Мариян вынужден петь. В Мюнхене не будут подавать, если не будешь петь. Он бы, конечно, предпочел барабанить, перебирая в сознании ветки мультиверса и решая свою важную задачу, из– за которой мы здесь.
Когда я увидел его в первый раз, в Бургасе, он тоже пел, но я, кажется, ни слова не расслышал, я только помню, что я видел. Есть у меня такая манера, проверять на правду немотой. Я иногда даже видео с теми людьми, о которых хочу узнать больше, смотрю без звука сначала, чтобы голос не врал. Попробуйте, увидите много интересного. Например, если какая-нибудь звездная пара на видео любится, эмоциональный фон без звука сильно меняется. Или свои домашние видео пересмотрите без звука. А мне было важно понять, он это или нет, поэтому я не слушал. А может сердце так бухало в ушах, что его заглушить не мог голос. Второй раз, проходя мимо, я запнулся о… о взгляд, но голос отметил. «Ну, естественно, красиво», – подумал я тогда. И прошел дальше. Потому что будешь так дергать сердце – он, не он, и каждый раз будет больно. Так я год ходил мимо, постоянно спотыкаясь, когда натыкался на темно– медовый взгляд. Я хороший психолог, я могу познакомиться с кем угодно, разболтаться ни о чем, стать приятелем с кем угодно. Я удобный. Умею им быть. Но мне не нужен был просто еще один человек в моей жизни. Тем более похожий на моего друга, но не он.
Я люблю музыку. И помимо «паспорта души», про который я говорил, вероятно, у некоторых есть и мелодия их создания. По крайней мере, у меня есть, своя трель, под которую, как заявляет моя создательница, я отозвался из небытия. Все, с кем я общался, знали про мои поиски, и как-то подруга прислала мне ссылку на уличного музыканта Эстаса Тонне, определив, что он по описанию похож на того, кого я искал, ссылка вела на запись знаменитого «Золотого дракона», и в версии по ссылке была эта «моя трель». А сам Эстас психотип в психотип моего друга. Сколько мучений мне принесло тогда непонимание, откуда он знает эту трель? Более того, этой трели нет в студийной записи, как нет и наигранных в начале задумчивых аккордов калинки-малинки. Мне тогда почему-то не приходило в голову проверить «паспорт» Эстаса. Вообще, как я уже говорил, до тех пор, пока я Марияна не встретил, не приходил этот простой способ в голову. Может, так и должно было быть. Тогда я и решил, не тревожа человека и свое сердце, купить его диски и послушать, будет ли на них «моя трель». Если бы она была, это бы только значило, что из– за психологической совместимости таких, как я, с такими, как он, все такие, как он, в тоске ее сочиняют. Если бы не было… то это ничего бы не значило, потому что ее могло не быть только сейчас в этот момент. Не было. Эта, «моя», мелодия появилась в репертуаре Марияна позже, когда он уже жил со мной. Ее Асен начинал играть, когда огребал от Марияна и когда тот долго на что-нибудь злился. Или если он уходил куда-то и долго не возвращался. А история с Эстасом имела мистическое объяснение. Именно тогда, когда была сделана эта запись, аверче был именно в то время в том городке, крутился где-то рядом. Вероятно, талантливый Эстас услышал мысленный вопль Марияна и ответил. Даже умудрился считать, что я русский, наиграв калинку– малинку. По крайней мере, у самого Марияна калинка– малинка прочно ассоциируется с русскими.
Так вот, про голос. Я люблю красивые голоса, но красивый голос для меня – это поющий голос. Когда человек говорит – я не различаю, красивый ли голос. Раздражающих голосов мало, да и для меня они неразрывно связаны с личностью человека, красивый человек – говорит красиво, некрасивый – некрасиво. И когда я позвонил Марияну, – болгары очень любят звонить по телефону, они даже в соцсетях переписываются не по делу, а чтобы обменяться телефонами и всласть потом назвониться, хотя, ну человек, вот же, мы же уже это обсуждаем, уже вот сейчас можно договориться обо всем! Поэтому мы списались в сети, о том, когда созвониться, – я вдруг неожиданно и первый раз подумал: «какой же красивый голос». Но так-то и неудивительно, я красоту людей всегда измерял по нему. Если он для меня самый красивый-то, естественно, для меня и голос его самый красивый.
