- Я вызвал полицию, - продолжил его отец. - Все несовершеннолетние, которых здесь застанут, будут задержаны, отправлены в свои пансионы и изолированы, так что об этом пари никто не узнает. Не узнает, если вы оба сейчас поторопитесь и уйдете отсюда. Вас, юная госпожа, моя жена проведет к извозчику. Советую вам вернуться в пансион и хотя бы несколько ночей не появляться на улицах. Тебя же я сейчас сам доставлю в твой. Даже не думай возмущаться. Год в изоляторе тебе не повредит. Тебе же лучше, если тебя отведет к наставникам родной отец, а не полиция арестует в борделе. Прошу вас, госпожа.
Гибен подошел к стене, нажал на какой-то рычажок - внутрь открылась неприметная узкая дверь ("Вот откуда он появился," - горько подумала Ольви), и оттуда выкатилась киранка, низенькая и пухленькая, как сдобная пышка, в красной косынке на голове.
- Ах, моя девочка, - всплеснула она руками и тут же, нахмурившись, погрозила сыну.
В этот миг Ольви узнала ее.
- Сильва! - ахнула она. Та самая Сильва, у которой она выпрашивала пончики на первых курсах, которая всегда улыбалась и гладила ее по голове... мать Лиса? Почему-то это сломало ее окончательно, и она покорно пошла за киранкой, словно оглушенная.
- Простите его, пожалуйста, - сдавленным голосом шептала ей Сильва, оглядываясь, и на ее щеках блестели слезы, - он ведь ничего не успел вам сделать? Ах, девочка моя... Отец его накажет... Он не выйдет из изолятора до последнего курса... ох... не держите на него зла... простите, если сможете...
Ольви только кивала. Она не могла говорить. Молча села к извозчику, не оглянувшись ни на Сильву, ни на вторую повозку, куда сели Лис с его отцом.
Она не помнила, как очутилась в ту ночь в своей постели и как уснула.
Несколько дней она прожила в каком-то странном оцепенении. Машинально отвечала урок, ела, не чувствуя вкуса, слушала сокурсниц, не вникая в слова, как будто в ней онемели все чувства разом.
А потом пришла боль. Тупая и неотступная, обломком кинжала в ране - вытащи его, и тут же хлынет кровь, и не остановится, пока не вытечет вся. Не думать. Не вспоминать. Не дышать. Свернуться калачиком, баюкая острый обломок в сердце, и дрожать под теплым одеялом от его холода, неумолимо растекающегося по венам.
На пятую ночь она не выдержала.
Привычный маршрут - окно-веревка-стена-город... А дальше? Ее передернуло от мысли навестить одно из привычных мест. Там их видели с Лисом. Там знали о пари. Там делали на нее ставки... Обломок в ране шевельнулся, и в глазах потемнело от боли. Невозможно было стоять на месте. Шаг, еще один - и она побрела куда-то, не разбирая дороги, уже не сопротивляясь, позволив боли захлестнуть себя с головой.
Все было обманом, сказкой для наивных девиц - и робкие взгляды, и признания, и дух-гурвиц... Его выдумал хитрый Лис, чтобы заманить в ловушку глупую Синичку, падкую на красивые легенды и романтические истории. Она думала - у нее есть любовь и страшная тайна, а на самом деле не было ничего. Она была слишком доверчивой? Конечно. Ее же никогда еще не предавали... "Пять золотых с каждого и бочонок огненного эля". Вкус эля и его поцелуев. Вкус предательства. Лис продумал все - кормил ее историями, показывал разные диковинки, чтобы привязать к себе; нарочно разжигал любопытство, чтобы она прибежала к нему сама. Вот почему попасть в публичный дом оказалось так просто - а она еще гордилась своей изобретательностью...
За что он так с ней? За что они все так? Она родилась алвойкой, ее происхождение выше, чем у него - разве это ее вина? И была она для Лиса - да и всех остальных - просто алвойкой. Не Ольви, не Синицей, не человеком, живым, с головой и сердцем - а алвойкой. Породистой лошадью на скачках, на которую делают ставки. Да как же так можно? Разве можно так - с людьми?
