— Да тьфу на тебя, дубинушка замшелая. Ты в болоте сидишь, откуда тебе знать, что кого будоражит?
Кто - в болоте? Хельм поморщился: голова трещала и болела, мутилось и в ней, и вообще - мутило, и в ушах бухало что-то. Может, ему эти голоса только чудятся? Один — Лесты, Хельм ее сразу узнал, хотя сейчас он звучал не с уже привычной затаенной насмешкой, а по-настоящему взволнованно и тревожно. А вот второй…
— Дура как есть. Поживешь с мое, и не то знать будешь.
“Поживешь с мое”, — мысленно повторил Хельм. Эхом откликнулось в голове: “поживешь-поживешь-поживешь!”
Он выжил. Каким-то чудом, милостью богов, не иначе, но выжил. И теперь точно - поживет еще. А вот этот, который спорил о чем-то с Лестой - он живым совсем не казался. Скрипучий, мертвый, как будто пережженный до черного угля голос. Хельм хотел посмотреть, но глаза не открывались, а на лице ощущалось что-то липкое, вонюче-тухлое, мерзкое. И руку поднять, чтобы стереть с себя эту дрянь, тоже не выходило никак. Только сознание снова куда-то уплывало и начинало чудиться всякое. Странное. То черный меч, который открывал невидимый рот и звал кого-то: “Приди! Возьми! Убей!”. То Леста, падающая с повозки и исчезающая прямо в воздухе. То рыжая кошка, дерущая всеми лапами усатую разбойничью физиономию.
— Да что толку в твоем мешке, все равно обернусь скоро. Петь ему буду.
А то — Леста, совсем голая, оборачивается мешком, как простыней, и что-то поет при этом - без слов, но красиво.
Он, наверное, бредит.
Удары по голове даром не проходят, и красивая девушка рядом - тоже, вот и воображается черт знает что.
— Значит, после одеться не забудь.
— Было бы во что. У меня одна юбка запасная осталась. Все остальное разбойники затоптали.
Разбойники?
Обрывки короткого беспорядочного боя замелькали под веками. Разбойники. Крик Лесты. Если они что-то с ней сделали…
Хельм попытался приподняться, голова взорвалась дикой болью, и сознание уплыло окончательно.
— Значит, у него рубаху одолжишь. Наверняка не в одной в путь отправлялся. Вон мешков сколько.
Или не окончательно? Этот мертвый скрип и мертвого в себя приведет, потому что не голова от него болит, а зубы ноют. И мысли разбегаются, как вспугнутые тараканы в дрянной таверне. Леста. Разбойники. “Прикройся”. Одежду разбойники затоптали. А ее?! Хельм бессознательно зашарил рукой у пояса, пытаясь отыскать меч. Не защитил. Не успел.
Он собрал все силы, чтобы, если не встать, то хотя бы глаза открыть, но от усилия тонко зазвенело в ушах, заглушив голоса, и рухнула тяжелая, словно горный обвал, темнота.
Когда он снова открыл глаза, дышалось легко. И вонючей дряни на лице не было. И глаза открыть получилось, вот только ничуть это не помогло: вокруг стояла кромешная ночная тьма, и даже скудного лунного света не пробивалось сквозь густые кроны.
И двоих, сидевших с ним рядом, можно было только угадать — два черных силуэта в темноте. Один девичий — Лесты, а второй… Второго он и ясным днем, наверное, опознать бы не смог. Не человек, только в этом Хельм и был уверен. Что-то или кто-то длинное, угловатое, корявое, вроде и смахивает на человеческую фигуру, но… Как будто неумелый колдун пытался то ли дерево в человека превратить, то ли, наоборот, человека в дерево. Жуть жуткая, в общем. Но страшно не было — может, потому что Леста спокойно с ним говорила о чем-то? А может, потому что голос этого чудища непонятного — неживой и скрипучий — Хельм уже слышал в полубреду, и времени прошло изрядно, и если б хотел он навредить, так сотню раз успел бы.
Сначала Хельм не прислушивался: слишком занят был оценкой собственного состояния. Но чувствовал он себя на удивление прилично, будто и не получил по голове, не считая прочих, не настолько серьезных ран, и не провалялся без памяти половину суток.