В его альбомных записях и в первое время, когда мы только приходили его послушать, в его голосе есть какой-то болезненный пронзительный надрыв, зов. Который влек к нему людей, как песня сирены.
Был случай, когда Мариян пел, а мимо проходил мужчина с бульдогом. Собака посмотрела на моего аверче и вдруг села на дороге, не сводя с него глаз. Хозяин дергал поводок, отдавал какие-то команды, собака нервно и быстро поворачивалась к хозяину и снова переводила взгляд на Марияна. Не вставая. Она старалась всем весом врасти в брусчатку, мотая головой на натянутый поводок. Какие-то угрозы заставили ее встать, она сделала пару шагов и снова села. Пару шагов болезненно протащилась по полу и уперлась. Я рассмеялся, Мариян перестал петь и зло, ревниво обернулся. Пока он разбирался, что вызвало мой смех, собаку удалось увести. Но в какой-то момент, вероятно, когда аверче перестал стесняться и беспокоиться, может, после первого нашего спора даже, когда он понял, что споры не влияют на то, что происходит между нами, этот зов из голоса пропал. Но Мариян очень чуткий, стоит мне в минуту кручины отвернуться от него или когда ему кажется, что я отдаляюсь, зов возвращается в голос.
ХХХХ
– Sing! Sing! – опьяненно кричат мимо проходящие немцы.
День солнечный. Аверче улыбается мне, я сижу так, что ему меня видно боковым зрением.
– Что они кричат? – спрашивает Асен.
– Пой, – перевожу я.
Он качает головой. Он очень хорошо играет, но этого никто не замечает, как я и сказал, обычно, потому что люди видят только Марияна, подходят жать руку Марияну, благодарят Марияна, задают вопросы Марияну. Хотят коснуться красоты. А Мариян привык. Привык к так нужному всем восхищению. Привык настолько, что перестал его ценить.
Я сначала очень удивлялся, там, откуда мы с ним родом, нам вбивают в голову законы жизни, нас учат быть благодарными, нас учат не отталкивать протянутую руку и протягивать ее самим упавшему, нас учат ценить отданное нам внимание, и, уж тем более, восхищение. И вот я смотрел на то, как Мариян ведет себя с людьми и думал – да что ж ты кралица у меня такой! Долго удивлялся. А потом понял, уже после Мюнхена понял. Я всю жизнь на каждом углу орал потоком восхищения, что он самый красивый. И весь мусор налип, желая присосаться к самому потоку. Мол, если они будут рядом, и им, может, достанется, или просто будет вкусно. Потому что всю вечность мой аверче не был нужен никому, кроме меня. А тут вдруг внезапно сдался всем, фурорная цаца. Хотя, конечно, как человек, со всеми недостатками, сомнениями, страхами и неудачами, он все так же нужен только мне. Обращайте внимание, если кто-то вдруг начинает нравиться всем, это значит, у него есть кто-то, кому он нужен искренне, а всем остальным уже нравится сама чья-то любовь к нему. Потому что мы очень любим восхищение и хотим любым способом иметь к нему отношение.
– Спой что-нибудь, – цежу я, не переставая улыбаться.
Он кивает и начинает почему-то «Bella ciao». Я изумляюсь, я не знал, что ребята знали эту песню. Я одобрительно киваю и улыбаюсь. Ну конечно, как и следовало ожидать, текста аверче не знает. Он поет только припев, но мелодию они играть умеют, и немцы собираются, начинают подпевать, кто-то знает текст, толпа поет, кто-то танцует. Видеть антифашистскую радость в центре Мюнхена, танцующие пары напротив Фельдхернхалле, очень приятно. Помня страшные и точные слова Ильи Эренбурга, всегда радостно видеть торжество жизни.
