– А что ты умеешь? Как ты жила до этого дня? Кто тебя кормил?
Она пожала плечами без ответа. Марций подошел к ней и опустился на колено рядом, смотрел в упор в лицо, в тёмные настороженные глаза, спросил тихо:
– А как ты собираешься зарабатывать себе на жизнь? Кто тебя будет кормить теперь, когда ты осталась одна? Я? Чем ты будешь зарабатывать? – Он вдруг толкнул её назад, она упала спиной на полог, отделяющий комнаты палатки, разжала колени, ловя равновесие. А центурион неожиданно вдруг сжал её пальцами между ног, заговорил негромко: – Этим, да?.. Этим теперь ты будешь зарабатывать?
Рабыня глядела на него ошарашенными глазами, с болью в больших чёрных зрачках, разомкнув губы, выдохнула:
– Мне больно…
Он убрал руку и поднялся на ноги. Девушка заговорила срывающимся голосом, подтягивала тунику на сомкнутые колени, притискивала ноги к груди:
- Я буду делать всё, что вы скажете... Я научусь. Я быстро учусь... Я буду шить, варить и убираться. Только не заставляйте меня... – Она осеклась, опуская глаза.
Марций усмехнулся, поглядел на её руки, на пальцы, которыми она оттягивала вниз подол туники. «Какие руки. Только ласкать...» Да, такими пальцами только мужчин ласкать. Овидий знает, про что говорит...
– Гай! Давай ужин!
Раб поставил столик с приготовленным ужином, подставил трипод.
Марций ел, не обращая внимания на рабыню.
– Это значит, что вы не отпустите меня?.. – спросила вдруг рабыня негромко.
Центурион замер, повернул голову, встречаясь с девушкой глазами, ответил:
– Нет. – Она вскинула брови на его ответ. – Я уже сделал это однажды, а ты не сумела этим воспользоваться...
– Кругом было столько легионеров, я только успела выйти за город... Меня догнал патруль...
– Какая мне разница? – перебил он её, отбрасывая в миску объеденную кость. – Сейчас ты стоишь денег, больших денег, и я ещё подумаю, как вернуть их обратно...
– Вы так сильно цените деньги? – на этот раз уже она сама перебила его и этим вызвала удивлённый взгляд тёмных глаз центуриона.
– А вот этого делать не надо!
– Извините... – Она склонила голову, закрываясь стеной волос.
– Мне безразличны деньги до тех пор, пока они не мои, и не только деньги. – Он помолчал, вытирая руки о льняную салфетку, развернулся к рабыне всем телом. – Ты спала с Овидием? – Девушка вскинула голову, сверкнув глазами. – Можешь не отвечать, я и так знаю, что «да». Овидий не пропускает ни одной женской юбки. Он хвастался, что за одну ночь изнасиловал в Нуманции пятерых женщин... Врёт, конечно, но даже если и добавил две...
– Спать подразумевает добровольное согласие обеих сторон... – она опять перебила его.
Марций согласно покачал головой:
– Хорошо, я могу переиначить, сказать по-другому...
– Не надо, прошу вас, – она болезненно поморщилась. – Не надо...
– Если он брал тебя силой, и ты, по твоим же словам, сопротивлялась, то я не увидел на твоём теле ни одного синяка, и я не один, тебя многие разглядывали...
Девчонка поперхнулась собственными словами, ничего не сказала, только убрала упавшие пряди волос с шеи, открывая горло, и Марций увидел чёткие точки синяков от пальцев пятерни. Овидий держал её за горло, поэтому и показывал только спину.
– Вот сволочь! – Марций поднялся резко. Конечно же, ему было жалко деньги, которые он переплатил за порченый товар, подумала девушка про себя.
– Теперь вы вернёте меня обратно? – Холодный вопрос, и он ставил его перед выбором: что дороже? Деньги или она?
– Нет!
– Что вы со мной сделаете?
– Я ещё подумаю. В будущем ты будешь стоить дороже, к тому же многие тебя сегодня видели, а фантазия у мужчин бурная...
Она снова поперхнулась воздухом и отвернула лицо, помолчала и разомкнула губы:
– А я-то думала, что вы – благородный человек.
– Не по отношению к рабыням.
