— Он убрал оружие и указал на мишени. — Зато стрелок ты превосходный, тут и говорить нечего. Осваивай арбалет, и я поставлю тебя на стену со своими лучшими стрелками.
Такко поклонился, не скрывая довольной улыбки, и Верен улыбнулся вместе с ним. Никакие упражнения не могли заменить сноровки, приобретаемой в детстве, а Такко, как любой уроженец Аранских гор, впервые взялся за лук в три года и с тех пор не расставался с ним.
— Жаль, чинить арбалеты ты пока не сможешь, — сказал Ардерик. — У нас есть пара сломанных, до которых никак не дойдут руки.
— Такко научится, — сказал Верен, обнимая друга за плечи. — Он отличный мастер. В Эсхене он делал лук для маркграфской дочки… Как его звали? Я забыл. Такко, как звали эсхенского маркграфа?
Лучник молчал, зато ответил Ардерик:
— В Эсхене вроде сидел Оллард. Человек со странностями и такой домосед, что я и не знал толком, жив он или нет. Ты правда получил от него работу?
— Получил, получил, — ответил за друга Верен. — Мы знатно повздорили с тамошним лучным мастером, когда Такко увёл у него заказ! В том, что касается луков, он лучший, готов поклясться.
— Почему маркграф Оллард поручил это важное дело тебе, а не местному мастеру? — заинтересовался Ардерик. — Вы были знакомы раньше? И сколько же он заплатил тебе?
— Да там ерунда была, а не лук, — ответил наконец Такко. — Детский, совсем слабый. И я потом ещё немного на него работал. Маркграф ждал гостей на Праздник Первых плодов, и в замке не хватало рук.
— Гости у Оллардов? Интересно. А кто приезжал?
— Маркграф… Виллард, кажется. Обсуждали помолвку.
— Вот оно что. Виллардов я знаю. Приезжал молодой Фредрик? Или его отец?
— Фредрик, да, — Такко оживился, услышав знакомое имя. — Он был с дядей. Но я с ними не разговаривал. Зато с его оруженосцами мы неплохо поладили. Они даже приглашали меня пойти на службу к Фредрику, — прихвастнул Такко. — Но я отказался.
— Почему?
— Я же обещал Верену. Я и так задержался. Маркграф хорошо расплатился со мной, но не настолько, чтобы я мог собраться в дорогу, поэтому я ещё сходил с обозами в соседние города. А когда добрался до Нижнего, вы уже ушли на Север.
— Везёт тебе. Один маркграф даёт выгодный заказ, другой зовёт на службу…
Такко снова смолчал, и сотник махнул рукой:
— Ладно. Отдыхай с дороги. Сегодня пообвыкнешься, а завтра начнёшь упражняться с арбалетом и мечом. До Зимнего Перелома мы успеем сделать из тебя сносного мечника, чтобы мог отбиться в ближнем бою в случае чего. Добро пожаловать в ряды имперских воинов, Танкварт Велеринг!
— Золото, а не парень, — заявил Ардерик Верену, когда Такко скрылся из вида. — Стреляет, читает-пишет и не побоялся проделать такой путь в одиночку. И воспитания хорошего. Вообще, если хочешь знать, какого рода человек — смотри, как он кланяется и как держит ложку. Я не удивлён, что и Оллард, и Виллард выделили его среди других.
Верен кивнул, искренне радуясь за друга. А в следующий миг отвёл глаза. За пять лет они с Такко ни разу не ощущали, что между ними есть какая-то разница. Теперь изнутри поднималась непривычная, стыдная обида: ясно же, что сотник предпочтёт приблизить того, кто выше по рождению, лучше образован и успел завести знатных знакомых.
— Один недостаток у него — совсем не умеет врать, — продолжал Ардерик.
— Что? — переспросил Верен.
— Странно, что его предпочли проверенному мастеру и заплатили за месяц работы, как за год. Как так вышло, что Оллард его облагодетельствовал, но не оставил при себе?
— У знати свои причуды, — пожал плечами Верен.