Но потом Леста легко коснулась его лба. Наверное, она всего лишь проверяла, нет ли жара, но Хельму ее прикосновение показалось таким нежным, робким и ласковым, что, будь в нем самом хоть немного больше сил, непременно прикоснулся бы в ответ. Может, и обнял бы. Легко, чтобы не испугать и не обидеть, а просто понять, не почудилось ли ему. А как понять, если лежишь бревно бревном?
И он стал слушать. Внимательно, думая о том, что слышит, а там, где думать пока не получалось, запоминая.
— Ну что? — тот, скрипучий. И почему-то в простом вопросе чудится сочувствие.
— А то сам не видишь. Вроде полегче. Теперь бы ему поспать надо.
— Так помурчи. Или не хочешь снова оборачиваться? Чую страх в тебе. Что пугает?
“Помурчи”? “Снова оборачиваться”?
Так почудилась ему или нет дерущая бандита рыжая кошка?
— Тебе не понять. Ты из своего болота в жизни не вылезал. А я от своих родичей в далеком далеке заблудилась. Ничего не знаю, ничего не помню, — от горечи в тихом голосе Лесты снова захотелось ее обнять, прижать к себе, но уже не как женщину, которую хочешь, а как ту, что нуждается в утешении. — А что умею, тому наобум научилась. Случайно. Знаю только, что нельзя мне кошкой надолго. В кошачьем теле чуть не день за полгода идет. Не успела оглянуться, а уже вон какая вымахала. Пока перекидываться не начала, даже не догадывалась, что время для меня и для людей течет по-разному. Так ведь не должно быть?
“Кошка”, — повторил мысленно Хельм в полном изумлении. Все-таки кошка. А скрипучий ответил:
— Для обычных кошек — должно. Их я на своем веку немало перевидал, знаю, как есть. Но для тебя… может, и нет. Девицей-то ты сейчас в самом расцвете. Сок играет, женской силой от тебя так и хлещет. Значит, в пору вошла. Потому и говорю, оденься, пока не очнулся. Заморочишь парню голову, а что потом? Ты-то хвостом махнешь — и за море. А он?
— Что это ты о нем так печешься? Ты ж людей не любишь.
— Кошек я не люблю больше. Мерзкие создания. Орут и орут. Кору дерут, территорию метят.
— Фу! Это ж не кошки, это коты.
— Невелика разница. А парня ты себе нашла хорошего. Чую в нем силу, а мерзостей всяких и зла — не чую. Жаль будет, если заморочишь-то.
— Да не собираюсь я никого морочить!
Леста ответила сердито, а Хельм понял вдруг, что засыпает — так резко, будто вновь готов уйти в беспамятство. Не из-за магии какой-нибудь, а попросту силы закончились. Противиться сну он не стал: главное понятно, а обдумывать все это лучше не на ушибленную голову. Но спал недолго. Или это разговор Лесты с неведомо кем затянулся? Крепкий, почти мертвый сон перешел в легкую дрему, сквозь которую Хельм снова слышал голоса этих двоих.
— Осторожней будь. Люди таких, как мы, ненавидят. Я знаю, о чем говорю. Многое помню, многое повидал и услышал. Когда в городе будешь, не вздумай перекидываться. Если что заподозрят — беги и не оглядывайся. На клочки порвут и на огне зажарят. И к волшебникам не суйся! Учуют что — не вырвешься. У них свой подход, магический. Пока не ощиплют и на шерстинки не разберут, чтоб заглянуть, что у тебя внутри как делается, — не отстанут.
— Я знаю, — тихо сказала Леста. — Мне иногда снится… странное. Я почти все забываю, но кое-что врезается в память. Камни и палки. Костры. Боль. Не знаю, откуда что берется, но почему-то кажется, что это когда-то со мной было.
— Может, и было. Говорят, у кошачьего племени жизнь хоть и короткая, да зато не одна.
— Думаешь, я вспоминаю прошлые?
— Я тебе не отвечу. До своих доберешься, там и спросишь. Но хвостатое обличье держи при себе. Людям не показывай.
— Не стану.