– А к женщинам, детям, старикам разве вы не испытываете сострадания?
– Я – военный, мне не знакомо сострадание вообще. Я убиваю, если получаю на это приказ.
– Но вы же отпустили меня! Почему?
Он пожал в ответ плечами и ответил ей:
– Навряд ли это сострадание...
– А что это?
– Да кто его знает...
Марций опять сел на трипод и вытянул ногу.
– Развяжи мне калиг! – Это был приказ.
Девушка поднялась со своего места и подошла, опустилась перед центурионом на колени, стала распутывать шнуры солдатского сапога, но узлы были настолько тяжёлыми, что она лишь сломала ноготь и отстранилась, безвольно склонив плечи.
– Ты ни на что не годна. – Поймал её за руку, сжал девичьи пальцы в кулаке, поднося к лицу. – Такими руками только знаешь, что делать?.. Мужчины были бы довольны... Ты даже простого сделать не можешь! – Отбросил её руку назад к ней, сам развязал узлы и освободил первые несколько звеньев петель, заговорил: – Если попытаешься сбежать – найду сам лично, за себя не ручаюсь, хотя женщин бить не в моих правилах, но то, что сделал Овидий с твоей шеей покажется тебе лаской... Если сбежишь второй раз – поймаю и отдам солдатам... Будет хуже смерти, это я тебе обещаю... – Девчонка отстранилась в сторону, словно её уже ударили. – Будешь делать всё, что я скажу! – Распутал остальные шнуры и взялся за другую ногу, говоря одновременно: – По лагерю чтоб не шарилась, из-под легионеров я тебя доставать не собираюсь, попадёшь в их руки – можешь не орать, всё равно не отпустят... – Поднял голову, посмотрел в упор. – И никогда не перебивай меня. Ты меня поняла? – Она молчала тревожно, нахмуренно. – Я не слышу!
– Да…
– Громче!
– Я поняла вас!
– Ну вот и хорошо! Понятливая... – Он освободился от калиг и поднялся. – Поешь и ложись спать.
Всю ночь она не могла заснуть, ворочалась с боку на бок, боясь, что новый хозяин придёт к ней, она прислушивалась, настороженно приподнимая голову от подушки. А утром узнала, что он уже ушёл, и заснула, как убитая.
Он вернулся только к обеду, застал её за расчёсыванием волос и замер, глядя на её руки: снующие в прядях тонкие пальцы.
Из-за полога показался невольник-старик, засуетился с обедом.
Центурион буркнул:
– Чем занимаешься там?
– Да-а... – отмахнулся раб, подставляя столик с обедом. – Решил зашить вашу тунику, крепкая ещё, жалко выбрасывать...
Вскинул тёмные брови, вопросительно глянул на раба, перевёл взгляд на рабыню в углу:
– Ты теперь не один, подключай к работе, пусть делает всё, что скажешь... Спит, наверное, до обеда. – Почувствовал на себе взгляд девичьих тёмных глаз, пропускающих неприятие через упавшие волосы. – Мыть что надо, варить, стирать – используй!
– Да вы что, господин! Посмотрите на неё! Какая с неё работница – только и следи за ней, чтоб чем не порезалась или иглой не искололась... Ничего же не умеет... Девочка ещё!
– Девочка! – Он усмехнулся. – Знаем мы этих девочек... С виду ничего, а чуть что, сразу в рёв... «Как вы можете?»
Рабыня выпрямила спину, убирая обеими руками волосы с лица, глядела прямо, с вызовом.
– Послужи-ка мне за столом! – приказал.
Девчонка поднялась и подошла, собирая волосы на затылке в тяжёлый узел. Выглядела она значительно лучше, чем вчера. Отдышалась и помылась, выспалась, прямо красавица.
Марций следил за ней, снимая рыбу с кости, а рабыня налила ему в кубок вина, разбавленного водой, вложила в протянутую руку салфетку, следила и сама за ним, открыто, не скрываясь. К такому он не привык.
– Как тебя зовут? Или мне звать тебя испанкой?
– Почему испанкой? Мои родители из Рима! Я – Ацилия!