— А приглашение от Виллардов? Я с ними хорошо знаком — они выкупили наше имение, когда подняли налоги. Мои братья ходят у Фредрика в оруженосцах, и им неплохо живётся. Они прославят не своё имя, зато не мёрзнут, не натирают зад в седле и не подставляются под стрелы, как мои воины. Отцу с матерью оставили жильё и слуг и позволили жить по-старому — с той только разницей, что им больше не принадлежит ни единой ложки, ни единого гвоздя в этом доме, и лучше бы им было уйти в деревню и жить крестьянским трудом, чем терпеть этот позор! Вилларды умеют мягко стелить, и я ума не приложу, почему твой друг не пошёл к ним на службу, как ты пошёл ко мне. Устроился бы, прислал тебе весточку, и бродячей жизни пришёл бы конец.
— Такко не станет врать, — возразил Верен. — Мы с ним как братья, и каждый верит другому, как самому себе!
— Это делает тебе честь, — кивнул Ардерик. — Но не ему. Полбеды, что он врёт мне, но он и тебе не сказал всей правды. Явно заплатили ему не только за лук. И также ясно, что, исходи он с обозами хоть всю Империю, не заработал бы на лошадь и новый доспех. К тому же я не спешу полагаться на человека, который оставил родной дом, будучи у отца единственным сыном, и за пять лет не удосужился отправить ни одной вести о себе. Нельзя ждать верности от того, кто так исполняет долг перед родителями.
— Отец дурно обращался с ним! Такко было от чего бежать!
— Полагаю, он того заслуживал. И как бы не вышло, что ему и в этот раз было от чего бежать, раз он проделал такой путь на северный край мира совсем один.
Верен не нашёлся с ответом, и сотник ободряюще похлопал его по плечу.
— Я не тороплюсь обвинять человека, которого вижу впервые и о котором слышал столько хорошего от тебя. Я приму его в войско и буду относиться, как к своему. Но доверять ему не стану, пока не узнаю, как было дело.
Такко, добравшись до каморки Верена, с наслаждением стянул тёплую рубаху и повалился на лежанку, устланную толстыми одеялами. Тело, хоть и привычное к седлу, ныло от долгой дороги, а после целого дня на холоде клонило в сон. Прежде чем лечь, он заставил себя закрыть оконце, которое приоткрыл для света, и невольно упёрся взглядом в башню замка. Из одного из верхних окон на него смотрело бледное лицо. Миг — и оно причудливо расплылось длинными белыми мазками.
Чайка, сидевшая на подоконнике, расправила крылья и переместилась выше, разрушив иллюзию. Такко плотно закрыл окошко и закутался в одеяла. Это всё долгая дорога, холод и снег, от которого рябит в глазах. Завтра он будет упражняться с арбалетом и мечом, и на то, чтобы видеть морок, не останется сил. Лишь бы никто не спросил, кто учил его отбивать удары с левой руки.
— Я жду, что из замка не забудут прислать вина и эля! — заявил Ардерик за ужином. — Будем пить сразу за Перелом и нашу стену!
До Зимнего Перелома оставалось чуть больше недели. За прошедший месяц воины окончательно обжились на пустоши. Все силы бросили на постройку стены, и было похоже, что к празднику её успеют закончить.
— Не годится хвалить крепость до первого боя, — негромко заметил кто-то из местных. Сотник если и услышал, то виду не подал и, высоко подняв рог, залпом осушил. Десятка полтора его людей лежали с лихорадкой, ещё треть переносила недуг на ногах, а запасы лечебных трав таяли на глазах. Со стороны гор всё чаще тянуло ледяной стужей, с запада дул сырой промозглый ветер. Припасы, присланные Элеонорой, почти вышли, местные берегли еду и отказывались торговать, а главное — охота стала хуже: в преддверии холодов олени уходили на юг. Безжалостная северная зима стояла на пороге, и сотник знал, что гордые слова порой помогают там, где бессильно всё остальное.
— Ай да люди у Медвежьей Шкуры! Когда мы вернёмся с победой и император одарит меня золотом, я скажу — мои воины и есть чистое золото! — Ардерик и вслед за ним все остальные поднимали кубок за кубком пряного питья, сваренного на целебных корнях и кислых северных ягодах, отгоняющих слабость и лихорадку. — Лишь бы нам не остаться вовсе без битвы! Этак северяне придут и, увидев нашу крепость, в страхе уползут обратно жрать камни!
