Штольцев …Анна, погрузившись в размышления, не заметила, как Глеб оделся и, вытирая полотенцем волосы, теперь с любопытством смотрит на нее. Немного смутившись, она вопросительно посмотрела на мужчину:
- Нам пора ехать?
- Если хотите, можем остаться. Дышите воздухом, пока не наступит время чревоугодия. А то я чувствую, что даром ем хлеб работодателя. В квартире я за вас не беспокоюсь и потому будто бы не на работе, - и он улыбнулся так по-доброму, что Анне показалось, будто их негласно провозглашенный нейтралитет начинает терять заданные четкие контуры. По умолчанию они не сближались, не становились друзьями. Все в жестких рамках официальности – ни о чем личном. Даже в поезде случайные соседи по купе и то более откровенны друг с другом.
Они встречались на кухне, перебрасывались парой незначащих фраз и расходились по своим углам. Анна не знала, чем занимался Глеб, и ей это было любопытно. Возможно, сидел в интернете, читал, смотрел что-то. Почтой пользоваться он запретил. Соцсети, естественно, тоже. Хотя Анна нигде не была зарегистрирована, и ей смешно было бы подумать, что сам Штольцев мог торчать на одноклассниках, ставя «лайки» фоткам еды.
Сама она тренировалась по три часа в день, читала, иногда развлекалась каким-нибудь фильмом. После ужина шли гулять, но опять же четко соблюдая границы. Она в наушниках, слушая музыку, он, как коршун, осматривая территорию. Сидели где-то на лавочке у воды.
Но с каждым часом все больше чувствовалось, что соблюдать границы становится трудней и трудней. По крайней мере, для нее. Глеб был ей интересен. Причем как мужчина. С пугающей очевидностью она это сейчас поняла. Это совершенно было неожиданно, неуместно, нелогично. В самолете она представляла, что ее будет охранять несгораемый сейф – шкаф, с полным отсутствием каких-либо человеческих проявлений, просто человек - машина, стреляющий, не вынимая руки из карманов, проламывающий кулаком дверь.
- Анна! – отвлек свою подопечную Глеб. Девушка выглянула из своей комнаты.
- Слушаю вас.
- Я должен отлучиться часа на полтора. Вы уже большая девочка, но, надеюсь, сказки еще не забыли? – завязывая кроссовки, поинтересовался он.
- Что – то помню, - осторожно сказала Анна. Она еще никак не могла привыкнуть к ходу мыслей Глеба и постоянно ждала подвоха. А, как известно – чего ждешь, то и приходит.
- Ну, давайте навскидку! – подначил улыбающийся одними глазами мужчина. – Любые две!
- Спящая красавица. Синяя борода, - как старательная ученица, выпалила она.
- Синяя борода?! – с едва уловимой смешинкой переспросил Глеб. Его левая бровь иронично вздернулась, и оба поняли, что подумали об одном и том же. Правда оценка этой мысли была разная. Анна поняла, что элементарно прокололась. Синяя борода – сказка о жене, интересующейся тайной мужа. А Анне, действительно, хотелось заглянуть в комнату Глеба. Просто заглянуть. Может для того, чтобы лучше понять или что-то узнать о нем. А он подумал о том же самом, и ему эта мысль доставила самое настоящее удовольствие – эта девушка, ходячая загадка, хотела проникнуть в его мир. Дальше думать было нельзя, но и этого было достаточно.
- Неправильный ответ! Правильный – это «Волк и семеро козлят», - нравоучительным тоном произнес он. - Любые ассоциации неслучайны, как говорят психологи.
Девушка озадаченно уставилась на него.
- То есть сейчас я должна была вспомнить сказку, связанную с необходимостью держать дверь на замке?
- Именно, догадливая вы моя! Никому ни под каким предлогом дверь не открывать. Ни полиция, ни старушка попить воды – запить таблетку – ни пожар. На случай пожара, облить дверь балконную, шторы и окно, смочить водой одеяло, покрывало, взять с собой и на балкон. Понятно! Даже если скажут, что принесли мое тело! Никому.