У неё даже в голосе – вызов. Всё меняется при свете дня. Марций нахмурился, вспоминая:
– Ацилия?.. Ацилия... Уж не того ли самого Ацилия дочь, сенатора, что изгнали из Рима?
– Того самого.
Он присвистнул, вскидывая на неё голову, стал рассматривать пристально. Ведь чувствовал, что что-то не то... Дочь сенатора. Ничего себе!
– Теперь понятно, почему ты ничего делать не умеешь, всю жизнь пальцем о палец не ударяла! Слуги и рабы, няньки и повара... Так? – Она промолчала, глядела сверху. – А теперь жизнь повернулась, всё стало по-другому, а ты своими ручками и делать ничего не научилась, ничего не умеешь, даже иглу держать! Так? – Он поймал вдруг её руку за запястье, потряс кистью в воздухе. – Папа-мама лелеяли доченьку, думали найти богатого жениха, а оказалось?.. – Усмехнулся, показав белые зубы. – Шлюха, рабыня гарнизонного центуриона...
– Хватит! – Она вырвала руку резко и спрятала за спину. – Моя мать умерла сразу же, как родила меня, я даже не видела её ни разу...
– Значит, отец тебя изрядно баловал, даже не показал, как добывают в этой жизни на кусок хлеба...
– Не трогайте моего отца! Он был благородным человеком в отличие от вас! – Она вспылила и с грохотом поставила глиняный кувшин на столик, вино плеснулось на столешницу. – Извините... – прошептала виновато.
– Твой отец был сенатором, а я всего лишь центурион, я честно выполняю приказы, а его – выгнали из Рима. Где справедливость? Правда?
Она дёрнула головой с вызовом, вздёрнула подбородок, и волосы её, распутавшись, посыпались по плечам чёрной блестящей волной, завораживая, приковывая взгляд. Ацилия торопливо собрала их, закинув руки назад, стала скручивать в тяжёлый жгут, чтобы снова спрятать. Многие говорили ей о красоте волос, и этот тоже сказал:
– Тебе нужно обрезать волосы, иначе ты по полдня будешь их только чесать и мыть, или тебе купить ещё пару рабынь – ухаживать за тобой? – Усмехнулся небрежно, допил вино из кубка и поднялся.
Ацилия следила за ним со своего места, растерянно хлопая ресницами, шепнула:
– Я никогда не отрежу их, я растила их всю жизнь...
– А мне всё равно, как я скажу, так и сделаешь.
– Нет...
– Что? – Он прямо глядел ей в глаза. – Повтори ещё раз. – Она опустила голову, пряча глаза. – Что это ещё такое? – Отвернулась, покусывая губы. – Вот так-то лучше.
Он направился к выходу, захватив свой плащ.
– Господин? – она сама позвала его.
Центурион обернулся молча.
– Я... У меня есть родственники в Риме... Двоюродный брат, он любит меня, как родную сестру... Если вам так нужны деньги, если вы так цените их, позвольте мне написать письмо в Рим, он приедет, он выкупит меня за любые деньги...
Марций смотрел на неё, склонив голову к плечу.
– Нет!
– Почему? Ну, почему? Почему – нет?
– Нет и всё! – сказал, как отрезал, развернулся уходить и крикнул вдруг напоследок: – Гай, отдай ей шитьё! Вечером приду и проверю!
Ацилия только устало прикрыла глаза.
Вечером он пришёл и сразу же спросил:
– Покажи, что сделала.
Ацилия подала ему зашитую тунику, он покрутил одежду, посмотрел шов, вскинул глаза:
– Ты думаешь, я буду это носить? Вот в таком вот виде?
Рабыня пожала плечами, пряча руки под складочки своей туники, шепнула:
– Я только учусь, следующий раз будет лучше...
– А мне следующий раз не надо. Возьмёшь и перешьёшь... – Бросил тунику ей в руки.
– Опять? Это как? Ведь зашито же... – попыталась протестовать и заспорила, но центурион только вспылил, забрал тунику и снова разорвал её по шву. Девчонка только удивлённо захлопала ресницами.
– Перешьёшь ещё раз, я в таком ходить не буду. Сделаешь плохо, будешь делать ещё раз, и ещё, и ещё, если надо будет.
Он ужинал, а Ацилия сидела шила. Старалась на него не глядеть, да он и не замечал её, разговаривал со своим рабом.