— А парню что говорить думаешь?
— Его зовут Хельмут.
— А тебя Пирог. И что? Так и называть?
— Да что ж ты за пень такой противный! Никакого сладу с тобой! Что я могу ему сказать? Что у него бред был и мой хвост ему померещился? Думаешь, он меня тоже в костер закинет при удобном случае?
— Этот не закинет. Ты правильно выбрала. А вот его за тебя закинуть могут. Помни об этом.
Хельм слушал и все отчетливее понимал две вещи. Первая — его раны слишком быстро излечиваются, без магии такое никак невозможно. И хотелось бы понять, чья это магия — скрипучего болотного жителя или Лесты? Потому что второе, что он понял — ни обычной девушкой, ни обычной кошкой Леста точно не была.
Он слышал, конечно же, байки об оборотниках — а кто не слыхал? Но ни в одной даже самой невероятной байке магией оборотники не владели. У них просто было два облика, человеческий и звериный. В людском обличье они были самыми обычными людьми, а в зверином — ничем не отличались от зверей. Этим, к слову сказать, и пугали.
Если Леста всего лишь оборачивается в кошку… То есть нет, не так. Если бы она была оборотницей, такой, о каких Хельмут слышал. То она обернулась бы кошкой и удрала. Или и в самом деле подрала бы бандитов, как ему привиделось, у кошек ведь тоже характер разный. Но ее слова про родичей, и о том, что она сама чему-то, что умеет, научилась… Чему? Полынью призраков отгонять? Или петь, когда оборачивается? Тогда получается, она и в кошачьем облике себя осознает и человеческого разума не теряет, так?
Думал он так напряженно, что даже голова снова заболела. И тут Леста, словно почуяв что-то. наклонилась к нему, положила прохладную ладонь на лоб. Сказала мягко:
— Рано тебе еще просыпаться. Спи пока.
И запела, негромко и мелодично:
— На просторах, под звездой ходит сон,
Самый лучший, самый добрый он.
О таком мечтает каждый малыш,
Да и ты с ним до рассвета проспишь.
Мимо многих пролетает тот сон
Мимо тех, кто грустен, тех, кто влюблен.
Слишком быстро пролетает и — в путь.
То, что видел ты, к рассвету забудь.
Глаза закрылись при первых же словах, но песенка слышалась ясно. Обволакивала, убаюкивала, словно уютное кошачье мурчание. А мелодия, простая и незатейливая, отчего-то напоминала ту колыбельную, которую в детстве им с братом напевала мама.
И засыпал он, словно в детстве, спокойно и сладко. Песня отдалялась, он уже с трудом различал слова, хотя очень хотел услышать и запомнить. Но последнее, что услышал отчетливо, было: “к рассвету забудь”. Леста пела что-то и дальше, но с Хельмом оставался только ее голос, а потом и он исчез, сменившись крепким, как в детстве, сном.
Проснулся он от того, что солнечные лучи щекотали веки. Голова была ясной, тело — на удивление бодрым и отдохнувшим, только душа малость не на месте. Все ночные видения и разговоры он помнил отчетливо. Или “к рассвету забудь” было не колдовством, а всего лишь песенкой, или колдовство не удалось — а чтобы выяснить, надо было поговорить с Лестой. Если она захочет разговаривать об этом. Получается, он случайно узнал ту тайну, которую она наверняка хотела бы скрыть ото всех.
Но что толку гадать впустую, когда можно прямо сейчас все и выяснить?
Хельмут открыл глаза и осторожно осмотрелся.
Он лежал на мягких мешках в своей тележке, неподалеку паслась Заплатка, а вот Лесты, как и ночного гостя, рядом не было. Зато откуда-то из-за кривых болотных деревьев отчетливо слышались их голоса.
Честным было бы сразу окликнуть, показать, что он не спит, но Хельм не удержался от соблазна: вдруг услышит еще что-нибудь такое же интересное, как ночью? Закрыл снова глаза - почему-то так легче было прислушиваться. Голоса словно приблизились, оставались такими же тихими, но слова звучали отчетливо.
