— О… — я постаралась скрыть разочарование. — Тогда расскажите, как живут люди на севере.
Слушая короткий, но занимательный рассказ Гилберта, я нырнула в спасительную тень узких торговых улиц, накрытых полотняными навесами. Новый телохранитель мне нравился. В нём чувствовалась спокойная уверенность. Обида отступала, позволяя сосредоточиться на главном. Что я должна купить к приезду Трэвиса? Я напрягла память, вызывая строки пособий по этикету, и свернула к лавкам резчиков. Служанка с корзиной для покупок едва поспевала за мной.
— Расступитесь! Дорогу Исабель, княжне Ладенской! — голос Гилберта легко перекрывал рыночный гул. Ещё незаслуженный титул звучал в его устах как королевский.
— Госпожа, самое чистое серебро! — зазывали торговцы.
— Самоцветы, лучшие самоцветы с Белых гор!
— Взгляните, госпожа, резьба по кости! Только вчера привезли мешок драконьих зубов прямо из Ладены! Чашки, пепельницы, блюдца, перстни и бусы!
Должно быть, я побледнела. Гилберт бережно подхватил меня под руку:
— Госпожа, вам нехорошо? Если желаете прервать прогулку, Лина купит всё нужное.
— Не стоит, я хорошо себя чувствую. Я… я просто не люблю драконов.
Как могли люди касаться костей этих мерзких тварей? Я бы распорядилась навек оставить их в песках. Или вымостила бы дороги, чтобы копыта и колёса раскрошили их в пыль. Но лучше — сжечь, как сожгли наших родителей. Нет прощения драконам, нет и не будет!
Когда мы вернулись к повозке, корзину служанки, следовавшей за мной безмолвной тенью, отягощал хризолитовый держатель для писем. Трэвис с детства любил зелёный цвет. Подарок придётся ему по душе.
Сразу от торгового квартала начиналась тенистая кипарисовая аллея, ведущая к дворцу. Я взглянула на ясное небо и велела служанке садиться в коляску одной.
— Я хочу прогуляться. Предупреди её светлость, если опоздаю к обеду. Гилберт, мы идём пешком.
— Я невеликий знаток человеческих душ, госпожа, — заговорил Гилберт, когда стражники закрыли за нами лёгкие кованые ворота, отделявшие аллею от площади. — Но вас что-то гнетёт, и я хотел бы знать, если виной тому моя грубость или неловкость.
— Нет, что ты. Я… была неприветлива утром, потому что не привыкла, чтобы у меня был телохранитель. Ты не виноват.
— Вас всюду сопровождал ваш брат, я видел.
— Да. А теперь… — я замолчала, не находя слов. — Скажи, Гилберт, у тебя есть семья?
— Нет, — коротко ответил воин. — Моей женой была служба, а детьми — новобранцы, которых я учил. Родители же давно умерли.
— Наши родители тоже умерли, — проговорила я.
Во мне будто что-то надломилось. Сказалось ли напряжение последних дней, или Гилберт каким-то образом получил часть доверия, каким раньше пользовался Рай, а может, меня подкупило его дружелюбное спокойствие — так или иначе, я пожелала рассказать ему то, что не обсуждала ни с её светлостью, ни со служанками.
— Ты знаешь историю Ларского королевства, Гилберт?
— Немного. Слышал, оно лежало между Ладеной и Орзорумским халифатом. Ларам единственным удалось подчинить горных ящеров. Драконы строили дома и плотины на горных реках, отводя их в пустыню, крутили водяные колёса, работали на мельницах… Но лет десять или пятнадцать назад взбесились и превратили города в руины. Ваши родители… были там?
— Они возвращались в Ладену на праздник, — проговорила я, глядя перед собой. — Шли с торговым караваном. Успели отойти на дневной переход, когда увидели за спиной пожар. Не знаю, что они испытали, увидев, что горят их дома и гибнут близкие. Я мало что помню о том ужасном дне. Знаю лишь, что, разорив Ларское королевство, драконы полетели дальше и обрушили огонь на караваны. Нас с Райнардом чудом вытащили из горящей повозки и довезли до Ладены. Его светлость встретил драконов копьями и стреломётами, а нас приютил, вылечил, воспитал как своих, и вот я выхожу замуж за его сына, а Райнард…
Я замолчала, осознав, что сказала слишком много. Глаза щипало. Всё сплелось в тугой клубок: тоска по родителям, которых я не помнила, страх предстоящей помолвки и неизбежного расставания с братом.
