— Я вот думаю: раз северяне живут в горах, среди них должно быть мало хороших мечников, — рассуждал Верен. — Если лазать по камням с длинным мечом и в доспехе, либо вымотаешься раньше времени, либо зацепишься.
— А ещё с мечом не развернёшься на узкой тропе, — подтвердил Такко. — В горах лук и кинжал — самое то.
— Зато в лесу нет ничего лучше доброго клинка, — заявил Верен. — Стрела запутается в ветках, а с кинжалом тебя приколют к первому же стволу. Да и вообще, длинный меч… обычно не мешает.
— Я видел сверху, как он не мешал, пока ты карабкался, — не остался в долгу Такко, — и скоро посмотрю, как будешь слезать. Мало иметь длинный клинок, с ним ещё и управляться надо уметь!
Верену было что сказать о мечах и кинжалах, благо старая и простая шутка неизменно веселила обоих, но Ардерик двинул его кулаком по ноге:
— Тихо там! Клинками будете мериться в другом месте. Я слышу лошадей.
В подтверждение его слов со стороны замка донёсся совиный крик. Затем послышался мерный топот копыт, фырканье, скрип колёс, и наконец остро запахло лошадиным потом, дёгтем и копчёным мясом. Обозы шли почти в полной темноте. Когда на прогалину выехала первая повозка, Ардерик легко толкнул Верена в ногу смолистой палкой, обмотанной ветошью. Верен к тому времени высек огонь и укрывал тлеющий трут плащом. На то, чтобы раздуть его и сунуть в просмоленную ветошь, ушло четыре частых удара сердца, и Ардерик спрыгнул на тропу в шаге от лошадиной морды с пылающим факелом в руке и императорским именем на губах.
Возчики не ждали засады, но были к ней готовы — быстро оправились от вида железного человека с огнём, свалившегося им на голову. Свет отразили вылетевшие из ножен клинки. Верен прыгнул вниз — прикрыть военачальнику спину, пока не окружили, и поймал на щит один из клинков, устремившихся к латному наплечнику. Успел увидеть, как факел в руке Ардерика дёрнулся и впечатался в чьё-то заросшее бородой лицо; услышал, как сверху меж ветвей со свистом прошла стрела и отбросила тело в меховом тулупе к стволу. В следующий миг со всех сторон вспыхнули огни — люди Ардерика окружили обоз. Завязалась драка. Звон клинков тонул в предсмертных криках и хрипах; ржали лошади, шарахаясь от огня и железа. Кто-то из северян чудом пробился сквозь кольцо мечников и кинулся в лес. За ним бросились, споткнулись о корень, так некстати вывернувшийся из земли, растянулись с проклятиями…
— Такко! — заорал Верен и швырнул вслед беглецу выхваченный у Ардерика факел. Пламя озарило спину в меховом тулупе и сразу погасло, но этого хватило, чтобы стрела нашла свою цель.
Бой был окончен быстро. Имперцы добивали раненых чужаков и готовились перевязывать своих, ловили лошадей и зажигали новые факелы, чтобы осмотреть поклажу.
— Тащите тела сюда, — прохрипел Ардерик, жестом подзывая Верена, чтобы скинуть наконец тяжёлые доспехи. — И осмотрите лес! Возьмите лучника, и чтобы никто не ушёл! — Он обернулся к Такко, который как раз спрыгнул с дерева, придерживая полупустой колчан. — Меткий был выстрел. Молодец.
Такко ответил коротким поклоном и скользнул вслед за остальными в лес.
— А ты хороший друг, — бормотал Ардерик, пока Верен расстёгивал на нём латные ремни. — Мог сам швырнуть нож, а вместо того помог приятелю выслужиться. Беглецу и без него не дали бы уйти.
Верен отмолчался. Ему и вправду отчаянно хотелось, чтобы Такко завоевал доверие сотника — только сейчас было важнее проверить, не ранен ли Ардерик.