— Так они и не здешние, — медленно, размеренно рассказывал о чем-то скрипучий. — Торговый караван ехал из города, эти, видно, прознали, завели прямо в топи. Постреляли, порезали, товар разграбили, а мне теперь болотников заговаривать придется, чтобы поскорее трясина мертвяков утянула. Плохо и лесу, и болоту, когда тела неприбранные так валяются. Души неупокоенные приходят. Мечутся, стонут, никакого покоя!
— И много их? Мертвяков-то? — Почему-то сейчас Хельмут ясно осознал, что Леста — не человек, не девчонка деревенская. В ее голосе понятная, человеческая жалость смешивалась с любопытством, которое совсем не походило на привычное любопытство вечно болтающих и разносящих сплетни баб. Каким-то совсем другим оно было. Будто Леста расспрашивает о чем-то действительно важном для нее.
— Купец с охраной, считай, четверо. Жаден, видать, был, хотел границы с податями стороной объехать. Да видишь как вышло. Жизнью поплатился. Еще возница и парнишка. Может, сын купца. Так уж он громко кричал, пока эти злобствовали. На что у меня сердца нет, а все же горько было.
— А что ж не помог? В деревне говорили, ты и морок навести можешь, и воронье злющее наслать, и топь под ногами наколдовать. Врали?
— Не врали. Да только не дело мне вмешиваться. К тебе вот вышел, потому что ты и сама не человек. А парень твой…
— Что?
Голос Лесты дрогнул, и Хельм тоже насторожился, даже дышать забыл. “Не человек”. Ладно, это он уже понял. Но сам-то он чем зацепил внимание болотной нелюди?
— Да не пойму, — проскрипел тот. — Вроде не колдун, но чуется в нем магия.
— Правда? Ты тоже чуешь? А я все понять не могла, что за странное ощущение. Точно не колдун!
— Может, не колдун, а может, просто не знает, с какого боку к своей силе подступиться. Слабенькая она в нем, искорка, не пламя. Но есть. И если подуть с правильной стороны, может и разгорится что-нибудь посущественнее.
Скрипучий умолк, а Хельм едва удержался, чтобы не почесать озадаченно в затылке. Магия в нем и в самом деле была, причем именно такая, как тот сказал — слабая и потаенная, к которой он и сам не умел подступиться. Отец говорил, в те времена, когда у него водились еще деньжата, он пытался найти для сына мага, чтобы тот если не учил, то хотя бы объяснил, что да как. Но — не срослось. А магов-самоучек не бывает. Там знать нужно. Вот и искал теперь Хельмут хоть какие-то крохи знаний…
— Иди, хвостатая, проснулся твой парень, — заявил вдруг скрипучий. — Ждет тебя. А мне пора. Родник останется, пока соберетесь. А отсюда проложу вам безопасную тропу, езжайте да не сворачивайте. На тракт выведет, а там и до города рукой подать.
От единственного слова — “родник” — мысли Хельма мгновенно переключились со всяких сложных вопросов и грустных воспоминаний на дела простые и насущные, а местами и остро необходимые. Умыться, напиться, поесть… Привести себя в порядок, найти чистую одежду, если осталось в мешках хоть что-то чистое после того, как на них уложили его, грязного и окровавленного. Он сел, схватившись за борт телеги, встретился взглядом с подошедшей как раз Лестой и отчего-то смешался. Будь она простой деревенской девчонкой, знал бы, что сказать, а как говорить с непонятной, красивой девушкой-кошкой, которая, к тому же, спасла ему жизнь?
А она сейчас и правда была такой красивой, что дух захватило, и не только дух, тело тоже отреагировало вполне понятным образом. И даже его же, Хельмута, запасная рубашка, которая была ей отчаянно велика, странным образом делала ее еще привлекательнее. Взгляд залипал то на съехавшем набок вороте, открывшем почти целиком девичье белое плечо, то на растрепавшихся рыжих волосах, в которых, казалось, запутались пробившиеся сквозь кроны солнечные лучи, то на ярких глазах — и вправду почти кошачьих, как он сразу не заметил?