Она досидела допоздна, все уже спали, но на следующий день она оставлять не хотела, психовала, исколола себе все руки, ругала его. Подняла глаза и заметила, что центурион на неё смотрит, смутилась.
– Гаси свет и ложись спать.
– Я сначала доделаю.
Ничего больше не сказал, ушёл. Утром проверил её работу, покачал головой:
– Ладно, пойдёт... – Заметил, как она прячет левую руку за спину, и поймал её за локоть, перехватил за запястье, поднося к лицу. Девчонка упёрлась, потянула руку. Исколола указательный палец до крови. Оттолкнул её руку, ругнувшись: – Белоручка.
Вот так вот и пошла её жизнь. Ацилии приходилось включаться в работу; она прислуживала за столом, помогала снимать сапоги, раздеваться и одеваться по утрам и вечерам, зашивала одежду. И всё равно маялась от скуки, благо, что хозяин совсем забыл про волосы, и Ацилия боялась ему напоминать, прятала их под лёгкую косынку, укладывала на затылке длинными шпильками.
Первые дни она боялась каждую ночь, что он придёт, ждала и нервничала, иногда плакала от страха, но он ни разу за все эти дни не перешагнул грани, ни разу не попытался воспользоваться ею, как женщиной. Странный какой-то. Но Ацилия от этого только отдыхала. Он ходил по палатке по утрам, когда просыпался, приходил на обед, ужин, всё остальное время он появлялся редко, Ацилия все дни оставалась одна. Иногда центурион уходил на ночь на дежурство, и тогда она отдыхала от нервного напряжения.
В тот день она особенно устала от тоски и одиночества и решила нарушить приказ и выйти на улицу. Вынесла трипод, принесла шитьё и села на солнце. Научившись более-менее шить, она решила из двух старых туник мужских сшить одну длинную, похожую на женскую. Для себя.
Она проработала уже довольно порядочное время, так увлеклась, что не сразу заметила, что рядом кто-то стоит и закрывает ей солнце. Ацилия вскинула голову и замерла. Это был мужчина. Военный. И судя по всему, центурион: формой такой же, как и её хозяин. Стоял и смотрел на неё вызывающе, похлопывая виноградной тростью по раскрытой ладони.
– Вам что-нибудь нужно?
Он молчал, и Ацилия уже думала, что он не ответит ей. Но он усмехнулся в короткую бороду:
– Так это ты, новая рабыня Марция?
Ацилия замерла, прищуривая глаза, рассматривала его. Высокий, сильный, с широкой грудью, с мощными плечами и руками, большая голова без шлема, короткие рыжие волосы и синие глаза. Веяло от него какой-то животной необузданной силой, она почувствовала, как в животе шевельнулся страх. Разомкнула пересохшие губы, шепнула:
– Да, а что?
Он подошёл ещё ближе, и у Ацилии задрожали руки.
– Где Марций?
– Я не знаю...
Усмехнулся:
– Ты рабыня и не знаешь, где твой хозяин? – Он убрал трость за пояс и подошёл ещё ближе. Ацилия зажала в кулаке иглу с ниткой и поднялась навстречу, держала шитьё в левой руке, смотрела снизу, спросила:
– Что вам нужно? Я же сказала, что не знаю... не знаю, где он...
– Что ты нервничаешь? Почему вся дрожишь? – Он обошёл её по кругу и встал за спиной, склонился к уху, шепнул: – Ты что, боишься меня?
Ацилия вскинула подбородок, отвечая:
– Что вам надо? Вы спросили меня, где... я ответила вам, что не знаю… Что ещё вам от меня надо? – Она смотрела прямо перед собой, а он – на её подрагивающую жилку под подбородком.
– Ты боишься! Девочка! – Его ладонь легла на её шею, охватывая с двух сторон, под большим пальцем забилась вена, зашептал в ухо: – Милая моя, боишься... Да ты, верно, девственница ещё... Невинная девушка...
Ацилия дёрнулась от него, но его ладонь не пустила её, ещё больше – он притянул её к себе спиной, второй рукой обнял за талию, а вторая – с горла – обхватила её до плеча, и теперь горло её было у него в локтевом сгибе.