К тому времени, как сотника освободили от лат, а воины, искавшие беглецов, вернулись с окровавленными клинками, убитых северян уже стащили в одну кучу. В обозе тоже навели порядок. Лошади стояли смирно, изредка фыркая от запаха крови и косясь на груду тел. Имперцы не потеряли никого, не было даже тяжелораненых. Воины бродили вокруг обоза, втягивая одуряюще аппетитные запахи, и дивились, как хорошо была увязана поклажа — в суматохе ничего не упало, не ослабла ни одна верёвка. Все припасы были уложены в плотные и крепко завязанные мешки.
— Что за дурная у них упряжь! — Верен тоже крутился вокруг телег: ерошил лохматые гривы низкорослым местным лошадям, поднимал копыта, рассматривая подковы с шипами, а больше всего удивлялся сёдлам. — За каким лядом таскать столько лишнего?
— Это же вьючные сёдла, — Такко стоял рядом — как раньше, как всегда. — Значит, дорога не везде проезжая для повозок. Где-то впереди лошадей распрягут и навьючат тюками, а телеги отправят назад. Поэтому и поклажа так увязана. Обычное дело на горных дорогах.
— Надо сказать Ардерику, — заторопился Верен.
— Да знает он наверняка. И уже что-то придумал. Гляди, переднюю лошадь распрягают.
Лошадь, освобождённая от хомута, беспокойно прядала ушами от незнакомых запахов и прикосновений. Четверо воинов отвязали два мешка и вытряхивали поклажу на соседние. Руки так и тянулись отрезать кусок от копчёного свиного окорока… По молчаливому кивку сотника мясо разделили на всех.
— Конягу-то для чего распрягали? — недоумевал Верен, грея свой кусок над факелом. Есть он отчего-то не спешил, хотя тело, разгорячённое схваткой, снова охватывало холодом и тёплое угощение было как нельзя вовремя.
Ардерик первым прожевал мясо и одобрительно кивнул:
— Хороша добыча! Такое не стыдно будет поставить на праздничный стол. — Затем повернулся к груде мертвецов и с недоброй улыбкой потянул из ножен меч. — На побережье тоже ждут угощения. Разве можно оставить их ни с чем?..
Лошадь, навьюченная мешками, где с жутким стуком бились друг о друга отрубленные головы охранников, скрылась в темноте леса, храпя и косясь на свою ношу. Остальных под уздцы повели к укреплениям. Людям Ардерика пришлось повозиться, разворачивая повозки на узкой прогалине, зато дальше лошадям не нужно было показывать дорогу — они сами шли на пустошь по знакомой тропе. На стене горели огни, и было легко держать путь на них по схваченной морозом земле.
— Разбирать будем завтра, — объявил Ардерик. — Сегодня все хорошо потрудились.
Верен ждал, что после ночной схватки будет спать до полудня. Однако звуки пробуждающегося лагеря разбудили его гораздо раньше. Каменная стена протопленной с вечера печи ещё не остыла — значит, проспал он не больше трёх часов. Верен на ощупь натянул тёплую рубаху и, ступая как можно тише, вышел на улицу.
До Зимнего Перелома оставалось три дня. Тьма подолгу не выпускала солнце из цепких лап, и оно выкатывалось на небо ближе к полудню, словно взлохмаченное в клочьях облаков. Сейчас лагерь заливала темнота. Она скрывала телеги, брошенные у конюшни под охраной (сторожили не от людей, а от собак и лесного зверья), постройки, шатры и почти законченную стену. Распятые на ней скелеты, дочиста обглоданные вороньём, напоминавшие о первой схватке, тоже не были видны. Только всё равно не выходило не думать о тех, кто остывал без погребения на лесной прогалине на радость её оголодавшим обитателям. В этот раз Ардерик не стал проверять, что за рубахи надеты на охранниках, и от этого на сердце было ещё тяжелее.
Бок и затылок обдало теплом. Из дома вышел Такко, сонно и недоумевающе посмотрел на Верена, но ни о чём не спросил — молча встал рядом и укрыл друга плащом.
Вдвоём под шерстяным полотнищем было тепло. В лагере всё ещё было темно и тихо; не звенели мечи, не стучали о мишени арбалетные болты, только на кухне топили печь и гремели посудой. Легко было представить, будто друзья стоят на крыльце трактира в одном из имперских городков, так похожих друг на друга, а не в недостроенной крепости на северном краю мира.