Есть песня Ярослава Евдокимова «Майский вальс», головокружительный королевский голос, слова Михаила Ясеня. Автор слов был там, в Вене сорок пятого года, поэтому, когда слушаешь песню, прекрасно представляешь, как это было. И вот сейчас, в Мюнхене, под «Прощай, красавица», я видел май сорок пятого наяву.
Конечно, мы умеем удерживать какое угодно настроение, и я, и он. Иногда мы шлем к чертям эту игру в кафе «Элефант», воруя мгновения нашей радости у физической вселенной. Мариян смотрит на меня, улыбается, перестает, как заведенный, повторять «Bella ciao» и разливается тоже антифашистской, только болгарской, песней «Никола». Немцы, словно понимают, что идея песни та же, они улыбаются, продолжают танцевать. Кто-то вытирает слезы. После песни все хлопают. К нему подходят, что-то говорят, он отвечает на английском. Кто-то переходит на английский. Кто-то отходит ко мне, я улыбаюсь, поясняю и отвечаю на немецком. Немцы радуются, задают вопросы мне. Мы смеемся. Мариян, периодически, настороженно и зло смотрит в мою сторону.
Подходит немка, начинает говорить на русском. С приятным акцентом, видно, что она давно не говорила на нем, но говорит она хорошо. Мариян тоже переходит на русский. Он удивляется, откуда она так хорошо знает язык. Она из Восточной Германии. Была на практике в Москве, учила русский в Университете. Много лет сейчас живет в Мюнхене, у нее богатый муж. Она с тоской рассказывает нам, как было хорошо в Восточной Германии, был смысл, говорит она, была дружба, была надежда на то, что не будет вражды.
– А сейчас все ненастоящее и жить незачем, – махает она рукой. – Но будем жить, может и доживем, а?
– Обязательно доживем, вечность большая, – говорю я на немецком.
Она смеется, жмет мне руку, покупает диск.
У нас нет такой культуры, за сто лет человеческой жизни, из людей, которые стоят дальше всего от обезьяны, вытравили желание унижать другого. В юном СССР появились таблички: не оскорбляйте работника общепита чаевыми. Мне стыдно подавать уличным музыкантам. Мне стыдно оставлять чаевые официантам. Я понимаю, я все понимаю, что стыдно должно быть не мне и не тому, кому я подаю, стыдно должно быть правительствам, под управлением которых люди вынуждены рассчитывать на подаяние. Я понимаю, что при капитализме это считается нормальным, унижать человека подаянием. Я с ужасом смотрел, как люди учат своих детей, едва те научились ходить, подавать. Мне стыдно не за себя, конечно, мне стыдно унижать человека. Я бы не хотел получать подачку за свой труд. Я хотел бы получать за него оплату. Поэтому, конечно, я не подавал Марияну. Я позвал его обратно к себе в жизнь и сказал, что он может пользоваться всем, что у меня есть.
Когда она уходит, Мариян пораженно смотрит на меня.
– Какие люди… откуда такие люди? Это же совсем другие люди, совсем другие. Они как будто сделаны по– другому.
– Это красный ген, – говорю я. – Такие люди дальше всего ушли в эволюционном развитии от обезьян к Человеку.
– Почему они такие? Как они тут такие получились? – продолжил знакомо восхищенно улыбаться Мариян. Это наше с ним радостное удивление, когда нам встречается человек с искрой Человека.
На этом наш момент кончается. Его глаза гаснут. «Не уходи…» – я отворачиваюсь, чтобы он не услышал. Потому что он тогда не сможет уйти.
ХХХХ
– Кофе будешь? – спрашиваю я.
– Да. Мне латте… – он снова видит меня впервые, и старается рассказать, как он пьет кофе.
Память новой реальности мультивселенной приходит, а эмоции нет. Мы снова незнакомы.
Я раздраженно отмахиваюсь. Я знаю, он пьет кофе так, как пью его я. Он непонимающе обиженно смотрит на меня. Не понимает, почему я раздражен. Я пытаюсь улыбнуться, но раздражение мешает улыбаться искренне, я злобно кривлюсь. Он какое-то время смотрит непонимающе, потом во взгляде мелькают знакомые боль и понимание. У меня раздражение сразу проходит, я могу улыбнуться.