Рядом с замком новые укрепления смотрелись, прямо говоря, жалко — стены всего-то в полтора роста высотой и в половину толщиной были сложены из брёвен, валунов и песка и сильно уступали в прочности каменной кладке. Но воины чувствовали себя за этой стеной увереннее, чем в гранитном мешке замка. Тяжёлая работа объединила всех: бывалые воины, новички вроде Верена и присланные Элеонорой мастера вместе валили сосны, вместе тащили их через пустошь, вбивали брёвна в схваченную морозом землю и везли без счёта камней и песка. Вечером всех укрывала тёсовая крыша просторной кухни, где всегда было тепло от огромного очага, над которым варили похлёбки и жарили мясо.
— Знать бы, скоро ли они придут, — негромко проговорил Верен. Они с Такко управились с едой раньше всех и устроились чуть в стороне от общего стола. Такко прилежно чинил арбалет. Он вообще редкий вечер сидел без дела — то клеил перья, то крепил наконечники к древкам. Верен быстро смекнул, что это спасало друга от работы по кухне, которая неминуемо должна была достаться новичку, да ещё самому младшему.
— Когда мы их разобьём, всё равно придётся идти через горы, чтобы объявить побережье своим, — так же шёпотом ответил он. — Если там останется хоть десяток воинов, они смогут устроить нам такой приём, что некому будет о нём рассказать.
— Ну уж и десяток? — недоверчиво покосился на друга Верен. — Хотя, если устроить засаду наверху…
Такко кивнул:
— На любой тропе есть широкое место, куда может выйти сразу много воинов. Ардерик не зря ждёт северян здесь. Но, знаешь, я бы на их месте вообще никуда не пошёл.
— Да ну брось. А месть за убитых?
— Мы же не знаем, кем они были. Может, потому и задержались на пустоши, что их не ждали дома. Ты же говорил, что местные не опознали узоров на рубахах.
— Или сделали вид, что не узнали.
— Может, и так. Но всё равно для осады крепости им нужен хотя бы пятикратный перевес людей, а лучше больше…
— Пятикратный перевес? — повторил Верен. — Ты что, купил всё-таки ту книгу, которой зачитывался в книжной лавке?
— Нет. — Такко придвинулся ближе к свету и принялся собирать вычищенный и смазанный спусковой механизм. — Я на тот трактат за всю жизнь не заработаю. Что в лавке вычитал, то и помню.
— Если начнёшь вместо луков мастерить арбалеты или другие железные штуки, то, пожалуй, и заработаешь. — Верен загляделся, как ладно ложились друг к другу шестерни и остальные детали. Такко, похоже, забыл, что хотел работать медленно, и следить за его уверенными движениями было одно удовольствие. — Ловко у тебя выходит!
Такко отмахнулся с видом человека, поглощённого сборкой. Верен перевёл взгляд на сидящих за столом. Пока друзья болтали, ужин был окончен: блюда и миски опустели, а когда зачерпывали из котла с пряным питьём, кружки стучали о медное дно.
— Смотрю, закончили с арбалетом? — Ардерик положил опустевший рог и на мгновение устало зажмурился. — Давай сюда и собирайте со стола. Остальные — по постелям.
На остывающей печи давно стоял большой котёл, где грелась вода для измазанной жиром посуды. Верен не сдержал улыбки, когда Такко негромко выругался у него за спиной — в этот раз увильнуть от грязной работы не удалось.
Со смотровой площадки замка укрепления были похожи на вытканные на гобеленах, что украшали покои Элеоноры. Родись баронесса лет на пятьдесят раньше, уже села бы сама ткать или вышивать победные сцены на удачу войску. Впрочем, сотня с лишним здоровых мужчин работали быстрее, чем одна мастерица сплетала бы нити. А сама Элеонора больше верила в силу крепких рук и доброй еды, чем в древние обряды. Служанки уже привыкли, что госпожа поднимается на башню почти каждое утро, иногда даже не сменив лёгкого ночного платья. Она гордилась маленькой крепостью как собственным детищем и гордилась по праву — если бы не вовремя посланный обоз, однообразная пища уже ослабила бы воинов.