Она пожала плечами без ответа. Марций подошел к ней и опустился на колено рядом, смотрел в упор в лицо, в тёмные настороженные глаза, спросил тихо:
– А как ты собираешься зарабатывать себе на жизнь? Кто тебя будет кормить теперь, когда ты осталась одна? Я? Чем ты будешь зарабатывать? – Он вдруг толкнул её назад, она упала спиной на полог, отделяющий комнаты палатки, разжала колени, ловя равновесие. А центурион неожиданно вдруг сжал её пальцами между ног, заговорил негромко: – Этим, да?.. Этим теперь ты будешь зарабатывать?
Рабыня глядела на него ошарашенными глазами, с болью в больших чёрных зрачках, разомкнув губы, выдохнула:
– Мне больно…
Он убрал руку и поднялся на ноги. Девушка заговорила срывающимся голосом, подтягивала тунику на сомкнутые колени, притискивала ноги к груди:
- Я буду делать всё, что вы скажете... Я научусь. Я быстро учусь... Я буду шить, варить и убираться. Только не заставляйте меня... – Она осеклась, опуская глаза.
Марций усмехнулся, поглядел на её руки, на пальцы, которыми она оттягивала вниз подол туники. «Какие руки. Только ласкать...» Да, такими пальцами только мужчин ласкать. Овидий знает, про что говорит...
– Гай! Давай ужин!
Раб поставил столик с приготовленным ужином, подставил трипод.
Марций ел, не обращая внимания на рабыню.
– Это значит, что вы не отпустите меня?.. – спросила вдруг рабыня негромко.
Центурион замер, повернул голову, встречаясь с девушкой глазами, ответил:
– Нет. – Она вскинула брови на его ответ. – Я уже сделал это однажды, а ты не сумела этим воспользоваться...
– Кругом было столько легионеров, я только успела выйти за город... Меня догнал патруль...
– Какая мне разница? – перебил он её, отбрасывая в миску объеденную кость. – Сейчас ты стоишь денег, больших денег, и я ещё подумаю, как вернуть их обратно...
– Вы так сильно цените деньги? – на этот раз уже она сама перебила его и этим вызвала удивлённый взгляд тёмных глаз центуриона.
– А вот этого делать не надо!
– Извините... – Она склонила голову, закрываясь стеной волос.
– Мне безразличны деньги до тех пор, пока они не мои, и не только деньги. – Он помолчал, вытирая руки о льняную салфетку, развернулся к рабыне всем телом. – Ты спала с Овидием? – Девушка вскинула голову, сверкнув глазами. – Можешь не отвечать, я и так знаю, что «да». Овидий не пропускает ни одной женской юбки. Он хвастался, что за одну ночь изнасиловал в Нуманции пятерых женщин... Врёт, конечно, но даже если и добавил две...
– Спать подразумевает добровольное согласие обеих сторон... – она опять перебила его.
Марций согласно покачал головой:
– Хорошо, я могу переиначить, сказать по-другому...
– Не надо, прошу вас, – она болезненно поморщилась. – Не надо...
– Если он брал тебя силой, и ты, по твоим же словам, сопротивлялась, то я не увидел на твоём теле ни одного синяка, и я не один, тебя многие разглядывали...
Девчонка поперхнулась собственными словами, ничего не сказала, только убрала упавшие пряди волос с шеи, открывая горло, и Марций увидел чёткие точки синяков от пальцев пятерни. Овидий держал её за горло, поэтому и показывал только спину.
– Вот сволочь! – Марций поднялся резко. Конечно же, ему было жалко деньги, которые он переплатил за порченый товар, подумала девушка про себя.
– Теперь вы вернёте меня обратно? – Холодный вопрос, и он ставил его перед выбором: что дороже? Деньги или она?
– Нет!
– Что вы со мной сделаете?
– Я ещё подумаю. В будущем ты будешь стоить дороже, к тому же многие тебя сегодня видели, а фантазия у мужчин бурная...
Она снова поперхнулась воздухом и отвернула лицо, помолчала и разомкнула губы:
– А я-то думала, что вы – благородный человек.
– Не по отношению к рабыням.
– А к женщинам, детям, старикам разве вы не испытываете сострадания?