Ольви провела ладонями по лицу, мокрому от слез: оказывается, она рыдала и не заметила этого, и не слышала своих рыданий. Оглядевшись, увидела, что сидит на берегу, на холодном песке - каким-то непостижимым образом она вышла к морю. Море шумно катило темные волны к ее ногам, и в этом шуме, и в соленом морском воздухе было что-то успокаивающее. Кажется, в груди больше не было обломка. Боль ушла со слезами, оставив горечь, слабость и бесконечную печаль. Ольви судорожно вздохнула - и рывком вскочила на ноги, почувствовав на себе чей-то взгляд.
Кто-то был здесь, кто-то наблюдал за ней все это время - она вспыхнула от стыда при мысли, что он видел и слышал, как она плачет, и медленно обернулась, чтобы встретиться с ним взглядом.
И выдохнула облегченно: это был всего лишь джи.
А потом неистребимое любопытство снова загорелось в ней крохотным огоньком. Ольви еще никогда не видела джи так близко. Почти все домашние слуги были киранами, кроме советника Асту и его маленькой дочери; киранкой была жена Асту, намного его старше, и трое ее взрослых детей от первого мужа. В пансионе тоже служили кираны, а преподавали на младших и средних курсах мисаны. Да и на ночных прогулках ей ни разу не доводилось сталкиваться с джи. Так что сейчас Ольви разглядывала его с нескрываемым интересом. На вид ненамного старше ее, высокий, поджарый, с ежиком черных волос, с очень смуглой кожей и раскосыми черными глазами, одетый слишком легко для весны. Ольви поежилась под своим теплым плащом.
- Ты живешь здесь? - спросила она. - Кто ты? Как тебя зовут?
Звали его Зури (дурацкое имя!), был он рыбаком и жил здесь, на берегу, в хижине с еще шестью рыбаками-джи.
- Вы здесь совсем одна, госпожа? Здесь опасно... Заблудились? Позволите, я провожу вас до города?
Да, это было бы весьма кстати. От моря тянуло сырым холодом, он забирался в рукава и за воротник, и Ольви уже начала зябнуть. Она бросила на море прощальный взгляд, вдохнула напоследок соленый воздух и последовала за джи через кривые улочки поселка. Он молчал, и Ольви ничто не мешало запоминать дорогу. Ей понравилось море, и она решила непременно сюда вернуться.
На окраине джи остановился.
- Дальше мне нельзя, госпожа.
- Благодарю. Ступай.
- Прощайте, госпожа.
На ближайшем перекрестке она поймала извозчика - тот как-то странно покосился на нее. Только доехав до пансиона, она поняла, что забыла надеть маску.
Через две ночи Ольви пришла к морю снова. А потом снова. И снова. Она полюбила сидеть на берегу. Волны мерно накатывали на берег, каждый раз оставляя на песке новый мокрый рисунок. Она слушала их шум - и поневоле начинала дышать в их ритме. Покой разливался по телу, исцеляя, и рана, оставленная Лисом, понемногу заживала, затягивалась тонкой пленкой. Ольви больше не носила маску - зачем, если здесь ее никто не увидит, кроме молчаливого джи. Однажды она с удивлением поймала себя на мысли, что хочет встретиться с ним снова.
И ее желание исполнилось - это случилось лунной ночью, когда Ольви специально пришла посмотреть на отражение луны в море. Черная голова вынырнула прямо посреди лунной дорожки. Затаив дыхание, Ольви восхищенно следила за пловцом - и как только не мерзнет! Наверно, у джи какое-то особенное тело. Сама она осмеливалась только, сняв туфли, слегка намочить пальцы в прохладной воде, и тут же отдергивала ступню.
Его одежда лежала неподалеку, и Ольви устроилась ждать. Она долго смотрела, как он нырял и плавал в темной воде, как наконец его голова стала приближаться к берегу, как на мелководье он встал и пошел, разбрызгивая воду, - весь смуглый и гладкий, и... без ничего. К щекам прилил жар, и Ольви опустила голову в замешательстве. Она никогда до сих пор не видела обнаженных мужчин.