Но показывать смятение не хотелось, и он спросил, мимоходом подивившись собственному хриплому, будто каркающему голосу:
Кто - в болоте? Хельм поморщился: голова трещала и болела, мутилось и в ней, и вообще - мутило, и в ушах бухало что-то. Может, ему эти голоса только чудятся? Один — Лесты, Хельм ее сразу узнал, хотя сейчас он звучал не с уже привычной затаенной насмешкой, а по-настоящему взволнованно и тревожно. А вот второй…
— Дура как есть. Поживешь с мое, и не то знать будешь.
“Поживешь с мое”, — мысленно повторил Хельм. Эхом откликнулось в голове: “поживешь-поживешь-поживешь!”
Он выжил. Каким-то чудом, милостью богов, не иначе, но выжил. И теперь точно - поживет еще. А вот этот, который спорил о чем-то с Лестой - он живым совсем не казался. Скрипучий, мертвый, как будто пережженный до черного угля голос. Хельм хотел посмотреть, но глаза не открывались, а на лице ощущалось что-то липкое, вонюче-тухлое, мерзкое. И руку поднять, чтобы стереть с себя эту дрянь, тоже не выходило никак. Только сознание снова куда-то уплывало и начинало чудиться всякое. Странное. То черный меч, который открывал невидимый рот и звал кого-то: “Приди! Возьми! Убей!”. То Леста, падающая с повозки и исчезающая прямо в воздухе. То рыжая кошка, дерущая всеми лапами усатую разбойничью физиономию.
— Да что толку в твоем мешке, все равно обернусь скоро. Петь ему буду.
А то — Леста, совсем голая, оборачивается мешком, как простыней, и что-то поет при этом - без слов, но красиво.
Он, наверное, бредит.
Удары по голове даром не проходят, и красивая девушка рядом - тоже, вот и воображается черт знает что.
— Значит, после одеться не забудь.
— Было бы во что. У меня одна юбка запасная осталась. Все остальное разбойники затоптали.
Разбойники?
Обрывки короткого беспорядочного боя замелькали под веками. Разбойники. Крик Лесты. Если они что-то с ней сделали…
Хельм попытался приподняться, голова взорвалась дикой болью, и сознание уплыло окончательно.
— Значит, у него рубаху одолжишь. Наверняка не в одной в путь отправлялся. Вон мешков сколько.
Или не окончательно? Этот мертвый скрип и мертвого в себя приведет, потому что не голова от него болит, а зубы ноют. И мысли разбегаются, как вспугнутые тараканы в дрянной таверне. Леста. Разбойники. “Прикройся”. Одежду разбойники затоптали. А ее?! Хельм бессознательно зашарил рукой у пояса, пытаясь отыскать меч. Не защитил. Не успел.
Он собрал все силы, чтобы, если не встать, то хотя бы глаза открыть, но от усилия тонко зазвенело в ушах, заглушив голоса, и рухнула тяжелая, словно горный обвал, темнота.
Прода от 06.06.2024, 09:00
Когда он снова открыл глаза, дышалось легко. И вонючей дряни на лице не было. И глаза открыть получилось, вот только ничуть это не помогло: вокруг стояла кромешная ночная тьма, и даже скудного лунного света не пробивалось сквозь густые кроны.
И двоих, сидевших с ним рядом, можно было только угадать — два черных силуэта в темноте. Один девичий — Лесты, а второй… Второго он и ясным днем, наверное, опознать бы не смог. Не человек, только в этом Хельм и был уверен. Что-то или кто-то длинное, угловатое, корявое, вроде и смахивает на человеческую фигуру, но… Как будто неумелый колдун пытался то ли дерево в человека превратить, то ли, наоборот, человека в дерево. Жуть жуткая, в общем. Но страшно не было — может, потому что Леста спокойно с ним говорила о чем-то? А может, потому что голос этого чудища непонятного — неживой и скрипучий — Хельм уже слышал в полубреду, и времени прошло изрядно, и если б хотел он навредить, так сотню раз успел бы.
Сначала Хельм не прислушивался: слишком занят был оценкой собственного состояния. Но чувствовал он себя на удивление прилично, будто и не получил по голове, не считая прочих, не настолько серьезных ран, и не провалялся без памяти половину суток.