Когда дул северный ветер, он приносил с собой уже не безразличную солёность моря, а острый запах лошадей, смолы и дерева. Элеонора вдыхала полной грудью. Воздух дразнил, звал, обещал свободу. Сегодня ветер тоже дул от крепости, но утром воины вернулись из леса с оленьими тушами, привязанными к палкам, и в воздухе отчётливо ощущался тяжёлый и вязкий дух. Он напоминал, что лагерь, так похожий на вытканный на гобелене, был настоящим, и скоро снег на пустоши окрасят не алые нити, и даже не оленья кровь.
На башне было холодно — солнце только-только расцвечивало небо над лесом — и Элеонора плотнее запахнулась в меховую накидку. На сердце было неспокойно. Всё, что делал Ардерик, с самого начала висело на волоске. Элеонора хорошо помнила лицо мужа, когда тому донесли, что имперское войско в одном дне пути. Если бы голуби принесли вести в срок, если бы северяне не поспешили перегнать скот на дальние пастбища, опасаясь ранней зимы, кто знает, дошло бы войско до замка?.. А теперь всё зависело от того, захотят ли обитатели другой маленькой крепости на побережье отомстить за убийства на пустоши или предпочтут поберечь людей и доверить право мести морозу и болезням. Слишком много «если» билось в мыслях, и от этого в груди расползался тревожный холод.
Элеонора в последний раз оглядела укрепления и скользнула в башню. Замок Эслинге достраивался и перестраивался столько раз, что превратился в настоящий лабиринт лестниц, коридоров и проходных залов. Элеонора привыкла не сразу, но за восемь лет замужества успела полюбить своё новое жильё за хитрость и непредсказуемость ходов. Она быстро и почти бесшумно прошла к себе и с наслаждением скинула меховую накидку.
В недрах замка с ночи грелись огромные печи. По воздуховодам шёл горячий сухой воздух, и в хозяйских покоях было тепло. Служанки уже приготовили купель с ароматной водой. Отдаваясь их бережным прикосновениям, Элеонора оглядывала себя сквозь полуопущенные веки. Плавный изгиб бёдер и мягкая округлость живота — будто колыбель, так и не выносившая ни одного наследника. Узкая талия, аккуратный узелок пупка, упругая грудь с ровными тёмными кругами вокруг маленьких сосков... Когда-то одной красоты было достаточно, чтобы заставить молодого барона потерять голову. Теперь требовалось пустить в дело острый ум и несгибаемую волю, поставив на карту свою честь и чужие жизни.
— Господин барон прошёл в столовую, — шепнула служанка, и Элеонора немедленно поднялась из купели. Чистое тело облекли рубашкой из полупрозрачного южного хлопка и нижним платьем из тонкой шерсти. Туго затянули шнуровку на кожаном корсаже и верхнем платье из тяжёлого златотканого бархата. Когда-то свекровь язвила, как бы молодая баронесса не выпачкала богато вышитый подол в грязи. Элеонора неизменно отвечала, что золото останется золотом и в куче навоза, и сейчас было самое время доказать это. Поверх бархата тонкую талию обхватил узкий кожаный пояс, к которому были привешены небольшой кошель, изящный нож и связка ключей. На плечи легла накидка из чернобурой лисы, и хозяйка Эслинге в сопровождении служанок проследовала в столовую.
Огромные печи в подвале замка поглощали невероятно много дров, но в просторной столовой всегда было холодно. Должно быть, потому, что строилась она не для того, чтобы в ней в угрюмом молчании завтракали двое. В тот вечер, когда сюда ввалилась сотня Ардерика, в столовой была жара. Тогда казалось, что камни в стенах гудели от грубых голосов и звона доспехов. Сегодня здесь стояла гробовая тишина, которую нарушали лишь стук приборов и фырканье барона.
— Надо полагать, гостей из Бор-Линге ждать не стоит? — нарушила молчание Элеонора. — Помнится, они обещали навестить нас на Перелом.