— Я никогда не смогу отблагодарить их светлости за то, что для нас сделали, — закончила я. — Прошу простить мою болтливость. Я хочу сказать, не принимайте на свой счёт мою озабоченность дурными воспоминаниями и предстоящими хлопотами.
— Вам нет нужды извиняться, госпожа. Посмею сказать, что лучший способ отплатить за спасённую жизнь — спасти другую. На войне это понимаешь очень быстро. Вы подарите княжичу ребёнка… Не сочтите за дерзость, но это достойная благодарность. Что до родителей… Уверен, если им ведома ваша нынешняя участь, они счастливы за вас. Брат тоже оценит, как достойно устроилась ваша жизнь.
При мысли о детях к щекам прилила краска. Но на сердце стало легко и спокойно. В отличие о Рая, Гилберт не говорил о моих чувствах к Трэвису, не задавал неудобных вопросов. Выйти за Трэвиса — мой долг. Перед княжеской семьёй, перед родителями, перед Раем. Вот так, просто и однозначно.
— Спасибо, Гилберт, — я тепло улыбнулась. Между кипарисовых верхушек заблестели дворцовые ворота, и я чуть ускорила шаг. Мой бедный охранник, наверное, совсем взмок в своих латах. — Проводи меня до купальни и можешь быть свободен. После обеда я пойду к её светлости, а вечер посвящу шитью.
— Как скажете, госпожа.
Голос Гилберта был ровным, но я различила признательность за то, что не собиралась заставлять разыскивать меня по дворцу, как иные знатные девушки. Я помогу ему исполнить долг, как он парой слов помог исполнить мой.
Глава 3. Помолвка
Стол ломился от угощений: жаркое, запечёная на углях форель в виноградных листьях, ореховая паста, яблоки в меду. Звенели струны арфы, пели свирели, гудели барабаны. Я едва не падала от духоты и шума. Спасало глубокое кресло, обитое прохладным шёлком, и ледяное лимонное питьё, которое заботливо подливали мне в кубок. Поздравить нас с Трэвисом собралось порядка пяти сотен человек, и я с ужасом думала, что свадьбу не переживу вовсе.
Я отпила лимонад и повернулась к жениху. Я даже не успела его толком рассмотреть. За два года Трэвис изменился — вытянулся, обзавёлся поистине княжеской осанкой, рыжеватым пушком на щеках и особым, будто бы оценивающим взглядом зелёных глаз. Рубашка, которую я дошила за два дня до его приезда, сидела безупречно. На левой руке красовался перстень с красивым зелёным камнем, на правой — серебряное помолвочное кольцо, точная копия того, что оттягивал мой безымянный палец. Я напрочь забыла о кольцах, но её светлость позаботилась, чтобы подогнать фамильные драгоценности под наши размеры.
— Ещё пара часов, и можно будет сбежать, — подмигнул Трэвис.
Под маской надменного княжича скрывался прежний Трис, и тяжесть на сердце постепенно таяла.
— Здесь ужасно жарко, — кивнула я.
Трэвис сделал знак кому-то за моей спиной, и, прежде чем я успела обернуться, меня накрыл поток свежего воздуха от трёх опахал сразу. Я поблагодарила взглядом и обхватила пальцами прохладный кубок.
— Поедем завтра в холмы? — негромко спросила я. — Как раньше.
Трэвис расплылся в улыбке:
— Конечно. Как я рад, Ис! Матушка наплела мне такого, что я ждал серьёзную придворную даму. Но ты осталась прежней. Только стала ещё красивее.
— А я ждала правителя Ладенского, перед которым должна почтительно склониться, — улыбнулась я в ответ, пряча смущение от нежданной похвалы. — Что ты делал эти два года? Сидел над книгами?
— Много чего, — ухмыльнулся Трэвис. — Так вдруг и не расскажешь.
Меж тем слуги снова обнесли гостей вином, и шум за столом усилился.