Джи коротко взглянул на нее и ничего не сказал. Конечно, он заметил ее, еще когда плыл к берегу. Не поворачиваясь, Ольви следила краем глаза, как он вытирается и натягивает штаны и рубаху. А потом подняла голову и встретила его вопросительный взгляд.
- Научи меня плавать, - выпалила она первое, что пришло на ум.
Джи взглянул на неё с сомнением и покачал головой:
- Сейчас еще холодно, госпожа. Вот придет лето...
- Жаль, - вздохнула Ольви. - Там в море, среди волн, все, должно быть, не так, как тут на берегу...
- Я могу покатать вас на лодке... - медленно, словно в раздумье, проговорил он.
В море на лодке! Ночью! Это было именно то, что нужно.
Вот и лодка, покачивается на волнах у самого берега - Ольви замерла в неуверенности, не зная, как в неё забраться. Азур - она решила про себя называть его так, вместо плебейского Зури (надо же было так исковеркать алвойское Азурио! Одним словом, джи) - протянул ей руку. Ольви оперлась на нее, он стиснул её пальцы - и это простое прикосновение вдруг что-то непонятное сотворило с ней. По коже побежали мурашки, а сердце подпрыгнуло и заколотилось так, что закружилась голова. Ольви, пошатнувшись, села на корму и глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться.
Азур развернул лодку. Он греб сильными размашистыми движениями, и берег за его спиной быстро удалялся. Ольви отчего-то одолевало смущение, когда она смотрела на джи - сразу вспоминались сильные мышцы под этой рубашкой, гладкая смуглая кожа...
Ольви села на дно лодки и запрокинула голову, чтобы не встречаться с ним взглядом. Яркие, намного ярче, чем в городе, звезды складывались в привычные узоры созвездий, знакомые по урокам астрономии и в то же время совершенно новые, как и все, что происходило этой заколдованной ночью. Слушая плеск волн, она стала дышать в такт - и в какой-то момент исчезла лодка, исчез берег, исчезли город со всеми его жителями и все, что связывало ее с ними. Ольви парила в темноте среди звезд, оставив далеко внизу своё смущение и печаль, тревоги и отголоски боли от предательства. Пьянящее чувство освобождения, полного и окончательного - только теперь она поняла, какая тяжесть давила ей на плечи прежде.
Ольви не знала, сколько прошло времени. Когда они возвращались, она сидела на корме, мечтательно улыбаясь, и, кажется, теперь уже джи избегал её взгляда.
А потом ей снова пришлось опереться на сильную горячую ладонь Азура, чтобы выбраться из лодки - все волоски на руке встали дыбом, и волнение вспыхнуло в ней с новой силой. Скомканно попрощавшись, Ольви убежала, стремясь скорее вернуться в пансион.
Но и там, уже в постели, снова и снова переворачивая подушку в тщетной попытке охладить пылающие лоб и щеки, она долго не могла успокоиться. А когда наконец уснула, ей снились узкие смуглые пальцы, сжимающие её ладонь, и щекочущий холодок в груди.
До самого вечера в ней боролись два желания: выкинуть глупости из головы. Запереть память души и тела на замок и выбросить ключ. Стать наконец прилежной и примерной пансионеркой. Или... Броситься очертя голову в эти новые ощущения, пойти по самой кромке за их дразнящей новизной... еще хоть раз... хотя бы один разочек...
Конечно, Ольви пришла к морю снова.
Снова Азур катал ее на лодке, и снова их руки соединились дважды - всего на несколько секунд, взорвавших ее изнутри.
Она не смогла отказаться от соблазна, и каждый день проходил теперь в предвкушении вечера. Что-то влекло её на знакомый берег... что-то... к чему обманывать себя? Его взгляд, когда он сидел напротив в лодке, пожатие горячей мужской руки - мурашки по коже, огонь по венам, щекочущий холодок под сердцем - она хотела упиваться этими сладкими мучениями вновь и вновь. С каждым разом было все труднее обмирать от этих прикосновений - и притворяться спокойной и безмятежной.