— Я иного ждал, — выговорил наконец Верен. — Думал, мы сойдёмся с настоящими воинами, с которыми не стыдно скрестить мечи. А мы? Грабим обозы! Режем скот! Дома бы узнали… Не за тем они мне на меч медяками собирали!
— Дома всё по-другому, — пожал плечами Такко.
— По-другому, да не всё. Я тут послушал местных, как они говорят про шерсть да про пастбища, что надо и за скотом присмотреть, и поля не забыть… места другие, а люди живут тем же, что наши. Я Ардерику слова не скажу, и ты не говори, а всё же чем дольше мы здесь, тем меньше мне это нравится. Всё равно как если бы в нашу деревню пришли… знаю, что пустое, а не думать не могу.
Такко промолчал, лишь придвинулся ближе — плащ был мал для двоих, и под распахнутые полы забирался холод. На сердце у Верена всё ещё скребли кошки, но хотя бы Такко был рядом, и от этого становилось чуть легче.
В первые дни после его приезда Верен и радовался другу, и не узнавал его. Сперва решил — повзрослел парень. Семнадцать лет, пора бы уже. Потом понял — скорее, оброс панцирем, замкнулся в себе. Верен не знал, как подступиться к этому новому, малознакомому человеку. Но дни шли, Такко постепенно оттаивал, и Верен списал всё на любовную историю, приключившуюся с другом в Эсхене. Он и сам порой не без сожаления вспоминал пышнотелую и работящую Кайсу, от которой всегда пахло хлебом и чем-то сладким. Правда, раньше за Такко не водилось таких крепких привязанностей… но, может, правда повзрослел?
— Назад всё равно не повернёшь, — проговорил Такко. — Или как думаешь?..
— Назад у меня и мыслей нет. Я сразу решил, что останусь при Ардерике, раз он согласился меня учить. Если я хорошо себя покажу и мы оба будем живы, в следующем году он возьмёт меня в оруженосцы, и… я мечтал об этом, так мечтал и до сих пор иногда не верю, что сбудется… Но я жду, что с берега придут достойные воины. А то вертел я так сражаться…
Верен замолчал — на язык просились совсем уж негодные слова.
— Те возчики хорошо дрались, а ты достойно отбивался, — тихо, но настойчиво убеждал Такко. — Я видел, и остальные тоже. Что толку теперь думать? Сам знаешь: приказ есть приказ.
— Вот как ты заговорил, — улыбнулся Верен. Досада постепенно отпускала; не забывалась, но обручи, стискивавшие сердце, потихоньку разжимались. — Про приказы вспомнил! Тебе самому что скажи, кроме как арбалеты чинить, — смотришь как жеребец, которому подвели овцу!
— Вовсе нет! — обиделся было Такко. Отвернулся, помолчал и улыбнулся неожиданно лукаво: — А знаешь… на овцу я бы, конечно, не полез, но вообще…
Перейти к животрепещущей во всех смыслах теме друзья не успели — дверь снова распахнулась. В проёме показался Ардерик — взъерошенный, хмурый, в распахнутой со сна рубахе, и сразу, без оговорок, обратился к Такко:
— Ты мне вот что скажи. Приказ приказом, а если я свою сотню завтра поведу на твои родные горы, как ты заговоришь?
— Да кому они нужны? — небрежно ответил Такко, но Верен почувствовал, как он напрягся.
— Как кому? Серебряные шахты императору точно в хозяйстве пригодятся, а там ещё что-нибудь найдём. Мы теперь знаем, как живут в горах. Перережь вам дороги, чтобы снизу не возили еду — и даже не придётся пачкать клинки. Сами придёте. И серебро, и луки свои прославленные к ногам положите, да с поклоном!
Верен растерянно всматривался в лицо Ардерика: испытывает или говорит всерьёз? Испытывает, наверняка, только слишком уж недобро смотрели его глаза, и слова хлестали без пощады. Такко вздрагивал мелкой дрожью от внезапной и незаслуженной обиды.
— Не будет этого, — выговорил он, глядя в землю.
— Значит, кровь тебе окажется ближе, чем приказ?
