– Ну, тогда отправляйтесь, да докладывать не забывайте.
– Где ты их нашёл? – восхищённо сказал Елисей, когда лазутчицы исчезли.
– Сами отыскались, – усмехнулся кудесник, – дел великих захотели.
– А ты в них уверен? – с подозрением поинтересовался Голоднов. – Всё-таки нечисть это, а она, от вас же слышал, Драгомиру подчинена.
– Только не эти, – возразил вперёд Ворона царь. – Домовые, шишиморы, да жихари хозяину преданы и дому, что их приютил.
Шишимора – домовый дух. Маленькая невидимая женщина, считается женой домового.
Жихарь (жихарка, жихоня) – в значении "старожилы", "домоседы", "зажиточные хозяева", живущий на известном месте – домовый дух, дух усадеб.
– А ты, Сань, неплохо знаешь классификацию нечистых, – засмеявшись, сказал Иван.
Тот улыбнулся.
– Я же говорил, тут поживёшь, и не то ведать будешь.
– А в своём мире ты с ними не встречался? – поинтересовался кудесник. – Жихони, кажись, повсюду есть.
И тут Голоднов вспомнил, как мама сказала однажды, что у них домовик поселился, и стала ставить тому на ночь блюдечко молока и кусок хлеба класть. А утром всё оказывалось съеденным до крошечки. Видел это Иван, но на мышей грешил…
– Случалось, – сказал он.
Елисеев удивлённо посмотрел на друга.
– Завёлся как-то у нас домовой в квартире. Неожиданно появился, так же и исчез. И помнится мне, что в то время, пока он жил, всё удачно складывалось: у матери с работой проблем не было, питались нормально, в дом что-то подкупали. Но почему-то ушёл он, не понравилось у нас что ли…
– Переманить могли, – серьёзно сказал Ворон, – силком. Знать, колдун рядом обитал. Увидал, как у вас всё хорошо, позавидовал, да и забрал ваше счастье.
– А ведь точно! – воскликнул Иван, хлопнув себя по лбу. – В соседнем подъезде бабка жила, злая такая, всё нас ребятами гоняла. Про неё говорили, что ведьма, а мы с мамой смеялись, не верили.
– И зря. Люди просто так болтать не станут, дым без огня не появляется. Вот она и приворожила вашего домовика к себе.
– А откуда же старуха о нём узнать могла? – заинтересовался Елисей.
– Кудеса – это наука, – отозвался Ворон, – как и та, благодаря коей электричество во всём царстве есть. Физика, ты баял. И волшебство тож. Кто его хорошо изучил, тот ведает всё, что рядом творится.
– Но ты же не в курсе, что у Драгомира происходит? – удивился Голоднов.
– А это потому, что там свои кудесники есть, они и ставят препоны мыслям, да и другого такого же, как сами, вмиг разглядят. Вот потому-то мне лазутчиком быть нельзя, раскусят.
– Даже в виде птицы?
– Даже так.
Воцарилась тишина, каждый молчал о своём. А Иван в недоумении спрашивал себя, почему всё, с ним происходящее кажется ему вполне нормальным, и не просто, а само собой разумеющимся. «Голдлайн», квартира, где он жил, и даже мать стали такими далёкими, точно провёл Голоднов в сказке много лет, а не сутки всего.
– Похоже, это и впрямь мой мир, – подумал он. – Всё тут родное и понятное, но в то же время загадочное и влекущее…
И не сразу уразумел, что произнёс это вслух. Собеседники обернулись и кивнули согласно. А кудесник сказал:
– Не был бы он твоим, ты б здесь не очутился. Жизнь – она такая, старается каждого на его место определить, а тот уж сам решает, оставаться ему там или нет.
При этих словах Ивану почудилось, что рядом зазвучала патетическая музыка, так величественен был момент осознания истины. Друзья, видимо, почувствовали то же самое, лица их стали серьёзны и… вдруг торжественность момента нарушила Марьюшка. Приотворив дверь, она громко позвала:
– Батюшка, мне скушно.
И, проскользнув в комнату, побежала к отцу.
– А что же тебя мамки-то не потешают? – спросил он, подхватывая дочь на руки.
– Потешают, – грустно ответила та, – да постыли мне их забавы, а ничего нового они выдумать не могут.