Но потом Леста легко коснулась его лба. Наверное, она всего лишь проверяла, нет ли жара, но Хельму ее прикосновение показалось таким нежным, робким и ласковым, что, будь в нем самом хоть немного больше сил, непременно прикоснулся бы в ответ. Может, и обнял бы. Легко, чтобы не испугать и не обидеть, а просто понять, не почудилось ли ему. А как понять, если лежишь бревно бревном?
И он стал слушать. Внимательно, думая о том, что слышит, а там, где думать пока не получалось, запоминая.
— Ну что? — тот, скрипучий. И почему-то в простом вопросе чудится сочувствие.
— А то сам не видишь. Вроде полегче. Теперь бы ему поспать надо.
— Так помурчи. Или не хочешь снова оборачиваться? Чую страх в тебе. Что пугает?
“Помурчи”? “Снова оборачиваться”?
Так почудилась ему или нет дерущая бандита рыжая кошка?
— Тебе не понять. Ты из своего болота в жизни не вылезал. А я от своих родичей в далеком далеке заблудилась. Ничего не знаю, ничего не помню, — от горечи в тихом голосе Лесты снова захотелось ее обнять, прижать к себе, но уже не как женщину, которую хочешь, а как ту, что нуждается в утешении. — А что умею, тому наобум научилась. Случайно. Знаю только, что нельзя мне кошкой надолго. В кошачьем теле чуть не день за полгода идет. Не успела оглянуться, а уже вон какая вымахала. Пока перекидываться не начала, даже не догадывалась, что время для меня и для людей течет по-разному. Так ведь не должно быть?
“Кошка”, — повторил мысленно Хельм в полном изумлении. Все-таки кошка. А скрипучий ответил:
— Для обычных кошек — должно. Их я на своем веку немало перевидал, знаю, как есть. Но для тебя… может, и нет. Девицей-то ты сейчас в самом расцвете. Сок играет, женской силой от тебя так и хлещет. Значит, в пору вошла. Потому и говорю, оденься, пока не очнулся. Заморочишь парню голову, а что потом? Ты-то хвостом махнешь — и за море. А он?
— Что это ты о нем так печешься? Ты ж людей не любишь.
— Кошек я не люблю больше. Мерзкие создания. Орут и орут. Кору дерут, территорию метят.
— Фу! Это ж не кошки, это коты.
— Невелика разница. А парня ты себе нашла хорошего. Чую в нем силу, а мерзостей всяких и зла — не чую. Жаль будет, если заморочишь-то.
— Да не собираюсь я никого морочить!
Леста ответила сердито, а Хельм понял вдруг, что засыпает — так резко, будто вновь готов уйти в беспамятство. Не из-за магии какой-нибудь, а попросту силы закончились. Противиться сну он не стал: главное понятно, а обдумывать все это лучше не на ушибленную голову. Но спал недолго. Или это разговор Лесты с неведомо кем затянулся? Крепкий, почти мертвый сон перешел в легкую дрему, сквозь которую Хельм снова слышал голоса этих двоих.
— Осторожней будь. Люди таких, как мы, ненавидят. Я знаю, о чем говорю. Многое помню, многое повидал и услышал. Когда в городе будешь, не вздумай перекидываться. Если что заподозрят — беги и не оглядывайся. На клочки порвут и на огне зажарят. И к волшебникам не суйся! Учуют что — не вырвешься. У них свой подход, магический. Пока не ощиплют и на шерстинки не разберут, чтоб заглянуть, что у тебя внутри как делается, — не отстанут.
— Я знаю, — тихо сказала Леста. — Мне иногда снится… странное. Я почти все забываю, но кое-что врезается в память. Камни и палки. Костры. Боль. Не знаю, откуда что берется, но почему-то кажется, что это когда-то со мной было.
— Может, и было. Говорят, у кошачьего племени жизнь хоть и короткая, да зато не одна.
— Думаешь, я вспоминаю прошлые?
— Я тебе не отвечу. До своих доберешься, там и спросишь. Но хвостатое обличье держи при себе. Людям не показывай.
— Не стану.
— А парню что говорить думаешь?
— Его зовут Хельмут.
— А тебя Пирог. И что? Так и называть?