Дверь захлопнулась, и наступившая тишина, словно издеваясь, зудела напоминанием о ее проколе. Если раньше она гнала от себя мысль о том, чтобы заглянуть к Штольцеву в комнату, руководствуясь соображениями хорошего воспитания, то сейчас, с потрохами выдав свое потаенное желание, она могла уже больше не заботиться о своем моральном облике.
Выглянув с балкона, она убедилась, что ее телохранитель уже завернул за угол. И, подогреваемая непреодолимым кошачьим любопытством, она, с замирающим сердцем, переступила запретную черту.
В комнате был идеальный порядок. Ни пресловутых разбросанных носков, ни рубашек, вкривь и вкось висящих, где попало. Постель убрана в ящик.
На цыпочках она прошла на балкон. В ее комнате был поменьше. Здесь журнальный столик и ротанговое кресло. На столике пепельница с парой окурков, сигареты, зажигалка и книга. Ей нестерпимо хотелось сесть в кресло, подержать в руках зажигалку, но мысль о том, что может оставить отпечатки пальцев и рассмешила ее, и удержала от посягательств на неприкосновенность имущества. А книгу можно и так рассмотреть.
Нассим Николас Талеб «Черный лебедь». Анна вздрогнула. Глаза ее будто увидели нечто такое, что заставило сердце забиться чаще.
Конечно же, она себя накручивает, но…. Может, она себе напридумывала насчет того, что нейтралитет рушится и границы сдвигаются? Ведь она явно расслышала, что Кирилл по телефону четко обозначил условия выбора человека, которому может доверить жизнь и безопасность невесты: профессионал высокого класса, немолодой и морально устойчивый. Последний критерий ее очень тогда рассмешил. Он бы еще потребовал наличие характера выдержанного, нордического, который в связях, порочащих его, замечен не был. Штирлиц, герой любимого фильма папы.
Штирлиц, Штольцев… Анна удивилась. Как ей раньше не пришло в голову сопоставить это? Ведь не зря же начальник полиции выбрал его и поклялся, что он самый лучший?
Времени свободного у Анны не было совершенно, однако она улучала минутку, чтобы заниматься саморазвитием. Читала книги, слушала аудиозаписи. И имела уже достаточно ясное представление о природе многих вещей. В частности о том, что случайностей не бывает, что они просто звенья порой невидимой цепочки закономерностей.
«Черный лебедь» слишком много для нее значил, поэтому такое пересечение с интересом Глеба показалось почти мистическим.
На цыпочках, будто от этого сам факт вторжения на чужую территорию мог иметь смягчающие обстоятельства, она вернулась к себе в комнату.
С замирающим сердцем она открыла интернет …Нассим Талеб «Черный лебедь». «То, что мы будем называть Черным лебедем – это событие, обладающее следующими тремя характеристиками. Во-первых, оно аномально, потому что ничто в прошлом его не предвещало. Во-вторых, оно обладает огромной силой воздействия. В-третьих, человеческая природа заставляет нас придумывать объяснения случившемуся после того, как оно случилось, делая событие, сначала воспринятое как сюрприз, объяснимым и предсказуемым.
Эти редкие Черные лебеди объясняют почти все, что происходит на свете,– от успеха идей и религий до динамики исторических событий и деталей нашей личной жизни».
Помимо ее Черного лебедя, такой же редкостной птицей становился Штольцев. С ним она впервые почувствовала, что может спорить и отстаивать свое мнение. Вся ее жизнь была подчинена строгому графику и режиму, в котором не было времени на ненужные споры и препирательства. А впервые взглянув на Глеба, она это сделала! Увидела, как он злится и непонятно чему обрадовалась. Либо свободе, либо реакции мужчины.
Анна настолько увлеклась чтением, что даже не услышала, как хлопнула входная дверь. И поэтому вздрогнула, когда раздался голос Штольцева:
- Анна!