– Я – военный, мне не знакомо сострадание вообще. Я убиваю, если получаю на это приказ.
– Но вы же отпустили меня! Почему?
Он пожал в ответ плечами и ответил ей:
– Навряд ли это сострадание...
– А что это?
– Да кто его знает...
Марций опять сел на трипод и вытянул ногу.
– Развяжи мне калиг! – Это был приказ.
Девушка поднялась со своего места и подошла, опустилась перед центурионом на колени, стала распутывать шнуры солдатского сапога, но узлы были настолько тяжёлыми, что она лишь сломала ноготь и отстранилась, безвольно склонив плечи.
– Ты ни на что не годна. – Поймал её за руку, сжал девичьи пальцы в кулаке, поднося к лицу. – Такими руками только знаешь, что делать?.. Мужчины были бы довольны... Ты даже простого сделать не можешь! – Отбросил её руку назад к ней, сам развязал узлы и освободил первые несколько звеньев петель, заговорил: – Если попытаешься сбежать – найду сам лично, за себя не ручаюсь, хотя женщин бить не в моих правилах, но то, что сделал Овидий с твоей шеей покажется тебе лаской... Если сбежишь второй раз – поймаю и отдам солдатам... Будет хуже смерти, это я тебе обещаю... – Девчонка отстранилась в сторону, словно её уже ударили. – Будешь делать всё, что я скажу! – Распутал остальные шнуры и взялся за другую ногу, говоря одновременно: – По лагерю чтоб не шарилась, из-под легионеров я тебя доставать не собираюсь, попадёшь в их руки – можешь не орать, всё равно не отпустят... – Поднял голову, посмотрел в упор. – И никогда не перебивай меня. Ты меня поняла? – Она молчала тревожно, нахмуренно. – Я не слышу!
– Да…
– Громче!
– Я поняла вас!
– Ну вот и хорошо! Понятливая... – Он освободился от калиг и поднялся. – Поешь и ложись спать.
Всю ночь она не могла заснуть, ворочалась с боку на бок, боясь, что новый хозяин придёт к ней, она прислушивалась, настороженно приподнимая голову от подушки. А утром узнала, что он уже ушёл, и заснула, как убитая.
Прода от 09.01.2020, 16:19
Глава 3
Он вернулся только к обеду, застал её за расчёсыванием волос и замер, глядя на её руки: снующие в прядях тонкие пальцы.
Из-за полога показался невольник-старик, засуетился с обедом.
Центурион буркнул:
– Чем занимаешься там?
– Да-а... – отмахнулся раб, подставляя столик с обедом. – Решил зашить вашу тунику, крепкая ещё, жалко выбрасывать...
Вскинул тёмные брови, вопросительно глянул на раба, перевёл взгляд на рабыню в углу:
– Ты теперь не один, подключай к работе, пусть делает всё, что скажешь... Спит, наверное, до обеда. – Почувствовал на себе взгляд девичьих тёмных глаз, пропускающих неприятие через упавшие волосы. – Мыть что надо, варить, стирать – используй!
– Да вы что, господин! Посмотрите на неё! Какая с неё работница – только и следи за ней, чтоб чем не порезалась или иглой не искололась... Ничего же не умеет... Девочка ещё!
– Девочка! – Он усмехнулся. – Знаем мы этих девочек... С виду ничего, а чуть что, сразу в рёв... «Как вы можете?»
Рабыня выпрямила спину, убирая обеими руками волосы с лица, глядела прямо, с вызовом.
– Послужи-ка мне за столом! – приказал.
Девчонка поднялась и подошла, собирая волосы на затылке в тяжёлый узел. Выглядела она значительно лучше, чем вчера. Отдышалась и помылась, выспалась, прямо красавица.
Марций следил за ней, снимая рыбу с кости, а рабыня налила ему в кубок вина, разбавленного водой, вложила в протянутую руку салфетку, следила и сама за ним, открыто, не скрываясь. К такому он не привык.
– Как тебя зовут? Или мне звать тебя испанкой?
– Почему испанкой? Мои родители из Рима! Я – Ацилия!
У неё даже в голосе – вызов. Всё меняется при свете дня. Марций нахмурился, вспоминая:
– Ацилия?.. Ацилия... Уж не того ли самого Ацилия дочь, сенатора, что изгнали из Рима?