— Поцелуй! Поцелуй! — требовали пять сотен голосов.
Лица за столом слились в сплошную белую массу, когда мы с Трэвисом поднялись. Слуги сноровисто отодвинули кресла, и я ощутила на талии крепкие, уверенные объятия, а на губах — касание чужих губ. Поцелуй был лёгким, словно бабочка пощекотала крыльями. Но щёки пылали, голова кружилась, колени дрожали. Опустившись в уютную прохладу кресла, я усилием воли заставила себя держать спину прямо и не опускать глаз. Вокруг по-прежнему мелькала мешанина из лиц, но два взгляда прожигали насквозь: довольный — княгини и растерянный и гневный — Райнарда.
***
Утром в городе царила особая тишина, что всегда наступает после праздника. Улицы были украшены цветами и лентами, южный ветер трепал знамёна, торговцы открыли лавки позже обычного — город отсыпался после гуляний. Я сидела на балконе, ожидая, когда служанки уложат волосы в сложный узел — ещё не женская причёска, но и не девичья коса.
— А выкуп-то помолвочный кто получил? Брат? — послышалось снизу.
— С чего брат-то? Годами не вышел. Князь, выходит, сам себе выкуп и заплатил…
Я поморщилась. Слугам только дай посудачить. Хорошо, что её светлость заранее сказала, что берёт на себя все траты. Я совсем не умела распоряжаться деньгами. Даже не знала, какое наследство оставили родители.
Единственным известным мне даром был браслет — крупный жемчуг, оправленный в редкий серебряный сплав, сверкающий и прочный. У Райнарда был такой же, только в нём сияли огненные рубины. Мы носили эту память о семье, не снимая.
— Готово, госпожа, — шепнула служанка, и я поднялась, чтобы надеть платье.
Ожидая, пока девушки разгладят невидимые складки и смахнут пылинки, я рассматривала себя в большом зеркале. Её светлость нередко сравнивала меня с алебастровой вазой и просила беречь нежную кожу от солнца. Я мысленно возражала, что если я и похожа на вазу, то разбитую и склеенную вновь. Впрочем, нижняя рубашка из полупрозрачного шёлка скрыла шрамы от драконьего огня и красиво оттенила белизну тела. Локоны светлых волос маскировали следы на висках, а когда служанки зашнуровали сзади платье глубокого изумрудного оттенка, я не узнала себя в благородной даме, глядевшей из зеркала огромными голубыми глазами.
— Зелёный — твой цвет, — одобрительно кивнула княгиня, когда я вышла на террасу. Лёгкими касаниями поправила мне причёску и осталась довольна. — Придворные очарованы твоей красотой и поражены, отчего я раньше прятала такой бриллиант.
— Они правда считают меня бриллиантом или очарованы новой оправой? — улыбнулась я.
— Ты — настоящая драгоценность, милая Исабель. Немного времени, правильная огранка — и ты засияешь, как самоцветы в ладенской короне, которую тебе предстоит носить. Как тебе новый телохранитель?
— Гилберт очень мил. Благодарю, ваша светлость.
— Если будет груб с тобой или непочтителен, сразу скажи. Как решили развлекаться сегодня? Поедете на прогулку?
— О да! — Меня охватило радостное предвкушение. — Мы собрались в холмы.
Едва удерживаясь, чтобы не обогнать её светлость, я спустилась во двор. Слуги уже собрали еду и напитки, лошади стояли осёдланными — вороной жеребец Райнарда и рыжий Трэвиса.
— Мою лошадь ещё не седлали, — обеспокоенно заметила я. — Но это к лучшему! Мне придётся переодеться. Я забыла, что в этом платье не смогу сидеть в седле.
— Не придётся. — Княгиня взяла меня под руку и подвела к лёгкой коляске, запряжённой парой гнедых.
Я растерянно разглядывала коляску, украшенную розовым деревом и позолоченным княжеским гербом. На бархатном сиденье восседала одна из княжеских фрейлин, пожилая и строгая дама. На задней скамейке устроились служанки с корзинами. Мечта о быстрой скачке и стрельбе по мишеням на вершине холма таяла с каждым мгновением.