Как застигнутый на месте преступления начинающий воришка, она быстро захлопнула ноут, словно испугалась, что он увидит открытую страницу с интересующей его книгой.
- Да?! – выглянула она из комнаты.
- На реку едем? Я тут подумал, что пообедать можем и на природе, просто отъедем подальше, шашлык сделаем, огурцы, помидоры. Даже картошки на углях можем испечь. Или вы кроме своей бледной рыбы и силоса безвкусного остальное за еду не считаете? – голос Штольцева звучал так задорно, а озорные смешинки в глазах придавали ему такой ребячливый вид, будто он и впрямь был мальчишкой.
Искренняя радость, растворенная в удивлении, отчетливо отразилась на обычно холодно – вежливом лице девушки.
- Я даже сфотографировал ботву, которую вы заказываете, и мне на рынке нашли ее! – Глеб с гордостью достал пакет с зеленью.
- Я никогда не обедала на природе, - с растерянной улыбкой она словно озвучила свои мысли.
- Тогда собирайтесь! – весело скомандовал Глеб.
Выбрав удобное место, они выгрузили пакеты из багажника. Глеб разжег угли в мангале, и, раздевшись, развернулся уже к реке. Потом затормозил:
- Анна! А вы чего это не купаетесь? Поймите меня правильно, вовсе не из желания поразглядывать ваши прелести спрашиваю. Здесь так чисто. Вода как хрустальная! Позагорали бы!
- К реке я не привыкла, - чуть замешкалась она с ответом, так как решала дилемму – про прелести – это подчеркивание, что она его не интересует или от словесной неуклюжести.
- Ах, простите - извините, я забылся. Здесь точно не Лазурный берег! – видно было, что Штольцев разозлился. И вместо радостного мальчишки, со счастливой улыбкой колдовавшего над мангалом, перед ней предстал язвительный, насмешливый мужчина. Такой, каким она увидела его в первый раз.
Размеренной тигриной походкой он направился к реке. Без излишней театральности вошел в воду и нырнул.
Анна огорчилась, ведь она сказала чистую правду и совсем не хотела его задеть. Чтобы как-то смягчить гнев Глеба, решила хотя бы наполовину ему угодить.
Сняв мокасины, закатав джинсы до колен, она осторожно, как кошка, вошла в воду.
Доплыв чуть не до середины реки, Глеб развернулся обратно. Взгляд его застыл на изящной фигурке, старательно мерявшей шагами береговую линию.
Прохладная вода чуть остудила горячую арийскую, как иногда шутил Рогозин, кровь. И он, в почти благодушном состоянии, как морской лев, подплыл к самому берегу, усилием воли подавив соблазн схватить за ногу привередливую нимфу.
Однако не только и не столько нежелание выглядеть невоспитанным остановило его. Взяв Анну за руку, он вывел ее из воды и опустился на корточки. Выражение страха, боли мелькнуло на его обычно бесстрастном лице.
Не выдержав, он осторожно, будто боясь поранить, коснулся пальцев ее ног.
- Аня, вы что это, испанский сапожок носили? – забыв напрочь о нейтралитете, он гладил изуродованные багровыми шишками костяшки ее ног.
Анна растерялась, она не ожидала такой реакции. Хотя ведь он не видел такого никогда. Перематывая бинтом ее ногу, он же не снимал носок…
- Не испанский. Американский, - грустно пошутила она.- Американские пуанты считаются самыми лучшими. Да, и зрелище не для слабонервных.
Глеб не мог оторвать ошеломленный взор от ног Анны. Щемящее чувство нежности и сострадания переполняло его, как ему казалось бесстрастное и закаленное, сердце. Теперь было понятно, откуда такая стальная выдержка, адское терпение и сдержанность в эмоциях, которую он сначала приписал нежеланию снисходить до обслуги. Он знал, что балет – это мясорубка, которая калечит тело, награждая букетом хронических болезней, что свободного времени у них нет, личную жизнь устроить невозможно, разве если только найти пару среди коллег. Одно дело общие знания, но то, что он видел воочию, его потрясло. Вот плата за возможность блистать на сцене, заставлять зрителей, затаив дыхание, уноситься в мир красоты, мир волшебства.
