1
Всё началось с неё...
– Мистер Карей, доброго дня! – Юная похожая на весенний цветок леди впорхнула в мастерскую. Она внесла с собой лёгкий флёр нежности и аромат благоухающего сада. А вместе с тем разбила всё волшебство момента.
Колокольчик над дверью предупреждающе звякнул, отвлекая меня от завершающих мазков на полотне. Полотне, из тех немногих картин, что я рисовал по наитию. Их обычно прятал за ширмой или в своей комнате наверху, где никто не мог бы увидеть безликие танцующие фигуры, смазанные силуэты – только цветовые блики, чистая форма без уточнения, словно игра солнечных зайчиков на выбеленной стене или теней на мостовой - пиршество вдохновения. Такое чувственно выразительное, но совершенно недопустимое для современного искусства отражение реальности. Не напыщенного внешнего вида и вычурной формы, а сущности вещей, если хотите, то их духовной ауры.
Она осторожно прикрыла дверь, пока я убрал с мольберта холст, нарочито быстро, отвернув его к стене. Блондинка с выбившимися кудрями из-под широкополой шляпки, которую она придерживала хрупкими пальчиками, проследила молчаливо за моими движениями.
– Мистер Карей, мне сказали, что вы прекраснейший из художников в этом городе. То есть, талантливейший, – она смущённо опустила взгляд и мило порозовела. – Я хочу, чтобы вы написали для меня картину!
Я отложил на столик палитру, вытер тканью руки от краски, сделал шаг навстречу этому воздушному созданию, в недоумении пытаясь понять, кто же пустил обо мне столь лестный слух. Я был малоизвестен, и мастерская держалась лишь на моём энтузиазме и неподдельной тяге к искусству.
Да сам вид мастерской об этом говорил: мольберт в углу большой полупустой комнаты, за которым стояли чистые холсты, закрытые тканью, несколько полупустых почти полностью израсходованных банок с краской. Бутыль, в которой также заканчивался растворитель – скоро ожидается большой поход по лавчонкам совсем не художественного квартала, собирающийся ударить по моему кошельку - увы! Завершённые же картины висели на стене, совершенно не привлекая своей мрачностью редких посетителей. Далеко не все люди могут оценить реализм по достоинству. А манерная и напыщенная красивость меня никогда не привлекали.
– Добрый день, мисс... – я запнулся. – Мы не были представлены друг другу…
– Мисс Анабель Барлоу. – назвалась девушка, одарив меня странным лучезарным взглядом. Если бы я был романтиком, то сравнил бы его с последним закатным лучом, который окрашивает небо в непредсказуемо прекрасный оттенок. – Эти правила этикета выдумали очень злые и скучные люди. Я не люблю формальности. Тем более что мы заключаем сделку. Если вы заходите в лавку, чтобы купить себе шейный платок, вам не требуется официальное знакомство с продавцом.
– Мисс Барлоу, – мысленно зафиксировал я, достал маленькую тетрадь с пожухлыми страницами и коротко вписал, – вы хотите, чтобы я написал ваш портрет?
– Разумеется! – Выдохнула девушка, опираясь ручками в кружевных перчатках на край стола. Пленительная улыбка играла на ярких губах.
- Тогда я должен вас предупредить о стоимости, - впервые мне совершенно не хотелось говорить о столь приземлённых вещах, - для создания достойного вас полотна, мне придётся приобрести более качественные краски и холст. И всё это дорого…
- О, не беспокойтесь об этом! Отец не ограничивает меня в средствах. - Она достала из маленькой сумочки, прикреплённой к поясу, кошелёк и аккуратно опустила на свободное место между карандашных набросков, которыми тут же заинтересовалась. – Это кто? Тётушка Арни, что торгует цветами на входе в парк! А это набережная… угольщики на телегах…
Анабель напоминала беззаботного ребёнка, который добрался до запретной книжки с картинками. И теперь наслаждалась видами. Никто и никогда не восхищался моим художеством с таким незамутнённым восторгом.