Такко молчал, не поднимая глаз. Верен стиснул под плащом его локоть и хотел уже сам ответить Ардерику, но не нашёлся, что сказать. Знал только, что, если эти двое сейчас разругаются всерьёз, он не будет знать, чью сторону занять.
Ардерик переводил хмурый взгляд с одного на другого и, наконец, криво улыбнулся:
— Ты прав. Проливать аранскую кровь Империя не станет. Проще дождаться, чтобы ваш молодняк сам явился. Я так понял, воспитание у вас там строгое, а в Империи хорошим стрелкам везде почёт, вино и девки. Не удивлюсь, если по протоптанной тобой дорожке скоро потянется столько народа, что хватит на отдельную сотню.
Такко не отвечал, а Верен не знал, что сказать, чтобы не сделать хуже.
— То, что ты не нашёлся с ответом — это хорошо, — продолжал сотник. — Не годится забывать дом и свою кровь. Значит, в тебе есть верность, а это, если разобраться, даже важнее меткой стрельбы. Стрелять можно выучиться, верности же не научишь.
Он потёр лицо ладонями и устало привалился к косяку. Начинало светать. Небо над лесом мутнело и будто бы выдавливало из себя тёмные очертания замка.
— Болтуны… Выспишься с вами! Ладно. Вы оба хорошо показали себя сегодня. Когда придут северяне, будете стоять на стене рядом со мной. Всё равно держитесь друг друга…
Верен крепче сжал локоть Такко. Это ли не высшая похвала, это ли не лучшее, чем можно было начать новый день, хоть немного смыв неправильность прошедшего!
— Пора глянуть, что за добыча досталась нам вчера. — Сотник потянулся до хруста в суставах, встряхнул плечами и зашагал к конюшне, где смутно вырисовывались очертания телег и бродивших сторожей.
— Барону скажи, что не годится забывать свою кровь, — зло пробормотал Такко ему вслед. Встретился взглядом с растерянным Вереном и махнул рукой. — Идём, что ли. Посмотрим, ради чего мёрзли.
Победа — маленькая, но такая нужная! — гудел лагерь. Повозки оказались полны лучшей снедью, какую только можно было найти в замковых кладовых. Копчёное и солёное мясо — да не приевшаяся дичь, а жирная домашняя свинина! — пересыпанное от порчи пряными травами, было на удивление нежным. Несколько повозок были доверху набиты мешками с зерном — пшеничным, ячменным, овсяным, для хлеба, каш и на корм скоту. Были здесь и корнеплоды, и капустные кочаны, и горох, опять же разный — местный, мелкий и твёрдый, и южный: крупный, сладкий, хрустящий, достойный украсить праздничный стол. В бочках томились мочёные ягоды, яблоки и мелкие груши, солёные и квашеные грибы, мёд и превосходное южное вино. К полудню кладовая при кухне была забита до отказа, все помещения, хоть как-то подходившие для хранения припасов — тоже, и всё равно было мало; пришлось теснить воинов и освобождать один из шатров, чтобы вместить добычу.
Судьба благоволила Ардерику — так отныне говорили в лагере. Местные мастера, до того искоса поглядывавшие на военачальника — кто ж затевает стройку, да ещё такую важную, на тёмной стороне года? — даже они, казалось, поверили, что удача на стороне пришельцев с юга. Будущее было ясным и прямым, как копьё — закончить стену, дождаться северян и победить. Вечерами, собравшись за столом, только об этом и говорили. Ардерику не нужно было больше обещать скорую победу — все и так видели её. Видели так же ясно, как стену, у которой в канун Перелома был заложен последний пролёт, — лучший знак, что воины окончательно утвердились на северной земле.
Поглядеть, как кладут последние венцы, собрались все, кто был в лагере. Верен и Такко тоже были здесь. В лес их посылали редко — слишком многому новички должны были научиться на площадке для учебных боёв, но потрудиться на стройке они успели: обтёсывали брёвна, насыпали землю, делали множество других дел. Стена была делом и их рук тоже.
Целых полтора месяца ушло на то, чтобы опоясать лагерь двумя рядами брёвен, между которыми навалили без счёта земли и камней. Сверху положили доски и соорудили щиты, за которыми скрывались часовые, а снаружи стену укрепили небольшим валом. Земля здесь была с дурным, непредсказуемым нравом.
— А ещё с мечом не развернёшься на узкой тропе, — подтвердил Такко. — В горах лук и кинжал — самое то.
— Зато в лесу нет ничего лучше доброго клинка, — заявил Верен. — Стрела запутается в ветках, а с кинжалом тебя приколют к первому же стволу. Да и вообще, длинный меч… обычно не мешает.
— Я видел сверху, как он не мешал, пока ты карабкался, — не остался в долгу Такко, — и скоро посмотрю, как будешь слезать. Мало иметь длинный клинок, с ним ещё и управляться надо уметь!
Верену было что сказать о мечах и кинжалах, благо старая и простая шутка неизменно веселила обоих, но Ардерик двинул его кулаком по ноге:
— Тихо там! Клинками будете мериться в другом месте. Я слышу лошадей.
В подтверждение его слов со стороны замка донёсся совиный крик. Затем послышался мерный топот копыт, фырканье, скрип колёс, и наконец остро запахло лошадиным потом, дёгтем и копчёным мясом. Обозы шли почти в полной темноте. Когда на прогалину выехала первая повозка, Ардерик легко толкнул Верена в ногу смолистой палкой, обмотанной ветошью. Верен к тому времени высек огонь и укрывал тлеющий трут плащом. На то, чтобы раздуть его и сунуть в просмоленную ветошь, ушло четыре частых удара сердца, и Ардерик спрыгнул на тропу в шаге от лошадиной морды с пылающим факелом в руке и императорским именем на губах.
Возчики не ждали засады, но были к ней готовы — быстро оправились от вида железного человека с огнём, свалившегося им на голову. Свет отразили вылетевшие из ножен клинки. Верен прыгнул вниз — прикрыть военачальнику спину, пока не окружили, и поймал на щит один из клинков, устремившихся к латному наплечнику. Успел увидеть, как факел в руке Ардерика дёрнулся и впечатался в чьё-то заросшее бородой лицо; услышал, как сверху меж ветвей со свистом прошла стрела и отбросила тело в меховом тулупе к стволу. В следующий миг со всех сторон вспыхнули огни — люди Ардерика окружили обоз. Завязалась драка. Звон клинков тонул в предсмертных криках и хрипах; ржали лошади, шарахаясь от огня и железа. Кто-то из северян чудом пробился сквозь кольцо мечников и кинулся в лес. За ним бросились, споткнулись о корень, так некстати вывернувшийся из земли, растянулись с проклятиями…
— Такко! — заорал Верен и швырнул вслед беглецу выхваченный у Ардерика факел. Пламя озарило спину в меховом тулупе и сразу погасло, но этого хватило, чтобы стрела нашла свою цель.
Бой был окончен быстро. Имперцы добивали раненых чужаков и готовились перевязывать своих, ловили лошадей и зажигали новые факелы, чтобы осмотреть поклажу.
— Тащите тела сюда, — прохрипел Ардерик, жестом подзывая Верена, чтобы скинуть наконец тяжёлые доспехи. — И осмотрите лес! Возьмите лучника, и чтобы никто не ушёл! — Он обернулся к Такко, который как раз спрыгнул с дерева, придерживая полупустой колчан. — Меткий был выстрел. Молодец.
Такко ответил коротким поклоном и скользнул вслед за остальными в лес.
— А ты хороший друг, — бормотал Ардерик, пока Верен расстёгивал на нём латные ремни. — Мог сам швырнуть нож, а вместо того помог приятелю выслужиться. Беглецу и без него не дали бы уйти.
Верен отмолчался. Ему и вправду отчаянно хотелось, чтобы Такко завоевал доверие сотника — только сейчас было важнее проверить, не ранен ли Ардерик.
К тому времени, как сотника освободили от лат, а воины, искавшие беглецов, вернулись с окровавленными клинками, убитых северян уже стащили в одну кучу. В обозе тоже навели порядок. Лошади стояли смирно, изредка фыркая от запаха крови и косясь на груду тел. Имперцы не потеряли никого, не было даже тяжелораненых. Воины бродили вокруг обоза, втягивая одуряюще аппетитные запахи, и дивились, как хорошо была увязана поклажа — в суматохе ничего не упало, не ослабла ни одна верёвка. Все припасы были уложены в плотные и крепко завязанные мешки.
— Что за дурная у них упряжь! — Верен тоже крутился вокруг телег: ерошил лохматые гривы низкорослым местным лошадям, поднимал копыта, рассматривая подковы с шипами, а больше всего удивлялся сёдлам. — За каким лядом таскать столько лишнего?
— Это же вьючные сёдла, — Такко стоял рядом — как раньше, как всегда. — Значит, дорога не везде проезжая для повозок. Где-то впереди лошадей распрягут и навьючат тюками, а телеги отправят назад. Поэтому и поклажа так увязана. Обычное дело на горных дорогах.
— Надо сказать Ардерику, — заторопился Верен.
— Да знает он наверняка. И уже что-то придумал. Гляди, переднюю лошадь распрягают.
Лошадь, освобождённая от хомута, беспокойно прядала ушами от незнакомых запахов и прикосновений. Четверо воинов отвязали два мешка и вытряхивали поклажу на соседние. Руки так и тянулись отрезать кусок от копчёного свиного окорока… По молчаливому кивку сотника мясо разделили на всех.
— Конягу-то для чего распрягали? — недоумевал Верен, грея свой кусок над факелом. Есть он отчего-то не спешил, хотя тело, разгорячённое схваткой, снова охватывало холодом и тёплое угощение было как нельзя вовремя.
Ардерик первым прожевал мясо и одобрительно кивнул:
— Хороша добыча! Такое не стыдно будет поставить на праздничный стол. — Затем повернулся к груде мертвецов и с недоброй улыбкой потянул из ножен меч. — На побережье тоже ждут угощения. Разве можно оставить их ни с чем?..
Лошадь, навьюченная мешками, где с жутким стуком бились друг о друга отрубленные головы охранников, скрылась в темноте леса, храпя и косясь на свою ношу. Остальных под уздцы повели к укреплениям. Людям Ардерика пришлось повозиться, разворачивая повозки на узкой прогалине, зато дальше лошадям не нужно было показывать дорогу — они сами шли на пустошь по знакомой тропе. На стене горели огни, и было легко держать путь на них по схваченной морозом земле.
— Разбирать будем завтра, — объявил Ардерик. — Сегодня все хорошо потрудились.
***
Верен ждал, что после ночной схватки будет спать до полудня. Однако звуки пробуждающегося лагеря разбудили его гораздо раньше. Каменная стена протопленной с вечера печи ещё не остыла — значит, проспал он не больше трёх часов. Верен на ощупь натянул тёплую рубаху и, ступая как можно тише, вышел на улицу.
До Зимнего Перелома оставалось три дня. Тьма подолгу не выпускала солнце из цепких лап, и оно выкатывалось на небо ближе к полудню, словно взлохмаченное в клочьях облаков. Сейчас лагерь заливала темнота. Она скрывала телеги, брошенные у конюшни под охраной (сторожили не от людей, а от собак и лесного зверья), постройки, шатры и почти законченную стену. Распятые на ней скелеты, дочиста обглоданные вороньём, напоминавшие о первой схватке, тоже не были видны. Только всё равно не выходило не думать о тех, кто остывал без погребения на лесной прогалине на радость её оголодавшим обитателям. В этот раз Ардерик не стал проверять, что за рубахи надеты на охранниках, и от этого на сердце было ещё тяжелее.
Бок и затылок обдало теплом. Из дома вышел Такко, сонно и недоумевающе посмотрел на Верена, но ни о чём не спросил — молча встал рядом и укрыл друга плащом.
Вдвоём под шерстяным полотнищем было тепло. В лагере всё ещё было темно и тихо; не звенели мечи, не стучали о мишени арбалетные болты, только на кухне топили печь и гремели посудой. Легко было представить, будто друзья стоят на крыльце трактира в одном из имперских городков, так похожих друг на друга, а не в недостроенной крепости на северном краю мира.
— Я иного ждал, — выговорил наконец Верен. — Думал, мы сойдёмся с настоящими воинами, с которыми не стыдно скрестить мечи. А мы? Грабим обозы! Режем скот! Дома бы узнали… Не за тем они мне на меч медяками собирали!
— Дома всё по-другому, — пожал плечами Такко.
— По-другому, да не всё. Я тут послушал местных, как они говорят про шерсть да про пастбища, что надо и за скотом присмотреть, и поля не забыть… места другие, а люди живут тем же, что наши. Я Ардерику слова не скажу, и ты не говори, а всё же чем дольше мы здесь, тем меньше мне это нравится. Всё равно как если бы в нашу деревню пришли… знаю, что пустое, а не думать не могу.
Такко промолчал, лишь придвинулся ближе — плащ был мал для двоих, и под распахнутые полы забирался холод. На сердце у Верена всё ещё скребли кошки, но хотя бы Такко был рядом, и от этого становилось чуть легче.
В первые дни после его приезда Верен и радовался другу, и не узнавал его. Сперва решил — повзрослел парень. Семнадцать лет, пора бы уже. Потом понял — скорее, оброс панцирем, замкнулся в себе. Верен не знал, как подступиться к этому новому, малознакомому человеку. Но дни шли, Такко постепенно оттаивал, и Верен списал всё на любовную историю, приключившуюся с другом в Эсхене. Он и сам порой не без сожаления вспоминал пышнотелую и работящую Кайсу, от которой всегда пахло хлебом и чем-то сладким. Правда, раньше за Такко не водилось таких крепких привязанностей… но, может, правда повзрослел?
— Назад всё равно не повернёшь, — проговорил Такко. — Или как думаешь?..
— Назад у меня и мыслей нет. Я сразу решил, что останусь при Ардерике, раз он согласился меня учить. Если я хорошо себя покажу и мы оба будем живы, в следующем году он возьмёт меня в оруженосцы, и… я мечтал об этом, так мечтал и до сих пор иногда не верю, что сбудется… Но я жду, что с берега придут достойные воины. А то вертел я так сражаться…
Верен замолчал — на язык просились совсем уж негодные слова.
— Те возчики хорошо дрались, а ты достойно отбивался, — тихо, но настойчиво убеждал Такко. — Я видел, и остальные тоже. Что толку теперь думать? Сам знаешь: приказ есть приказ.
— Вот как ты заговорил, — улыбнулся Верен. Досада постепенно отпускала; не забывалась, но обручи, стискивавшие сердце, потихоньку разжимались. — Про приказы вспомнил! Тебе самому что скажи, кроме как арбалеты чинить, — смотришь как жеребец, которому подвели овцу!
— Вовсе нет! — обиделся было Такко. Отвернулся, помолчал и улыбнулся неожиданно лукаво: — А знаешь… на овцу я бы, конечно, не полез, но вообще…
Перейти к животрепещущей во всех смыслах теме друзья не успели — дверь снова распахнулась. В проёме показался Ардерик — взъерошенный, хмурый, в распахнутой со сна рубахе, и сразу, без оговорок, обратился к Такко:
— Ты мне вот что скажи. Приказ приказом, а если я свою сотню завтра поведу на твои родные горы, как ты заговоришь?
— Да кому они нужны? — небрежно ответил Такко, но Верен почувствовал, как он напрягся.
— Как кому? Серебряные шахты императору точно в хозяйстве пригодятся, а там ещё что-нибудь найдём. Мы теперь знаем, как живут в горах. Перережь вам дороги, чтобы снизу не возили еду — и даже не придётся пачкать клинки. Сами придёте. И серебро, и луки свои прославленные к ногам положите, да с поклоном!
Верен растерянно всматривался в лицо Ардерика: испытывает или говорит всерьёз? Испытывает, наверняка, только слишком уж недобро смотрели его глаза, и слова хлестали без пощады. Такко вздрагивал мелкой дрожью от внезапной и незаслуженной обиды.
— Не будет этого, — выговорил он, глядя в землю.
— Значит, кровь тебе окажется ближе, чем приказ?
Такко молчал, не поднимая глаз. Верен стиснул под плащом его локоть и хотел уже сам ответить Ардерику, но не нашёлся, что сказать. Знал только, что, если эти двое сейчас разругаются всерьёз, он не будет знать, чью сторону занять.
Ардерик переводил хмурый взгляд с одного на другого и, наконец, криво улыбнулся:
— Ты прав. Проливать аранскую кровь Империя не станет. Проще дождаться, чтобы ваш молодняк сам явился. Я так понял, воспитание у вас там строгое, а в Империи хорошим стрелкам везде почёт, вино и девки. Не удивлюсь, если по протоптанной тобой дорожке скоро потянется столько народа, что хватит на отдельную сотню.
Такко не отвечал, а Верен не знал, что сказать, чтобы не сделать хуже.
— То, что ты не нашёлся с ответом — это хорошо, — продолжал сотник. — Не годится забывать дом и свою кровь. Значит, в тебе есть верность, а это, если разобраться, даже важнее меткой стрельбы. Стрелять можно выучиться, верности же не научишь.
Он потёр лицо ладонями и устало привалился к косяку. Начинало светать. Небо над лесом мутнело и будто бы выдавливало из себя тёмные очертания замка.
— Болтуны… Выспишься с вами! Ладно. Вы оба хорошо показали себя сегодня. Когда придут северяне, будете стоять на стене рядом со мной. Всё равно держитесь друг друга…
Верен крепче сжал локоть Такко. Это ли не высшая похвала, это ли не лучшее, чем можно было начать новый день, хоть немного смыв неправильность прошедшего!
— Пора глянуть, что за добыча досталась нам вчера. — Сотник потянулся до хруста в суставах, встряхнул плечами и зашагал к конюшне, где смутно вырисовывались очертания телег и бродивших сторожей.
— Барону скажи, что не годится забывать свою кровь, — зло пробормотал Такко ему вслед. Встретился взглядом с растерянным Вереном и махнул рукой. — Идём, что ли. Посмотрим, ради чего мёрзли.
***
Победа — маленькая, но такая нужная! — гудел лагерь. Повозки оказались полны лучшей снедью, какую только можно было найти в замковых кладовых. Копчёное и солёное мясо — да не приевшаяся дичь, а жирная домашняя свинина! — пересыпанное от порчи пряными травами, было на удивление нежным. Несколько повозок были доверху набиты мешками с зерном — пшеничным, ячменным, овсяным, для хлеба, каш и на корм скоту. Были здесь и корнеплоды, и капустные кочаны, и горох, опять же разный — местный, мелкий и твёрдый, и южный: крупный, сладкий, хрустящий, достойный украсить праздничный стол. В бочках томились мочёные ягоды, яблоки и мелкие груши, солёные и квашеные грибы, мёд и превосходное южное вино. К полудню кладовая при кухне была забита до отказа, все помещения, хоть как-то подходившие для хранения припасов — тоже, и всё равно было мало; пришлось теснить воинов и освобождать один из шатров, чтобы вместить добычу.
Судьба благоволила Ардерику — так отныне говорили в лагере. Местные мастера, до того искоса поглядывавшие на военачальника — кто ж затевает стройку, да ещё такую важную, на тёмной стороне года? — даже они, казалось, поверили, что удача на стороне пришельцев с юга. Будущее было ясным и прямым, как копьё — закончить стену, дождаться северян и победить. Вечерами, собравшись за столом, только об этом и говорили. Ардерику не нужно было больше обещать скорую победу — все и так видели её. Видели так же ясно, как стену, у которой в канун Перелома был заложен последний пролёт, — лучший знак, что воины окончательно утвердились на северной земле.
Поглядеть, как кладут последние венцы, собрались все, кто был в лагере. Верен и Такко тоже были здесь. В лес их посылали редко — слишком многому новички должны были научиться на площадке для учебных боёв, но потрудиться на стройке они успели: обтёсывали брёвна, насыпали землю, делали множество других дел. Стена была делом и их рук тоже.
Целых полтора месяца ушло на то, чтобы опоясать лагерь двумя рядами брёвен, между которыми навалили без счёта земли и камней. Сверху положили доски и соорудили щиты, за которыми скрывались часовые, а снаружи стену укрепили небольшим валом. Земля здесь была с дурным, непредсказуемым нравом.