– Ну-ка, пошли со мной в камешки играть, – сказал Голоднов, отбирая девочку у Елисея.
Та не вырывалась, сидела спокойно, и, держа ребёнка на руках, Иван направился к выходу.
– Погуляем мы немного, ладно? – обернувшись, сказал он.
– Идите, идите, – разрешил Саша. – Про трапезу вечернюю не забудьте.
– Хорошо, – ответила за обоих Марьюшка.
Они скрылись за дверью, а кудесник, задумчиво глядя вслед, сказал:
– Никуда Ваня от судьбы своей не уйдёт. Здесь она у него, с нами рядом.
К ужину Иван с царевной вернулись весёлые, раскрасневшиеся и мокрые. Выяснилось, что Голоднов учил Марьюшку плавать в придворцовом пруду, и теперь та взахлёб рассказывала об этом отцу. Своего взрослого приятеля она ласково звала Ванечкой и льнула к нему, как к родному.
Саша с благодарностью смотрел на товарища, продолжавшего развлекать девочку. А тот с серьёзным видом ухаживал за ней за столом, подкладывая то поросёнка, то икру, и приговаривал при этом:
– Ешь, Марьюшка. Кушать надо, а то, вон, худенькая какая.
И ребёнок послушно отправлял в рот поднесённые ему кусочки, заедая их огромным ломтём хлеба.
А Иван удивлялся, что же приключилось с ним, никогда не имевшим дела с детьми. Почему эта маленькая славянка – дочь его друга разбудила в сердце такую нежность? Впрочем, это только радовало молодого человека, долгое время считавшего себя ущербным из-за неспособности полюбить.
После еды царевна потащила Голоднова в свою светлицу за книжки, но в этом виде развлечений он потерпел поражение. Читать по-старославянски Иван не умел, поэтому Марьюшка сама по слогам разбирала написанное, а он слушал и умилялся.
В таких невинных занятиях и разговорах прошла неделя, потом вторая, а от шишимор всё не было вестей. Друзья начинали тревожиться.
Недалеко от густого леса, на пустынной опушке, сливаясь с пожухлой от солнца травой, сидело издали походящее на огромный камень существо. Оно ждало, и уже давно. Наконец, вдали показалось что-то, заставившее Бабу-Ягу, а то была именно она, встрепенуться. Большая птица, подлетев, принялась описывать круги над её головой.
– Спускайся, – приказало чудовище.
Пернатая послушно сложила крылья и грянулась о землю, оборотившись человеком.
– Слишком долго, – громовым голосом рявкнула Яга.
– Не мог выбраться никак, – оправдывался прибывший. – Царь не отпускает никого от себя, боится, как бы не захватил кто из наших… я имею в виду, ваших…
И расхохотался. Рассмеялась и нечисть; смех у неё был странный – в себя, и из-за этого глухой.
– Слушай же, – сказала она, – повелитель наш приказал богатыря, явившегося во дворец к Елисею, извести. Как ты это сделаешь, не моя печаль. Опасен он зело для Драгомира, сам баял.
– Опасен, сестра, опасен. Мощь в нём великая запрятана, и со дня на день осознает он её. И тогда всем нам конец придёт.
– Так вот и не допусти. Ядом ли, мечом ли, но ослобони нас от сей невзгоды. А не справишься, сам знаешь, королевич шутить не любит.
– Исхитрюсь. Никто на меня и не подумает.
– Тьма тебе в помощь!
Снова воспарила птица, взмахнула крыльями и вмиг пропала из вида. Баба-Яга, проводив её глазами, поднялась и, тяжёлыми шагами войдя в лес, затерялась среди деревьев.
– А где Ворон? – поинтересовался Иван, входя в апартаменты друга.
– Улетел, – озабоченно отозвался Елисей. – Дела у него какие-то. Ох, не люблю я, когда он покидает дворец, боюсь, не убили бы, али не словили.
– Да ладно тебе, Сань, – удивлённым тоном сказал Голоднов, – он мужик крепкий, неглупый, с чего бы ему попасться?
– Сам понимаю, да всё равно тревога гложет. Как Марьюшка?
Глаза Ивана подёрнулись мечтательной поволокой.
– Уснула, – улыбаясь, ответил он. – Всё читать меня учила, а потом глазки слиплись совсем, пришлось уложить.