Но … Зрители ушли, пребывая некоторое время в эйфории. Затем вернулись к рутине, к быту. И забыли о празднике. А эти феи трудятся, конечно, принято говорить - не покладая рук, но здесь уместней – не покладая ног, изнуряя себя многочасовыми тренировками, ограничениями во всем. Конечно, каждый делает свой выбор, идет к своей цели. Но почему-то ему безумно было жалко именно вот эту воздушную фею. Он не мог оторвать руку, словно она могла как-то сгладить, исцелить эти жуткие шишки.
- Ну, зачем все это? – произнес он растерянно. – К чему эти жертвы, самоистязание? Женщина создана для любви, а не для того, чтобы гробить себя!
Анна молчала. Она была потрясена не меньше Глеба. С трех лет она не помнила другой жизни, кроме той, которая у нее сейчас. Ее никто не спрашивал, отводили в студию и все. И она искренне была убеждена, что так нужно, что по-другому не бывает.
А сейчас этот мужчина одним вопросом поставил под сомнение необходимость такого образа жизни. Но это все на уровне мыслей, анализа. А то, что он гладил ее ноги, не отворачиваясь брезгливо, вызвало в ней такую душевную бурю, о возможности которой она и не подозревала.
Кирилл никогда не задавал ей такого вопроса. Он никогда не прикасался к ее пальцам. Она сама их прятала, даже на пляже сидя в легких кружевных балетках. Она понимала, что ее ноги – не совсем эстетичное зрелище. И что для Кирилла они все равно, что изуродованные подагрой старческие конечности.
Впервые за много лет она почувствовала себя слабой, беззащитной и уязвимой. Жалость к себе, словно коварный враг, нашедший лазейку в многометровой крепостной стене, ворвалась в ее душу, грозя разрушить все.
Впервые за много лет ей нестерпимо захотелось плакать. И ясно понимая, что этого делать никак нельзя, она закусила губу, подняла глаза кверху, безуспешно пытаясь остановить уже рвущийся поток. Несколько горячих – горючих слезинок она не удержала. И они упали на лицо Глеба.
Погруженный в переживания, он не сразу понял, что это такое. Взглянул на небо – там ни облачка, перевел взгляд на Анну и … совсем забыл, что эта девушка – его работа, что он профессионал. Есть вещи, сопротивляться которым бессмысленно. Или они разорвут душу в клочья.
Глеб медленно поднялся и обнял Анну, одной рукой успокаивающе гладя по спине, другой бережно прижимая ее голову к своей груди.
Не сделать этого он не мог. Нестерпимое желание обнимать, защищая эту девушку, пульсировало в каждой клеточке его тела, обжигая и вознося на вершину блаженства. Никогда в жизни простые объятия не доставляли ему такого наслаждения. И скорей всего потому, что оно состояло из двух равнозначных частей – физической и духовной.
Анна ему безумно нравилась, Штольцев сейчас понял это со всей пугающей очевидностью. И слово «нравилось» скорей можно назвать эвфемизмом; оно, будто простая тряпка, прикрывающая произведение искусства, опасливо прятало другое понятие. То понятие, которое он боялся озвучить даже в мыслях. Абстрактно да, но только не по отношению к этой девочке. Хотя в отношении Анны вообще ничего нельзя было сказать определенно. То Несмеяна, которая язвила под стать ему, растерявшему радость жизни прагматику, то солдат Джейн со смертельным ударом ноги (тут уж она сама сравнила свою конечность с кенгуриной), то воспитанная вежливая барышня. А сейчас – просто взрыв эмоций (причем его) и фейерверк слез (ее). Но как бы то ни было, Глеб чувствовал, что стоит на краю пропасти. Один неверный шаг – и его душа, прикрытая защитным панцирем скептицизма и рационализма, разобьется об острые камни запретной страсти.