Такко поклонился, не скрывая довольной улыбки, и Верен улыбнулся вместе с ним. Никакие упражнения не могли заменить сноровки, приобретаемой в детстве, а Такко, как любой уроженец Аранских гор, впервые взялся за лук в три года и с тех пор не расставался с ним.
— Жаль, чинить арбалеты ты пока не сможешь, — сказал Ардерик. — У нас есть пара сломанных, до которых никак не дойдут руки.
— Такко научится, — сказал Верен, обнимая друга за плечи. — Он отличный мастер. В Эсхене он делал лук для маркграфской дочки… Как его звали? Я забыл. Такко, как звали эсхенского маркграфа?
Лучник молчал, зато ответил Ардерик:
— В Эсхене вроде сидел Оллард. Человек со странностями и такой домосед, что я и не знал толком, жив он или нет. Ты правда получил от него работу?
— Получил, получил, — ответил за друга Верен. — Мы знатно повздорили с тамошним лучным мастером, когда Такко увёл у него заказ! В том, что касается луков, он лучший, готов поклясться.
— Почему маркграф Оллард поручил это важное дело тебе, а не местному мастеру? — заинтересовался Ардерик. — Вы были знакомы раньше? И сколько же он заплатил тебе?
— Да там ерунда была, а не лук, — ответил наконец Такко. — Детский, совсем слабый. И я потом ещё немного на него работал. Маркграф ждал гостей на Праздник Первых плодов, и в замке не хватало рук.
— Гости у Оллардов? Интересно. А кто приезжал?
— Маркграф… Виллард, кажется. Обсуждали помолвку.
— Вот оно что. Виллардов я знаю. Приезжал молодой Фредрик? Или его отец?
— Фредрик, да, — Такко оживился, услышав знакомое имя. — Он был с дядей. Но я с ними не разговаривал. Зато с его оруженосцами мы неплохо поладили. Они даже приглашали меня пойти на службу к Фредрику, — прихвастнул Такко. — Но я отказался.
— Почему?
— Я же обещал Верену. Я и так задержался. Маркграф хорошо расплатился со мной, но не настолько, чтобы я мог собраться в дорогу, поэтому я ещё сходил с обозами в соседние города. А когда добрался до Нижнего, вы уже ушли на Север.
— Везёт тебе. Один маркграф даёт выгодный заказ, другой зовёт на службу…
Такко снова смолчал, и сотник махнул рукой:
— Ладно. Отдыхай с дороги. Сегодня пообвыкнешься, а завтра начнёшь упражняться с арбалетом и мечом. До Зимнего Перелома мы успеем сделать из тебя сносного мечника, чтобы мог отбиться в ближнем бою в случае чего. Добро пожаловать в ряды имперских воинов, Танкварт Велеринг!
— Золото, а не парень, — заявил Ардерик Верену, когда Такко скрылся из вида. — Стреляет, читает-пишет и не побоялся проделать такой путь в одиночку. И воспитания хорошего. Вообще, если хочешь знать, какого рода человек — смотри, как он кланяется и как держит ложку. Я не удивлён, что и Оллард, и Виллард выделили его среди других.
Верен кивнул, искренне радуясь за друга. А в следующий миг отвёл глаза. За пять лет они с Такко ни разу не ощущали, что между ними есть какая-то разница. Теперь изнутри поднималась непривычная, стыдная обида: ясно же, что сотник предпочтёт приблизить того, кто выше по рождению, лучше образован и успел завести знатных знакомых.
— Один недостаток у него — совсем не умеет врать, — продолжал Ардерик.
— Что? — переспросил Верен.
— Странно, что его предпочли проверенному мастеру и заплатили за месяц работы, как за год. Как так вышло, что Оллард его облагодетельствовал, но не оставил при себе?
— У знати свои причуды, — пожал плечами Верен.