— Да что ж ты за пень такой противный! Никакого сладу с тобой! Что я могу ему сказать? Что у него бред был и мой хвост ему померещился? Думаешь, он меня тоже в костер закинет при удобном случае?
— Этот не закинет. Ты правильно выбрала. А вот его за тебя закинуть могут. Помни об этом.
Прода от 10.06.2024, 08:52
Хельм слушал и все отчетливее понимал две вещи. Первая — его раны слишком быстро излечиваются, без магии такое никак невозможно. И хотелось бы понять, чья это магия — скрипучего болотного жителя или Лесты? Потому что второе, что он понял — ни обычной девушкой, ни обычной кошкой Леста точно не была.
Он слышал, конечно же, байки об оборотниках — а кто не слыхал? Но ни в одной даже самой невероятной байке магией оборотники не владели. У них просто было два облика, человеческий и звериный. В людском обличье они были самыми обычными людьми, а в зверином — ничем не отличались от зверей. Этим, к слову сказать, и пугали.
Если Леста всего лишь оборачивается в кошку… То есть нет, не так. Если бы она была оборотницей, такой, о каких Хельмут слышал. То она обернулась бы кошкой и удрала. Или и в самом деле подрала бы бандитов, как ему привиделось, у кошек ведь тоже характер разный. Но ее слова про родичей, и о том, что она сама чему-то, что умеет, научилась… Чему? Полынью призраков отгонять? Или петь, когда оборачивается? Тогда получается, она и в кошачьем облике себя осознает и человеческого разума не теряет, так?
Думал он так напряженно, что даже голова снова заболела. И тут Леста, словно почуяв что-то. наклонилась к нему, положила прохладную ладонь на лоб. Сказала мягко:
— Рано тебе еще просыпаться. Спи пока.
И запела, негромко и мелодично:
— На просторах, под звездой ходит сон,
Самый лучший, самый добрый он.
О таком мечтает каждый малыш,
Да и ты с ним до рассвета проспишь.
Мимо многих пролетает тот сон
Мимо тех, кто грустен, тех, кто влюблен.
Слишком быстро пролетает и — в путь.
То, что видел ты, к рассвету забудь.
Глаза закрылись при первых же словах, но песенка слышалась ясно. Обволакивала, убаюкивала, словно уютное кошачье мурчание. А мелодия, простая и незатейливая, отчего-то напоминала ту колыбельную, которую в детстве им с братом напевала мама.
И засыпал он, словно в детстве, спокойно и сладко. Песня отдалялась, он уже с трудом различал слова, хотя очень хотел услышать и запомнить. Но последнее, что услышал отчетливо, было: “к рассвету забудь”. Леста пела что-то и дальше, но с Хельмом оставался только ее голос, а потом и он исчез, сменившись крепким, как в детстве, сном.
Проснулся он от того, что солнечные лучи щекотали веки. Голова была ясной, тело — на удивление бодрым и отдохнувшим, только душа малость не на месте. Все ночные видения и разговоры он помнил отчетливо. Или “к рассвету забудь” было не колдовством, а всего лишь песенкой, или колдовство не удалось — а чтобы выяснить, надо было поговорить с Лестой. Если она захочет разговаривать об этом. Получается, он случайно узнал ту тайну, которую она наверняка хотела бы скрыть ото всех.
Но что толку гадать впустую, когда можно прямо сейчас все и выяснить?
Хельмут открыл глаза и осторожно осмотрелся.
Он лежал на мягких мешках в своей тележке, неподалеку паслась Заплатка, а вот Лесты, как и ночного гостя, рядом не было. Зато откуда-то из-за кривых болотных деревьев отчетливо слышались их голоса.
Честным было бы сразу окликнуть, показать, что он не спит, но Хельм не удержался от соблазна: вдруг услышит еще что-нибудь такое же интересное, как ночью? Закрыл снова глаза - почему-то так легче было прислушиваться. Голоса словно приблизились, оставались такими же тихими, но слова звучали отчетливо.