Асен отказывается от кофе. Ревность. Я ему не нравлюсь. Я понимаю, я бы себе тоже не нравился на его месте. Но не стоило влезать в чужую историю, мальчик. Приношу Божену, Марияну и себе.
Очень хороший кофе. Это, в последнее время, редкость. Как-то так стало случаться, что я стал проваливаться в такие ветки мультиверса, где нет кофе. То есть сам кофе есть, а вкуса у него нет.
Мы все знаем присказку про бездну, в которую если долго смотреть, она начнет смотреть в тебя. Так и реальность, если смотреть в ее сторону, рано или поздно она ворвется в твою жизнь и разорвет полотно Майи. Когда мне повезло подружиться с советским столпом научной фантастики – Павлом Амнуэлем, я даже не знал, как сильно мне поможет это в моей главной миссии этой жизни. Квантовая физика предмет сложный, но только на частицах, на людях она работает гораздо проще. Есть много шуток, что квантовая физика может свести с ума, мне же она, наоборот, помогла не спятить.
Как говорил Че Гевара: «что же я могу поделать, если реальность – марксист?», так и я могу сказать (кстати, согласившись с Че Геварой тоже): «Что же я могу поделать, если физическая вселенная эвереттична?»
Мы все живем в мультиверсе, но так как мы удерживаем своим согласием мир таким, каким мы привыкли его видеть, нам кажется, что реальность цельная, а на деле, мы каждое мгновение пересобираем ее из фрагментов данных. И когда перед нами появляется что-то неожиданное, что мы не удержали, мы отмечаем эти изменения, но объясняем обычным «не заметили». Вот это – ой, тут дом выстроили, так быстро, я что-то даже не заметил. Конечно, его не было тут в прошлый раз. Просто сменилась ветка реальности. Они постоянно меняются, мы идем по ним, они почти идентичны, и мы не всегда можем отметить, что изменилось. Когда серьезное данное поменялось, к нам начинается биться память новой ветки, и объяснение. Обратите на это внимание, получится забавный эксперимент, будет момент, когда вы будете помнить два взаимоисключающих данных по одному событию. Потом, конечно, память выбранной ветки победит. Я не отвлекся, это важно. По Марияну особенно видна эта смена веток, он потому что почти никакие данные не удерживает. У него такая задача и есть, обойти определенные ветки.
Поэтому он ведет себя как путешественник по параллельным мирам. Обычно у него есть момент, когда он сидит и смотрит в точку, перебирает ветки, потом он начинает ее осознавать, осматривается, настороженно и подозрительно, пытаясь понять – если я у них, то я штандартенфюрер Штирлиц, если я у наших, то я разведчик Исаев, и тут ему кто-нибудь обычно говорит: ну и нажрались же вы вчера, товарищ Тихонов. Когда он видит меня, он вспыхивает радостью или долго недоверчиво вглядывается, а потом начинает знакомство. Выглядит это, конечно, дико, потому что мы, практически, в одной постели проснулись и тут вдруг, он настороженно здоровается.
«Лишь бы не ляпнуть что-нибудь», – всегда можно прочитать на его лице. Он старается говорить осторожно, но, конечно, все равно выходит невпопад.
Когда ветка была приятная, и сменилась на новую, конечно, дурацкую – он ищет и осознает только дурацкие, чтобы выправить в них то, чего не должно быть, – я иногда досадливо ною:
– Ой, нет, аверче, опять?
Он беспомощно смотрит на меня, виновато улыбаясь. Я вздыхаю и махаю рукой. Я, собственно, здесь, чтобы ему помочь. Из– за таких переходов он, конечно, забывает, что говорил или делал, но, если настойчиво требовать ответа, он пороется в общей памяти и вспомнит.
Обычно это так выглядит:
– Мариян, мы сегодня играем днем и вечером или только вечером?