Удивительная, странная, искренняя девушка, совершенно не похожая на других. После нескольких минут общения с нею, я уже не смог бы отказать в столь незначительной просьбе, как портрет, даже если бы вынужден был отдать за него свои последние гроши.
* * *
С тех пор она приходила почти ежедневно. Её прекрасные, тонкие черты лица, легко выписывались на холсте, но всё равно я желал большего. Хотелось отразить не просто романтический образ, хотелось, чтобы на зрителя смотрела её душа. Я впервые за долгое время ощутил невиданный наплыв вдохновения, подстёгивающий меня трудиться над портретом всё время, прерываясь лишь на краткие перекусы, даже когда моя муза не позировала. А она приходила лишь на краткие несколько часов, извиняясь за занятость.
Слышать из её уст похвалу в сторону моих работ было непривычно приятно. Это ли искреннее одобрение или зародившаяся симпатия нас сблизили? Не знаю. Я позволил ей даже увидеть несколько скрытых полотен, но о них она осторожно сказала:
- От фигур веет тревогой. Я чувствую от этих картин печаль и горесть. Неужели это отражение ваших чувств, мистер Карей? Как жаль, если это так. Стало быть, вы несчастны глубоко в душе. Если бы я могла подарить вам щепотку счастья в эти пасмурные дни.
Если бы она только знала, как много подарила мне отрадных мгновений!
Она осматривала мастерскую, и я ей не препятствовал в этом деле. В эти моменты её личико преображалось, будто на нём проецировались те чувства, которые я сам пытался вложить в эти картины. Сейчас на нём светились грусть и светлая печаль - она смотрела на полотно с безликой балериной, вскинувший руки вверх. Этот образ был навеян одним выступлением, на которое мне добрый друг достал билет. Я думал, это будет одна из тех картин, которые останутся лишь в моей памяти. Не стремился дорисовать, придать своей работе завершённость.
Пару раз, когда она задерживалась в мастерской, за ней приходил слуга их дома, мягко, но настойчиво прося вернуться в поместье. Несколько раз она в ответ просила меня приехать к ней, чтобы продолжать работу, но я видел, как на меня смотрели слуги, будто подозревали во всех смертных грехах. Так обычно смотрят на бродягу или нищего, посягнувшего вторгнуться в их ухоженный сад: с презрением и укором.
Я никогда не побирался, но и купить что-либо достойное, дабы ступить на порог крупного землевладельца позволить себе не мог. Да и какая приличная одежда у бедного художника без статуса и положения? Видел насколько дорого стоит вышитая золотом ливрея грума. Пожалуй, даже продав весь мой скарб, я не наберу такую сумму. Так что, нечего мне делать в их усадьбе. Впрочем, объяснять Анабель причину, так же не собирался. Пусть лучше обидчиво поджимает губки.
- Не так давно матушка отвезла меня в столичную галерею с множеством картин известных мастеров. Но ни одна из них не была столь живой, какие я вижу в вашей мастерской. – Нарушая всякое понятие об этикете, она положила мне руку на плечо, будто мы собирались вальсировать.
Наши взгляды встретились. И я подумал, что, пожалуй, ещё немного потяну время. Портрет уже давно был окончен. Ещё хотя бы день или два. Ещё один глоток счастья…
- С них смотрели на меня множество глаз. – Девушка продолжила делиться впечатлениями. Вот только отчего-то мне показалось, что говорит она не о картинах, а о живых людях, окружающих её. - Множество пустых и безразличных глаз, и это было жутко!
- Увы, – улыбнулся я грустно, – многим художникам приходится выбирать между душой и наградой за свой труд. Многие выбирают второе, и я их прекрасно понимаю. Ведь это путь к славе. Путь к известности и хорошему состоянию. Моих картин никогда не будет в подобных галереях. – Я провёл рукой по волосам, откидывая пряди со лба. – Вы смотрите на меня с таким недоумением, но я действительно не нуждаюсь в таком признании. Пусть обо мне знают лишь мои клиенты, их довольные улыбки – высшая награда за работу.
