Ей казалось, что за этот миг он стал старше даже больше, чем за эти два прошедших года. Бедный, бедный мальчик... Он в самом деле её любил...
- Это они, да? Это люди Марда?..
Он хорошо знал обстоятельства её прошлого, знал, как боялась она насилия. Она бы ни за что не позволила снова поступить с ней так, она бы боролась с насильниками, она бы сопротивлялась до последнего.
- Это они убили её, да?- Он ждал ответа.
- Нет, она умерла ещё за год до этого... Но ты прав, она бы не пережила того, что было здесь осенью...
- За год? Ещё в позапрошлом году, что ли?
Всё это время он думал о ней, как о живой, он советовался с ней мысленно, всё запоминал, чтобы рассказать, он сравнивал других девушек с ней, он вспоминал её голос, её взгляд... А её, оказывается, уже больше года нет среди живых... Нет!
«Моя Ллоис... Где моя Ллоис? Верните её мне! Что вы сделали с ней?.. Почему вы не уберегли её?..»
Он сделал усилие над собой и прислушался к словам говорившей что-то настоятельницы, слова долетали сквозь пелену обрывками фраз.
- Она болела... Долго болела... Это родовая горячка... Лихорадка, никто не смог ей помочь... Такое бывает... Многие девушки умирают от этого... Болезни... От них столько умирало и умирает... Ты должен смириться... Так Господу было угодно... Это Его воля... И ты ничего не можешь изменить... Эрвин, сын мой... Смирись...
Он не слушал её. На сердце навалилась такая нестерпимая боль, что он понял, что не может больше и мига находиться здесь. Ему стало противно всё здесь, он не мог выносить вида этих стен, этих лиц, даже доброй матушки, добрее которой, ему раньше казалось, и нет никого.
Прочь! Прочь отсюда сейчас же!
Бегом... Забыть это всё... Это проклятое место... И зачем только он послушал этого барона? Зачем он приехал сюда? Забыть! Выбросить из головы!
Пусть! Пусть в памяти всё будет по-прежнему, пусть по-старому растут тут фруктовые деревья, пусть, как и раньше, смеются мальчишки, пусть где-то тут всё так же ждёт его живая здоровая Ллоис...
Нет! Он не был здесь никогда! Это всё безумный сон, страшный кошмар! Ничего этого не было!
- Эрвин! Эрвин, вернись! Куда ты? Постой!
Она хрипло по-стариковски звала его, а он ничего не слышал. Вылетел во двор, вскочил в седло и, не дожидаясь своих сопровождающих, полетел галопом вон из обители бегинок. Два всадника, ничего не понимая, поехали следом.
* * * * *
Он вернулся уже несколько дней назад, вернулся, на себя прежнего непохожий. Угрюмый, подавленный, замкнулся в себе и молчал. Орвил не узнавал его. Какое там обаяние? Если бы он был таким с самого начала, то человека более хмурого было бы не найти во всём мире.
Он не выходил к столу, да и почти ничего не ел. Слуги, что топили камин в его комнате, сказали, что он просто молча сидит или лежит, отвернувшись к стене. Он не ходил в кузню, не занимался с оруженосцами, не ездил верхом на свои любимые прогулки, он словно пропал, будто и не было.
Что такое могло случиться? Что так подкосило его?
Неужели любимая девушка бросила его? Отказала ему во взаимности или вышла замуж за другого?
Орвил-то надеялся увидеть её, представлял, какой она должна быть, чтобы он полюбил её. Как девчонки вздыхали по нему, то он мог выбрать любую. А какую выбрал? Какую любил? Это и было интересно.
А уж то, что он её в самом деле любил сомневаться теперь не приходится. Так мучить себя и страдать без любви вряд ли будешь.
Как ни пытался Орвил заговорить с ним – бесполезно. Просто немое молчание, как со стеной. Ладно, думалось ему, всё это он переживёт, нужно только время, и каждому свой срок.
Через пару дней Орвил оставил попытки узнать, что случилось от него самого, и приказал принести в его комнату пергамент, тушь и перья. Он же пишет стихи, пусть пишет, пусть выливает свою боль в стихах, может, это ему поможет. И просто ждал.