- Нам пора ехать?
- Если хотите, можем остаться. Дышите воздухом, пока не наступит время чревоугодия. А то я чувствую, что даром ем хлеб работодателя. В квартире я за вас не беспокоюсь и потому будто бы не на работе, - и он улыбнулся так по-доброму, что Анне показалось, будто их негласно провозглашенный нейтралитет начинает терять заданные четкие контуры. По умолчанию они не сближались, не становились друзьями. Все в жестких рамках официальности – ни о чем личном. Даже в поезде случайные соседи по купе и то более откровенны друг с другом.
ГЛАВА 6
Они встречались на кухне, перебрасывались парой незначащих фраз и расходились по своим углам. Анна не знала, чем занимался Глеб, и ей это было любопытно. Возможно, сидел в интернете, читал, смотрел что-то. Почтой пользоваться он запретил. Соцсети, естественно, тоже. Хотя Анна нигде не была зарегистрирована, и ей смешно было бы подумать, что сам Штольцев мог торчать на одноклассниках, ставя «лайки» фоткам еды.
Сама она тренировалась по три часа в день, читала, иногда развлекалась каким-нибудь фильмом. После ужина шли гулять, но опять же четко соблюдая границы. Она в наушниках, слушая музыку, он, как коршун, осматривая территорию. Сидели где-то на лавочке у воды.
Но с каждым часом все больше чувствовалось, что соблюдать границы становится трудней и трудней. По крайней мере, для нее. Глеб был ей интересен. Причем как мужчина. С пугающей очевидностью она это сейчас поняла. Это совершенно было неожиданно, неуместно, нелогично. В самолете она представляла, что ее будет охранять несгораемый сейф – шкаф, с полным отсутствием каких-либо человеческих проявлений, просто человек - машина, стреляющий, не вынимая руки из карманов, проламывающий кулаком дверь.
- Анна! – отвлек свою подопечную Глеб. Девушка выглянула из своей комнаты.
- Слушаю вас.
- Я должен отлучиться часа на полтора. Вы уже большая девочка, но, надеюсь, сказки еще не забыли? – завязывая кроссовки, поинтересовался он.
- Что – то помню, - осторожно сказала Анна. Она еще никак не могла привыкнуть к ходу мыслей Глеба и постоянно ждала подвоха. А, как известно – чего ждешь, то и приходит.
- Ну, давайте навскидку! – подначил улыбающийся одними глазами мужчина. – Любые две!
- Спящая красавица. Синяя борода, - как старательная ученица, выпалила она.
- Синяя борода?! – с едва уловимой смешинкой переспросил Глеб. Его левая бровь иронично вздернулась, и оба поняли, что подумали об одном и том же. Правда оценка этой мысли была разная. Анна поняла, что элементарно прокололась. Синяя борода – сказка о жене, интересующейся тайной мужа. А Анне, действительно, хотелось заглянуть в комнату Глеба. Просто заглянуть. Может для того, чтобы лучше понять или что-то узнать о нем. А он подумал о том же самом, и ему эта мысль доставила самое настоящее удовольствие – эта девушка, ходячая загадка, хотела проникнуть в его мир. Дальше думать было нельзя, но и этого было достаточно.
- Неправильный ответ! Правильный – это «Волк и семеро козлят», - нравоучительным тоном произнес он. - Любые ассоциации неслучайны, как говорят психологи.
Девушка озадаченно уставилась на него.
- То есть сейчас я должна была вспомнить сказку, связанную с необходимостью держать дверь на замке?
- Именно, догадливая вы моя! Никому ни под каким предлогом дверь не открывать. Ни полиция, ни старушка попить воды – запить таблетку – ни пожар. На случай пожара, облить дверь балконную, шторы и окно, смочить водой одеяло, покрывало, взять с собой и на балкон. Понятно! Даже если скажут, что принесли мое тело! Никому.