Анабель покачала головой, но улыбнулась, что-то пробормотав себе под нос. И яркой бабочкой выпорхнула за порог.
Работа поглотила меня с головой. Ещё один вариант. На меня смотрели изумрудные глаза, спокойные, яркие, заглядывали в душу, преследовали во сне. Девушка стояла в летнем ярком платье у пруда с кувшинками. И глупые золотые рыбки выпрыгивали из воды, стараясь привлечь её внимание. Только она смотрела прямо на зрителя открыто и весело, совсем так, как модель.
Аромат её духов витал в воздухе мастерской, создавая ощущение, будто краски потеряли свой реальный запах, и нарисованная девушка переняла эту амброзию. Можно ли было это назвать юношеской влюблённостью? Возможно. Только я уже давно перешагнул нежный возраст. И прекрасно отдавал себе отчёт в том, что моя страсть отличалась от неё.
В моих эмоциях не было ничего низменного и животного. Мне нравился этот чувственный образ, лёгкость и наивность, они манили взгляд, как лучи солнца, но я не хотел никакого порока, мне было достаточно лишь смотреть на неё. Так антиквар или истинный ценитель смотрит на творение великого зодчего, имя которому Бог. Очарование, восхищение, восторг, даже духовное перерождение, когда хочется жить для того, чтобы созерцать совершенство.
И я благословлял каждое мгновение рядом с Анабель и передавал благодать своему полотну. Ловил и запоминал каждый взгляд, жест, слово, дыхание или смех, отчётливо понимая, что сколь приятно не было мне её общество, но долго оно не продлится.
Однажды моя «муза» поранила палец о перо, которым я вёл небольшой учёт, и капля упала в баночку с алой краской. Девушка испугалась, то ли вида крови, то ли того, что она попала в краску, но поспешно ушла в тот день, и пришлось продолжать работу без неё. На следующий день Анабель вернулась, как не в чём ни бывало.
– Мистер Карей? – Я отвёл взгляд от полотна на девушку, смешивая краски на палитре. – А вам никогда не хотелось, чтобы частичка вашей души навсегда осталась в вашей работе?
– Хороший художник всегда вкладывает частичку себя в полотно. – Совершив несколько мазков, улыбнулся я. Она улыбнулась с чуть-чуть заметной грустинкой в ответ. – Мне всегда так казалось, по крайней мере. Полотна должны отражать жизнь, быть такими же живыми, как те, кто позировал для них. Как позируете Вы сейчас, мисс Барлоу.
– А способны ли картины открыть душу человека, запечатлённого на ней?
Рука с кистью замерла на мгновенье, едва не коснувшись холста. Я задумался.
– То есть, многие в окружении моего отца, двоедушники. – Перебирая пальчиками ткань юбки, продолжила девушка. – Они улыбаются, приветливо кивают, всегда вежливы и учтивы, но они так скрывают другую часть себя. Я видела это, когда они думали, что папочка их не слышит. И папочка тоже такой. Только немного другой. Он добр со мной и мамой, но с ними строг, а то и суров. Способны ли картины отразить настоящую суть человека, мистер Карей?
Я не знал, как ответить на это. Я узнал пару дней назад, кем был отец Анабель. Предпринимателем с большими фабриками, приносящими огромный доход. Одним из влиятельнейших людей нашего города. Одним из тех, кто, как говорила пресса «возвращала былое величие нашему славному городку». Обеспокоился я этим, когда девушка заплатила многим выше моей стандартной предоплаты, что шла на материалы для полотен. И лишь благодаря этому, я сейчас использовал непривычно дорогие для себя краски. Мне показалось, что это будет честно, по отношению к ней.
– Мистер Карей, кого вы видите на этом полотне? – Требовательно вопросила девушка. Заводя старую музыкальную шкатулку, стоящую на столике. – Способна ли она на полотне быть мной?