– Того самого.
Он присвистнул, вскидывая на неё голову, стал рассматривать пристально. Ведь чувствовал, что что-то не то... Дочь сенатора. Ничего себе!
– Теперь понятно, почему ты ничего делать не умеешь, всю жизнь пальцем о палец не ударяла! Слуги и рабы, няньки и повара... Так? – Она промолчала, глядела сверху. – А теперь жизнь повернулась, всё стало по-другому, а ты своими ручками и делать ничего не научилась, ничего не умеешь, даже иглу держать! Так? – Он поймал вдруг её руку за запястье, потряс кистью в воздухе. – Папа-мама лелеяли доченьку, думали найти богатого жениха, а оказалось?.. – Усмехнулся, показав белые зубы. – Шлюха, рабыня гарнизонного центуриона...
– Хватит! – Она вырвала руку резко и спрятала за спину. – Моя мать умерла сразу же, как родила меня, я даже не видела её ни разу...
– Значит, отец тебя изрядно баловал, даже не показал, как добывают в этой жизни на кусок хлеба...
– Не трогайте моего отца! Он был благородным человеком в отличие от вас! – Она вспылила и с грохотом поставила глиняный кувшин на столик, вино плеснулось на столешницу. – Извините... – прошептала виновато.
– Твой отец был сенатором, а я всего лишь центурион, я честно выполняю приказы, а его – выгнали из Рима. Где справедливость? Правда?
Она дёрнула головой с вызовом, вздёрнула подбородок, и волосы её, распутавшись, посыпались по плечам чёрной блестящей волной, завораживая, приковывая взгляд. Ацилия торопливо собрала их, закинув руки назад, стала скручивать в тяжёлый жгут, чтобы снова спрятать. Многие говорили ей о красоте волос, и этот тоже сказал:
– Тебе нужно обрезать волосы, иначе ты по полдня будешь их только чесать и мыть, или тебе купить ещё пару рабынь – ухаживать за тобой? – Усмехнулся небрежно, допил вино из кубка и поднялся.
Ацилия следила за ним со своего места, растерянно хлопая ресницами, шепнула:
– Я никогда не отрежу их, я растила их всю жизнь...
– А мне всё равно, как я скажу, так и сделаешь.
– Нет...
– Что? – Он прямо глядел ей в глаза. – Повтори ещё раз. – Она опустила голову, пряча глаза. – Что это ещё такое? – Отвернулась, покусывая губы. – Вот так-то лучше.
Он направился к выходу, захватив свой плащ.
– Господин? – она сама позвала его.
Центурион обернулся молча.
– Я... У меня есть родственники в Риме... Двоюродный брат, он любит меня, как родную сестру... Если вам так нужны деньги, если вы так цените их, позвольте мне написать письмо в Рим, он приедет, он выкупит меня за любые деньги...
Марций смотрел на неё, склонив голову к плечу.
– Нет!
– Почему? Ну, почему? Почему – нет?
– Нет и всё! – сказал, как отрезал, развернулся уходить и крикнул вдруг напоследок: – Гай, отдай ей шитьё! Вечером приду и проверю!
Ацилия только устало прикрыла глаза.
Вечером он пришёл и сразу же спросил:
– Покажи, что сделала.
Ацилия подала ему зашитую тунику, он покрутил одежду, посмотрел шов, вскинул глаза:
– Ты думаешь, я буду это носить? Вот в таком вот виде?
Рабыня пожала плечами, пряча руки под складочки своей туники, шепнула:
– Я только учусь, следующий раз будет лучше...
– А мне следующий раз не надо. Возьмёшь и перешьёшь... – Бросил тунику ей в руки.
– Опять? Это как? Ведь зашито же... – попыталась протестовать и заспорила, но центурион только вспылил, забрал тунику и снова разорвал её по шву. Девчонка только удивлённо захлопала ресницами.
– Перешьёшь ещё раз, я в таком ходить не буду. Сделаешь плохо, будешь делать ещё раз, и ещё, и ещё, если надо будет.
Он ужинал, а Ацилия сидела шила. Старалась на него не глядеть, да он и не замечал её, разговаривал со своим рабом.