— А приглашение от Виллардов? Я с ними хорошо знаком — они выкупили наше имение, когда подняли налоги. Мои братья ходят у Фредрика в оруженосцах, и им неплохо живётся. Они прославят не своё имя, зато не мёрзнут, не натирают зад в седле и не подставляются под стрелы, как мои воины. Отцу с матерью оставили жильё и слуг и позволили жить по-старому — с той только разницей, что им больше не принадлежит ни единой ложки, ни единого гвоздя в этом доме, и лучше бы им было уйти в деревню и жить крестьянским трудом, чем терпеть этот позор! Вилларды умеют мягко стелить, и я ума не приложу, почему твой друг не пошёл к ним на службу, как ты пошёл ко мне. Устроился бы, прислал тебе весточку, и бродячей жизни пришёл бы конец.
— Такко не станет врать, — возразил Верен. — Мы с ним как братья, и каждый верит другому, как самому себе!
— Это делает тебе честь, — кивнул Ардерик. — Но не ему. Полбеды, что он врёт мне, но он и тебе не сказал всей правды. Явно заплатили ему не только за лук. И также ясно, что, исходи он с обозами хоть всю Империю, не заработал бы на лошадь и новый доспех. К тому же я не спешу полагаться на человека, который оставил родной дом, будучи у отца единственным сыном, и за пять лет не удосужился отправить ни одной вести о себе. Нельзя ждать верности от того, кто так исполняет долг перед родителями.
— Отец дурно обращался с ним! Такко было от чего бежать!
— Полагаю, он того заслуживал. И как бы не вышло, что ему и в этот раз было от чего бежать, раз он проделал такой путь на северный край мира совсем один.
Верен не нашёлся с ответом, и сотник ободряюще похлопал его по плечу.
— Я не тороплюсь обвинять человека, которого вижу впервые и о котором слышал столько хорошего от тебя. Я приму его в войско и буду относиться, как к своему. Но доверять ему не стану, пока не узнаю, как было дело.
Такко, добравшись до каморки Верена, с наслаждением стянул тёплую рубаху и повалился на лежанку, устланную толстыми одеялами. Тело, хоть и привычное к седлу, ныло от долгой дороги, а после целого дня на холоде клонило в сон. Прежде чем лечь, он заставил себя закрыть оконце, которое приоткрыл для света, и невольно упёрся взглядом в башню замка. Из одного из верхних окон на него смотрело бледное лицо. Миг — и оно причудливо расплылось длинными белыми мазками.
Чайка, сидевшая на подоконнике, расправила крылья и переместилась выше, разрушив иллюзию. Такко плотно закрыл окошко и закутался в одеяла. Это всё долгая дорога, холод и снег, от которого рябит в глазах. Завтра он будет упражняться с арбалетом и мечом, и на то, чтобы видеть морок, не останется сил. Лишь бы никто не спросил, кто учил его отбивать удары с левой руки.
Глава 6. Встреча у камня
— Я жду, что из замка не забудут прислать вина и эля! — заявил Ардерик за ужином. — Будем пить сразу за Перелом и нашу стену!
До Зимнего Перелома оставалось чуть больше недели. За прошедший месяц воины окончательно обжились на пустоши. Все силы бросили на постройку стены, и было похоже, что к празднику её успеют закончить.
— Не годится хвалить крепость до первого боя, — негромко заметил кто-то из местных. Сотник если и услышал, то виду не подал и, высоко подняв рог, залпом осушил. Десятка полтора его людей лежали с лихорадкой, ещё треть переносила недуг на ногах, а запасы лечебных трав таяли на глазах. Со стороны гор всё чаще тянуло ледяной стужей, с запада дул сырой промозглый ветер. Припасы, присланные Элеонорой, почти вышли, местные берегли еду и отказывались торговать, а главное — охота стала хуже: в преддверии холодов олени уходили на юг. Безжалостная северная зима стояла на пороге, и сотник знал, что гордые слова порой помогают там, где бессильно всё остальное.
— Ай да люди у Медвежьей Шкуры! Когда мы вернёмся с победой и император одарит меня золотом, я скажу — мои воины и есть чистое золото! — Ардерик и вслед за ним все остальные поднимали кубок за кубком пряного питья, сваренного на целебных корнях и кислых северных ягодах, отгоняющих слабость и лихорадку. — Лишь бы нам не остаться вовсе без битвы! Этак северяне придут и, увидев нашу крепость, в страхе уползут обратно жрать камни!