"А что Азур?" - внезапно подумалось ей однажды. Что чувствует к ней он? До сих пор он не позволял себе ничего лишнего - ни слова, ни жеста... Разве она ему совсем безразлична? Или он тоже скрывает свои чувства? Как бы это проверить...
Ольви выбрала момент, когда они были в море - качающаяся лодка, зыбкие волны вокруг - далеко от твердой суши, с ее нерушимыми законами, неумолимо разными для четырех рас. Сейчас она сама была как эта лодка, прыгающая на волнах желаний, которые были сильнее ее.
Балансируя, Ольви сделала два неловких шага с кормы к Азуру, не обращая внимания на его робкое "осторожно", и осела перед ним, глядя снизу вверх в его лицо. Медленно подняла руку, коснулась его лба и скул, провела кончиками пальцев по ресницам. Оба, казалось, едва дышали. Ольви погладила горячую щеку, спустилась до линии подбородка, очертила большим пальцем губы - он перехватил ее руку и, закрыв глаза, крепко поцеловал ладонь. А потом притянул к себе ее лицо, припал к губам, безотчетно вцепившись в ее мягкие волосы, и её словно охватил огонь.
Казалось, прошла целая вечность, когда они оторвались друг от друга. Сердце бешено колотилось, чуть не выпрыгивая из груди, они оба дышали шумно и часто, как после бега, глядя друг на друга широко распахнутыми глазами - и каждый видел в глазах другого свои собственные чувства. Ужас и испуг.
Да мы с ума сошли. Что мы делаем...
- Немедленно отвези меня на берег, - чужим голосом сказала Ольви.
- Да, госпожа, - сдавленно отозвался Азур.
Той бессонной ночью, ворочаясь в кровати в обнимку с подушкой, она все прокручивала и прокручивала перед мысленным взором случившееся с ней - и никак не могла забыть странное чувство, охватившее ее во время поцелуя, до того, как ее пронзила ледяная игла страха. Чувство, что все идет правильно и как должно быть. Вопреки всему. Чувство, как будто она вернулась домой.
Весь следующий день Ольви ходила сама не своя. За обедом она твердо решила: хватит. Достаточно приключений. Кажется, все заходит слишком далеко.
Она дала себе обещание соблюдать все правила, больше не покидать пансион, никогда не ходить к морю.
И нарушила его в тот же вечер.
Когда Ольви ступила на знакомый песок, время внезапно сделалось вязким и тягучим. Несколько очень медленных шагов - на ее обычном месте чья-то темная фигура сидела, ссутулившись, обхватив руками колени. Вот она медленно обернулась, медленно поднялась - конечно же, это был Азур. Они сделали еще несколько медленных шагов навстречу - и остановились почти вплотную, глядя друг другу в глаза.
Она пришла к нему. Оба знали, что это означает.
Оба молчали. Зачем слова, когда и так все ясно? Еще один последний шаг - и она оказалась в его объятиях, он потянулся к ее губам - и мир вокруг перестал существовать.
Как же так, когда они прошли точку невозврата? Сейчас, когда вжимались друг в друга, задыхаясь под поцелуями, или накануне, когда поцеловались впервые? Или той ночью, когда он взял ее за руку, помогая забраться в лодку? А может, еще раньше, когда впервые увидели друг друга? Когда что-то неведомое привело ее, рыдающую от боли, именно на этот берег, на это место...
Рубашка - досадная помеха, прочь ее, а плащ можно постелить на песок, вот так; его лицо на фоне неба, соленый вкус моря на его коже, колючий ежик волос на макушке, поцелуи, отнимающие дыхание, сильные руки гребца... Лис когда-то любил гладить ее ладонь, переплетать их пальцы - забавная и занятная игра... но сейчас, когда Азур делал то же самое - каждое прикосновение горело печатью на коже: моя! Именно так, как нужно. Как будто они были вместе давным-давно, в какой-то забытой предыдущей жизни, и вот наконец встретились вновь. Чтобы никогда больше не расставаться. Чтобы проникнуть друг в друга как можно глубже, под кожу и в кровь, слиться в одно целое сквозь боль, и стоны, и вскрики - в безумном ритме страсти, пока не иссякнут силы. А потом, внезапно отяжелев, лежать, часто дыша, переплетясь руками и ногами: два тела, одна душа.