От ребят, что сопровождали Эрвина в дороге, барон узнал, что обитель выглядит разорённой, будто и живых там нет. Может быть, что серьёзное случилось? Ведь шла война...
Эти мысли заставили барона попытаться заговорить с этим Эрвином ещё раз, и он пришёл в его комнату. Был вечер, в камине рдели угли, на столе светило три свечи в одном подсвечнике. Эрвин сидел на кровати и смотрел мимо в закрытое наглухо по-зимнему окно. На вошедшего хозяина замка вообще не обратил внимания.
Орвил подошёл к столу, глянул на разбросанные куски пергамента. Это те, что он ему сам отдал, остатки от хозяйственных документов да писем. Взял один посмотреть. Аккуратные строчки стихов, что-то зачёркнуто, что-то уже не аккуратно, размашисто, раздражённо. Глаза выхватили четыре строчки того, что более-менее читалось:
Разве может боль быть больней, чем сейчас?
Разве может ночь быть чернее, чем есть?
Разве может птица взлететь и упасть?
Разве может ручей просто так пропасть?..
Неплохо. Но грустно. Очень грустно.
Обернулся к автору строк.
- Ты бы хоть поел...
Но Эрвин только смерил его долгим взглядом и ничего не сказал. Орвил сел на ручку кресла, вытянул ноги в высоких сапогах, сложил руки на груди и посмотрел на бывшего оруженосца исподлобья. Заговорил негромко:
- Давай, сделаем так... Я не уйду отсюда, пока ты не расскажешь мне, что случилось, хорошо? Я поговорил с охраной, что была с тобой, они говорят, обитель разорили и многое пожгли. Ты хоть смог там кого-нибудь найти? С кем-нибудь говорил?
Но ответом ему было одно молчание и взгляд. Никаких эмоций, словно и вопросов он не слышал. И Орвил продолжил:
- Я понимаю, что ничего хорошего тут быть не может, и твоё поведение мне очень не нравится. Я могу ожидать, что всё плохо...- Вздохнул и сделал вывод, исходя из этого всего:- Её убили, да?
Долгое молчание было ему ответом. Не дождавшись ничего другого, барон снова заговорил:
- Иногда в жизни события происходят сами собой, и от тебя ничего не зависит. Тебе кажется, что ты можешь, мог что-то исправить, изменить, сделать так, чтобы всё пошло по-другому, лучше, но... События идут своим чередом.- Усмехнулся, дёрнув подбородком.- Святые отцы на это говорят проще: «На всё воля Господа...» Они говорят, смирись и живи дальше, молись, проси прощения... Ну, и в том же духе... А ты не хочешь мириться, всё нутро твоё сопротивляется, думаешь, нет и нет, неправда!- Вздохнул.- Когда умерла моя мать, я винил отца, я и сейчас его виню, но тогда мне казалось, я ненавижу его, я пойду и убью его тут же. Мне было всё равно, что со мной будет потом, что будет дальше... И я бы сделал это. Подкараулил бы его, когда он будет без охраны или убил бы во сне... Какая разница! Но... Моя старая кормилица как-то догадалась об этом, уж и не знаю как. Пришла и буквально повисла на мне. Знаешь, что она сказала мне? «Ты можешь убить его, можешь сделать, что хочешь, хоть порезать его на кусочки... Можешь с тоски и боли сесть рядом с ним и тоже умереть... Ты свободен делать, что хочешь, но...- Сделал многозначительную паузу.- Но это ничего не изменит. Свою мать ты не вернёшь... Смертью отца ты не поменяешь их местами... Даже своей смертью ты никого не вернёшь...» Она была старой и умной женщиной, она ненадолго пережила мою мать. Я часто вспоминаю её слова. Она была права... Надо уметь отличать одно от другого, что ты можешь исправить, а что не можешь.- Вздохнул, вспоминая прошлое.- То, что случилось у тебя – это как раз то, что исправить ты не можешь...
И тут Эрвин перебил его, заговорив впервые за столько дней:
- Она умерла...