Прямо слышно голос Копеляна за кадром: «Играем. А во что? Я музыкант или игрок в покер? Футбол, хоккей?»
Когда я увидел его в первый раз, в Бургасе, он тоже пел, но я, кажется, ни слова не расслышал, я только помню, что я видел. Есть у меня такая манера, проверять на правду немотой. Я иногда даже видео с теми людьми, о которых хочу узнать больше, смотрю без звука сначала, чтобы голос не врал. Попробуйте, увидите много интересного. Например, если какая-нибудь звездная пара на видео любится, эмоциональный фон без звука сильно меняется. Или свои домашние видео пересмотрите без звука. А мне было важно понять, он это или нет, поэтому я не слушал. А может сердце так бухало в ушах, что его заглушить не мог голос. Второй раз, проходя мимо, я запнулся о… о взгляд, но голос отметил. «Ну, естественно, красиво», – подумал я тогда. И прошел дальше. Потому что будешь так дергать сердце – он, не он, и каждый раз будет больно. Так я год ходил мимо, постоянно спотыкаясь, когда натыкался на темно– медовый взгляд. Я хороший психолог, я могу познакомиться с кем угодно, разболтаться ни о чем, стать приятелем с кем угодно. Я удобный. Умею им быть. Но мне не нужен был просто еще один человек в моей жизни. Тем более похожий на моего друга, но не он.
Я люблю музыку. И помимо «паспорта души», про который я говорил, вероятно, у некоторых есть и мелодия их создания. По крайней мере, у меня есть, своя трель, под которую, как заявляет моя создательница, я отозвался из небытия. Все, с кем я общался, знали про мои поиски, и как-то подруга прислала мне ссылку на уличного музыканта Эстаса Тонне, определив, что он по описанию похож на того, кого я искал, ссылка вела на запись знаменитого «Золотого дракона», и в версии по ссылке была эта «моя трель». А сам Эстас психотип в психотип моего друга. Сколько мучений мне принесло тогда непонимание, откуда он знает эту трель? Более того, этой трели нет в студийной записи, как нет и наигранных в начале задумчивых аккордов калинки-малинки. Мне тогда почему-то не приходило в голову проверить «паспорт» Эстаса. Вообще, как я уже говорил, до тех пор, пока я Марияна не встретил, не приходил этот простой способ в голову. Может, так и должно было быть. Тогда я и решил, не тревожа человека и свое сердце, купить его диски и послушать, будет ли на них «моя трель». Если бы она была, это бы только значило, что из– за психологической совместимости таких, как я, с такими, как он, все такие, как он, в тоске ее сочиняют. Если бы не было… то это ничего бы не значило, потому что ее могло не быть только сейчас в этот момент. Не было. Эта, «моя», мелодия появилась в репертуаре Марияна позже, когда он уже жил со мной. Ее Асен начинал играть, когда огребал от Марияна и когда тот долго на что-нибудь злился. Или если он уходил куда-то и долго не возвращался. А история с Эстасом имела мистическое объяснение. Именно тогда, когда была сделана эта запись, аверче был именно в то время в том городке, крутился где-то рядом. Вероятно, талантливый Эстас услышал мысленный вопль Марияна и ответил. Даже умудрился считать, что я русский, наиграв калинку– малинку. По крайней мере, у самого Марияна калинка– малинка прочно ассоциируется с русскими.
Так вот, про голос. Я люблю красивые голоса, но красивый голос для меня – это поющий голос. Когда человек говорит – я не различаю, красивый ли голос. Раздражающих голосов мало, да и для меня они неразрывно связаны с личностью человека, красивый человек – говорит красиво, некрасивый – некрасиво. И когда я позвонил Марияну, – болгары очень любят звонить по телефону, они даже в соцсетях переписываются не по делу, а чтобы обменяться телефонами и всласть потом назвониться, хотя, ну человек, вот же, мы же уже это обсуждаем, уже вот сейчас можно договориться обо всем! Поэтому мы списались в сети, о том, когда созвониться, – я вдруг неожиданно и первый раз подумал: «какой же красивый голос». Но так-то и неудивительно, я красоту людей всегда измерял по нему. Если он для меня самый красивый-то, естественно, для меня и голос его самый красивый.