Рядом с замком новые укрепления смотрелись, прямо говоря, жалко — стены всего-то в полтора роста высотой и в половину толщиной были сложены из брёвен, валунов и песка и сильно уступали в прочности каменной кладке. Но воины чувствовали себя за этой стеной увереннее, чем в гранитном мешке замка. Тяжёлая работа объединила всех: бывалые воины, новички вроде Верена и присланные Элеонорой мастера вместе валили сосны, вместе тащили их через пустошь, вбивали брёвна в схваченную морозом землю и везли без счёта камней и песка. Вечером всех укрывала тёсовая крыша просторной кухни, где всегда было тепло от огромного очага, над которым варили похлёбки и жарили мясо.
— Знать бы, скоро ли они придут, — негромко проговорил Верен. Они с Такко управились с едой раньше всех и устроились чуть в стороне от общего стола. Такко прилежно чинил арбалет. Он вообще редкий вечер сидел без дела — то клеил перья, то крепил наконечники к древкам. Верен быстро смекнул, что это спасало друга от работы по кухне, которая неминуемо должна была достаться новичку, да ещё самому младшему.
— Когда мы их разобьём, всё равно придётся идти через горы, чтобы объявить побережье своим, — так же шёпотом ответил он. — Если там останется хоть десяток воинов, они смогут устроить нам такой приём, что некому будет о нём рассказать.
— Ну уж и десяток? — недоверчиво покосился на друга Верен. — Хотя, если устроить засаду наверху…
Такко кивнул:
— На любой тропе есть широкое место, куда может выйти сразу много воинов. Ардерик не зря ждёт северян здесь. Но, знаешь, я бы на их месте вообще никуда не пошёл.
— Да ну брось. А месть за убитых?
— Мы же не знаем, кем они были. Может, потому и задержались на пустоши, что их не ждали дома. Ты же говорил, что местные не опознали узоров на рубахах.
— Или сделали вид, что не узнали.
— Может, и так. Но всё равно для осады крепости им нужен хотя бы пятикратный перевес людей, а лучше больше…
— Пятикратный перевес? — повторил Верен. — Ты что, купил всё-таки ту книгу, которой зачитывался в книжной лавке?
— Нет. — Такко придвинулся ближе к свету и принялся собирать вычищенный и смазанный спусковой механизм. — Я на тот трактат за всю жизнь не заработаю. Что в лавке вычитал, то и помню.
— Если начнёшь вместо луков мастерить арбалеты или другие железные штуки, то, пожалуй, и заработаешь. — Верен загляделся, как ладно ложились друг к другу шестерни и остальные детали. Такко, похоже, забыл, что хотел работать медленно, и следить за его уверенными движениями было одно удовольствие. — Ловко у тебя выходит!
Такко отмахнулся с видом человека, поглощённого сборкой. Верен перевёл взгляд на сидящих за столом. Пока друзья болтали, ужин был окончен: блюда и миски опустели, а когда зачерпывали из котла с пряным питьём, кружки стучали о медное дно.
— Смотрю, закончили с арбалетом? — Ардерик положил опустевший рог и на мгновение устало зажмурился. — Давай сюда и собирайте со стола. Остальные — по постелям.
На остывающей печи давно стоял большой котёл, где грелась вода для измазанной жиром посуды. Верен не сдержал улыбки, когда Такко негромко выругался у него за спиной — в этот раз увильнуть от грязной работы не удалось.
***
Со смотровой площадки замка укрепления были похожи на вытканные на гобеленах, что украшали покои Элеоноры. Родись баронесса лет на пятьдесят раньше, уже села бы сама ткать или вышивать победные сцены на удачу войску. Впрочем, сотня с лишним здоровых мужчин работали быстрее, чем одна мастерица сплетала бы нити. А сама Элеонора больше верила в силу крепких рук и доброй еды, чем в древние обряды. Служанки уже привыкли, что госпожа поднимается на башню почти каждое утро, иногда даже не сменив лёгкого ночного платья. Она гордилась маленькой крепостью как собственным детищем и гордилась по праву — если бы не вовремя посланный обоз, однообразная пища уже ослабила бы воинов.