Гибен подошел к стене, нажал на какой-то рычажок - внутрь открылась неприметная узкая дверь ("Вот откуда он появился," - горько подумала Ольви), и оттуда выкатилась киранка, низенькая и пухленькая, как сдобная пышка, в красной косынке на голове.
- Ах, моя девочка, - всплеснула она руками и тут же, нахмурившись, погрозила сыну.
В этот миг Ольви узнала ее.
- Сильва! - ахнула она. Та самая Сильва, у которой она выпрашивала пончики на первых курсах, которая всегда улыбалась и гладила ее по голове... мать Лиса? Почему-то это сломало ее окончательно, и она покорно пошла за киранкой, словно оглушенная.
- Простите его, пожалуйста, - сдавленным голосом шептала ей Сильва, оглядываясь, и на ее щеках блестели слезы, - он ведь ничего не успел вам сделать? Ах, девочка моя... Отец его накажет... Он не выйдет из изолятора до последнего курса... ох... не держите на него зла... простите, если сможете...
Ольви только кивала. Она не могла говорить. Молча села к извозчику, не оглянувшись ни на Сильву, ни на вторую повозку, куда сели Лис с его отцом.
Она не помнила, как очутилась в ту ночь в своей постели и как уснула.
***
Несколько дней она прожила в каком-то странном оцепенении. Машинально отвечала урок, ела, не чувствуя вкуса, слушала сокурсниц, не вникая в слова, как будто в ней онемели все чувства разом.
А потом пришла боль. Тупая и неотступная, обломком кинжала в ране - вытащи его, и тут же хлынет кровь, и не остановится, пока не вытечет вся. Не думать. Не вспоминать. Не дышать. Свернуться калачиком, баюкая острый обломок в сердце, и дрожать под теплым одеялом от его холода, неумолимо растекающегося по венам.
На пятую ночь она не выдержала.
Привычный маршрут - окно-веревка-стена-город... А дальше? Ее передернуло от мысли навестить одно из привычных мест. Там их видели с Лисом. Там знали о пари. Там делали на нее ставки... Обломок в ране шевельнулся, и в глазах потемнело от боли. Невозможно было стоять на месте. Шаг, еще один - и она побрела куда-то, не разбирая дороги, уже не сопротивляясь, позволив боли захлестнуть себя с головой.
Все было обманом, сказкой для наивных девиц - и робкие взгляды, и признания, и дух-гурвиц... Его выдумал хитрый Лис, чтобы заманить в ловушку глупую Синичку, падкую на красивые легенды и романтические истории. Она думала - у нее есть любовь и страшная тайна, а на самом деле не было ничего. Она была слишком доверчивой? Конечно. Ее же никогда еще не предавали... "Пять золотых с каждого и бочонок огненного эля". Вкус эля и его поцелуев. Вкус предательства. Лис продумал все - кормил ее историями, показывал разные диковинки, чтобы привязать к себе; нарочно разжигал любопытство, чтобы она прибежала к нему сама. Вот почему попасть в публичный дом оказалось так просто - а она еще гордилась своей изобретательностью...
За что он так с ней? За что они все так? Она родилась алвойкой, ее происхождение выше, чем у него - разве это ее вина? И была она для Лиса - да и всех остальных - просто алвойкой. Не Ольви, не Синицей, не человеком, живым, с головой и сердцем - а алвойкой. Породистой лошадью на скачках, на которую делают ставки. Да как же так можно? Разве можно так - с людьми?