В его альбомных записях и в первое время, когда мы только приходили его послушать, в его голосе есть какой-то болезненный пронзительный надрыв, зов. Который влек к нему людей, как песня сирены.
Был случай, когда Мариян пел, а мимо проходил мужчина с бульдогом. Собака посмотрела на моего аверче и вдруг села на дороге, не сводя с него глаз. Хозяин дергал поводок, отдавал какие-то команды, собака нервно и быстро поворачивалась к хозяину и снова переводила взгляд на Марияна. Не вставая. Она старалась всем весом врасти в брусчатку, мотая головой на натянутый поводок. Какие-то угрозы заставили ее встать, она сделала пару шагов и снова села. Пару шагов болезненно протащилась по полу и уперлась. Я рассмеялся, Мариян перестал петь и зло, ревниво обернулся. Пока он разбирался, что вызвало мой смех, собаку удалось увести. Но в какой-то момент, вероятно, когда аверче перестал стесняться и беспокоиться, может, после первого нашего спора даже, когда он понял, что споры не влияют на то, что происходит между нами, этот зов из голоса пропал. Но Мариян очень чуткий, стоит мне в минуту кручины отвернуться от него или когда ему кажется, что я отдаляюсь, зов возвращается в голос.
ХХХХ
– Sing! Sing! – опьяненно кричат мимо проходящие немцы.
День солнечный. Аверче улыбается мне, я сижу так, что ему меня видно боковым зрением.
– Что они кричат? – спрашивает Асен.
– Пой, – перевожу я.
Он качает головой. Он очень хорошо играет, но этого никто не замечает, как я и сказал, обычно, потому что люди видят только Марияна, подходят жать руку Марияну, благодарят Марияна, задают вопросы Марияну. Хотят коснуться красоты. А Мариян привык. Привык к так нужному всем восхищению. Привык настолько, что перестал его ценить.
Я сначала очень удивлялся, там, откуда мы с ним родом, нам вбивают в голову законы жизни, нас учат быть благодарными, нас учат не отталкивать протянутую руку и протягивать ее самим упавшему, нас учат ценить отданное нам внимание, и, уж тем более, восхищение. И вот я смотрел на то, как Мариян ведет себя с людьми и думал – да что ж ты кралица у меня такой! Долго удивлялся. А потом понял, уже после Мюнхена понял. Я всю жизнь на каждом углу орал потоком восхищения, что он самый красивый. И весь мусор налип, желая присосаться к самому потоку. Мол, если они будут рядом, и им, может, достанется, или просто будет вкусно. Потому что всю вечность мой аверче не был нужен никому, кроме меня. А тут вдруг внезапно сдался всем, фурорная цаца. Хотя, конечно, как человек, со всеми недостатками, сомнениями, страхами и неудачами, он все так же нужен только мне. Обращайте внимание, если кто-то вдруг начинает нравиться всем, это значит, у него есть кто-то, кому он нужен искренне, а всем остальным уже нравится сама чья-то любовь к нему. Потому что мы очень любим восхищение и хотим любым способом иметь к нему отношение.
– Спой что-нибудь, – цежу я, не переставая улыбаться.
Он кивает и начинает почему-то «Bella ciao». Я изумляюсь, я не знал, что ребята знали эту песню. Я одобрительно киваю и улыбаюсь. Ну конечно, как и следовало ожидать, текста аверче не знает. Он поет только припев, но мелодию они играть умеют, и немцы собираются, начинают подпевать, кто-то знает текст, толпа поет, кто-то танцует. Видеть антифашистскую радость в центре Мюнхена, танцующие пары напротив Фельдхернхалле, очень приятно. Помня страшные и точные слова Ильи Эренбурга, всегда радостно видеть торжество жизни.
