но однажды моя жизнь круто изменилась.
Глава 2.
Было начало марта. Я высаживала в оранжерее флоксы и так увлеклась этим занятием, что не сразу услышала оклик мамы:
— Розалинд!
Мама была единственной, кто называл меня полным именем, полученным мною при крещении. Меня назвали в честь бабушки со стороны мамы. Моя матушка определенно любила это имя, потому что всегда употребляла только его полную версию. Остальные же предпочитали называть меня Розой, что долгие годы звучало для меня как насмешка.
— Розалинд, — крикнула она, — быстро иди сюда!
Я вздохнула, сосчитав до десяти и отложила цветы. В последнее время мама любила давать мне пустые бессмысленные задания, которые могла с легкостью выполнить сама, либо подождать с их поручением. Например, расчесать шерсть собакам, полураздвинуть шторы в идеальном порядке, переставить статуэтки с полки на полку, и т.п. Причем обычно она давала просьбы не вставая из кресла в гостиной, предпочитая кричать. А чтобы я могла ее услышать из любого угла дома, все двери держались распахнутыми настежь.
— Иду! — отозвалась я и направилась через холл к лестнице, которая вела в гостиную.
Мама сидела на своем обычном месте около камина. Пламя живописно освещало ее волосы, которые до сих пор не потеряли своего золотого блеска. Увидев меня, она повернулась ко мне свое красивое улыбающееся лицо, которое буквально светилось от радости:
— У меня есть для тебя хорошая новость, Розалинд, — сообщила мама.
— Что такое, мама?
Она протянула письмо, и я узнала почерк Виктории.
— Викки хочет, чтобы ты погостила у них в Лондоне, — сказала мама.
У меня от радости замерло сердце, а потом начало с удвоенной силой перегонять кровь по венам.
— Когда? — в предвкушении спросила я.
— Как только мы соберем тебя, — ответила мама. — Викки сказала, что собиралась пригласить тебя еще перед Рождеством, но младший сын заболел и стало как-то не до этого. Она хочет взять на себя обязанность вывести тебя в свет и пишет, что уже достала несколько приглашений на приемы.
— О мама! — только и смогла ответить я.
Сделав вид, что не замечает моего взволнованного вида, мама продолжила читать.
— Кроме прочего, она пишет, что тебе не надо беспокоиться по поводу туалетов. Её муж решил проявить любезность и обеспечить тебя всем необходимым.
— Ну когда же, когда я смогу поехать? — в нетерпении спросила я.
Мама отодвинула письмо и взглянула на меня.
— Мне будет тебя не хватать, — мягко проговорила она.
— Но, мама! Это такой шанс! Позволь мне поехать.
Я была готова заплакать, если они снова не позволят мне выехать в свет. Пусть шансы найти мужа у меня были невелики, но я хотя бы могла насладиться всеми радостями лондонского сезона.
— Конечно, деточка, — неожиданно мягко ответила мама. — Я очень хочу, чтобы ты поехала и хорошо провела время. Меня нередко охватывает чувство вины за то, что мы не смогли дать тебе должного воспитания и сами не вывезли в свет.
Она грустно вздохнула.
— Я ведь не жалуюсь, мама. Но мне ужасно хочется поехать в Лондон.
Улыбнувшись мне, мама понимающее проговорила:
— Надеюсь, поездка не станет для тебя разочарованием. Я свой первый сезон вспоминаю с ужасом.
— Но ты же имела абсолютный успех, — удивилась я.
— Это всё было потом, в последующие годы. А тогда я была страшно стеснительна и почти ничего не знала.
— Вот и я ни с кем не знакома в Лондоне, — испугавшись, заметила я, — кроме Викки и Томаса я никого там не знаю.
– Не волнуйся, ты быстро заведешь знакомства. – успокоила меня мама.
— Как долго Викки приглашает у нее гостить?
— Она ничего об этом не пишет, — ответила мама. — Но вряд ли первый бал состоится раньше июня.
— Это больше трех месяцев месяцев! Как замечательно! Когда они меня ждут?
— В понедельник к завтраку, – заглянув в письмо, ответила мама. – Поедешь утренним поездом.
— А в чем я поеду в Лондон? Что я могу надеть? – задала я не менее актуальный вопрос.
— А что у тебя есть? — рассеянно спросила мама.
Она мало обращала внимание на то, что носили окружающие.
— Наверно, я надену коричневое, и, если ты позволишь, возьму твою шаль. А в Лондоне попрошу Викки мне что-нибудь одолжить из своих туалетов, пока мои новые платья не будут готовы – задумчиво протянула я. – Мама, как ты думаешь, я достаточно похудела, чтобы влезть не испортить одежду сестры?
Мама внимательно на меня постморела и уверенно кивнула:
– Ты действительно сильно похудела за последний год. И, кажется, даже подросла.
Я перевела взгляд на большое зеркало, висевшее на стене, в котором отражались мы с мамой. Сравнивая себя с матерью я вдруг неожиданно поняла, что стала стройнее ее. Моя талия стала тоненькой, словно я затянулась в корсет, а лицо приобрело острые скулы. Но, к моему большому сожалению, грудь и ягодицы по-прежнему оставались слишком большими. Кинув последний взгляд на отражение полный отвращения, я снова посмотрела на письмо.