Ольви провела ладонями по лицу, мокрому от слез: оказывается, она рыдала и не заметила этого, и не слышала своих рыданий. Оглядевшись, увидела, что сидит на берегу, на холодном песке - каким-то непостижимым образом она вышла к морю. Море шумно катило темные волны к ее ногам, и в этом шуме, и в соленом морском воздухе было что-то успокаивающее. Кажется, в груди больше не было обломка. Боль ушла со слезами, оставив горечь, слабость и бесконечную печаль. Ольви судорожно вздохнула - и рывком вскочила на ноги, почувствовав на себе чей-то взгляд.
Кто-то был здесь, кто-то наблюдал за ней все это время - она вспыхнула от стыда при мысли, что он видел и слышал, как она плачет, и медленно обернулась, чтобы встретиться с ним взглядом.
И выдохнула облегченно: это был всего лишь джи.
А потом неистребимое любопытство снова загорелось в ней крохотным огоньком. Ольви еще никогда не видела джи так близко. Почти все домашние слуги были киранами, кроме советника Асту и его маленькой дочери; киранкой была жена Асту, намного его старше, и трое ее взрослых детей от первого мужа. В пансионе тоже служили кираны, а преподавали на младших и средних курсах мисаны. Да и на ночных прогулках ей ни разу не доводилось сталкиваться с джи. Так что сейчас Ольви разглядывала его с нескрываемым интересом. На вид ненамного старше ее, высокий, поджарый, с ежиком черных волос, с очень смуглой кожей и раскосыми черными глазами, одетый слишком легко для весны. Ольви поежилась под своим теплым плащом.
- Ты живешь здесь? - спросила она. - Кто ты? Как тебя зовут?
Звали его Зури (дурацкое имя!), был он рыбаком и жил здесь, на берегу, в хижине с еще шестью рыбаками-джи.
- Вы здесь совсем одна, госпожа? Здесь опасно... Заблудились? Позволите, я провожу вас до города?
Да, это было бы весьма кстати. От моря тянуло сырым холодом, он забирался в рукава и за воротник, и Ольви уже начала зябнуть. Она бросила на море прощальный взгляд, вдохнула напоследок соленый воздух и последовала за джи через кривые улочки поселка. Он молчал, и Ольви ничто не мешало запоминать дорогу. Ей понравилось море, и она решила непременно сюда вернуться.
На окраине джи остановился.
- Дальше мне нельзя, госпожа.
- Благодарю. Ступай.
- Прощайте, госпожа.
На ближайшем перекрестке она поймала извозчика - тот как-то странно покосился на нее. Только доехав до пансиона, она поняла, что забыла надеть маску.
***
Через две ночи Ольви пришла к морю снова. А потом снова. И снова. Она полюбила сидеть на берегу. Волны мерно накатывали на берег, каждый раз оставляя на песке новый мокрый рисунок. Она слушала их шум - и поневоле начинала дышать в их ритме. Покой разливался по телу, исцеляя, и рана, оставленная Лисом, понемногу заживала, затягивалась тонкой пленкой. Ольви больше не носила маску - зачем, если здесь ее никто не увидит, кроме молчаливого джи. Однажды она с удивлением поймала себя на мысли, что хочет встретиться с ним снова.
И ее желание исполнилось - это случилось лунной ночью, когда Ольви специально пришла посмотреть на отражение луны в море. Черная голова вынырнула прямо посреди лунной дорожки. Затаив дыхание, Ольви восхищенно следила за пловцом - и как только не мерзнет! Наверно, у джи какое-то особенное тело. Сама она осмеливалась только, сняв туфли, слегка намочить пальцы в прохладной воде, и тут же отдергивала ступню.
Его одежда лежала неподалеку, и Ольви устроилась ждать. Она долго смотрела, как он нырял и плавал в темной воде, как наконец его голова стала приближаться к берегу, как на мелководье он встал и пошел, разбрызгивая воду, - весь смуглый и гладкий, и... без ничего. К щекам прилил жар, и Ольви опустила голову в замешательстве. Она никогда до сих пор не видела обнаженных мужчин.
Джи коротко взглянул на нее и ничего не сказал. Конечно, он заметил ее, еще когда плыл к берегу. Не поворачиваясь, Ольви следила краем глаза, как он вытирается и натягивает штаны и рубаху. А потом подняла голову и встретила его вопросительный взгляд.