Дверь захлопнулась, и наступившая тишина, словно издеваясь, зудела напоминанием о ее проколе. Если раньше она гнала от себя мысль о том, чтобы заглянуть к Штольцеву в комнату, руководствуясь соображениями хорошего воспитания, то сейчас, с потрохами выдав свое потаенное желание, она могла уже больше не заботиться о своем моральном облике.
Выглянув с балкона, она убедилась, что ее телохранитель уже завернул за угол. И, подогреваемая непреодолимым кошачьим любопытством, она, с замирающим сердцем, переступила запретную черту.
В комнате был идеальный порядок. Ни пресловутых разбросанных носков, ни рубашек, вкривь и вкось висящих, где попало. Постель убрана в ящик.
На цыпочках она прошла на балкон. В ее комнате был поменьше. Здесь журнальный столик и ротанговое кресло. На столике пепельница с парой окурков, сигареты, зажигалка и книга. Ей нестерпимо хотелось сесть в кресло, подержать в руках зажигалку, но мысль о том, что может оставить отпечатки пальцев и рассмешила ее, и удержала от посягательств на неприкосновенность имущества. А книгу можно и так рассмотреть.
Нассим Николас Талеб «Черный лебедь». Анна вздрогнула. Глаза ее будто увидели нечто такое, что заставило сердце забиться чаще.
Конечно же, она себя накручивает, но…. Может, она себе напридумывала насчет того, что нейтралитет рушится и границы сдвигаются? Ведь она явно расслышала, что Кирилл по телефону четко обозначил условия выбора человека, которому может доверить жизнь и безопасность невесты: профессионал высокого класса, немолодой и морально устойчивый. Последний критерий ее очень тогда рассмешил. Он бы еще потребовал наличие характера выдержанного, нордического, который в связях, порочащих его, замечен не был. Штирлиц, герой любимого фильма папы.
Штирлиц, Штольцев… Анна удивилась. Как ей раньше не пришло в голову сопоставить это? Ведь не зря же начальник полиции выбрал его и поклялся, что он самый лучший?
Времени свободного у Анны не было совершенно, однако она улучала минутку, чтобы заниматься саморазвитием. Читала книги, слушала аудиозаписи. И имела уже достаточно ясное представление о природе многих вещей. В частности о том, что случайностей не бывает, что они просто звенья порой невидимой цепочки закономерностей.
«Черный лебедь» слишком много для нее значил, поэтому такое пересечение с интересом Глеба показалось почти мистическим.
На цыпочках, будто от этого сам факт вторжения на чужую территорию мог иметь смягчающие обстоятельства, она вернулась к себе в комнату.
С замирающим сердцем она открыла интернет …Нассим Талеб «Черный лебедь». «То, что мы будем называть Черным лебедем – это событие, обладающее следующими тремя характеристиками. Во-первых, оно аномально, потому что ничто в прошлом его не предвещало. Во-вторых, оно обладает огромной силой воздействия. В-третьих, человеческая природа заставляет нас придумывать объяснения случившемуся после того, как оно случилось, делая событие, сначала воспринятое как сюрприз, объяснимым и предсказуемым.
Эти редкие Черные лебеди объясняют почти все, что происходит на свете,– от успеха идей и религий до динамики исторических событий и деталей нашей личной жизни».
Помимо ее Черного лебедя, такой же редкостной птицей становился Штольцев. С ним она впервые почувствовала, что может спорить и отстаивать свое мнение. Вся ее жизнь была подчинена строгому графику и режиму, в котором не было времени на ненужные споры и препирательства. А впервые взглянув на Глеба, она это сделала! Увидела, как он злится и непонятно чему обрадовалась. Либо свободе, либо реакции мужчины.
Анна настолько увлеклась чтением, что даже не услышала, как хлопнула входная дверь. И поэтому вздрогнула, когда раздался голос Штольцева:
- Анна!
Как застигнутый на месте преступления начинающий воришка, она быстро захлопнула ноут, словно испугалась, что он увидит открытую страницу с интересующей его книгой.