Елисеев тоже усмехнулся.
– Ты ей всех мамок-нянек заменил, Ваня, – шутливо сказал он. – Полюбила она тебя.
– Я её тоже. Очень, – тихо признался мужчина.
И заговорил чуть громче и горячее:
– Видишь ли, Саш, я всегда дружить хорошо умел, а вот любить так, чтобы сердце сжималось, не мог. И думал, что обделила меня жизнь этим чувством. К маме был привязан, конечно, но это другое. А Марьюшка…
Он замолчал, не зная, как передать свои мысли. Царь положил руку другу на плечо.
– Я понимаю. Сам до Василисы не ведал, что можно так прикипеть к человеку, чтобы быть готовым жизнь за него отдать. То ли до возраста это не пробуждается, то ли сам мир наш так действует. Думается мне, кто был плохим, хуже здесь становится, а хороший – лучше. Мыслю я, сказка это.
– Точно, – рассмеялся Иван.
И Саша присоединился к его веселью.
Стояли тёплые сумерки. Около небольшой запруды молчали двое мужчин. Одному было за пятьдесят, он сидел, охватив колени и опустив на них подбородок, а другой – дед лет семидесяти время от времени закидывал уду, сняв с неё прежде окунька или плотвицу.
– Так и будешь молчать, тятя? – угрюмо спросил первый.
Второй покосился на него, но не сказал ни слова.
– Что ж ты гонишь меня от себя, словно супостата? На что огневался?
В ответ снова прозвучала тишина.
– Я худого никому не делаю, за что же ты сердишься столько лет?
Наконец, послышался глухой голос старика:
– За непокорность твою. Говорил же я, кудеса – не божеское дело. Почто ослушался родного отца, не захотел честным трудом жить?
– В чём же я нечестен, тятенька? Людям помогаю…
– Нечистому ты помогаешь, вот кому! Посмотри, что он с тридесятым государством содеял. Я всё сказал, уйди с глаз моих!
– Эх, тятя…
Поднявшись, мужчина вытер глаза шапкой, и с места, где он только что стоял, взмыла чёрная птица. Покружившись над водой и каркнув на прощание, она улетела. Старик плюнул через плечо, перекрестился и вновь закинул удилище, забыв снять с крючка рыбу.
А Ворон направился ко дворцу. Опустившись у крыльца, обернулся он человеком и, всё ещё отирая глаза, поднялся по лестнице, через минуту присоединившись к обществу друзей.
Аудиоверсия - https://yadi.sk/d/qeJZm52vswRCX
Сидели допоздна, хотя это было и не принято. Царь сразу заметил, что с советником его неладное творится, уж больно хмурым казался Ворон. Расспросы ни к чему не привели, отмалчивался он. Потом развеселился немного, и только тогда все разошлись по опочивальням.
Голоднову не спалось. Поворочавшись полчаса с боку на бок, он встал и пошёл бродить. Приблизившись к двери кудесника, увидел Иван, что из-под низа пробивается полоска света и, постучав, вошёл. Ворон лежал, читая толстую книгу.
– Что, Вань, мысли покоя не дают? – усмехнувшись, спросил он.
– Никакого, – ответил тот и сел на лавку.
– Вот и мне тож. Взял чтиво поскучнее, авось, думаю, как сонное зелье подействует, да пока толку чуть.
– Книги-то, я гляжу, не вручную пишутся, и много их.
– Так это ж тоже Саша придумал – из отдельных литер лист набирать. Теперь основной труд только на вырезывание знаков идёт.
– Ай, да Елисеев! Не изобрёл, конечно, но ввёл в обиход. Наверное, уважают его подданные за такие новшества?
Ворон помрачнел.
– Не все. Часть предпочитает по старинке жить, а всё новое бесовским считает.
– Так от этого правители страдали во все века: у нас вон картофельные бунты были, народ никак не хотел картошку сажать.
– Да что ты?! А у нас садят, только мало пока, лишь в царёвом наделе. Когда Елисей к нам пришёл, у него один клубень в кармане лежал, с него и пошло. Только предварил, ягоды с кустов не есть, отрава. Многому, многому новому, да полезному научил нас Саша. А к старому-то, что ж, всегда вернуться можно. Да только надо ль?
– Главное, чтобы до создания ядерного оружия никто не додумался, – пошутил Голоднов.
– Не знаю, о каком ты таком особом, но совсем без оружья никак, пока ворогом земля полнится. Знаешь что, Вань, давай-ка я тебе из травки успокоительной питьё сделаю, да и себе потом. А то так всю ночь и просидим.
Кудесник позвонил и наказал кипятка принести, а сам достал деревянный ящичек с травой и в кубок горсть насыпал. Когда явился слуга с водой, залил сбор, помешал и отдал Ивану.
– Должно быстро взять, – сказал он. – Подожди, пусть простынет чуток, да отстоится.
– Ну, я с собой заберу. Спокойной ночи, Ворон.
– И тебе сладких снов. Но, коль красна девка привидится, целоваться не приходи, не хочу я.
Оба засмеялись, и Голоднов отправился к себе.
Выпил он содержимое кубка и лёг, ожидая сна. И дождался, да только не обещанного покоя. Вскоре в животе рези начались, голова закружилась, подкатила тошнота. Вскочив, пошатнулся Голоднов и рухнул на пол, ноги отказались его держать.
С трудом добравшись до ночной лохани, Иван вызвал рвоту раз, другой. Когда в желудке ничего не осталось, полегчало, но совсем дурнота не отступила. Подняться Голоднов не смог, но сумел, толкнув дверь, вывалиться наружу, и потерял сознание.
Очнулся Иван в своей кровати. Рядом сидел насмерть перепуганный Саша, а вокруг суетились слуги. Елисеев поднёс к губам друга питьё, но тот шарахнулся прочь.
– Что ты, Ваня? – растерянно пробормотал царь. – Ты же не думаешь, что я отравить тебя хочу.
Больной качнул головой и, с трудом шевеля языком, сказал:
– Успокоительный сбор Ворон своими руками заваривал, а, видишь, что вышло. Он тоже, наверное, убивать меня не собирался…
Вдруг подозрение так ярко вспыхнуло у Ивана в мозгу, что он даже затрясся весь.
– А что, если кудесник шпион Драгомира? – тихо спросил Голоднов.
– Бог с тобой, что ты, что ты! ¬– замахал руками Елисей. – Он уже не раз верность свою доказывал. Да если б не Ворон, мне бы, вообще, здесь не выжить. Вань, что хочешь думай, но советник мой не предатель.
В этот момент появился предмет их обсуждения, таща за шиворот слугу, что ночью воду приносил. Челядинец рухнул на колени перед царём.
– Батюшка, не виноват я, видит бог, не виноват! Нет у меня на душе греха. Воду сам набирал-грел и ничего туда не сыпал.
– Хочешь сказать, щучий сын, что это я друга своего отравил?! – взревел кудесник, тряся несчастного изо всех сил.
– Погоди-ка, Ворон, не кричи…
Царь обратился к обвиняемому:
– Ты посуду оставлял, отходил куда?
Тот замер, вспоминая, а Елисей тихо спросил советника:
– А ты траву свою проверял? Вдруг попало что.
– Как её проверишь? Да ведь я сам её собирал, мне ли не знать, что она чиста.
И тут слуга встрепенулся.
– Батюшка-всемилостивец, прости, отбегал я по малой нужде, на миг всего…
– Рядом был кто?
– Дарёна, Семёра, да Ёрш.
– Вот и ещё подозреваемые, – вздохнул Иван. – Как среди них злодея найти?
– Всех троих от кухни отстранить, близко не подпускать! – рыкнул Саша. – А ты, – обратился он к челядинцу, – будешь пробовать все яства, вина и воду, что на царский стол понесут. Иди и гони своих товарищей взашей.
– Ох, и грозен ты, батюшка-царь, – слабо улыбаясь, промолвил Голоднов. – Ты скажи, кто меня отыскал-то?
– Марьюшка. Сон ей дурной и, как оказалось, вещий привиделся, что умираешь ты. Кинулась из опочивальни и нашла тебя, лежащего на пороге.
– Где она сейчас?
– В светёлке своей плачет. Пока не знали мы, выживешь ты, али нет, отправили её прочь, чтобы смерти не видела. Но, слава богу, Ворон отпоил тебя снадобьями своими и заклятьями оживил.
– Да, видно, сильно напуган Драгомир, раз убрать меня решил, – прикрыв глаза, сказал Иван.
– Где ты их нашёл? – восхищённо сказал Елисей, когда лазутчицы исчезли.
– Сами отыскались, – усмехнулся кудесник, – дел великих захотели.
– А ты в них уверен? – с подозрением поинтересовался Голоднов. – Всё-таки нечисть это, а она, от вас же слышал, Драгомиру подчинена.
– Только не эти, – возразил вперёд Ворона царь. – Домовые, шишиморы, да жихари хозяину преданы и дому, что их приютил.
Шишимора – домовый дух. Маленькая невидимая женщина, считается женой домового.
Жихарь (жихарка, жихоня) – в значении "старожилы", "домоседы", "зажиточные хозяева", живущий на известном месте – домовый дух, дух усадеб.
– А ты, Сань, неплохо знаешь классификацию нечистых, – засмеявшись, сказал Иван.
Тот улыбнулся.
– Я же говорил, тут поживёшь, и не то ведать будешь.
– А в своём мире ты с ними не встречался? – поинтересовался кудесник. – Жихони, кажись, повсюду есть.
И тут Голоднов вспомнил, как мама сказала однажды, что у них домовик поселился, и стала ставить тому на ночь блюдечко молока и кусок хлеба класть. А утром всё оказывалось съеденным до крошечки. Видел это Иван, но на мышей грешил…
– Случалось, – сказал он.
Елисеев удивлённо посмотрел на друга.
– Завёлся как-то у нас домовой в квартире. Неожиданно появился, так же и исчез. И помнится мне, что в то время, пока он жил, всё удачно складывалось: у матери с работой проблем не было, питались нормально, в дом что-то подкупали. Но почему-то ушёл он, не понравилось у нас что ли…
– Переманить могли, – серьёзно сказал Ворон, – силком. Знать, колдун рядом обитал. Увидал, как у вас всё хорошо, позавидовал, да и забрал ваше счастье.
– А ведь точно! – воскликнул Иван, хлопнув себя по лбу. – В соседнем подъезде бабка жила, злая такая, всё нас ребятами гоняла. Про неё говорили, что ведьма, а мы с мамой смеялись, не верили.
– И зря. Люди просто так болтать не станут, дым без огня не появляется. Вот она и приворожила вашего домовика к себе.
– А откуда же старуха о нём узнать могла? – заинтересовался Елисей.
– Кудеса – это наука, – отозвался Ворон, – как и та, благодаря коей электричество во всём царстве есть. Физика, ты баял. И волшебство тож. Кто его хорошо изучил, тот ведает всё, что рядом творится.
– Но ты же не в курсе, что у Драгомира происходит? – удивился Голоднов.
– А это потому, что там свои кудесники есть, они и ставят препоны мыслям, да и другого такого же, как сами, вмиг разглядят. Вот потому-то мне лазутчиком быть нельзя, раскусят.
– Даже в виде птицы?
– Даже так.
Воцарилась тишина, каждый молчал о своём. А Иван в недоумении спрашивал себя, почему всё, с ним происходящее кажется ему вполне нормальным, и не просто, а само собой разумеющимся. «Голдлайн», квартира, где он жил, и даже мать стали такими далёкими, точно провёл Голоднов в сказке много лет, а не сутки всего.
– Похоже, это и впрямь мой мир, – подумал он. – Всё тут родное и понятное, но в то же время загадочное и влекущее…
И не сразу уразумел, что произнёс это вслух. Собеседники обернулись и кивнули согласно. А кудесник сказал:
– Не был бы он твоим, ты б здесь не очутился. Жизнь – она такая, старается каждого на его место определить, а тот уж сам решает, оставаться ему там или нет.
При этих словах Ивану почудилось, что рядом зазвучала патетическая музыка, так величественен был момент осознания истины. Друзья, видимо, почувствовали то же самое, лица их стали серьёзны и… вдруг торжественность момента нарушила Марьюшка. Приотворив дверь, она громко позвала:
– Батюшка, мне скушно.
И, проскользнув в комнату, побежала к отцу.
– А что же тебя мамки-то не потешают? – спросил он, подхватывая дочь на руки.
– Потешают, – грустно ответила та, – да постыли мне их забавы, а ничего нового они выдумать не могут.
– Ну-ка, пошли со мной в камешки играть, – сказал Голоднов, отбирая девочку у Елисея.
Та не вырывалась, сидела спокойно, и, держа ребёнка на руках, Иван направился к выходу.
– Погуляем мы немного, ладно? – обернувшись, сказал он.
– Идите, идите, – разрешил Саша. – Про трапезу вечернюю не забудьте.
– Хорошо, – ответила за обоих Марьюшка.
Они скрылись за дверью, а кудесник, задумчиво глядя вслед, сказал:
– Никуда Ваня от судьбы своей не уйдёт. Здесь она у него, с нами рядом.
К ужину Иван с царевной вернулись весёлые, раскрасневшиеся и мокрые. Выяснилось, что Голоднов учил Марьюшку плавать в придворцовом пруду, и теперь та взахлёб рассказывала об этом отцу. Своего взрослого приятеля она ласково звала Ванечкой и льнула к нему, как к родному.
Саша с благодарностью смотрел на товарища, продолжавшего развлекать девочку. А тот с серьёзным видом ухаживал за ней за столом, подкладывая то поросёнка, то икру, и приговаривал при этом:
– Ешь, Марьюшка. Кушать надо, а то, вон, худенькая какая.
И ребёнок послушно отправлял в рот поднесённые ему кусочки, заедая их огромным ломтём хлеба.
А Иван удивлялся, что же приключилось с ним, никогда не имевшим дела с детьми. Почему эта маленькая славянка – дочь его друга разбудила в сердце такую нежность? Впрочем, это только радовало молодого человека, долгое время считавшего себя ущербным из-за неспособности полюбить.
После еды царевна потащила Голоднова в свою светлицу за книжки, но в этом виде развлечений он потерпел поражение. Читать по-старославянски Иван не умел, поэтому Марьюшка сама по слогам разбирала написанное, а он слушал и умилялся.
В таких невинных занятиях и разговорах прошла неделя, потом вторая, а от шишимор всё не было вестей. Друзья начинали тревожиться.
Недалеко от густого леса, на пустынной опушке, сливаясь с пожухлой от солнца травой, сидело издали походящее на огромный камень существо. Оно ждало, и уже давно. Наконец, вдали показалось что-то, заставившее Бабу-Ягу, а то была именно она, встрепенуться. Большая птица, подлетев, принялась описывать круги над её головой.
– Спускайся, – приказало чудовище.
Пернатая послушно сложила крылья и грянулась о землю, оборотившись человеком.
– Слишком долго, – громовым голосом рявкнула Яга.
– Не мог выбраться никак, – оправдывался прибывший. – Царь не отпускает никого от себя, боится, как бы не захватил кто из наших… я имею в виду, ваших…
И расхохотался. Рассмеялась и нечисть; смех у неё был странный – в себя, и из-за этого глухой.
– Слушай же, – сказала она, – повелитель наш приказал богатыря, явившегося во дворец к Елисею, извести. Как ты это сделаешь, не моя печаль. Опасен он зело для Драгомира, сам баял.
– Опасен, сестра, опасен. Мощь в нём великая запрятана, и со дня на день осознает он её. И тогда всем нам конец придёт.
– Так вот и не допусти. Ядом ли, мечом ли, но ослобони нас от сей невзгоды. А не справишься, сам знаешь, королевич шутить не любит.
– Исхитрюсь. Никто на меня и не подумает.
– Тьма тебе в помощь!
Снова воспарила птица, взмахнула крыльями и вмиг пропала из вида. Баба-Яга, проводив её глазами, поднялась и, тяжёлыми шагами войдя в лес, затерялась среди деревьев.
– А где Ворон? – поинтересовался Иван, входя в апартаменты друга.
– Улетел, – озабоченно отозвался Елисей. – Дела у него какие-то. Ох, не люблю я, когда он покидает дворец, боюсь, не убили бы, али не словили.
– Да ладно тебе, Сань, – удивлённым тоном сказал Голоднов, – он мужик крепкий, неглупый, с чего бы ему попасться?
– Сам понимаю, да всё равно тревога гложет. Как Марьюшка?
Глаза Ивана подёрнулись мечтательной поволокой.
– Уснула, – улыбаясь, ответил он. – Всё читать меня учила, а потом глазки слиплись совсем, пришлось уложить.
Елисеев тоже усмехнулся.
– Ты ей всех мамок-нянек заменил, Ваня, – шутливо сказал он. – Полюбила она тебя.
– Я её тоже. Очень, – тихо признался мужчина.
И заговорил чуть громче и горячее:
– Видишь ли, Саш, я всегда дружить хорошо умел, а вот любить так, чтобы сердце сжималось, не мог. И думал, что обделила меня жизнь этим чувством. К маме был привязан, конечно, но это другое. А Марьюшка…
Он замолчал, не зная, как передать свои мысли. Царь положил руку другу на плечо.
– Я понимаю. Сам до Василисы не ведал, что можно так прикипеть к человеку, чтобы быть готовым жизнь за него отдать. То ли до возраста это не пробуждается, то ли сам мир наш так действует. Думается мне, кто был плохим, хуже здесь становится, а хороший – лучше. Мыслю я, сказка это.
– Точно, – рассмеялся Иван.
И Саша присоединился к его веселью.
Стояли тёплые сумерки. Около небольшой запруды молчали двое мужчин. Одному было за пятьдесят, он сидел, охватив колени и опустив на них подбородок, а другой – дед лет семидесяти время от времени закидывал уду, сняв с неё прежде окунька или плотвицу.
– Так и будешь молчать, тятя? – угрюмо спросил первый.
Второй покосился на него, но не сказал ни слова.
– Что ж ты гонишь меня от себя, словно супостата? На что огневался?
В ответ снова прозвучала тишина.
– Я худого никому не делаю, за что же ты сердишься столько лет?
Наконец, послышался глухой голос старика:
– За непокорность твою. Говорил же я, кудеса – не божеское дело. Почто ослушался родного отца, не захотел честным трудом жить?
– В чём же я нечестен, тятенька? Людям помогаю…
– Нечистому ты помогаешь, вот кому! Посмотри, что он с тридесятым государством содеял. Я всё сказал, уйди с глаз моих!
– Эх, тятя…
Поднявшись, мужчина вытер глаза шапкой, и с места, где он только что стоял, взмыла чёрная птица. Покружившись над водой и каркнув на прощание, она улетела. Старик плюнул через плечо, перекрестился и вновь закинул удилище, забыв снять с крючка рыбу.
А Ворон направился ко дворцу. Опустившись у крыльца, обернулся он человеком и, всё ещё отирая глаза, поднялся по лестнице, через минуту присоединившись к обществу друзей.
Аудиоверсия - https://yadi.sk/d/qeJZm52vswRCX
ГЛАВА 5
Сидели допоздна, хотя это было и не принято. Царь сразу заметил, что с советником его неладное творится, уж больно хмурым казался Ворон. Расспросы ни к чему не привели, отмалчивался он. Потом развеселился немного, и только тогда все разошлись по опочивальням.
Голоднову не спалось. Поворочавшись полчаса с боку на бок, он встал и пошёл бродить. Приблизившись к двери кудесника, увидел Иван, что из-под низа пробивается полоска света и, постучав, вошёл. Ворон лежал, читая толстую книгу.
– Что, Вань, мысли покоя не дают? – усмехнувшись, спросил он.
– Никакого, – ответил тот и сел на лавку.
– Вот и мне тож. Взял чтиво поскучнее, авось, думаю, как сонное зелье подействует, да пока толку чуть.
– Книги-то, я гляжу, не вручную пишутся, и много их.
– Так это ж тоже Саша придумал – из отдельных литер лист набирать. Теперь основной труд только на вырезывание знаков идёт.
– Ай, да Елисеев! Не изобрёл, конечно, но ввёл в обиход. Наверное, уважают его подданные за такие новшества?
Ворон помрачнел.
– Не все. Часть предпочитает по старинке жить, а всё новое бесовским считает.
– Так от этого правители страдали во все века: у нас вон картофельные бунты были, народ никак не хотел картошку сажать.
– Да что ты?! А у нас садят, только мало пока, лишь в царёвом наделе. Когда Елисей к нам пришёл, у него один клубень в кармане лежал, с него и пошло. Только предварил, ягоды с кустов не есть, отрава. Многому, многому новому, да полезному научил нас Саша. А к старому-то, что ж, всегда вернуться можно. Да только надо ль?
– Главное, чтобы до создания ядерного оружия никто не додумался, – пошутил Голоднов.
– Не знаю, о каком ты таком особом, но совсем без оружья никак, пока ворогом земля полнится. Знаешь что, Вань, давай-ка я тебе из травки успокоительной питьё сделаю, да и себе потом. А то так всю ночь и просидим.
Кудесник позвонил и наказал кипятка принести, а сам достал деревянный ящичек с травой и в кубок горсть насыпал. Когда явился слуга с водой, залил сбор, помешал и отдал Ивану.
– Должно быстро взять, – сказал он. – Подожди, пусть простынет чуток, да отстоится.
– Ну, я с собой заберу. Спокойной ночи, Ворон.
– И тебе сладких снов. Но, коль красна девка привидится, целоваться не приходи, не хочу я.
Оба засмеялись, и Голоднов отправился к себе.
Выпил он содержимое кубка и лёг, ожидая сна. И дождался, да только не обещанного покоя. Вскоре в животе рези начались, голова закружилась, подкатила тошнота. Вскочив, пошатнулся Голоднов и рухнул на пол, ноги отказались его держать.
С трудом добравшись до ночной лохани, Иван вызвал рвоту раз, другой. Когда в желудке ничего не осталось, полегчало, но совсем дурнота не отступила. Подняться Голоднов не смог, но сумел, толкнув дверь, вывалиться наружу, и потерял сознание.
Очнулся Иван в своей кровати. Рядом сидел насмерть перепуганный Саша, а вокруг суетились слуги. Елисеев поднёс к губам друга питьё, но тот шарахнулся прочь.
– Что ты, Ваня? – растерянно пробормотал царь. – Ты же не думаешь, что я отравить тебя хочу.
Больной качнул головой и, с трудом шевеля языком, сказал:
– Успокоительный сбор Ворон своими руками заваривал, а, видишь, что вышло. Он тоже, наверное, убивать меня не собирался…
Вдруг подозрение так ярко вспыхнуло у Ивана в мозгу, что он даже затрясся весь.
– А что, если кудесник шпион Драгомира? – тихо спросил Голоднов.
– Бог с тобой, что ты, что ты! ¬– замахал руками Елисей. – Он уже не раз верность свою доказывал. Да если б не Ворон, мне бы, вообще, здесь не выжить. Вань, что хочешь думай, но советник мой не предатель.
В этот момент появился предмет их обсуждения, таща за шиворот слугу, что ночью воду приносил. Челядинец рухнул на колени перед царём.
– Батюшка, не виноват я, видит бог, не виноват! Нет у меня на душе греха. Воду сам набирал-грел и ничего туда не сыпал.
– Хочешь сказать, щучий сын, что это я друга своего отравил?! – взревел кудесник, тряся несчастного изо всех сил.
– Погоди-ка, Ворон, не кричи…
Царь обратился к обвиняемому:
– Ты посуду оставлял, отходил куда?
Тот замер, вспоминая, а Елисей тихо спросил советника:
– А ты траву свою проверял? Вдруг попало что.
– Как её проверишь? Да ведь я сам её собирал, мне ли не знать, что она чиста.
И тут слуга встрепенулся.
– Батюшка-всемилостивец, прости, отбегал я по малой нужде, на миг всего…
– Рядом был кто?
– Дарёна, Семёра, да Ёрш.
– Вот и ещё подозреваемые, – вздохнул Иван. – Как среди них злодея найти?
– Всех троих от кухни отстранить, близко не подпускать! – рыкнул Саша. – А ты, – обратился он к челядинцу, – будешь пробовать все яства, вина и воду, что на царский стол понесут. Иди и гони своих товарищей взашей.
– Ох, и грозен ты, батюшка-царь, – слабо улыбаясь, промолвил Голоднов. – Ты скажи, кто меня отыскал-то?
– Марьюшка. Сон ей дурной и, как оказалось, вещий привиделся, что умираешь ты. Кинулась из опочивальни и нашла тебя, лежащего на пороге.
– Где она сейчас?
– В светёлке своей плачет. Пока не знали мы, выживешь ты, али нет, отправили её прочь, чтобы смерти не видела. Но, слава богу, Ворон отпоил тебя снадобьями своими и заклятьями оживил.
– Да, видно, сильно напуган Драгомир, раз убрать меня решил, – прикрыв глаза, сказал Иван.