- Научи меня плавать, - выпалила она первое, что пришло на ум.
Джи взглянул на неё с сомнением и покачал головой:
- Сейчас еще холодно, госпожа. Вот придет лето...
- Жаль, - вздохнула Ольви. - Там в море, среди волн, все, должно быть, не так, как тут на берегу...
- Я могу покатать вас на лодке... - медленно, словно в раздумье, проговорил он.
В море на лодке! Ночью! Это было именно то, что нужно.
Вот и лодка, покачивается на волнах у самого берега - Ольви замерла в неуверенности, не зная, как в неё забраться. Азур - она решила про себя называть его так, вместо плебейского Зури (надо же было так исковеркать алвойское Азурио! Одним словом, джи) - протянул ей руку. Ольви оперлась на нее, он стиснул её пальцы - и это простое прикосновение вдруг что-то непонятное сотворило с ней. По коже побежали мурашки, а сердце подпрыгнуло и заколотилось так, что закружилась голова. Ольви, пошатнувшись, села на корму и глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться.
Азур развернул лодку. Он греб сильными размашистыми движениями, и берег за его спиной быстро удалялся. Ольви отчего-то одолевало смущение, когда она смотрела на джи - сразу вспоминались сильные мышцы под этой рубашкой, гладкая смуглая кожа...
Ольви села на дно лодки и запрокинула голову, чтобы не встречаться с ним взглядом. Яркие, намного ярче, чем в городе, звезды складывались в привычные узоры созвездий, знакомые по урокам астрономии и в то же время совершенно новые, как и все, что происходило этой заколдованной ночью. Слушая плеск волн, она стала дышать в такт - и в какой-то момент исчезла лодка, исчез берег, исчезли город со всеми его жителями и все, что связывало ее с ними. Ольви парила в темноте среди звезд, оставив далеко внизу своё смущение и печаль, тревоги и отголоски боли от предательства. Пьянящее чувство освобождения, полного и окончательного - только теперь она поняла, какая тяжесть давила ей на плечи прежде.
Ольви не знала, сколько прошло времени. Когда они возвращались, она сидела на корме, мечтательно улыбаясь, и, кажется, теперь уже джи избегал её взгляда.
А потом ей снова пришлось опереться на сильную горячую ладонь Азура, чтобы выбраться из лодки - все волоски на руке встали дыбом, и волнение вспыхнуло в ней с новой силой. Скомканно попрощавшись, Ольви убежала, стремясь скорее вернуться в пансион.
Но и там, уже в постели, снова и снова переворачивая подушку в тщетной попытке охладить пылающие лоб и щеки, она долго не могла успокоиться. А когда наконец уснула, ей снились узкие смуглые пальцы, сжимающие её ладонь, и щекочущий холодок в груди.
***
До самого вечера в ней боролись два желания: выкинуть глупости из головы. Запереть память души и тела на замок и выбросить ключ. Стать наконец прилежной и примерной пансионеркой. Или... Броситься очертя голову в эти новые ощущения, пойти по самой кромке за их дразнящей новизной... еще хоть раз... хотя бы один разочек...
Конечно, Ольви пришла к морю снова.
Снова Азур катал ее на лодке, и снова их руки соединились дважды - всего на несколько секунд, взорвавших ее изнутри.
Она не смогла отказаться от соблазна, и каждый день проходил теперь в предвкушении вечера. Что-то влекло её на знакомый берег... что-то... к чему обманывать себя? Его взгляд, когда он сидел напротив в лодке, пожатие горячей мужской руки - мурашки по коже, огонь по венам, щекочущий холодок под сердцем - она хотела упиваться этими сладкими мучениями вновь и вновь. С каждым разом было все труднее обмирать от этих прикосновений - и притворяться спокойной и безмятежной.
"А что Азур?" - внезапно подумалось ей однажды. Что чувствует к ней он? До сих пор он не позволял себе ничего лишнего - ни слова, ни жеста... Разве она ему совсем безразлична? Или он тоже скрывает свои чувства? Как бы это проверить...