– Юный цветок, прекрасный и очаровательный. – Ключик выскользнул из замерших пальцев, и мастерскую наполнила мелодия. - Вы выглядите чисто, как ангел. И это не лесть! Уверяю вас, что в моих словах нет ничего кроме искренней правды. Не смотрите на меня с таким удивлением, я от чистого сердца считаю, что и леди на этом полотне и Вы – есть выражение чистейшей личности, которая могла быть в этом городе.
Анабель тихонько сначала затряслась, отставив играющую шкатулку обратно на столик, то ли от смеха, то ли от озноба, прикусила губу, а потом буквально упала в старое плетёное кресло. Глаза её заблестели.
К моему непониманию, девушка разрыдалась, уронив лицо в ладони. Никакие слова её не могли успокоить, чтобы я не говорил ей. Однако буквально через несколько минут, она сама пришла в себя, попросила отвести её к умывальнику, и оставить, позволив привести себя в порядок, и, извинившись за всё, ушла.
Картина была уже близка к завершению. Мазки фона я мог сделать и сам, и завтра надеялся, что вручу этой скромной девушке портрет, который она попросила нарисовать неделю уже месяц назад. Не стоило слишком привыкать к этому юному ангелу. Расстаться с ней будет слишком больно уже сейчас, так зачем продлевать эту сладкую боль!
Закончил я уже под вечер, поэтому поднимался в темноте по лестнице, удерживая масляную лампу в руках. Тусклый свет порождал густые тени. Тогда у умывальника в зеркале, я впервые ощутил что-то тревожное. Словно шёпот в голове, который был мимолётен, но он холодной змеёй прокатился по спине, вызывая необъяснимый страх.
Возможно, это близкое расставание так будоражило своей неизбежностью потери близкой светлой души. Такой души больше не было в этом городе. Я это знаю.
Ложился я также в тревожные его объятия, и засыпал под него, и звук шкатулки, так явственно играющей в моей голове, слышался всю ночь.
Проснулся я разбитым. Впервые не было сил за неделю что-то делать, подниматься с кровати. Тело протестовало, и совершенно не хотело подчиняться. Однако нельзя было медлить. Нужно было пройтись за рамкой для портрета, а после осторожно всё проверить, и покрыть холст лаком.
– И для кого это такую дорогую красивую раму берёшь, Ирнаст? – Поинтересовался мой хороший знакомый, Бенджамин.
Это был мужичок лет за сорок. Приятель моего отца. Именно он, в своё время, погрузил меня в рисование с головой, и по старой дружбе теперь давал солидные скидки на материалы. Пару раз даже представлял меня солидным клиентам, которые остались довольны моей работой.
– Недавно ко мне пришла юная леди и заказала потрет. Она богата, и негоже для неё брать что-то обычное.
– О! – Протянул мужчина с широкой одобряющей улыбкой. – И как она?
– Прекрасна, хороша собой, по кратким разговорам - добра. Для меня было честью запечатлеть её красоту на полотне. – Я собирался уже уходить из магазинчика.
– Газету забыл, Ирнаст! Вот всегда ты её забываешь, – он сунул мне её свёртком в потрепанный пиджак. – Вот теперь всё. За красками, когда придёшь? Твой заказ вчера вот пришёл. Только остатки платы и жду.
– Какой заказ? – Вскинул брови я удивлённо, хватаясь поудобнее за раму. – Друг мой, ты ведь знаешь, что я всегда прихожу лично за материалами, я не мог ничего заказать! – Бенджамин развёл руками.
– Я-то тоже удивился. Но заказ на твоё имя идёт, так что ты решай: будешь ли оплачивать или нет, а там уж решим, что делать. Завтра тогда тебя жду, — настойчиво повторил друг, видя, что ступор никак меня не оставит, — будем решать, что делать с ними. Там это... сумма не такая уж и кругленькая, хотя выше того, как ты обычно берёшь. Это часть её уже была в конверте с заказом, осталось немного оплатить. Ты только подумай хорошенько — краски уж больно хороши!