Орвил не стал ничего спрашивать или уточнять: если захочет, он расскажет сам. Чего-то подобного он и ожидал, её больше нет, этой его бегинки... Поэтому сказанное нисколько не удивило его, только подтвердило мысли. Да, ничего хорошего...
- Её нет уже больше года... А я не знал... Мне казалось, что всё по-старому, она там, и всё как было... А оказывается...
- Её убили?- Барон всё же не удержался и задал вопрос.- Хотя нет, если больше года... В то время наших там никого не должно было быть...
- И что теперь мне делать?
Прозвучавший вопрос поставил Орвила в тупик, действительно, а что теперь делать? Потерять любимого человека – это не шутка, это испытание, это наказание – думай, как больше нравится. Каждому своё...
- Ты переживёшь эту потерю...- прошептал, понимая и сам, что это простые слова, которые сейчас пока ничего не значат. Нужно время.- Ты же взрослый, здравомыслящий человек, а не сопливый мальчишка, чтобы травиться или выбрасываться из окна... Ведь, так? Ты найдёшь в себе силы, чтобы пойти дальше... Чтобы жить...- Эрвин перебил его:
- А смысл? Зачем это?
Уж на это Орвил ответа не знал и промолчал, думая.
- Я всё потерял, у меня ничего нет... Была только она... А теперь и её нет... Зачем мне идти куда-то дальше? Куда? Какой в этом смысл?
- Я не знаю.- Пожал плечами.- Может быть, он ещё появится...
Эрвин громко усмехнулся, как над великой глупостью, сейчас ему всё казалось пустым и не имеющим значения. Они оба молчали, потом Орвил спросил вдруг:
- Больше года назад... Отчего? Что случилось?
- Заболела...
- Чем? Чем заболела?
- Какая разница?
- Ты даже не спросил? Я знаю, выскочил, как укушенный, бегом на коня и полетел...
Эрвин дёрнулся всем телом, потому что всё именно так и было, как говорил этот барон сейчас. Он толком и не помнил, что говорила ему настоятельница, сорвался и убежал. Обрывки слов витали где-то рядом, но они не имели для него значения, главным было только одно – её больше нет...
- Лихорадка... Родовая горячка... Так мне сказали... Мне всё равно, что это было... Разве это важно? Какая разница?
Орвил нахмурился и переспросил:
- Родовая горячка? Она умерла после родов?
Эрвин поджал губы, и взгляд его стал мрачным из-под нахмуренных бровей, он даже не думал об этом. И этот факт разозлил его.
- А что с ребёнком? Ты хоть узнал, он жив?
Эрвин долго молчал, сжимая и разжимая зубы. Потом прошептал чуть слышно, но твёрдо и с нажимом:
- Уйди, пожалуйста, оставь меня.
Лёг на кровать и отвернулся, подставляя спину, всё, разговор окончен, сколько ни спрашивай – ответов больше не будет.
Орвил какое-то время не двигался с места, обдумывая услышанное. Родовая горячка... Она должна была родить ребёнка. Кто отец этого ребёнка? Могли ли быть у этой девушки, у этой бегинки, другие мужчины, кроме этого Эрвина? От кого она родила ребёнка? Он хоть сам задумывался об этом? Спросил, не удержавшись:
- Это твой ребёнок? У неё могли быть другие мужчины, кроме тебя? Эрвин? Это важно! Ответь мне!
Но Эрвин только лопатками повёл, не удостоив и словом. Орвил нахмурился. Это обитель бегинок, почти монашек, там, по идее, одни женщины, откуда там взяться мужчинам? Но Эрвин-то этот там как-то жил, может, там и другие тоже жили...
Кто отец её ребёнка? Кто там? Мальчик или девочка? И жив ли он, этот ребёнок, если всю обитель разорили? И почему ты сам не узнал об этом? Ты же был там. И это далеко.
Вздохнул. Нельзя так разбрасываться своими детьми. Пусть они будут бастардами, но нельзя вот так вот бросить ребёнка там, где полное разорение, голод и холод. У этого ребёнка даже матери нет, а глупый отец и слышать ничего не желает. Замкнулся, значит, в своей потере, только твоё личное горе на первом месте. Эх, молодёжь, молодёжь... Чем вы только думаете? А, может, других детей у тебя и не будет. Об этом ты думал? Ничем ты не думал... А не признаешь его, останется здесь, подрастёт, при замке заделье ему найдётся...