- Да?! – выглянула она из комнаты.
- На реку едем? Я тут подумал, что пообедать можем и на природе, просто отъедем подальше, шашлык сделаем, огурцы, помидоры. Даже картошки на углях можем испечь. Или вы кроме своей бледной рыбы и силоса безвкусного остальное за еду не считаете? – голос Штольцева звучал так задорно, а озорные смешинки в глазах придавали ему такой ребячливый вид, будто он и впрямь был мальчишкой.
Искренняя радость, растворенная в удивлении, отчетливо отразилась на обычно холодно – вежливом лице девушки.
- Я даже сфотографировал ботву, которую вы заказываете, и мне на рынке нашли ее! – Глеб с гордостью достал пакет с зеленью.
- Я никогда не обедала на природе, - с растерянной улыбкой она словно озвучила свои мысли.
- Тогда собирайтесь! – весело скомандовал Глеб.
ГЛАВА 7
Выбрав удобное место, они выгрузили пакеты из багажника. Глеб разжег угли в мангале, и, раздевшись, развернулся уже к реке. Потом затормозил:
- Анна! А вы чего это не купаетесь? Поймите меня правильно, вовсе не из желания поразглядывать ваши прелести спрашиваю. Здесь так чисто. Вода как хрустальная! Позагорали бы!
- К реке я не привыкла, - чуть замешкалась она с ответом, так как решала дилемму – про прелести – это подчеркивание, что она его не интересует или от словесной неуклюжести.
- Ах, простите - извините, я забылся. Здесь точно не Лазурный берег! – видно было, что Штольцев разозлился. И вместо радостного мальчишки, со счастливой улыбкой колдовавшего над мангалом, перед ней предстал язвительный, насмешливый мужчина. Такой, каким она увидела его в первый раз.
Размеренной тигриной походкой он направился к реке. Без излишней театральности вошел в воду и нырнул.
Анна огорчилась, ведь она сказала чистую правду и совсем не хотела его задеть. Чтобы как-то смягчить гнев Глеба, решила хотя бы наполовину ему угодить.
Сняв мокасины, закатав джинсы до колен, она осторожно, как кошка, вошла в воду.
Доплыв чуть не до середины реки, Глеб развернулся обратно. Взгляд его застыл на изящной фигурке, старательно мерявшей шагами береговую линию.
Прохладная вода чуть остудила горячую арийскую, как иногда шутил Рогозин, кровь. И он, в почти благодушном состоянии, как морской лев, подплыл к самому берегу, усилием воли подавив соблазн схватить за ногу привередливую нимфу.
Однако не только и не столько нежелание выглядеть невоспитанным остановило его. Взяв Анну за руку, он вывел ее из воды и опустился на корточки. Выражение страха, боли мелькнуло на его обычно бесстрастном лице.
Не выдержав, он осторожно, будто боясь поранить, коснулся пальцев ее ног.
- Аня, вы что это, испанский сапожок носили? – забыв напрочь о нейтралитете, он гладил изуродованные багровыми шишками костяшки ее ног.
Анна растерялась, она не ожидала такой реакции. Хотя ведь он не видел такого никогда. Перематывая бинтом ее ногу, он же не снимал носок…
- Не испанский. Американский, - грустно пошутила она.- Американские пуанты считаются самыми лучшими. Да, и зрелище не для слабонервных.
Глеб не мог оторвать ошеломленный взор от ног Анны. Щемящее чувство нежности и сострадания переполняло его, как ему казалось бесстрастное и закаленное, сердце. Теперь было понятно, откуда такая стальная выдержка, адское терпение и сдержанность в эмоциях, которую он сначала приписал нежеланию снисходить до обслуги. Он знал, что балет – это мясорубка, которая калечит тело, награждая букетом хронических болезней, что свободного времени у них нет, личную жизнь устроить невозможно, разве если только найти пару среди коллег. Одно дело общие знания, но то, что он видел воочию, его потрясло. Вот плата за возможность блистать на сцене, заставлять зрителей, затаив дыхание, уноситься в мир красоты, мир волшебства.
