Поэтому искреннее веселье, подаренное девушкам учёным-чудаком, не ускользнуло от внимания устроителя приёма, о чём Гриффин Тёрнер не приминул лично упомянуть во время последующего вечернего чаепития, выразив Оддбэлу, (пардон, сэру Сэмюэлю Вудду), своё искреннее благорасположение.
После чаепития поиграли в «ожившие картины» и в фанты, провели «ручеек» и немного потанцевали под предлогом сперва «похищения веера», затем «похищения танцующего кавалера», и поскучали на втором туре учёных дебатов. А потом свет плавно сменился на таинственную тёмную подсветку вокруг сцены, томное круговое рондо перешло в гнетущее мрачноватое болеро, и в дальнем углу зала, где было меньше всего проникавшего с улицы естественного освещения, возникло небольшое серебристое облачко, искрящееся ярко-синими блёстками. В такт тяжёлому неспешному музыкальному ритму облачко перемещалось к центру зала, росло, клубилось, рождая в своём объёме всё более и более тёмные тона, обретающие сперва чёрную, а затем багрово-кровавую окраску.
Присутствующие замерли, последние по инерции продолжавшие вальсировать пары остановились. По залу прокатился изумлённо-испуганный вздох, публика стихийно распределилась по периметру, ближе к стенам — люди всегда инстинктивно пытаются искать защиту у стен. Какая-то излишне чувствительная мадемуазель, кажется, собиралась упасть в обморок на руки, услужливо подставленные двоими блистательными молодыми кавалерами, весь день «выпасавшими» объект своего вожделения с упорством, достойным воспевания в длинных менестрельских балладах.
Музыка замедлилась ещё на четверть такта. Облако посередине зала нахмурилось до предела, лопнуло под очаровательный визг прикрывших ротики веерами дам, щедро окропив публику невесомой разноцветной пыльцой, и растворилось в пространстве, оставив вместо себя фигуру, завернувшуюся в необъятных размеров бархатный плащ, на котором по индиговому фону красовались россыпи звёздных скоплений и муаровые спирали галактик. Болеро приближалось к развязке. Публика застыла, боясь ненароком обронить случайный излишне шумный вздох. Давешняя мадемуазель, забыв об обмороке и даже о приличиях, прижалась спиной к одному кавалеру, опёрлась рукою с зажатым в ней веером на заботливо подставленный локоть второго и во все свои огромные прекрасные глаза уставилась на образовавшуюся сцену. С последним аккордом кокон звёздчатого плаща треснул и плавно разошёлся по вертикали, и присутствующие узнали Сэймура Шер-Тхакура, известного в аристократических кругах своими факирско-иллюзионистскими талантами.
По периметру зала пробежал одобрительный шепоток, послышались долго сдерживаемые вздохи и тихие возгласы одобрения. Публика немного расслабилась. Теперь, после столь блестящего дебюта, зрители ждали не менее эффектного выступления.
И Сэймур не разочаровал их. Красивые и яркие фокусы чередовались с умопомрачительными эквилибрами, ловкие престидижитаторские трюки с искромётными клоунскими репризами. Но экзотической вишенкой на этом роскошном торте явился последний номер, самый завораживающий, самый зрелищный и... самый спорный. Предварив его коротким посвящением центральной тематике этого вечера, иллюзионист попросил особого внимания, поскольку происходящее будет иметь не только чисто развлекательный характер, и снова с головой закутался в безразмерный плащ.
Полилась приятная медленная музыка, настраивающая на философско-созерцательный лад, и ровно в тот момент, когда зрители уже достаточно подробно разглядели величественную космическую панораму, но ещё не успели осознать усталость от однообразия, край плаща приподнялся, и из-под него, смешно топорща разлохматившееся оперение, выбрался горфанг — белая полярная сова.
Сова оглядела публику чёрными бездонными глазами, медленно и плавно повернув голову на триста шестьдесят градусов и обратно, и вежливо поклонилась. Плащ остался стоять пустой оболочкой, словно натянутый на повторяющий форму фигуры прежнего владельца каркас. Присутствующие не знали, как реагировать. Поведение горфанга было конечно изысканным и величавым, но каждый в этом зале мог в той или иной степени продемонстрировать что-то подобное...
Но тут очертания птицы начали мельтешить, расплываться и изменяться. И тогда по залу прокатился очередной изумлённый вздох. Метаморфоза продолжалась! И вот этого из присутствующих не ожидал никто. Ну... Почти никто. «Не вовремя, Сэйми... Ах, как не вовремя! Они совсем не готовы», - еле слышно, одними губами прошептала Оливия, слегка сжав локоть поддерживающего её под руку Оддбэлла. «Тётушка, но что же...» - мистер Чудак был абсолютно обескуражен. Это невозможно, такое не удавалось проделать ещё ни одному перевёртышу! «Позже, Сэмми, всё — позже» - процедила сипуха и вновь обрела привычную чопорно-леденящую невозмутимость...
...Осень всё увереннее вступала в свои права. Стояла та самая пора, когда щедрое летнее тепло ещё и в планах не держит уступать место пронзительной небесной синеве и морозным утренникам, дороги и тропинки не вспоминают даже о лужах, не говоря уже о хрустящей ледяной корочке, бабочки продолжают беспечно кружить свои легкомысленные хороводы, но парки и леса уже начали примерять последние бальные парики, золотые и сиреневые, как драгоценности безнадёжно стареющих дам, алые и багряные, как кровь умирающего дуэлянта.
Локомобиль не спеша пылил по лесной дороге, оставляя позади себя белёсые дымовые облачка, какие бывают, когда топка горит максимум в треть силы. Оддбэлл изредка пошевеливал рычагом, не позволяя повозке сбиться с курса, и всесторонне обдумывал событие, фактически увенчавшее вчерашний приём и грозившее стать самым сенсационным происшествием за многие прошедшие годы, да что там — десятки, если не сотни лет.
Сэймур проделал нечто, напрочь нарушающее базовые представления о биологической теории оборотничества, выворачивающее её наизнанку и разносящее в щепки. Ни одному оборотню не удавалась даже двойная метаморфоза. Никогда. Это считалось категорически невозможным. Сэймур сменил звероформу семь раз. Последней была звероформа орла... «Не вовремя, они не готовы!» - сказала тётя Лив. По окончании представления, оставив Оддбэлла отходить от впечатления вместе с остальными ошарашенными зрителями, она исчезла «за кулисами» - в коридоре нижних гостевых комнат. Больше ни её, ни Сэймура никто не видел. Окончание вечера прошло как-то смазанно, невыразительно, было такое ощущение, что гости устали до крайности и мечтали только о двух вещах — тёплой ванне и мягкой постели.
На утро, когда все оставшиеся ночевать вышли к завтраку, разговоры были, разумеется, исключительно о выступлении иллюзиониста. Даже если кто-то в узком кругу заводил беседу на иную тему — она рано или поздно возвращалась к Сэймуру и его представлению. Говорили, что это потрясающе, талантливо, гениально. Говорили, что Сэймур впустую прожигает свой талант, упрямо оставаясь в этой глубинке. Нашлись и скептики, говорившие строго обратное — что Сэймур шарлатан и дешёвый площадной фокусник... Впрочем, таких решительно не поддержали, и они быстро стушевались.
Зато сэр Тобиас Гриввс и сэр Эффроим Гройзман, парафизик и философ, прямо-таки майскими соловьями разливались, вещая, что новый виток спирали развития общества оборотней не просто не за горами — вот он, уже наступил, и Сэймур Шер-Тхакур - вестник и пророк его... Всё это Оддбэлл слушал в пол-уха, и мечтал только об одном: поскорее добраться до родного Блэст-холла, снова собрать вместе всю команду и доподлинно выяснить, что это было. Сэймур предупреждал перед выступлением, что увиденное заставит зрителей задуматься, и с блеском доказал этот тезис. Вот и сейчас, давно покинув Тёрнер-хауз, Оддбэлл продолжал думать исключительно о многоступенчатой метаморфозе Сэймура. Гениально построенная иллюзия? Или всё-таки реальность — потрясающее открытие, несоизмеримо более гениальное, нежели любые, самые эффектные фокусы?
За этими мыслями Оддбэлла застал забавный встречный наездник, эпатировавший своим «конём» - здоровенным ездовым реликтовым ящером из тех, что по слухам водились где-то в дебрях песчаных пустошей. Торговцами безумно ценились их шкуры, они, не торгуясь, давали за них какие-то абсолютно шальные деньги. Ящер был огромным, не очень поворотливым, и, судя по мышечной массе, кушал столько, что его пропитание, вероятно, можно было оправдать только его же шкурой, при жизни заложенной какому-нибудь ушлому торгашу под юридически закреплённый договор...
Участники дорожного движения поравнялись.
Оддбэлл потянул рычаг, отключая трансмиссию, приподнял цилиндр, и, склонившись через край кабины, на котором висела его трость, прокричал, перекрывая свист стравливаемого клапаном пара:
- Доброго Вам утречка! Какой у Вас, однако, необычный скакун!
Ответив на приветствие, наездник неожиданно заинтересовался локомобилем. При этом вид у него был такой, будто сам факт наличия этой, в общем-то, довольно обычной по сути своей повозки, вызывал у него крайнюю степень удивления. «Странный чудик какой-то. Иностранец, что ли... Оборотень, но не птица... Тогда почему так чисто по-нашему разговаривает? Может, тоже маг, вроде Сэймура...» - подумал Оддбэлл и решил поддержать разговор, похвалив осведомлённость всадника и в общих чертах описав автоматический многоступенчатый последовательный редуктор, являвшийся его ноу-хау и получивший большую популярность у механиков, совершавших долгие и дальние поездки.
Наездник ещё раз удивил Оддбэлла, обратив внимание на наличие стояночного стопора — механизма, который имелся даже на тяжёлых конных экипажах, чего уж говорить о локомобилях. Но только мистер Чудак хотел спросить-таки незнакомца, откуда он прибыл в эти края, как ящер оглушительно чихнул, заставив придорожную траву пригнуться, а повозку — закачаться на рессорах. Оддбэлл схватился за поручни, чтобы не вылететь с сиденья за борт. Увидев, что динозавр приоткрыл челюсти, готовясь ко второму чиху, дядюшка врубил трансмиссию и закрутил паровой вентиль, прокричав незадачливому иностранцу: «Простите, я Вас немного перегоню!».
Локомобиль решительно тронулся с места и сердито запыхтел, набирая скорость. Облачка дыма стали круглыми, пузатыми и окрасились в угольно-чёрный цвет: форсунки топки заработали на полную мощность. Через полчаса страдающий гигантизмом наездник скрылся за поворотом дороги, а Оддбэлл вернулся к своим размышлениям, переведя силовую установку в прежний неспешный экономичный режим. Впереди над дорогой едва заметно дрожало горячее марево: Солнце по-прежнему усердно продолжало греть землю, несмотря на значительно сократившийся дневной небесный путь.
Было ещё темно, когда Костя вошёл к динозавру, грузиться. Зевнув, как старый кашалот, Ворон недобро посмотрел на хозяина, всем своим видом выказав презрение, к окружающему миру вообще, и, к задуманной Костей поездке, в частности.
Несмотря на бабкины протесты, охи и причитания, парень, наметив путь и обсудив свои возможности с Марком, твёрдо решил проехаться по стране.
Конкретного маршрута не было, но осмотр нового мира пойдёт на пользу, решили мужчины.
Первая большая остановка планировалась в столице, а там, наведя справки, Костя решил отправиться в горы, или к морю, по обстоятельствам.
Через полгода блужданий намечалось возвращение домой и строительство отдельного дома. Летом волчицы высматривали подходящую партию, а богатый и красивый змей мог приглянуться молодой симпатичной вдове...
Наконец, продукты были загружены, вещи запакованы, а тираннозавр стал слегка смахивать на передвижную хозяйственно-продуктовую лавку. Таисья Сергеевна трижды перекрестила «неслуха» и, гордо развернувшись, ушла в дом. Костя глубоко вздохнул и подошёл к другу.
— Бывай, до встречи!
Марк снял с шеи знак рода и закрепил тяжёлую цепь на его шее.
— Где бы ты ни был, что бы ни случилось — её могу снять с тебя только я, — сообщил он сухо. — Клан всегда с тобой, будь уверен. Я твой вечный должник! — И Костя поклонился в ответ этому седому крепкому мужику, который стал ему наставником, другом и... отцом.
От холодного зимнего ветра заслезились глаза, и он, как-то внезапно разозлившись на себя и на эту глупую никчёмную затею с поездкой, резко впрыгнул в седло и громко, совсем по-змеиному, прошипел Ворону:
— Хватит зевать, иж, рот раззявил, поехали!
Обидевшийся ящер и впавший в глубокую меланхолию наездник уже к вечеру, не сделав ни одной остановки, добрались до уезда, и на исходе дня Костя спешился на главной площади, торопясь до заката в Управу. Запись оставить.
В большом оштукатуренном помещении, напомнившем ему старые церкви, переделанные при советском строе в подобные управы, было пусто. В тёмном и самом дальнем углу от входа за столом сидел худой долговязый, слегка плешивый, человек, сильно смахивавший на хорька.
— Не могу сообразить... — начал плешивый свою речь. — Не могу сообразить, милейший, что вы здесь, тааа... стоите? Вечер тааа... Он почесал кончик носа, строго посмотрел на вошедшего и, вздохнув, продолжил:
— Ну?
— Я отметку поставить, — проникся уважением к представителю закона вошедший. — Только что отмечать-то?
— Этого требует распорядок! — строго ответил хорькообразный.
— Какой?
— Значит, требует! — указал он на стул напротив. — Не могу сообразить... таа... Вы из какого клана-то?
— Волки мы! — гордо сообщил Константин.
Хорёк понимающе кивнул головой и, после трёхминутной паузы, продолжил:
— Тааа, а сами вы из каких...
— Змеи мы! — так же уверенно сообщил сидящий. — А почему такой интерес-то? Мы законы знаем, не нарушаем.
— А мы тааа и не в претензии, но бумаги требуют.
Человек шмыгнул длинным носом, и маленькие тёмные глазки впились в Константина булавками.
— Вы же добровольно к нам на запись тааа, вы с нами по уважению нашему, мы с вами. Давайте по-хорошему записывайтесь! Мы люди государственные, мы законы с пониманием. Костя вздохнул, окончательно запутавшись в хорькообразных речах, и, придвинув к себе большую амбарную книгу, оставил в разделе «Волки» запись: « Волк Константин. В настоящее время параллельно являюсь лесным зелёным змием».
Превратив себя в полноправного гражданина Княжества, хозяин ездового динозавра поспешил найти постоялый двор.
Заказав шесть бараньих ног Ворону на ужин, был немедленно прощён последним, и сам, быстро поужинав, лёг спать в маленькую, но отдельную каморку на самом верху «отеля».
... Большая бледная луна почти закрыла своим массивным щербатым телом холодную голубую подругу, которая, полностью прячась за неё, к середине ночи, ещё оставляла на мраморе низких подоконников огромных дворцовых окон переливающиеся светлые пятна. Ночник, украшенный смешными фигурками танцующих мартышек, уже погас, но и света небесных тел вполне хватало. Высокий мужчина осторожно вытащил руку из-под головы лежащей рядом. Её длинные непокорные волосы, цвета красного золота, разметались на ложе. Он погладил их и, откинув одеяло, тихо встал. Ему вдруг стало тяжело дышать, как будто в эту минуту в его сон ворвалось предчувствие скорой беды.
После чаепития поиграли в «ожившие картины» и в фанты, провели «ручеек» и немного потанцевали под предлогом сперва «похищения веера», затем «похищения танцующего кавалера», и поскучали на втором туре учёных дебатов. А потом свет плавно сменился на таинственную тёмную подсветку вокруг сцены, томное круговое рондо перешло в гнетущее мрачноватое болеро, и в дальнем углу зала, где было меньше всего проникавшего с улицы естественного освещения, возникло небольшое серебристое облачко, искрящееся ярко-синими блёстками. В такт тяжёлому неспешному музыкальному ритму облачко перемещалось к центру зала, росло, клубилось, рождая в своём объёме всё более и более тёмные тона, обретающие сперва чёрную, а затем багрово-кровавую окраску.
Присутствующие замерли, последние по инерции продолжавшие вальсировать пары остановились. По залу прокатился изумлённо-испуганный вздох, публика стихийно распределилась по периметру, ближе к стенам — люди всегда инстинктивно пытаются искать защиту у стен. Какая-то излишне чувствительная мадемуазель, кажется, собиралась упасть в обморок на руки, услужливо подставленные двоими блистательными молодыми кавалерами, весь день «выпасавшими» объект своего вожделения с упорством, достойным воспевания в длинных менестрельских балладах.
Музыка замедлилась ещё на четверть такта. Облако посередине зала нахмурилось до предела, лопнуло под очаровательный визг прикрывших ротики веерами дам, щедро окропив публику невесомой разноцветной пыльцой, и растворилось в пространстве, оставив вместо себя фигуру, завернувшуюся в необъятных размеров бархатный плащ, на котором по индиговому фону красовались россыпи звёздных скоплений и муаровые спирали галактик. Болеро приближалось к развязке. Публика застыла, боясь ненароком обронить случайный излишне шумный вздох. Давешняя мадемуазель, забыв об обмороке и даже о приличиях, прижалась спиной к одному кавалеру, опёрлась рукою с зажатым в ней веером на заботливо подставленный локоть второго и во все свои огромные прекрасные глаза уставилась на образовавшуюся сцену. С последним аккордом кокон звёздчатого плаща треснул и плавно разошёлся по вертикали, и присутствующие узнали Сэймура Шер-Тхакура, известного в аристократических кругах своими факирско-иллюзионистскими талантами.
По периметру зала пробежал одобрительный шепоток, послышались долго сдерживаемые вздохи и тихие возгласы одобрения. Публика немного расслабилась. Теперь, после столь блестящего дебюта, зрители ждали не менее эффектного выступления.
И Сэймур не разочаровал их. Красивые и яркие фокусы чередовались с умопомрачительными эквилибрами, ловкие престидижитаторские трюки с искромётными клоунскими репризами. Но экзотической вишенкой на этом роскошном торте явился последний номер, самый завораживающий, самый зрелищный и... самый спорный. Предварив его коротким посвящением центральной тематике этого вечера, иллюзионист попросил особого внимания, поскольку происходящее будет иметь не только чисто развлекательный характер, и снова с головой закутался в безразмерный плащ.
Полилась приятная медленная музыка, настраивающая на философско-созерцательный лад, и ровно в тот момент, когда зрители уже достаточно подробно разглядели величественную космическую панораму, но ещё не успели осознать усталость от однообразия, край плаща приподнялся, и из-под него, смешно топорща разлохматившееся оперение, выбрался горфанг — белая полярная сова.
Сова оглядела публику чёрными бездонными глазами, медленно и плавно повернув голову на триста шестьдесят градусов и обратно, и вежливо поклонилась. Плащ остался стоять пустой оболочкой, словно натянутый на повторяющий форму фигуры прежнего владельца каркас. Присутствующие не знали, как реагировать. Поведение горфанга было конечно изысканным и величавым, но каждый в этом зале мог в той или иной степени продемонстрировать что-то подобное...
Но тут очертания птицы начали мельтешить, расплываться и изменяться. И тогда по залу прокатился очередной изумлённый вздох. Метаморфоза продолжалась! И вот этого из присутствующих не ожидал никто. Ну... Почти никто. «Не вовремя, Сэйми... Ах, как не вовремя! Они совсем не готовы», - еле слышно, одними губами прошептала Оливия, слегка сжав локоть поддерживающего её под руку Оддбэлла. «Тётушка, но что же...» - мистер Чудак был абсолютно обескуражен. Это невозможно, такое не удавалось проделать ещё ни одному перевёртышу! «Позже, Сэмми, всё — позже» - процедила сипуха и вновь обрела привычную чопорно-леденящую невозмутимость...
***
...Осень всё увереннее вступала в свои права. Стояла та самая пора, когда щедрое летнее тепло ещё и в планах не держит уступать место пронзительной небесной синеве и морозным утренникам, дороги и тропинки не вспоминают даже о лужах, не говоря уже о хрустящей ледяной корочке, бабочки продолжают беспечно кружить свои легкомысленные хороводы, но парки и леса уже начали примерять последние бальные парики, золотые и сиреневые, как драгоценности безнадёжно стареющих дам, алые и багряные, как кровь умирающего дуэлянта.
Локомобиль не спеша пылил по лесной дороге, оставляя позади себя белёсые дымовые облачка, какие бывают, когда топка горит максимум в треть силы. Оддбэлл изредка пошевеливал рычагом, не позволяя повозке сбиться с курса, и всесторонне обдумывал событие, фактически увенчавшее вчерашний приём и грозившее стать самым сенсационным происшествием за многие прошедшие годы, да что там — десятки, если не сотни лет.
Сэймур проделал нечто, напрочь нарушающее базовые представления о биологической теории оборотничества, выворачивающее её наизнанку и разносящее в щепки. Ни одному оборотню не удавалась даже двойная метаморфоза. Никогда. Это считалось категорически невозможным. Сэймур сменил звероформу семь раз. Последней была звероформа орла... «Не вовремя, они не готовы!» - сказала тётя Лив. По окончании представления, оставив Оддбэлла отходить от впечатления вместе с остальными ошарашенными зрителями, она исчезла «за кулисами» - в коридоре нижних гостевых комнат. Больше ни её, ни Сэймура никто не видел. Окончание вечера прошло как-то смазанно, невыразительно, было такое ощущение, что гости устали до крайности и мечтали только о двух вещах — тёплой ванне и мягкой постели.
На утро, когда все оставшиеся ночевать вышли к завтраку, разговоры были, разумеется, исключительно о выступлении иллюзиониста. Даже если кто-то в узком кругу заводил беседу на иную тему — она рано или поздно возвращалась к Сэймуру и его представлению. Говорили, что это потрясающе, талантливо, гениально. Говорили, что Сэймур впустую прожигает свой талант, упрямо оставаясь в этой глубинке. Нашлись и скептики, говорившие строго обратное — что Сэймур шарлатан и дешёвый площадной фокусник... Впрочем, таких решительно не поддержали, и они быстро стушевались.
Зато сэр Тобиас Гриввс и сэр Эффроим Гройзман, парафизик и философ, прямо-таки майскими соловьями разливались, вещая, что новый виток спирали развития общества оборотней не просто не за горами — вот он, уже наступил, и Сэймур Шер-Тхакур - вестник и пророк его... Всё это Оддбэлл слушал в пол-уха, и мечтал только об одном: поскорее добраться до родного Блэст-холла, снова собрать вместе всю команду и доподлинно выяснить, что это было. Сэймур предупреждал перед выступлением, что увиденное заставит зрителей задуматься, и с блеском доказал этот тезис. Вот и сейчас, давно покинув Тёрнер-хауз, Оддбэлл продолжал думать исключительно о многоступенчатой метаморфозе Сэймура. Гениально построенная иллюзия? Или всё-таки реальность — потрясающее открытие, несоизмеримо более гениальное, нежели любые, самые эффектные фокусы?
За этими мыслями Оддбэлла застал забавный встречный наездник, эпатировавший своим «конём» - здоровенным ездовым реликтовым ящером из тех, что по слухам водились где-то в дебрях песчаных пустошей. Торговцами безумно ценились их шкуры, они, не торгуясь, давали за них какие-то абсолютно шальные деньги. Ящер был огромным, не очень поворотливым, и, судя по мышечной массе, кушал столько, что его пропитание, вероятно, можно было оправдать только его же шкурой, при жизни заложенной какому-нибудь ушлому торгашу под юридически закреплённый договор...
Участники дорожного движения поравнялись.
Оддбэлл потянул рычаг, отключая трансмиссию, приподнял цилиндр, и, склонившись через край кабины, на котором висела его трость, прокричал, перекрывая свист стравливаемого клапаном пара:
- Доброго Вам утречка! Какой у Вас, однако, необычный скакун!
Ответив на приветствие, наездник неожиданно заинтересовался локомобилем. При этом вид у него был такой, будто сам факт наличия этой, в общем-то, довольно обычной по сути своей повозки, вызывал у него крайнюю степень удивления. «Странный чудик какой-то. Иностранец, что ли... Оборотень, но не птица... Тогда почему так чисто по-нашему разговаривает? Может, тоже маг, вроде Сэймура...» - подумал Оддбэлл и решил поддержать разговор, похвалив осведомлённость всадника и в общих чертах описав автоматический многоступенчатый последовательный редуктор, являвшийся его ноу-хау и получивший большую популярность у механиков, совершавших долгие и дальние поездки.
Наездник ещё раз удивил Оддбэлла, обратив внимание на наличие стояночного стопора — механизма, который имелся даже на тяжёлых конных экипажах, чего уж говорить о локомобилях. Но только мистер Чудак хотел спросить-таки незнакомца, откуда он прибыл в эти края, как ящер оглушительно чихнул, заставив придорожную траву пригнуться, а повозку — закачаться на рессорах. Оддбэлл схватился за поручни, чтобы не вылететь с сиденья за борт. Увидев, что динозавр приоткрыл челюсти, готовясь ко второму чиху, дядюшка врубил трансмиссию и закрутил паровой вентиль, прокричав незадачливому иностранцу: «Простите, я Вас немного перегоню!».
Локомобиль решительно тронулся с места и сердито запыхтел, набирая скорость. Облачка дыма стали круглыми, пузатыми и окрасились в угольно-чёрный цвет: форсунки топки заработали на полную мощность. Через полчаса страдающий гигантизмом наездник скрылся за поворотом дороги, а Оддбэлл вернулся к своим размышлениям, переведя силовую установку в прежний неспешный экономичный режим. Впереди над дорогой едва заметно дрожало горячее марево: Солнце по-прежнему усердно продолжало греть землю, несмотря на значительно сократившийся дневной небесный путь.
Прода от 15.12.2019, 17:54 Легенды Оромеры. Великий Орел. ПОПАДАНЦЫ. Глава 23. Лесной зелёный змий
Было ещё темно, когда Костя вошёл к динозавру, грузиться. Зевнув, как старый кашалот, Ворон недобро посмотрел на хозяина, всем своим видом выказав презрение, к окружающему миру вообще, и, к задуманной Костей поездке, в частности.
Несмотря на бабкины протесты, охи и причитания, парень, наметив путь и обсудив свои возможности с Марком, твёрдо решил проехаться по стране.
Конкретного маршрута не было, но осмотр нового мира пойдёт на пользу, решили мужчины.
Первая большая остановка планировалась в столице, а там, наведя справки, Костя решил отправиться в горы, или к морю, по обстоятельствам.
Через полгода блужданий намечалось возвращение домой и строительство отдельного дома. Летом волчицы высматривали подходящую партию, а богатый и красивый змей мог приглянуться молодой симпатичной вдове...
Наконец, продукты были загружены, вещи запакованы, а тираннозавр стал слегка смахивать на передвижную хозяйственно-продуктовую лавку. Таисья Сергеевна трижды перекрестила «неслуха» и, гордо развернувшись, ушла в дом. Костя глубоко вздохнул и подошёл к другу.
— Бывай, до встречи!
Марк снял с шеи знак рода и закрепил тяжёлую цепь на его шее.
— Где бы ты ни был, что бы ни случилось — её могу снять с тебя только я, — сообщил он сухо. — Клан всегда с тобой, будь уверен. Я твой вечный должник! — И Костя поклонился в ответ этому седому крепкому мужику, который стал ему наставником, другом и... отцом.
От холодного зимнего ветра заслезились глаза, и он, как-то внезапно разозлившись на себя и на эту глупую никчёмную затею с поездкой, резко впрыгнул в седло и громко, совсем по-змеиному, прошипел Ворону:
— Хватит зевать, иж, рот раззявил, поехали!
***
Обидевшийся ящер и впавший в глубокую меланхолию наездник уже к вечеру, не сделав ни одной остановки, добрались до уезда, и на исходе дня Костя спешился на главной площади, торопясь до заката в Управу. Запись оставить.
В большом оштукатуренном помещении, напомнившем ему старые церкви, переделанные при советском строе в подобные управы, было пусто. В тёмном и самом дальнем углу от входа за столом сидел худой долговязый, слегка плешивый, человек, сильно смахивавший на хорька.
— Не могу сообразить... — начал плешивый свою речь. — Не могу сообразить, милейший, что вы здесь, тааа... стоите? Вечер тааа... Он почесал кончик носа, строго посмотрел на вошедшего и, вздохнув, продолжил:
— Ну?
— Я отметку поставить, — проникся уважением к представителю закона вошедший. — Только что отмечать-то?
— Этого требует распорядок! — строго ответил хорькообразный.
— Какой?
— Значит, требует! — указал он на стул напротив. — Не могу сообразить... таа... Вы из какого клана-то?
— Волки мы! — гордо сообщил Константин.
Хорёк понимающе кивнул головой и, после трёхминутной паузы, продолжил:
— Тааа, а сами вы из каких...
— Змеи мы! — так же уверенно сообщил сидящий. — А почему такой интерес-то? Мы законы знаем, не нарушаем.
— А мы тааа и не в претензии, но бумаги требуют.
Человек шмыгнул длинным носом, и маленькие тёмные глазки впились в Константина булавками.
— Вы же добровольно к нам на запись тааа, вы с нами по уважению нашему, мы с вами. Давайте по-хорошему записывайтесь! Мы люди государственные, мы законы с пониманием. Костя вздохнул, окончательно запутавшись в хорькообразных речах, и, придвинув к себе большую амбарную книгу, оставил в разделе «Волки» запись: « Волк Константин. В настоящее время параллельно являюсь лесным зелёным змием».
Превратив себя в полноправного гражданина Княжества, хозяин ездового динозавра поспешил найти постоялый двор.
Заказав шесть бараньих ног Ворону на ужин, был немедленно прощён последним, и сам, быстро поужинав, лёг спать в маленькую, но отдельную каморку на самом верху «отеля».
***
... Большая бледная луна почти закрыла своим массивным щербатым телом холодную голубую подругу, которая, полностью прячась за неё, к середине ночи, ещё оставляла на мраморе низких подоконников огромных дворцовых окон переливающиеся светлые пятна. Ночник, украшенный смешными фигурками танцующих мартышек, уже погас, но и света небесных тел вполне хватало. Высокий мужчина осторожно вытащил руку из-под головы лежащей рядом. Её длинные непокорные волосы, цвета красного золота, разметались на ложе. Он погладил их и, откинув одеяло, тихо встал. Ему вдруг стало тяжело дышать, как будто в эту минуту в его сон ворвалось предчувствие скорой беды.