Ольви выбрала момент, когда они были в море - качающаяся лодка, зыбкие волны вокруг - далеко от твердой суши, с ее нерушимыми законами, неумолимо разными для четырех рас. Сейчас она сама была как эта лодка, прыгающая на волнах желаний, которые были сильнее ее.
Балансируя, Ольви сделала два неловких шага с кормы к Азуру, не обращая внимания на его робкое "осторожно", и осела перед ним, глядя снизу вверх в его лицо. Медленно подняла руку, коснулась его лба и скул, провела кончиками пальцев по ресницам. Оба, казалось, едва дышали. Ольви погладила горячую щеку, спустилась до линии подбородка, очертила большим пальцем губы - он перехватил ее руку и, закрыв глаза, крепко поцеловал ладонь. А потом притянул к себе ее лицо, припал к губам, безотчетно вцепившись в ее мягкие волосы, и её словно охватил огонь.
Казалось, прошла целая вечность, когда они оторвались друг от друга. Сердце бешено колотилось, чуть не выпрыгивая из груди, они оба дышали шумно и часто, как после бега, глядя друг на друга широко распахнутыми глазами - и каждый видел в глазах другого свои собственные чувства. Ужас и испуг.
Да мы с ума сошли. Что мы делаем...
- Немедленно отвези меня на берег, - чужим голосом сказала Ольви.
- Да, госпожа, - сдавленно отозвался Азур.
Той бессонной ночью, ворочаясь в кровати в обнимку с подушкой, она все прокручивала и прокручивала перед мысленным взором случившееся с ней - и никак не могла забыть странное чувство, охватившее ее во время поцелуя, до того, как ее пронзила ледяная игла страха. Чувство, что все идет правильно и как должно быть. Вопреки всему. Чувство, как будто она вернулась домой.
Весь следующий день Ольви ходила сама не своя. За обедом она твердо решила: хватит. Достаточно приключений. Кажется, все заходит слишком далеко.
Она дала себе обещание соблюдать все правила, больше не покидать пансион, никогда не ходить к морю.
И нарушила его в тот же вечер.
Когда Ольви ступила на знакомый песок, время внезапно сделалось вязким и тягучим. Несколько очень медленных шагов - на ее обычном месте чья-то темная фигура сидела, ссутулившись, обхватив руками колени. Вот она медленно обернулась, медленно поднялась - конечно же, это был Азур. Они сделали еще несколько медленных шагов навстречу - и остановились почти вплотную, глядя друг другу в глаза.
Она пришла к нему. Оба знали, что это означает.
Оба молчали. Зачем слова, когда и так все ясно? Еще один последний шаг - и она оказалась в его объятиях, он потянулся к ее губам - и мир вокруг перестал существовать.
Как же так, когда они прошли точку невозврата? Сейчас, когда вжимались друг в друга, задыхаясь под поцелуями, или накануне, когда поцеловались впервые? Или той ночью, когда он взял ее за руку, помогая забраться в лодку? А может, еще раньше, когда впервые увидели друг друга? Когда что-то неведомое привело ее, рыдающую от боли, именно на этот берег, на это место...
Рубашка - досадная помеха, прочь ее, а плащ можно постелить на песок, вот так; его лицо на фоне неба, соленый вкус моря на его коже, колючий ежик волос на макушке, поцелуи, отнимающие дыхание, сильные руки гребца... Лис когда-то любил гладить ее ладонь, переплетать их пальцы - забавная и занятная игра... но сейчас, когда Азур делал то же самое - каждое прикосновение горело печатью на коже: моя! Именно так, как нужно. Как будто они были вместе давным-давно, в какой-то забытой предыдущей жизни, и вот наконец встретились вновь. Чтобы никогда больше не расставаться. Чтобы проникнуть друг в друга как можно глубже, под кожу и в кровь, слиться в одно целое сквозь боль, и стоны, и вскрики - в безумном ритме страсти, пока не иссякнут силы. А потом, внезапно отяжелев, лежать, часто дыша, переплетясь руками и ногами: два тела, одна душа.