Когда дул северный ветер, он приносил с собой уже не безразличную солёность моря, а острый запах лошадей, смолы и дерева. Элеонора вдыхала полной грудью. Воздух дразнил, звал, обещал свободу. Сегодня ветер тоже дул от крепости, но утром воины вернулись из леса с оленьими тушами, привязанными к палкам, и в воздухе отчётливо ощущался тяжёлый и вязкий дух. Он напоминал, что лагерь, так похожий на вытканный на гобелене, был настоящим, и скоро снег на пустоши окрасят не алые нити, и даже не оленья кровь.
На башне было холодно — солнце только-только расцвечивало небо над лесом — и Элеонора плотнее запахнулась в меховую накидку. На сердце было неспокойно. Всё, что делал Ардерик, с самого начала висело на волоске. Элеонора хорошо помнила лицо мужа, когда тому донесли, что имперское войско в одном дне пути. Если бы голуби принесли вести в срок, если бы северяне не поспешили перегнать скот на дальние пастбища, опасаясь ранней зимы, кто знает, дошло бы войско до замка?.. А теперь всё зависело от того, захотят ли обитатели другой маленькой крепости на побережье отомстить за убийства на пустоши или предпочтут поберечь людей и доверить право мести морозу и болезням. Слишком много «если» билось в мыслях, и от этого в груди расползался тревожный холод.
Элеонора в последний раз оглядела укрепления и скользнула в башню. Замок Эслинге достраивался и перестраивался столько раз, что превратился в настоящий лабиринт лестниц, коридоров и проходных залов. Элеонора привыкла не сразу, но за восемь лет замужества успела полюбить своё новое жильё за хитрость и непредсказуемость ходов. Она быстро и почти бесшумно прошла к себе и с наслаждением скинула меховую накидку.
В недрах замка с ночи грелись огромные печи. По воздуховодам шёл горячий сухой воздух, и в хозяйских покоях было тепло. Служанки уже приготовили купель с ароматной водой. Отдаваясь их бережным прикосновениям, Элеонора оглядывала себя сквозь полуопущенные веки. Плавный изгиб бёдер и мягкая округлость живота — будто колыбель, так и не выносившая ни одного наследника. Узкая талия, аккуратный узелок пупка, упругая грудь с ровными тёмными кругами вокруг маленьких сосков... Когда-то одной красоты было достаточно, чтобы заставить молодого барона потерять голову. Теперь требовалось пустить в дело острый ум и несгибаемую волю, поставив на карту свою честь и чужие жизни.
— Господин барон прошёл в столовую, — шепнула служанка, и Элеонора немедленно поднялась из купели. Чистое тело облекли рубашкой из полупрозрачного южного хлопка и нижним платьем из тонкой шерсти. Туго затянули шнуровку на кожаном корсаже и верхнем платье из тяжёлого златотканого бархата. Когда-то свекровь язвила, как бы молодая баронесса не выпачкала богато вышитый подол в грязи. Элеонора неизменно отвечала, что золото останется золотом и в куче навоза, и сейчас было самое время доказать это. Поверх бархата тонкую талию обхватил узкий кожаный пояс, к которому были привешены небольшой кошель, изящный нож и связка ключей. На плечи легла накидка из чернобурой лисы, и хозяйка Эслинге в сопровождении служанок проследовала в столовую.
Огромные печи в подвале замка поглощали невероятно много дров, но в просторной столовой всегда было холодно. Должно быть, потому, что строилась она не для того, чтобы в ней в угрюмом молчании завтракали двое. В тот вечер, когда сюда ввалилась сотня Ардерика, в столовой была жара. Тогда казалось, что камни в стенах гудели от грубых голосов и звона доспехов. Сегодня здесь стояла гробовая тишина, которую нарушали лишь стук приборов и фырканье барона.
— Надо полагать, гостей из Бор-Линге ждать не стоит? — нарушила молчание Элеонора. — Помнится, они обещали навестить нас на Перелом.