Она досидела допоздна, все уже спали, но на следующий день она оставлять не хотела, психовала, исколола себе все руки, ругала его. Подняла глаза и заметила, что центурион на неё смотрит, смутилась.
– Гаси свет и ложись спать.
– Я сначала доделаю.
Ничего больше не сказал, ушёл. Утром проверил её работу, покачал головой:
– Ладно, пойдёт... – Заметил, как она прячет левую руку за спину, и поймал её за локоть, перехватил за запястье, поднося к лицу. Девчонка упёрлась, потянула руку. Исколола указательный палец до крови. Оттолкнул её руку, ругнувшись: – Белоручка.
Вот так вот и пошла её жизнь. Ацилии приходилось включаться в работу; она прислуживала за столом, помогала снимать сапоги, раздеваться и одеваться по утрам и вечерам, зашивала одежду. И всё равно маялась от скуки, благо, что хозяин совсем забыл про волосы, и Ацилия боялась ему напоминать, прятала их под лёгкую косынку, укладывала на затылке длинными шпильками.
Первые дни она боялась каждую ночь, что он придёт, ждала и нервничала, иногда плакала от страха, но он ни разу за все эти дни не перешагнул грани, ни разу не попытался воспользоваться ею, как женщиной. Странный какой-то. Но Ацилия от этого только отдыхала. Он ходил по палатке по утрам, когда просыпался, приходил на обед, ужин, всё остальное время он появлялся редко, Ацилия все дни оставалась одна. Иногда центурион уходил на ночь на дежурство, и тогда она отдыхала от нервного напряжения.
В тот день она особенно устала от тоски и одиночества и решила нарушить приказ и выйти на улицу. Вынесла трипод, принесла шитьё и села на солнце. Научившись более-менее шить, она решила из двух старых туник мужских сшить одну длинную, похожую на женскую. Для себя.
Она проработала уже довольно порядочное время, так увлеклась, что не сразу заметила, что рядом кто-то стоит и закрывает ей солнце. Ацилия вскинула голову и замерла. Это был мужчина. Военный. И судя по всему, центурион: формой такой же, как и её хозяин. Стоял и смотрел на неё вызывающе, похлопывая виноградной тростью по раскрытой ладони.
– Вам что-нибудь нужно?
Он молчал, и Ацилия уже думала, что он не ответит ей. Но он усмехнулся в короткую бороду:
– Так это ты, новая рабыня Марция?
Ацилия замерла, прищуривая глаза, рассматривала его. Высокий, сильный, с широкой грудью, с мощными плечами и руками, большая голова без шлема, короткие рыжие волосы и синие глаза. Веяло от него какой-то животной необузданной силой, она почувствовала, как в животе шевельнулся страх. Разомкнула пересохшие губы, шепнула:
– Да, а что?
Он подошёл ещё ближе, и у Ацилии задрожали руки.
– Где Марций?
– Я не знаю...
Усмехнулся:
– Ты рабыня и не знаешь, где твой хозяин? – Он убрал трость за пояс и подошёл ещё ближе. Ацилия зажала в кулаке иглу с ниткой и поднялась навстречу, держала шитьё в левой руке, смотрела снизу, спросила:
– Что вам нужно? Я же сказала, что не знаю... не знаю, где он...
– Что ты нервничаешь? Почему вся дрожишь? – Он обошёл её по кругу и встал за спиной, склонился к уху, шепнул: – Ты что, боишься меня?
Ацилия вскинула подбородок, отвечая:
– Что вам надо? Вы спросили меня, где... я ответила вам, что не знаю… Что ещё вам от меня надо? – Она смотрела прямо перед собой, а он – на её подрагивающую жилку под подбородком.
– Ты боишься! Девочка! – Его ладонь легла на её шею, охватывая с двух сторон, под большим пальцем забилась вена, зашептал в ухо: – Милая моя, боишься... Да ты, верно, девственница ещё... Невинная девушка...
Ацилия дёрнулась от него, но его ладонь не пустила её, ещё больше – он притянул её к себе спиной, второй рукой обнял за талию, а вторая – с горла – обхватила её до плеча, и теперь горло её было у него в локтевом сгибе.