Развернулся и ушёл.
* * * * *
Эта новость просто выбила его из колеи. Родовая горячка... Как он не подумал об этом? Почему не остановился, когда матушка звала его? Господи... Возможно ли, Ллоис и в самом деле родила ему ребёнка! И всё может быть, что он остался жив! Вопреки всему! Вопреки холоду и голоду, нападению и разорению войсками графа Марда, вопреки тому, что он (или она) остался сиротой! Ллоис там все любили и жалели, неужели бы не нашлось ни одной доброй женщины, кто не позаботился бы об одиноком ребёнке?
Сколько сейчас ему должно быть? Больше года. Как дети выглядят в этом возрасте? Что они умеют? Нужна ли им в этом возрасте ещё кормилица? Умеют ли они уже ходить?
Мысли бежали далеко вперёд. Весь его опыт общения с детьми сводился буквально к тому, что он их видел со стороны, на руках матерей или кормилиц. Вот, баронесса Ания носила своего сына, но он ещё маленький, ему где-то только весной, в марте, кажется, будет год, он младше, на полгода, не меньше.
И почему он не остановился? Почему не спросил?
Бедная, бедная моя Ллоис...
Почему? Ну почему всё вышло так?
«Больше года... Тогда, в это время я был уже у барона Элвуда, был оруженосцем, я подумать не мог, что с тобой может что-то плохое случиться...» Казалось, что там, в обители бегинок, время будто остановилось, всё живёт по-старому, никто не болеет и тем более не умирает. Это место казалось местом покоя и тишины, такая тихая мирная гавань, и беды её не касаются, все несчастья обходят стороной. А оказалось...
Два года прошло! Всего два года! Во что за это время превратилось это место! Тишина и покой стали просто обителью смерти и перенесённого насилия, все, кого он знал там, с кем был знаком, кого любил... Никого не осталось!
Матушка – вершина терпения и любви к каждому – превратилась в тень себя. Перед глазами так и стояло, как настоятельница метнулась к стене, не скрывая страха перед ним, каким затравленным стал её взгляд. Эрвин напугал её не на шутку, она до сих пор боится оружия, боится мужчин, боится вооружённых мужчин.
Что же творилось там осенью!
А мысли всё возвращались и возвращались к той, которую он любил. Сознание, чувства все, вся душа его не хотели мириться с тем, что её больше нет. Он помнил, как прощался с ней, как обещал вернуться и забрать её, как предложил ей стать его женой. И как потом он корил себя за это предложение, когда вспомнил о своём графском прошлом, как понимал, что поторопился с предложением, что эта бедная девушка не ровня ему, и никогда она не станет его женой. Кто бы знал, что он вообще её больше не увидит, не услышит её голоса, не коснётся её лица!
Сейчас ему было горько и стыдно вспоминать то прежнее своё самолюбие, свой стыд, что успел позвать её в жёны, что поспешил связать себя с ней, с этой безродной дочерью деревенской ведьмы. Сейчас ему было всё равно, кто она, какого происхождения, и кто её мать, он бы с радостью желал бы связать свою жизнь с ней, быть постоянно рядом, и, как сказал этот барон, наплевать на все запреты и устои церкви и других, лишь бы она была рядом.
И этот титул, и брошенные земли, и предательство родного дяди ушли на другой план, всё стало вдруг каким-то неважным, несерьёзным. Он всё отдал бы разом, лишь бы появилась хоть одна возможность вернуться в обитель бегинок, целую и невредимую, и найти там свою живую и здоровую Ллоис. И ничего ему было бы не нужно от жизни.
Турниры, доспехи, охота, пиры, война... Земли, титулы, замки, вечно крутящиеся вокруг девчонки... Всё это пустое! Всё это неважное! Всё это не имеет значения!
Как когда-то изменился взгляд на войну, казавшуюся прежде чем-то притягательным, геройским, сейчас он видел в ней только кровь и грязь. И смерть! Так и сейчас. Желание вернуть свои земли, свой титул, свой замок затмевали всё, а он мог бы давно вернуться к ней, но...
- Это они, да? Это люди Марда?..
Он хорошо знал обстоятельства её прошлого, знал, как боялась она насилия. Она бы ни за что не позволила снова поступить с ней так, она бы боролась с насильниками, она бы сопротивлялась до последнего.
- Это они убили её, да?- Он ждал ответа.
- Нет, она умерла ещё за год до этого... Но ты прав, она бы не пережила того, что было здесь осенью...
- За год? Ещё в позапрошлом году, что ли?
Всё это время он думал о ней, как о живой, он советовался с ней мысленно, всё запоминал, чтобы рассказать, он сравнивал других девушек с ней, он вспоминал её голос, её взгляд... А её, оказывается, уже больше года нет среди живых... Нет!
«Моя Ллоис... Где моя Ллоис? Верните её мне! Что вы сделали с ней?.. Почему вы не уберегли её?..»
Он сделал усилие над собой и прислушался к словам говорившей что-то настоятельницы, слова долетали сквозь пелену обрывками фраз.
- Она болела... Долго болела... Это родовая горячка... Лихорадка, никто не смог ей помочь... Такое бывает... Многие девушки умирают от этого... Болезни... От них столько умирало и умирает... Ты должен смириться... Так Господу было угодно... Это Его воля... И ты ничего не можешь изменить... Эрвин, сын мой... Смирись...
Он не слушал её. На сердце навалилась такая нестерпимая боль, что он понял, что не может больше и мига находиться здесь. Ему стало противно всё здесь, он не мог выносить вида этих стен, этих лиц, даже доброй матушки, добрее которой, ему раньше казалось, и нет никого.
Прочь! Прочь отсюда сейчас же!
Бегом... Забыть это всё... Это проклятое место... И зачем только он послушал этого барона? Зачем он приехал сюда? Забыть! Выбросить из головы!
Пусть! Пусть в памяти всё будет по-прежнему, пусть по-старому растут тут фруктовые деревья, пусть, как и раньше, смеются мальчишки, пусть где-то тут всё так же ждёт его живая здоровая Ллоис...
Нет! Он не был здесь никогда! Это всё безумный сон, страшный кошмар! Ничего этого не было!
- Эрвин! Эрвин, вернись! Куда ты? Постой!
Она хрипло по-стариковски звала его, а он ничего не слышал. Вылетел во двор, вскочил в седло и, не дожидаясь своих сопровождающих, полетел галопом вон из обители бегинок. Два всадника, ничего не понимая, поехали следом.
* * * * *
Он вернулся уже несколько дней назад, вернулся, на себя прежнего непохожий. Угрюмый, подавленный, замкнулся в себе и молчал. Орвил не узнавал его. Какое там обаяние? Если бы он был таким с самого начала, то человека более хмурого было бы не найти во всём мире.
Он не выходил к столу, да и почти ничего не ел. Слуги, что топили камин в его комнате, сказали, что он просто молча сидит или лежит, отвернувшись к стене. Он не ходил в кузню, не занимался с оруженосцами, не ездил верхом на свои любимые прогулки, он словно пропал, будто и не было.
Что такое могло случиться? Что так подкосило его?
Неужели любимая девушка бросила его? Отказала ему во взаимности или вышла замуж за другого?
Орвил-то надеялся увидеть её, представлял, какой она должна быть, чтобы он полюбил её. Как девчонки вздыхали по нему, то он мог выбрать любую. А какую выбрал? Какую любил? Это и было интересно.
А уж то, что он её в самом деле любил сомневаться теперь не приходится. Так мучить себя и страдать без любви вряд ли будешь.
Как ни пытался Орвил заговорить с ним – бесполезно. Просто немое молчание, как со стеной. Ладно, думалось ему, всё это он переживёт, нужно только время, и каждому свой срок.
Через пару дней Орвил оставил попытки узнать, что случилось от него самого, и приказал принести в его комнату пергамент, тушь и перья. Он же пишет стихи, пусть пишет, пусть выливает свою боль в стихах, может, это ему поможет. И просто ждал.
От ребят, что сопровождали Эрвина в дороге, барон узнал, что обитель выглядит разорённой, будто и живых там нет. Может быть, что серьёзное случилось? Ведь шла война...
Эти мысли заставили барона попытаться заговорить с этим Эрвином ещё раз, и он пришёл в его комнату. Был вечер, в камине рдели угли, на столе светило три свечи в одном подсвечнике. Эрвин сидел на кровати и смотрел мимо в закрытое наглухо по-зимнему окно. На вошедшего хозяина замка вообще не обратил внимания.
Орвил подошёл к столу, глянул на разбросанные куски пергамента. Это те, что он ему сам отдал, остатки от хозяйственных документов да писем. Взял один посмотреть. Аккуратные строчки стихов, что-то зачёркнуто, что-то уже не аккуратно, размашисто, раздражённо. Глаза выхватили четыре строчки того, что более-менее читалось:
Разве может боль быть больней, чем сейчас?
Разве может ночь быть чернее, чем есть?
Разве может птица взлететь и упасть?
Разве может ручей просто так пропасть?..
Неплохо. Но грустно. Очень грустно.
Обернулся к автору строк.
- Ты бы хоть поел...
Но Эрвин только смерил его долгим взглядом и ничего не сказал. Орвил сел на ручку кресла, вытянул ноги в высоких сапогах, сложил руки на груди и посмотрел на бывшего оруженосца исподлобья. Заговорил негромко:
- Давай, сделаем так... Я не уйду отсюда, пока ты не расскажешь мне, что случилось, хорошо? Я поговорил с охраной, что была с тобой, они говорят, обитель разорили и многое пожгли. Ты хоть смог там кого-нибудь найти? С кем-нибудь говорил?
Но ответом ему было одно молчание и взгляд. Никаких эмоций, словно и вопросов он не слышал. И Орвил продолжил:
- Я понимаю, что ничего хорошего тут быть не может, и твоё поведение мне очень не нравится. Я могу ожидать, что всё плохо...- Вздохнул и сделал вывод, исходя из этого всего:- Её убили, да?
Долгое молчание было ему ответом. Не дождавшись ничего другого, барон снова заговорил:
- Иногда в жизни события происходят сами собой, и от тебя ничего не зависит. Тебе кажется, что ты можешь, мог что-то исправить, изменить, сделать так, чтобы всё пошло по-другому, лучше, но... События идут своим чередом.- Усмехнулся, дёрнув подбородком.- Святые отцы на это говорят проще: «На всё воля Господа...» Они говорят, смирись и живи дальше, молись, проси прощения... Ну, и в том же духе... А ты не хочешь мириться, всё нутро твоё сопротивляется, думаешь, нет и нет, неправда!- Вздохнул.- Когда умерла моя мать, я винил отца, я и сейчас его виню, но тогда мне казалось, я ненавижу его, я пойду и убью его тут же. Мне было всё равно, что со мной будет потом, что будет дальше... И я бы сделал это. Подкараулил бы его, когда он будет без охраны или убил бы во сне... Какая разница! Но... Моя старая кормилица как-то догадалась об этом, уж и не знаю как. Пришла и буквально повисла на мне. Знаешь, что она сказала мне? «Ты можешь убить его, можешь сделать, что хочешь, хоть порезать его на кусочки... Можешь с тоски и боли сесть рядом с ним и тоже умереть... Ты свободен делать, что хочешь, но...- Сделал многозначительную паузу.- Но это ничего не изменит. Свою мать ты не вернёшь... Смертью отца ты не поменяешь их местами... Даже своей смертью ты никого не вернёшь...» Она была старой и умной женщиной, она ненадолго пережила мою мать. Я часто вспоминаю её слова. Она была права... Надо уметь отличать одно от другого, что ты можешь исправить, а что не можешь.- Вздохнул, вспоминая прошлое.- То, что случилось у тебя – это как раз то, что исправить ты не можешь...
И тут Эрвин перебил его, заговорив впервые за столько дней:
- Она умерла...
Орвил не стал ничего спрашивать или уточнять: если захочет, он расскажет сам. Чего-то подобного он и ожидал, её больше нет, этой его бегинки... Поэтому сказанное нисколько не удивило его, только подтвердило мысли. Да, ничего хорошего...
- Её нет уже больше года... А я не знал... Мне казалось, что всё по-старому, она там, и всё как было... А оказывается...
- Её убили?- Барон всё же не удержался и задал вопрос.- Хотя нет, если больше года... В то время наших там никого не должно было быть...
- И что теперь мне делать?
Прозвучавший вопрос поставил Орвила в тупик, действительно, а что теперь делать? Потерять любимого человека – это не шутка, это испытание, это наказание – думай, как больше нравится. Каждому своё...
- Ты переживёшь эту потерю...- прошептал, понимая и сам, что это простые слова, которые сейчас пока ничего не значат. Нужно время.- Ты же взрослый, здравомыслящий человек, а не сопливый мальчишка, чтобы травиться или выбрасываться из окна... Ведь, так? Ты найдёшь в себе силы, чтобы пойти дальше... Чтобы жить...- Эрвин перебил его:
- А смысл? Зачем это?
Уж на это Орвил ответа не знал и промолчал, думая.
- Я всё потерял, у меня ничего нет... Была только она... А теперь и её нет... Зачем мне идти куда-то дальше? Куда? Какой в этом смысл?
- Я не знаю.- Пожал плечами.- Может быть, он ещё появится...
Эрвин громко усмехнулся, как над великой глупостью, сейчас ему всё казалось пустым и не имеющим значения. Они оба молчали, потом Орвил спросил вдруг:
- Больше года назад... Отчего? Что случилось?
- Заболела...
- Чем? Чем заболела?
- Какая разница?
- Ты даже не спросил? Я знаю, выскочил, как укушенный, бегом на коня и полетел...
Эрвин дёрнулся всем телом, потому что всё именно так и было, как говорил этот барон сейчас. Он толком и не помнил, что говорила ему настоятельница, сорвался и убежал. Обрывки слов витали где-то рядом, но они не имели для него значения, главным было только одно – её больше нет...
- Лихорадка... Родовая горячка... Так мне сказали... Мне всё равно, что это было... Разве это важно? Какая разница?
Орвил нахмурился и переспросил:
- Родовая горячка? Она умерла после родов?
Эрвин поджал губы, и взгляд его стал мрачным из-под нахмуренных бровей, он даже не думал об этом. И этот факт разозлил его.
- А что с ребёнком? Ты хоть узнал, он жив?
Эрвин долго молчал, сжимая и разжимая зубы. Потом прошептал чуть слышно, но твёрдо и с нажимом:
- Уйди, пожалуйста, оставь меня.
Лёг на кровать и отвернулся, подставляя спину, всё, разговор окончен, сколько ни спрашивай – ответов больше не будет.
Орвил какое-то время не двигался с места, обдумывая услышанное. Родовая горячка... Она должна была родить ребёнка. Кто отец этого ребёнка? Могли ли быть у этой девушки, у этой бегинки, другие мужчины, кроме этого Эрвина? От кого она родила ребёнка? Он хоть сам задумывался об этом? Спросил, не удержавшись:
- Это твой ребёнок? У неё могли быть другие мужчины, кроме тебя? Эрвин? Это важно! Ответь мне!
Но Эрвин только лопатками повёл, не удостоив и словом. Орвил нахмурился. Это обитель бегинок, почти монашек, там, по идее, одни женщины, откуда там взяться мужчинам? Но Эрвин-то этот там как-то жил, может, там и другие тоже жили...
Кто отец её ребёнка? Кто там? Мальчик или девочка? И жив ли он, этот ребёнок, если всю обитель разорили? И почему ты сам не узнал об этом? Ты же был там. И это далеко.
Вздохнул. Нельзя так разбрасываться своими детьми. Пусть они будут бастардами, но нельзя вот так вот бросить ребёнка там, где полное разорение, голод и холод. У этого ребёнка даже матери нет, а глупый отец и слышать ничего не желает. Замкнулся, значит, в своей потере, только твоё личное горе на первом месте. Эх, молодёжь, молодёжь... Чем вы только думаете? А, может, других детей у тебя и не будет. Об этом ты думал? Ничем ты не думал... А не признаешь его, останется здесь, подрастёт, при замке заделье ему найдётся...
Развернулся и ушёл.
* * * * *
Эта новость просто выбила его из колеи. Родовая горячка... Как он не подумал об этом? Почему не остановился, когда матушка звала его? Господи... Возможно ли, Ллоис и в самом деле родила ему ребёнка! И всё может быть, что он остался жив! Вопреки всему! Вопреки холоду и голоду, нападению и разорению войсками графа Марда, вопреки тому, что он (или она) остался сиротой! Ллоис там все любили и жалели, неужели бы не нашлось ни одной доброй женщины, кто не позаботился бы об одиноком ребёнке?
Сколько сейчас ему должно быть? Больше года. Как дети выглядят в этом возрасте? Что они умеют? Нужна ли им в этом возрасте ещё кормилица? Умеют ли они уже ходить?
Мысли бежали далеко вперёд. Весь его опыт общения с детьми сводился буквально к тому, что он их видел со стороны, на руках матерей или кормилиц. Вот, баронесса Ания носила своего сына, но он ещё маленький, ему где-то только весной, в марте, кажется, будет год, он младше, на полгода, не меньше.
И почему он не остановился? Почему не спросил?
Бедная, бедная моя Ллоис...
Почему? Ну почему всё вышло так?
«Больше года... Тогда, в это время я был уже у барона Элвуда, был оруженосцем, я подумать не мог, что с тобой может что-то плохое случиться...» Казалось, что там, в обители бегинок, время будто остановилось, всё живёт по-старому, никто не болеет и тем более не умирает. Это место казалось местом покоя и тишины, такая тихая мирная гавань, и беды её не касаются, все несчастья обходят стороной. А оказалось...
Два года прошло! Всего два года! Во что за это время превратилось это место! Тишина и покой стали просто обителью смерти и перенесённого насилия, все, кого он знал там, с кем был знаком, кого любил... Никого не осталось!
Матушка – вершина терпения и любви к каждому – превратилась в тень себя. Перед глазами так и стояло, как настоятельница метнулась к стене, не скрывая страха перед ним, каким затравленным стал её взгляд. Эрвин напугал её не на шутку, она до сих пор боится оружия, боится мужчин, боится вооружённых мужчин.
Что же творилось там осенью!
А мысли всё возвращались и возвращались к той, которую он любил. Сознание, чувства все, вся душа его не хотели мириться с тем, что её больше нет. Он помнил, как прощался с ней, как обещал вернуться и забрать её, как предложил ей стать его женой. И как потом он корил себя за это предложение, когда вспомнил о своём графском прошлом, как понимал, что поторопился с предложением, что эта бедная девушка не ровня ему, и никогда она не станет его женой. Кто бы знал, что он вообще её больше не увидит, не услышит её голоса, не коснётся её лица!
Сейчас ему было горько и стыдно вспоминать то прежнее своё самолюбие, свой стыд, что успел позвать её в жёны, что поспешил связать себя с ней, с этой безродной дочерью деревенской ведьмы. Сейчас ему было всё равно, кто она, какого происхождения, и кто её мать, он бы с радостью желал бы связать свою жизнь с ней, быть постоянно рядом, и, как сказал этот барон, наплевать на все запреты и устои церкви и других, лишь бы она была рядом.
И этот титул, и брошенные земли, и предательство родного дяди ушли на другой план, всё стало вдруг каким-то неважным, несерьёзным. Он всё отдал бы разом, лишь бы появилась хоть одна возможность вернуться в обитель бегинок, целую и невредимую, и найти там свою живую и здоровую Ллоис. И ничего ему было бы не нужно от жизни.
Турниры, доспехи, охота, пиры, война... Земли, титулы, замки, вечно крутящиеся вокруг девчонки... Всё это пустое! Всё это неважное! Всё это не имеет значения!
Как когда-то изменился взгляд на войну, казавшуюся прежде чем-то притягательным, геройским, сейчас он видел в ней только кровь и грязь. И смерть! Так и сейчас. Желание вернуть свои земли, свой титул, свой замок затмевали всё, а он мог бы давно вернуться к ней, но...