— Что скажут люди, увидев невесту наследного принца верхом, будто кочевницу? — проговорила её светлость. — Что было дозволено Исабель ван Дейль, не к лицу будущей княгине. Займи своё место, не заставляй ждать.
На мгновение мне захотелось вовсе отказаться от прогулки. Что значит «не к лицу»?! Неужели мне не увидеть больше узких троп между зарослями тиса, не пустить лошадей наперегонки, не испытать опьянение скоростью? Выручил Гилберт: коснулся моей руки и незаметно подтолкнул к коляске:
— Прошу, госпожа.
Рядом с ним было проще вспомнить о долге. Я стиснула зубы, вскинула голову и подобрала подол так, чтобы шёлк лёг изящными складками — как учила её светлость.
***
Мы вернулись после полудня, когда солнце палило вовсю. Я поклялась себе держаться, как подобает, но лицо против воли кривила обида. Как невыносимо скучно было восседать под тенью бархатного козырька, пока мужчины соревновались в скачке и стрельбе! Даже Гилберт вернулся довольным — я отпустила его пострелять с Трэвисом и Раем. Для меня лук и стрелы не взяли, и я ощущала себя простолюдинкой, взятой в поездку из милости.
Я оставила коляску слугам, обменялась со спутниками вежливыми улыбками и кинулась в свои покои. Омовение мятной водой и свежее платье примирили меня с жарой, но не с испорченной прогулкой. Невесёлые размышления прервал стук в дверь. Прошелестел почтительный голос служанки, его перекрыл властный мужской, и я ощутила на плечах руки Трэвиса.
— Осталось пережить обед и завтрашний день, — улыбнулся он, глядя на меня сверху. — Паршивая вышла прогулка, да?
— Спасибо, что мне хотя бы можно покидать дворец, — мрачно заметила я.
— Мать помешана на приличиях, но завтра торжество официально закончится, и станет полегче. Имперцы только недавно перестали считать нас пустынными дикарями. Нельзя, чтобы о будущей княгине Ладенской ходили дурные слухи. Мы переживём эти три дня, правда?
Слёзы ещё жгли горло, но искреннее участие Трэвиса рассеивало обиду. Под сердцем кольнуло: именно он пришёл утешить, не Рай…
Меж тем Трэвис распоряжался в моих покоях, как дома. Взмахом руки отослал служанку, налил в прозрачный кубок мятный напиток и поднёс к моим губам. Смотрел, как я глотаю холодную жидкость, затем отпил сам, не убирая руки с моего плеча. Его губы коснулись кубка в том же месте, что и мои.
— Кто победил в стрельбе, ты или Рай? — торопливо спросила я, отгоняя непрошеное волнение.
— Гил, — нехотя признался Трэвис. — Где ты его взяла?
— Её светлость позаботилась.
— А, тогда он наверняка из северян. То-то мне показался знакомым его говор. Стреляет, как демон! Зато я спокоен, что оставлю тебя под надёжной защитой.
— Со мной ещё останется Рай, не забудь.
— О, он не сказал тебе? Рай поедет со мной в Ладену.
— Что?! — Я резко поднялась, стряхнув его руки. — Что значит — поедет с тобой?!
Меня снова душили слёзы. Сколько ещё предстояло услышать новостей, меняющих мою
жизнь? Трэвис со стуком поставил кубок на стол и скрестил руки на груди. Камень в перстне блеснул, отразив свет свечей.
— А ты хотела, чтобы братец сидел у твоей юбки до старости? Кочевники обнаглели до того, что нападают на караваны и занимают оазисы. Вы тут в Марсале привыкли к миру, но в Ладене всё иначе. Я намерен навести там порядок, прежде чем привезти тебя.
— Можно подумать, кочевники — самая большая беда Ладены, — бросила я, отвернувшись к окну.
— Мы с Раем потолковали ещё вчера и, знаешь, он сам рвётся воевать. Твой братец — мужчина, хватит держать его при себе! Сама подумай, кто пойдёт за парня, славного только тем, что таскается за сестрой?
В глубине души я понимала, что Трэвис прав. Но Рай совсем недавно просил меня повременить с помолвкой, клялся не бросать, а теперь уезжает! А ещё меня душил страх от одной мысли, что брат снова окажется в песках, на которые падает тень от драконьих крыльев.