Есть песня Ярослава Евдокимова «Майский вальс», головокружительный королевский голос, слова Михаила Ясеня. Автор слов был там, в Вене сорок пятого года, поэтому, когда слушаешь песню, прекрасно представляешь, как это было. И вот сейчас, в Мюнхене, под «Прощай, красавица», я видел май сорок пятого наяву.
Конечно, мы умеем удерживать какое угодно настроение, и я, и он. Иногда мы шлем к чертям эту игру в кафе «Элефант», воруя мгновения нашей радости у физической вселенной. Мариян смотрит на меня, улыбается, перестает, как заведенный, повторять «Bella ciao» и разливается тоже антифашистской, только болгарской, песней «Никола». Немцы, словно понимают, что идея песни та же, они улыбаются, продолжают танцевать. Кто-то вытирает слезы. После песни все хлопают. К нему подходят, что-то говорят, он отвечает на английском. Кто-то переходит на английский. Кто-то отходит ко мне, я улыбаюсь, поясняю и отвечаю на немецком. Немцы радуются, задают вопросы мне. Мы смеемся. Мариян, периодически, настороженно и зло смотрит в мою сторону.
Подходит немка, начинает говорить на русском. С приятным акцентом, видно, что она давно не говорила на нем, но говорит она хорошо. Мариян тоже переходит на русский. Он удивляется, откуда она так хорошо знает язык. Она из Восточной Германии. Была на практике в Москве, учила русский в Университете. Много лет сейчас живет в Мюнхене, у нее богатый муж. Она с тоской рассказывает нам, как было хорошо в Восточной Германии, был смысл, говорит она, была дружба, была надежда на то, что не будет вражды.
– А сейчас все ненастоящее и жить незачем, – махает она рукой. – Но будем жить, может и доживем, а?
– Обязательно доживем, вечность большая, – говорю я на немецком.
Она смеется, жмет мне руку, покупает диск.
У нас нет такой культуры, за сто лет человеческой жизни, из людей, которые стоят дальше всего от обезьяны, вытравили желание унижать другого. В юном СССР появились таблички: не оскорбляйте работника общепита чаевыми. Мне стыдно подавать уличным музыкантам. Мне стыдно оставлять чаевые официантам. Я понимаю, я все понимаю, что стыдно должно быть не мне и не тому, кому я подаю, стыдно должно быть правительствам, под управлением которых люди вынуждены рассчитывать на подаяние. Я понимаю, что при капитализме это считается нормальным, унижать человека подаянием. Я с ужасом смотрел, как люди учат своих детей, едва те научились ходить, подавать. Мне стыдно не за себя, конечно, мне стыдно унижать человека. Я бы не хотел получать подачку за свой труд. Я хотел бы получать за него оплату. Поэтому, конечно, я не подавал Марияну. Я позвал его обратно к себе в жизнь и сказал, что он может пользоваться всем, что у меня есть.
Когда она уходит, Мариян пораженно смотрит на меня.
– Какие люди… откуда такие люди? Это же совсем другие люди, совсем другие. Они как будто сделаны по– другому.
– Это красный ген, – говорю я. – Такие люди дальше всего ушли в эволюционном развитии от обезьян к Человеку.
– Почему они такие? Как они тут такие получились? – продолжил знакомо восхищенно улыбаться Мариян. Это наше с ним радостное удивление, когда нам встречается человек с искрой Человека.
На этом наш момент кончается. Его глаза гаснут. «Не уходи…» – я отворачиваюсь, чтобы он не услышал. Потому что он тогда не сможет уйти.
ХХХХ
– Кофе будешь? – спрашиваю я.
– Да. Мне латте… – он снова видит меня впервые, и старается рассказать, как он пьет кофе.
Память новой реальности мультивселенной приходит, а эмоции нет. Мы снова незнакомы.
Я раздраженно отмахиваюсь. Я знаю, он пьет кофе так, как пью его я. Он непонимающе обиженно смотрит на меня. Не понимает, почему я раздражен. Я пытаюсь улыбнуться, но раздражение мешает улыбаться искренне, я злобно кривлюсь. Он какое-то время смотрит непонимающе, потом во взгляде мелькают знакомые боль и понимание. У меня раздражение сразу проходит, я могу улыбнуться.