— Так они и не здешние, — медленно, размеренно рассказывал о чем-то скрипучий. — Торговый караван ехал из города, эти, видно, прознали, завели прямо в топи. Постреляли, порезали, товар разграбили, а мне теперь болотников заговаривать придется, чтобы поскорее трясина мертвяков утянула. Плохо и лесу, и болоту, когда тела неприбранные так валяются. Души неупокоенные приходят. Мечутся, стонут, никакого покоя!
Прода от 13.06.2024, 09:19
— И много их? Мертвяков-то? — Почему-то сейчас Хельмут ясно осознал, что Леста — не человек, не девчонка деревенская. В ее голосе понятная, человеческая жалость смешивалась с любопытством, которое совсем не походило на привычное любопытство вечно болтающих и разносящих сплетни баб. Каким-то совсем другим оно было. Будто Леста расспрашивает о чем-то действительно важном для нее.
— Купец с охраной, считай, четверо. Жаден, видать, был, хотел границы с податями стороной объехать. Да видишь как вышло. Жизнью поплатился. Еще возница и парнишка. Может, сын купца. Так уж он громко кричал, пока эти злобствовали. На что у меня сердца нет, а все же горько было.
— А что ж не помог? В деревне говорили, ты и морок навести можешь, и воронье злющее наслать, и топь под ногами наколдовать. Врали?
— Не врали. Да только не дело мне вмешиваться. К тебе вот вышел, потому что ты и сама не человек. А парень твой…
— Что?
Голос Лесты дрогнул, и Хельм тоже насторожился, даже дышать забыл. “Не человек”. Ладно, это он уже понял. Но сам-то он чем зацепил внимание болотной нелюди?
— Да не пойму, — проскрипел тот. — Вроде не колдун, но чуется в нем магия.
— Правда? Ты тоже чуешь? А я все понять не могла, что за странное ощущение. Точно не колдун!
— Может, не колдун, а может, просто не знает, с какого боку к своей силе подступиться. Слабенькая она в нем, искорка, не пламя. Но есть. И если подуть с правильной стороны, может и разгорится что-нибудь посущественнее.
Скрипучий умолк, а Хельм едва удержался, чтобы не почесать озадаченно в затылке. Магия в нем и в самом деле была, причем именно такая, как тот сказал — слабая и потаенная, к которой он и сам не умел подступиться. Отец говорил, в те времена, когда у него водились еще деньжата, он пытался найти для сына мага, чтобы тот если не учил, то хотя бы объяснил, что да как. Но — не срослось. А магов-самоучек не бывает. Там знать нужно. Вот и искал теперь Хельмут хоть какие-то крохи знаний…
— Иди, хвостатая, проснулся твой парень, — заявил вдруг скрипучий. — Ждет тебя. А мне пора. Родник останется, пока соберетесь. А отсюда проложу вам безопасную тропу, езжайте да не сворачивайте. На тракт выведет, а там и до города рукой подать.
Прода от 17.06.2024, 09:22
От единственного слова — “родник” — мысли Хельма мгновенно переключились со всяких сложных вопросов и грустных воспоминаний на дела простые и насущные, а местами и остро необходимые. Умыться, напиться, поесть… Привести себя в порядок, найти чистую одежду, если осталось в мешках хоть что-то чистое после того, как на них уложили его, грязного и окровавленного. Он сел, схватившись за борт телеги, встретился взглядом с подошедшей как раз Лестой и отчего-то смешался. Будь она простой деревенской девчонкой, знал бы, что сказать, а как говорить с непонятной, красивой девушкой-кошкой, которая, к тому же, спасла ему жизнь?
А она сейчас и правда была такой красивой, что дух захватило, и не только дух, тело тоже отреагировало вполне понятным образом. И даже его же, Хельмута, запасная рубашка, которая была ей отчаянно велика, странным образом делала ее еще привлекательнее. Взгляд залипал то на съехавшем набок вороте, открывшем почти целиком девичье белое плечо, то на растрепавшихся рыжих волосах, в которых, казалось, запутались пробившиеся сквозь кроны солнечные лучи, то на ярких глазах — и вправду почти кошачьих, как он сразу не заметил?
Но показывать смятение не хотелось, и он спросил, мимоходом подивившись собственному хриплому, будто каркающему голосу:
