Ания, заметив все эти перемены, осмелела – потребовала у мужа сменить её камеристку: видеть рядом подлую Кору она уже не могла. Конечно, менять жене исполнительную и верную ему камеристку барон не хотел, но уступил желанию супруги.
Новая камеристка была моложе, недавно она овдовела и не имела детей: Господь забрал их ещё в младенчестве. Её звали Несса. Её покойный муж был в услужении барона Элвуда, сама Несса хотела бы уйти в монастырь, но барон пригласил её стать камеристкой жены, и она не смогла отказаться.
Несса окружила Анию материнской заботой и особым вниманием, ненавязчивым и незаметным, до этого времени незнакомым. Может быть, это тоже был личный приказ старого барона, но Ания была благодарна мужу за смену камеристки.
Целыми днями Ания вышивала, гуляла по саду, наблюдала за наступающей весной. Прилетали и вили гнёзда птицы, тяжело летали пчёлы и шмели, занятые вечным трудом, зеленели деревья и кусты, радуя взор. Она ловила себя на мысли, что часто думает о своём ребёнке, что хочет его не меньше своего мужа. Представляла себе, каким он будет, и мечтала, что воспитает его непохожим на его отца. В минуты тишины и покоя, когда сидела за вышивкой, Ания много думала о молодом бароне, своём пасынке. Она по-прежнему, как обещала, молилась за него каждый вечер, хотя и не знала, жив ли он, что с ним случилось. Мог ли барон-отец убить своего сына после всего?
Чем дальше уходили дни за днями, тем больше боялась она спрашивать хоть кого-то о том, что случилось в ту январскую ночь, тем глупее выглядели бы её вопросы после стольких дней. Она боялась проявлять интерес, боялась последствий, боялась реакции своего мужа. И она молчала, хотя незнание не давало ей покоя.
После Пасхи совсем неожиданно приехала баронесса Марин Доргская. Обняла Анию с искренним радушием.
- С вами всё в порядке, слава Богу.
Ания была рада её видеть, она уже и не надеялась встретиться когда-нибудь в жизни после всего, что было в прошлом. Но барон Элвуд ничего не сказал и молчаливо позволил баронессе остаться в гостях.
Целые дни молодые женщины не могли наговориться, было приятно видеть рядом молодое улыбающееся лицо сочувствующей баронессы. Говорили о многом и про всякое, но избегали одного – говорить о той ночи. Но мысли и вопросы не давали покоя. И как-то вечером Ания не выдержала, спросила:
- Что случилось тогда с бароном Орвилом? Вы знаете хоть что-то? Умоляю... Скажите мне,- перешла на шёпот под изумлённым взглядом баронессы,- я не знаю ничего, мне никто ничего не говорил и не говорит. Он ведёт себя так, будто его уже нет в живых, будто его убили по его приказу. Расскажите мне, что вы знаете...
Баронесса Марин оглянулась на дверь, будто хотела знать, не подслушивает ли их кто-нибудь из горничных, подобрав юбки, подсела к Ании поближе и прошептала:
- Конечно же, он не убил его, но пытался... Вы же помните ту ночь?- Ания кивнула, проводя языком по пересохшим губам.- Январь... Мороз... Он отдал вам свой котарди, у него был жипон...- Ания снова кивнула. Конечно, она помнила всё до мелочей.- Только жипон... Ваш супруг приказал выгнать его из замка, за ворота в том, в чём он был тогда...- Ания ахнула, опешив от такого поворота событий.- Барон надеялся, что он замёрзнет за эту ночь, и Господь заберёт его душу...
- О, пресвятая Дева,- невольно вырвалось в Ании.
Сердце невыносимо стучало, громоподобно отдаваясь в висках, в кончиках пальцев – везде! Как он мог так поступить со своим сыном? Как можно?
Дрожь невообразимым морозом прошла по телу, будто она сама окунулась вдруг в ту холодную, январскую ночь. Темнота. Одиночество. Боль. Невыносимый холод, холод, холод...
Он бросил своего сына, вышвырнул его на мороз. Изверг. Жестокий тиран, умеющий только делать больно.
Ания вспомнила, как раз в ту ночь она мёрзла в своей комнате, как просила смерть забрать её. Вспоминались слова Орвила, он надеялся, что отец даст ему коня и доспехи, что отпустит его хотя бы рыцарем, а он предал своего сына, выбросил своего ребёнка вон.
- И... и что?- спросила сипло.
- Мой муж...- выдохнула баронесса шёпотом,- он послал следом своих людей, его нашли на дороге, в снегу. Мой супруг спас ему жизнь. Когда мы вернулись в Дорг, барон уже был у нас гостем.- Пожала плечами, чуть улыбнувшись.- Да, наверное, всё-таки гостем, а как иначе? Он долго болел. Барон сломал ему руку, помните тогда?- Ания быстро кивнула, от услышанного боясь даже дышать, моргнуть.- Я ухаживала за ним... Вот уж, ей-богу, насмешка судьбы, сначала я ухаживала за вами, потом – за ним... Он всё время спрашивал про вас, хотел знать, что барон сделал с вами, так переживал...
- Где сейчас он?- прошептала чуть слышно. Баронесса пожала плечами.
- Не знаю. Мой супруг дал ему коня и посоветовал обратиться куда-то, я не знаю. Его пребывание у нас в Дорге держалось под секретом. Мой муж не желает окончательно портить отношения с вашим супругом, поэтому...- Она снова пожала плечами.- Если барон узнает, что мы дали его сыну пристанище, вы представляете себе, чем всё обернётся?
- Да, конечно,- согласилась Ания.
- Жаль, что тогда я ничего не знала, наверное, ему было бы интересно знать об этом...
Ания проследила за её взглядом и поняла, что гостья смотрит на её живот под широким подолом платья: побледнела с возмущением:
- Мы не были любовниками, это ребёнок моего мужа...- Почему-то она чувствовала раздражение на домыслы баронессы и сама не знала, за что.
- Правда?
- От поцелуев детей не бывает!- Ания рывком расправила складку на платье, пытаясь скрыть какую-то обиду или даже злость.
Прошло столько месяцев боли и переживаний, молитв и отчаяния, а он, оказывается, жив и здоров, и жил он при заботливом уходе этой вот услужливой баронессы. Она сама не могла понять, что же так больно задело её: то, что он жив или та безвестность, в которой он пребывал? Внутренне она почему-то была уже уверена, что его нет среди живых, и должна бы радоваться, что он жив, но почему-то злилась. На себя, на эту баронессу, на своего мужа, на его сына за долгое молчание...
- То, что я вам рассказала, это тайна, никто этого не знает. Для вашего мужа, для всех, его сын умер. И если он где-то появится, он будет носить уже другое имя и другой титул...- Перевела дыхание, от шёпота пересохло в горле, и баронесса нервно облизала губы.- Жаль, как жаль... Он так переживал за вас... Вы уже были в монастыре, когда он...
- Хватит!- перебила вдруг Ания и резко поднялась, её платье зашуршало юбками. Баронесса смотрела на неё более чем удивлённо.- Он жив и этого мне будет достаточно.
Её рука сама собой легла вдруг на живот, туда, где был её ребёнок. «Да, всё правильно. Он жив и пусть живёт и занимается пусть, чем хочет. Он уже забыл, как звал меня с собой, как признавался в любви, как обещал молиться за меня. Ну и пусть! Я останусь здесь со своим ребёнком, со своим... мужем. Ты найдёшь себе другого сеньора, будешь честно служить, женишься, заведёшь детей... Пусть! Может быть, мы никогда с тобой не встретимся больше».
С другой стороны, он ничего не обещал ей, он сразу предупредил, что не будет писать, что не сможет передать сообщение даже на словах, что не будет искать встреч. Чего же ей обижаться? Да, он жил в Дорге даже тогда, когда Ания уже была в монастыре, когда пережила особую боль и насилие от мужа, когда забеременела вдруг после всего.
Он в это время жил в Дорге под заботливым крылышком этой вот баронессы. А уж Ания-то знала про её интересы и увлечения молодыми людьми из окружения.
Она ревновала его к баронессе Марин, злилась, что та могла ухаживать за ним, прикасалась к нему, улыбалась ему, видела его изо дня в день тогда, когда Ания даже не знала, жив ли он, когда жила одними молитвами, когда отчаяние лишало её сил.
«Ну и пусть! Пусть! Я всё равно буду молиться за тебя! Пусть всё у тебя будет хорошо. Если бы не ты, я бы давно уже потеряла смысл жизни. Я не смогла бы выдержать эти дни в монастыре, пережить издевательства мужа, не смогла бы противостоять ему тогда. Будь счастлив!»
Она успокаивала себя, находила разные слова и доводы, но от пережитого сердце всё не успокаивалось, она чувствовала тревогу и страшное волнение.
- Вам плохо, Ания, дорогая?- Баронесса поднялась к ней, участливо коснулась локтя.
- Мне надо побыть одной.
- Конечно. Уже поздно, идите к себе, вам можно ложиться, я скажу горничным, пусть пришлют вашу камеристку, она поможет вам раздеться.
Ания кивнула согласно, так будет правильно.
Она поднималась по лестнице и с каждой ступенькой увеличивала скорость, и под конец уже почти бежала, сама себя не контролируя. Её раздражение искало выхода. Наверное, это её беременность виновата. Камеристка говорила, что все беременные женщины становятся мнительными, раздражительными, очень обидчивыми. Может, и сейчас во всём виновато её состояние.
На последней ступени она всё же не справилась, её торопливость вышла ей боком. Миг – и она наступила на подол собственного платья, не подобранного впопыхах, упала вперёд, прямо на лестницу. Ступенька больно ударила её по животу, холодные камни сорвали кожу на ладонях, хрустнули сломанные ногти.
- О, Боже...- застонала Ания от неожиданной боли и страха. Десятки раз бегала здесь и ни разу не споткнулась. Да что же это такое!
Медленно поднялась, ругая себя через стиснутые зубы.
- Дура! Какая же ты дура... Да что это с тобой сегодня? Боже мой...
До своей комнаты она добралась уже без спешки, медленно, будто несла драгоценный сосуд, села в кресло и устало перевела дух, прислушиваясь к себе. Как будто всё нормально. Горели ладони, внутри всё будто перевернулось и пока не легло на свои места, но особой боли не было, ныло только в голове.
- Ребёнок! О, Боже!- Положила ладони на живот.- Как ты? С тобой всё нормально? Прости свою глупую маму, она виновата, мама-дурочка...- Улыбнулась сама себе. Ничего. Всё будет хорошо.
Камеристка помогла ей раздеться и лечь, ушла, оставив горящую свечу на камине. Ания долго не могла заснуть, следила взглядом за трепещущим язычком пламени. Думала. Вспоминала раз за разом разговор с баронессой, переживала всё, что рождалось в сердце с её словами. Волнения, тревоги, обиды, ревность...
Как глупо всё! Снова читала молитвы, не торопясь вспоминая слова их, когда глубоко внутри кольнуло вдруг острой неожиданной болью, вызывая невольный стон.
Что это?
Боль напугала её не на шутку. Ания попробовала сесть, но новая боль прошила её тело снизу вверх, и тут уже страх сковал всю её с ног до головы.
«Мой ребёнок! Мой малыш! Нет! Нет! Не может этого быть! Только не это... Не сейчас... Господи, помоги мне. Пресвятая Матерь Божья, не оставь меня, прошу тебя... Нет! Нет!»
Дрожащими руками она сорвала одеяло и потянула подол ночной рубашки. В свете выгорающей свечи увидела чёрное пятно крови и уронила голову на подушку. Нет! Что же она наделала! Как же она могла! Она убила своего ребёнка...
Этой мысли она выдержать уже не могла. Закричала, зовя на помощь, тянулась бессильной рукой к колокольчику – позвать горничную.
- Нет... Нет... Господи... Боже мой...- шептала потерянно убитым голосом.
* * * * *
Эрвин наблюдал за руками работающей на ткацком станке Ионы. Он пришёл из кузни пораньше и сейчас просто отдыхал, сидя на скамье у стены.
- Ребята у соседей?- спросил, и Иона без слов качнула головой утвердительно.- Ты что-нибудь ела?
- Я ещё не готовила, ты рано пришёл.
- А что, это плохо?- Она снова ответила безмолвно, теперь только пожала плечами.- Мы сегодня завершили заказ, Витар чуть-чуть уже сам доделает и всё. Отметили это дело...
Вот тут-то Иона обернулась, прекратив работу, смерила долгим взглядом прищуренных глаз, переспросила:
- Отметили? Так, значит?
Эрвин рассмеялся хрипло от её упрёков.
- Мы несильно! Так,- махнул рукой,- чтоб заказ гладко пошёл, ну, ты же знаешь... Да не смотри ты так, в основном Витар платил. Завтра я принесу деньги, когда заказчик всё заберёт и расплатится.
Иона строго поджала губы и вернулась к работе. Эрвин помолчал и подошёл к ней близко, положил ладони на двигающиеся плечи, стоя за спиной, касался чуть-чуть лишь кончиками пальцев, чтобы не мешать работать.
В последнее время он часто думал о Ллоис, она снилась ему во снах, переворачивая все мысли, будоража сердце. Он мучился, хотел увидеть её, хотел обнять, хотел касаться её. Понимал, что как бы ни останавливал его рассудок, сердце, душа его стремились туда, в обитель бегинок, в ту тишину и покой, в мир, где жила его любимая. Он же обещал ей вернуться, узнать хоть что-то и вернуться. Он сильно долго здесь, он прикипел к семье этой ткачихи, к её детям, к её проблемам.
За эти месяцы, что он жил здесь, он не продвинулся вперёд ни на шаг. Да, его скорее всего, уже не ищут здесь, но он сам не нашёл ни покровителя, ни решения, что делать дальше. Но ждать уже не мог.
- Что случилось?
Иона сразу же догадалась, что он хочет сказать что-то важное и, бросив работу, повернулась к нему, поймала за пальцы правой руки (какими грубыми стали они за это время от рукояти молота! Как у отца...)
- Эрвин?- позвала негромко.
Тот стоял, глядя в сторону, думал о чём-то.
- Собрался уходить, да?- догадалась сама.- Когда?
Эрвин дёрнулся, будто вернулся вдруг в этот мир и спросил сам:
- Ты уже решила, что будешь делать? С поединком?
Иона вздохнула тяжко. Судья, выслушав её и требования ростовщика Калема, не сумел принять решения. Ростовщик не смог представить доказательств, расписок о долге у него не оказалось, сослался на пожар; единственный свидетель дотошному судье показался сомнительным. Слово ростовщика было против слова вдовы-ткачихи с двумя детьми. Видимо, Калем мало предложил судье в виде взятки, или понадеялся выиграть дело без неё. Либо судья оказался из неподкупных. Ну, хоть в чём-то на этот раз повезло Ионе. Может, Бог её ещё не оставил.
Правда, теперь судья решил передать это дело на Божий суд, всё должно решиться на судебном поединке. А это тоже не просто. Калем может выставить за себя наёмного поединщика, профессионала, из тех, что бродят из города в город и на этом зарабатывают. У него хватит на это денег, а вот Иона... Она не могла сама участвовать в поединке, но и нанять наёмника ей было не на что.
Поэтому вопрос о поединке был в последние дни больной темой. Иона не имела таких знакомых, кто рискнул бы сражаться за неё. Рисковать жизнью против наёмника, что зарабатывает этим на жизнь? Увольте.
У неё были знакомые из цеха, мужчины-ткачи, она знала Витара-кузнеца, практически все мужчины города были участниками ополчения, но ни один из них не рискнул бы своей жизнью и здоровьем, выходя на это испытание.
Иона снова оказывалась один на один со своей проблемой, но она храбрилась, не падала духом. И Эрвин видел эту её нарочитую небрежность.
- Я найду. Мне уже посоветовали к кому обратиться, это тоже наёмник... Правда, он молод, но мне сказали, что он неплохо владеет мечом.
- Ты ещё не виделась с ним?
- Нет. Завтра я поговорю с ним. С цеха мне обещали помочь деньгами, но мне хватит их только на этого наёмника.- Она улыбнулась криво.- Он справится! Он должен! Господь мне поможет, ведь правда на моей стороне.
Новая камеристка была моложе, недавно она овдовела и не имела детей: Господь забрал их ещё в младенчестве. Её звали Несса. Её покойный муж был в услужении барона Элвуда, сама Несса хотела бы уйти в монастырь, но барон пригласил её стать камеристкой жены, и она не смогла отказаться.
Несса окружила Анию материнской заботой и особым вниманием, ненавязчивым и незаметным, до этого времени незнакомым. Может быть, это тоже был личный приказ старого барона, но Ания была благодарна мужу за смену камеристки.
Целыми днями Ания вышивала, гуляла по саду, наблюдала за наступающей весной. Прилетали и вили гнёзда птицы, тяжело летали пчёлы и шмели, занятые вечным трудом, зеленели деревья и кусты, радуя взор. Она ловила себя на мысли, что часто думает о своём ребёнке, что хочет его не меньше своего мужа. Представляла себе, каким он будет, и мечтала, что воспитает его непохожим на его отца. В минуты тишины и покоя, когда сидела за вышивкой, Ания много думала о молодом бароне, своём пасынке. Она по-прежнему, как обещала, молилась за него каждый вечер, хотя и не знала, жив ли он, что с ним случилось. Мог ли барон-отец убить своего сына после всего?
Чем дальше уходили дни за днями, тем больше боялась она спрашивать хоть кого-то о том, что случилось в ту январскую ночь, тем глупее выглядели бы её вопросы после стольких дней. Она боялась проявлять интерес, боялась последствий, боялась реакции своего мужа. И она молчала, хотя незнание не давало ей покоя.
После Пасхи совсем неожиданно приехала баронесса Марин Доргская. Обняла Анию с искренним радушием.
- С вами всё в порядке, слава Богу.
Ания была рада её видеть, она уже и не надеялась встретиться когда-нибудь в жизни после всего, что было в прошлом. Но барон Элвуд ничего не сказал и молчаливо позволил баронессе остаться в гостях.
Целые дни молодые женщины не могли наговориться, было приятно видеть рядом молодое улыбающееся лицо сочувствующей баронессы. Говорили о многом и про всякое, но избегали одного – говорить о той ночи. Но мысли и вопросы не давали покоя. И как-то вечером Ания не выдержала, спросила:
- Что случилось тогда с бароном Орвилом? Вы знаете хоть что-то? Умоляю... Скажите мне,- перешла на шёпот под изумлённым взглядом баронессы,- я не знаю ничего, мне никто ничего не говорил и не говорит. Он ведёт себя так, будто его уже нет в живых, будто его убили по его приказу. Расскажите мне, что вы знаете...
Баронесса Марин оглянулась на дверь, будто хотела знать, не подслушивает ли их кто-нибудь из горничных, подобрав юбки, подсела к Ании поближе и прошептала:
- Конечно же, он не убил его, но пытался... Вы же помните ту ночь?- Ания кивнула, проводя языком по пересохшим губам.- Январь... Мороз... Он отдал вам свой котарди, у него был жипон...- Ания снова кивнула. Конечно, она помнила всё до мелочей.- Только жипон... Ваш супруг приказал выгнать его из замка, за ворота в том, в чём он был тогда...- Ания ахнула, опешив от такого поворота событий.- Барон надеялся, что он замёрзнет за эту ночь, и Господь заберёт его душу...
- О, пресвятая Дева,- невольно вырвалось в Ании.
Сердце невыносимо стучало, громоподобно отдаваясь в висках, в кончиках пальцев – везде! Как он мог так поступить со своим сыном? Как можно?
Дрожь невообразимым морозом прошла по телу, будто она сама окунулась вдруг в ту холодную, январскую ночь. Темнота. Одиночество. Боль. Невыносимый холод, холод, холод...
Он бросил своего сына, вышвырнул его на мороз. Изверг. Жестокий тиран, умеющий только делать больно.
Ания вспомнила, как раз в ту ночь она мёрзла в своей комнате, как просила смерть забрать её. Вспоминались слова Орвила, он надеялся, что отец даст ему коня и доспехи, что отпустит его хотя бы рыцарем, а он предал своего сына, выбросил своего ребёнка вон.
- И... и что?- спросила сипло.
- Мой муж...- выдохнула баронесса шёпотом,- он послал следом своих людей, его нашли на дороге, в снегу. Мой супруг спас ему жизнь. Когда мы вернулись в Дорг, барон уже был у нас гостем.- Пожала плечами, чуть улыбнувшись.- Да, наверное, всё-таки гостем, а как иначе? Он долго болел. Барон сломал ему руку, помните тогда?- Ания быстро кивнула, от услышанного боясь даже дышать, моргнуть.- Я ухаживала за ним... Вот уж, ей-богу, насмешка судьбы, сначала я ухаживала за вами, потом – за ним... Он всё время спрашивал про вас, хотел знать, что барон сделал с вами, так переживал...
- Где сейчас он?- прошептала чуть слышно. Баронесса пожала плечами.
- Не знаю. Мой супруг дал ему коня и посоветовал обратиться куда-то, я не знаю. Его пребывание у нас в Дорге держалось под секретом. Мой муж не желает окончательно портить отношения с вашим супругом, поэтому...- Она снова пожала плечами.- Если барон узнает, что мы дали его сыну пристанище, вы представляете себе, чем всё обернётся?
- Да, конечно,- согласилась Ания.
- Жаль, что тогда я ничего не знала, наверное, ему было бы интересно знать об этом...
Ания проследила за её взглядом и поняла, что гостья смотрит на её живот под широким подолом платья: побледнела с возмущением:
- Мы не были любовниками, это ребёнок моего мужа...- Почему-то она чувствовала раздражение на домыслы баронессы и сама не знала, за что.
- Правда?
- От поцелуев детей не бывает!- Ания рывком расправила складку на платье, пытаясь скрыть какую-то обиду или даже злость.
Прошло столько месяцев боли и переживаний, молитв и отчаяния, а он, оказывается, жив и здоров, и жил он при заботливом уходе этой вот услужливой баронессы. Она сама не могла понять, что же так больно задело её: то, что он жив или та безвестность, в которой он пребывал? Внутренне она почему-то была уже уверена, что его нет среди живых, и должна бы радоваться, что он жив, но почему-то злилась. На себя, на эту баронессу, на своего мужа, на его сына за долгое молчание...
- То, что я вам рассказала, это тайна, никто этого не знает. Для вашего мужа, для всех, его сын умер. И если он где-то появится, он будет носить уже другое имя и другой титул...- Перевела дыхание, от шёпота пересохло в горле, и баронесса нервно облизала губы.- Жаль, как жаль... Он так переживал за вас... Вы уже были в монастыре, когда он...
- Хватит!- перебила вдруг Ания и резко поднялась, её платье зашуршало юбками. Баронесса смотрела на неё более чем удивлённо.- Он жив и этого мне будет достаточно.
Её рука сама собой легла вдруг на живот, туда, где был её ребёнок. «Да, всё правильно. Он жив и пусть живёт и занимается пусть, чем хочет. Он уже забыл, как звал меня с собой, как признавался в любви, как обещал молиться за меня. Ну и пусть! Я останусь здесь со своим ребёнком, со своим... мужем. Ты найдёшь себе другого сеньора, будешь честно служить, женишься, заведёшь детей... Пусть! Может быть, мы никогда с тобой не встретимся больше».
С другой стороны, он ничего не обещал ей, он сразу предупредил, что не будет писать, что не сможет передать сообщение даже на словах, что не будет искать встреч. Чего же ей обижаться? Да, он жил в Дорге даже тогда, когда Ания уже была в монастыре, когда пережила особую боль и насилие от мужа, когда забеременела вдруг после всего.
Он в это время жил в Дорге под заботливым крылышком этой вот баронессы. А уж Ания-то знала про её интересы и увлечения молодыми людьми из окружения.
Она ревновала его к баронессе Марин, злилась, что та могла ухаживать за ним, прикасалась к нему, улыбалась ему, видела его изо дня в день тогда, когда Ания даже не знала, жив ли он, когда жила одними молитвами, когда отчаяние лишало её сил.
«Ну и пусть! Пусть! Я всё равно буду молиться за тебя! Пусть всё у тебя будет хорошо. Если бы не ты, я бы давно уже потеряла смысл жизни. Я не смогла бы выдержать эти дни в монастыре, пережить издевательства мужа, не смогла бы противостоять ему тогда. Будь счастлив!»
Она успокаивала себя, находила разные слова и доводы, но от пережитого сердце всё не успокаивалось, она чувствовала тревогу и страшное волнение.
- Вам плохо, Ания, дорогая?- Баронесса поднялась к ней, участливо коснулась локтя.
- Мне надо побыть одной.
- Конечно. Уже поздно, идите к себе, вам можно ложиться, я скажу горничным, пусть пришлют вашу камеристку, она поможет вам раздеться.
Ания кивнула согласно, так будет правильно.
Она поднималась по лестнице и с каждой ступенькой увеличивала скорость, и под конец уже почти бежала, сама себя не контролируя. Её раздражение искало выхода. Наверное, это её беременность виновата. Камеристка говорила, что все беременные женщины становятся мнительными, раздражительными, очень обидчивыми. Может, и сейчас во всём виновато её состояние.
На последней ступени она всё же не справилась, её торопливость вышла ей боком. Миг – и она наступила на подол собственного платья, не подобранного впопыхах, упала вперёд, прямо на лестницу. Ступенька больно ударила её по животу, холодные камни сорвали кожу на ладонях, хрустнули сломанные ногти.
- О, Боже...- застонала Ания от неожиданной боли и страха. Десятки раз бегала здесь и ни разу не споткнулась. Да что же это такое!
Медленно поднялась, ругая себя через стиснутые зубы.
- Дура! Какая же ты дура... Да что это с тобой сегодня? Боже мой...
До своей комнаты она добралась уже без спешки, медленно, будто несла драгоценный сосуд, села в кресло и устало перевела дух, прислушиваясь к себе. Как будто всё нормально. Горели ладони, внутри всё будто перевернулось и пока не легло на свои места, но особой боли не было, ныло только в голове.
- Ребёнок! О, Боже!- Положила ладони на живот.- Как ты? С тобой всё нормально? Прости свою глупую маму, она виновата, мама-дурочка...- Улыбнулась сама себе. Ничего. Всё будет хорошо.
Камеристка помогла ей раздеться и лечь, ушла, оставив горящую свечу на камине. Ания долго не могла заснуть, следила взглядом за трепещущим язычком пламени. Думала. Вспоминала раз за разом разговор с баронессой, переживала всё, что рождалось в сердце с её словами. Волнения, тревоги, обиды, ревность...
Как глупо всё! Снова читала молитвы, не торопясь вспоминая слова их, когда глубоко внутри кольнуло вдруг острой неожиданной болью, вызывая невольный стон.
Что это?
Боль напугала её не на шутку. Ания попробовала сесть, но новая боль прошила её тело снизу вверх, и тут уже страх сковал всю её с ног до головы.
«Мой ребёнок! Мой малыш! Нет! Нет! Не может этого быть! Только не это... Не сейчас... Господи, помоги мне. Пресвятая Матерь Божья, не оставь меня, прошу тебя... Нет! Нет!»
Дрожащими руками она сорвала одеяло и потянула подол ночной рубашки. В свете выгорающей свечи увидела чёрное пятно крови и уронила голову на подушку. Нет! Что же она наделала! Как же она могла! Она убила своего ребёнка...
Этой мысли она выдержать уже не могла. Закричала, зовя на помощь, тянулась бессильной рукой к колокольчику – позвать горничную.
- Нет... Нет... Господи... Боже мой...- шептала потерянно убитым голосом.
* * * * *
Эрвин наблюдал за руками работающей на ткацком станке Ионы. Он пришёл из кузни пораньше и сейчас просто отдыхал, сидя на скамье у стены.
- Ребята у соседей?- спросил, и Иона без слов качнула головой утвердительно.- Ты что-нибудь ела?
- Я ещё не готовила, ты рано пришёл.
- А что, это плохо?- Она снова ответила безмолвно, теперь только пожала плечами.- Мы сегодня завершили заказ, Витар чуть-чуть уже сам доделает и всё. Отметили это дело...
Вот тут-то Иона обернулась, прекратив работу, смерила долгим взглядом прищуренных глаз, переспросила:
- Отметили? Так, значит?
Эрвин рассмеялся хрипло от её упрёков.
- Мы несильно! Так,- махнул рукой,- чтоб заказ гладко пошёл, ну, ты же знаешь... Да не смотри ты так, в основном Витар платил. Завтра я принесу деньги, когда заказчик всё заберёт и расплатится.
Иона строго поджала губы и вернулась к работе. Эрвин помолчал и подошёл к ней близко, положил ладони на двигающиеся плечи, стоя за спиной, касался чуть-чуть лишь кончиками пальцев, чтобы не мешать работать.
В последнее время он часто думал о Ллоис, она снилась ему во снах, переворачивая все мысли, будоража сердце. Он мучился, хотел увидеть её, хотел обнять, хотел касаться её. Понимал, что как бы ни останавливал его рассудок, сердце, душа его стремились туда, в обитель бегинок, в ту тишину и покой, в мир, где жила его любимая. Он же обещал ей вернуться, узнать хоть что-то и вернуться. Он сильно долго здесь, он прикипел к семье этой ткачихи, к её детям, к её проблемам.
За эти месяцы, что он жил здесь, он не продвинулся вперёд ни на шаг. Да, его скорее всего, уже не ищут здесь, но он сам не нашёл ни покровителя, ни решения, что делать дальше. Но ждать уже не мог.
- Что случилось?
Иона сразу же догадалась, что он хочет сказать что-то важное и, бросив работу, повернулась к нему, поймала за пальцы правой руки (какими грубыми стали они за это время от рукояти молота! Как у отца...)
- Эрвин?- позвала негромко.
Тот стоял, глядя в сторону, думал о чём-то.
- Собрался уходить, да?- догадалась сама.- Когда?
Эрвин дёрнулся, будто вернулся вдруг в этот мир и спросил сам:
- Ты уже решила, что будешь делать? С поединком?
Иона вздохнула тяжко. Судья, выслушав её и требования ростовщика Калема, не сумел принять решения. Ростовщик не смог представить доказательств, расписок о долге у него не оказалось, сослался на пожар; единственный свидетель дотошному судье показался сомнительным. Слово ростовщика было против слова вдовы-ткачихи с двумя детьми. Видимо, Калем мало предложил судье в виде взятки, или понадеялся выиграть дело без неё. Либо судья оказался из неподкупных. Ну, хоть в чём-то на этот раз повезло Ионе. Может, Бог её ещё не оставил.
Правда, теперь судья решил передать это дело на Божий суд, всё должно решиться на судебном поединке. А это тоже не просто. Калем может выставить за себя наёмного поединщика, профессионала, из тех, что бродят из города в город и на этом зарабатывают. У него хватит на это денег, а вот Иона... Она не могла сама участвовать в поединке, но и нанять наёмника ей было не на что.
Поэтому вопрос о поединке был в последние дни больной темой. Иона не имела таких знакомых, кто рискнул бы сражаться за неё. Рисковать жизнью против наёмника, что зарабатывает этим на жизнь? Увольте.
У неё были знакомые из цеха, мужчины-ткачи, она знала Витара-кузнеца, практически все мужчины города были участниками ополчения, но ни один из них не рискнул бы своей жизнью и здоровьем, выходя на это испытание.
Иона снова оказывалась один на один со своей проблемой, но она храбрилась, не падала духом. И Эрвин видел эту её нарочитую небрежность.
- Я найду. Мне уже посоветовали к кому обратиться, это тоже наёмник... Правда, он молод, но мне сказали, что он неплохо владеет мечом.
- Ты ещё не виделась с ним?
- Нет. Завтра я поговорю с ним. С цеха мне обещали помочь деньгами, но мне хватит их только на этого наёмника.- Она улыбнулась криво.- Он справится! Он должен! Господь мне поможет, ведь правда на моей стороне.