Асен отказывается от кофе. Ревность. Я ему не нравлюсь. Я понимаю, я бы себе тоже не нравился на его месте. Но не стоило влезать в чужую историю, мальчик. Приношу Божену, Марияну и себе.
Очень хороший кофе. Это, в последнее время, редкость. Как-то так стало случаться, что я стал проваливаться в такие ветки мультиверса, где нет кофе. То есть сам кофе есть, а вкуса у него нет.
Мы все знаем присказку про бездну, в которую если долго смотреть, она начнет смотреть в тебя. Так и реальность, если смотреть в ее сторону, рано или поздно она ворвется в твою жизнь и разорвет полотно Майи. Когда мне повезло подружиться с советским столпом научной фантастики – Павлом Амнуэлем, я даже не знал, как сильно мне поможет это в моей главной миссии этой жизни. Квантовая физика предмет сложный, но только на частицах, на людях она работает гораздо проще. Есть много шуток, что квантовая физика может свести с ума, мне же она, наоборот, помогла не спятить.
Как говорил Че Гевара: «что же я могу поделать, если реальность – марксист?», так и я могу сказать (кстати, согласившись с Че Геварой тоже): «Что же я могу поделать, если физическая вселенная эвереттична?»
Мы все живем в мультиверсе, но так как мы удерживаем своим согласием мир таким, каким мы привыкли его видеть, нам кажется, что реальность цельная, а на деле, мы каждое мгновение пересобираем ее из фрагментов данных. И когда перед нами появляется что-то неожиданное, что мы не удержали, мы отмечаем эти изменения, но объясняем обычным «не заметили». Вот это – ой, тут дом выстроили, так быстро, я что-то даже не заметил. Конечно, его не было тут в прошлый раз. Просто сменилась ветка реальности. Они постоянно меняются, мы идем по ним, они почти идентичны, и мы не всегда можем отметить, что изменилось. Когда серьезное данное поменялось, к нам начинается биться память новой ветки, и объяснение. Обратите на это внимание, получится забавный эксперимент, будет момент, когда вы будете помнить два взаимоисключающих данных по одному событию. Потом, конечно, память выбранной ветки победит. Я не отвлекся, это важно. По Марияну особенно видна эта смена веток, он потому что почти никакие данные не удерживает. У него такая задача и есть, обойти определенные ветки.
Поэтому он ведет себя как путешественник по параллельным мирам. Обычно у него есть момент, когда он сидит и смотрит в точку, перебирает ветки, потом он начинает ее осознавать, осматривается, настороженно и подозрительно, пытаясь понять – если я у них, то я штандартенфюрер Штирлиц, если я у наших, то я разведчик Исаев, и тут ему кто-нибудь обычно говорит: ну и нажрались же вы вчера, товарищ Тихонов. Когда он видит меня, он вспыхивает радостью или долго недоверчиво вглядывается, а потом начинает знакомство. Выглядит это, конечно, дико, потому что мы, практически, в одной постели проснулись и тут вдруг, он настороженно здоровается.
«Лишь бы не ляпнуть что-нибудь», – всегда можно прочитать на его лице. Он старается говорить осторожно, но, конечно, все равно выходит невпопад.
Когда ветка была приятная, и сменилась на новую, конечно, дурацкую – он ищет и осознает только дурацкие, чтобы выправить в них то, чего не должно быть, – я иногда досадливо ною:
– Ой, нет, аверче, опять?
Он беспомощно смотрит на меня, виновато улыбаясь. Я вздыхаю и махаю рукой. Я, собственно, здесь, чтобы ему помочь. Из– за таких переходов он, конечно, забывает, что говорил или делал, но, если настойчиво требовать ответа, он пороется в общей памяти и вспомнит.
Обычно это так выглядит:
– Мариян, мы сегодня играем днем и вечером или только вечером?
Прямо слышно голос Копеляна за кадром: «Играем. А во что? Я музыкант или игрок в покер? Футбол, хоккей?»