Но … Зрители ушли, пребывая некоторое время в эйфории. Затем вернулись к рутине, к быту. И забыли о празднике. А эти феи трудятся, конечно, принято говорить - не покладая рук, но здесь уместней – не покладая ног, изнуряя себя многочасовыми тренировками, ограничениями во всем. Конечно, каждый делает свой выбор, идет к своей цели. Но почему-то ему безумно было жалко именно вот эту воздушную фею. Он не мог оторвать руку, словно она могла как-то сгладить, исцелить эти жуткие шишки.
- Ну, зачем все это? – произнес он растерянно. – К чему эти жертвы, самоистязание? Женщина создана для любви, а не для того, чтобы гробить себя!
Анна молчала. Она была потрясена не меньше Глеба. С трех лет она не помнила другой жизни, кроме той, которая у нее сейчас. Ее никто не спрашивал, отводили в студию и все. И она искренне была убеждена, что так нужно, что по-другому не бывает.
А сейчас этот мужчина одним вопросом поставил под сомнение необходимость такого образа жизни. Но это все на уровне мыслей, анализа. А то, что он гладил ее ноги, не отворачиваясь брезгливо, вызвало в ней такую душевную бурю, о возможности которой она и не подозревала.
Кирилл никогда не задавал ей такого вопроса. Он никогда не прикасался к ее пальцам. Она сама их прятала, даже на пляже сидя в легких кружевных балетках. Она понимала, что ее ноги – не совсем эстетичное зрелище. И что для Кирилла они все равно, что изуродованные подагрой старческие конечности.
Впервые за много лет она почувствовала себя слабой, беззащитной и уязвимой. Жалость к себе, словно коварный враг, нашедший лазейку в многометровой крепостной стене, ворвалась в ее душу, грозя разрушить все.
Впервые за много лет ей нестерпимо захотелось плакать. И ясно понимая, что этого делать никак нельзя, она закусила губу, подняла глаза кверху, безуспешно пытаясь остановить уже рвущийся поток. Несколько горячих – горючих слезинок она не удержала. И они упали на лицо Глеба.
Погруженный в переживания, он не сразу понял, что это такое. Взглянул на небо – там ни облачка, перевел взгляд на Анну и … совсем забыл, что эта девушка – его работа, что он профессионал. Есть вещи, сопротивляться которым бессмысленно. Или они разорвут душу в клочья.
Глеб медленно поднялся и обнял Анну, одной рукой успокаивающе гладя по спине, другой бережно прижимая ее голову к своей груди.
Не сделать этого он не мог. Нестерпимое желание обнимать, защищая эту девушку, пульсировало в каждой клеточке его тела, обжигая и вознося на вершину блаженства. Никогда в жизни простые объятия не доставляли ему такого наслаждения. И скорей всего потому, что оно состояло из двух равнозначных частей – физической и духовной.
Анна ему безумно нравилась, Штольцев сейчас понял это со всей пугающей очевидностью. И слово «нравилось» скорей можно назвать эвфемизмом; оно, будто простая тряпка, прикрывающая произведение искусства, опасливо прятало другое понятие. То понятие, которое он боялся озвучить даже в мыслях. Абстрактно да, но только не по отношению к этой девочке. Хотя в отношении Анны вообще ничего нельзя было сказать определенно. То Несмеяна, которая язвила под стать ему, растерявшему радость жизни прагматику, то солдат Джейн со смертельным ударом ноги (тут уж она сама сравнила свою конечность с кенгуриной), то воспитанная вежливая барышня. А сейчас – просто взрыв эмоций (причем его) и фейерверк слез (ее). Но как бы то ни было, Глеб чувствовал, что стоит на краю пропасти. Один неверный шаг – и его душа, прикрытая защитным панцирем скептицизма и рационализма, разобьется об острые камни запретной страсти.
