Успела она как раз вовремя. Феодосийский поезд только что подошёл к перрону. Усатые носильщики тащили от вагонов чемоданы и корзины с остро пахнущим виноградом «изабелла». Пассажиры всех классов, смешавшись на перроне, представляли собою пеструю, загорелую под осенним южным солнцем толпу. Глядя на них, Лена с тоской представляла себе края, где не нужно в октябре носить полушубок и тёплый платок, где растёт виноград и плещется тёплое море.
Найдя указанный Соней вагон, Лена взяла передачу, состоящую из лёгкого, но объёмного тюка с одеждой и неудобной широкой, тяжёлой корзины, покрытой клетчатой домотканой скатертью и перевязанной верёвками.
Она крутила головой в поисках свободного носильщика, но тут как будто ветер пробежал по толпе.
«Санитарный поезд» Расступитесь, освободите проход!»
Откуда-то появились несколько городовых, которые стали теснить пассажиров к краю перрона.
— Ой, батюшки! Раздавили! — истерически взвизгнула какая-то женщина.
Лена, волоча за собой неудобную корзину, пятилась назад, а городовые всё наседали на толпу, требуя отступить ещё куда-то, хотя отступать дальше было некуда.
Затем полицейские выстроились в цепь вдоль перрона, огораживая широкий проход посередине. И Лена поверх чужих плеч и голов увидела страшное шествие раненных.
Большинство шли сами, кто-то опираясь на костыль, кто-то — неся одну руку на перевязи. Некоторых несли на носилках санитары. Молодые сёстры с бледными, какими-то зеленоватыми лицами, тащили какие-то тюки и ящики, поддерживали раненных под руки и живо о чём-то переговаривались.
Эта вновь прибывшая толпа разительно отличалась от тех людей, которые были на вокзале раньше. Так сильно, как отличались бы жители другого полушария.
Над ранеными слышались стоны, всхлипывания и ругательства, а также какие-то короткие команды, смысла которых Лена не понимала. Особенно её поразило количество этих людей. Время шло, а раненых всё несли и вели, и конца этой процессии не было видно. Лица у санитаров и сестёр были измученные, усталые. Почему-то Лене казалось, что она непременно увидит среди этой толпы своих подруг. Они пока продолжали обучение, но скоро их должны отправить по разным прифронтовым госпиталям. Сойку, как прозвали Зою Чибрякову, по слухам должны были отправить во Владикавказ.
Когда, наконец, колонна прошла, и оцепление сняли, Лена с ужасом заметила, что тюк с Сониной тёплой одеждой исчез. Украли в толпе. Корзина — вон она, большая и тяжёлая, а тюка нет…
Без сил она подтянула корзину к ближайшей лавочке и опустилась на неё, с трудом удерживаясь от слёз. Перрон опустел. Под ногами кое-где остались лежать обрывки окровавленных бинтов и какие-то смятые бумажки. Потом пришёл дворник с большой метлой и стал это всё сметать на совок.
Лена понятия не имела, как теперь ей вернуться к больной подруге, которая так ждёт тёплое пальто. Ведь покупать такую дорогую вещь сейчас у Сони нет возможности. Пока она носила нечто вроде бархатной бекеши — щегольской, но абсолютно бесполезной в промозглом петроградском климате.
В чем же Соня будет ходить зимой? Убитая случившимся, Лена машинально наблюдала за шаркающими движениями метлы дворника, но вдруг ей на рукам легла чья-то рука.
— Барышня, а барышня?
Лена резко обернулась и увидела человека лет тридцати с небольшим, в одежде мастерового. У него было здоровое краснощёкое лицо и смеющиеся глаза.
— Не ваши ли вещички? — спросил человек, указывая на тюк, стоящий у своих ног.
— Мои! — ахнула Лена, — но как? Где вы их нашли?
— Внимательнее надо быть, барышня, — с какой-то загадочной улыбкой ласково проговорил мастеровой, сами вещи потеряли, найти не сложно было.
— Но я же смотрела везде! — с удивлением воскликнула Лена.
Затем ей пришла в голову вполне здравая мысль о том, что человек этот, видимо сам стащил вещи, а теперь хочет получить за их возврат вознаграждение. Она снова облилась холодным потом, когда подумала, что у неё, кроме двугривенного на извозчика, нет с собой денег.
— Я могу вас чем-то отблагодарить, — пробормотала она, уже предвидя ответ.
Но спаситель её снова ласково улыбнулся и ответил развязно:
— Ну что вы, барышня! Не стоит. Даст Бог, сводимся ещё. Я вам помог, вы мне когда-нибудь поможете… Дело житейское.
— Спасибо, большое спасибо, — горячо поблагодарила Лена, пожав крепкую широкую руку.
— Дотащить вещички-то до извозчика? — весело спросил спаситель.
— Нет-нет, не надо, я ещё посижу, — ответила Лена.
— Ну, было бы предложено, — бывайте!
Лена дождалась, когда его фигура скрылась в здании вокзала и потащила тюк и тяжёлую корзину к извозчику.
Увидев Соню, Лена была удивлена тем, что глаза у той ещё более красные, а нос ещё больше распух.
— Тебе стало хуже? — с тревогой спросила Лена.
— Нет, — мне получше, — вздохнула Соня, — письмо пришло от брата, от Никиты.
Лена поняла, что распухший нос и красные глаза являются последствиями недавних слёз.
— А где он у тебя? — спросила Лена, втаскивая вещи в комнату.
— На фронте он у меня, — по-бабьи, всхлипнула Соня, — в Галиции воюет. Вот смотри!
Соня достала из конверта и протянула подруге фотографическую карточку, на которой двое бравых военных в каких-то странных безрукавках стояли на фоне высоких хвойных пирамидальных деревьев.
— Вот он, Никита, — показала пальцев Соня на усатого красавца, который и ростом повыше был, и смотрелся веселее своего товарища.
Лена перевернула карточку и прочла надпись: «Милой сестрёнке Соне, от её непутёвого брата. Октябрь 1914. Кстати, деревья позади нас называются на местном наречии «смэрэки», а то, что на нас надето — киптарыки».
Лена отдала карточку обратно подруге.
По дороге она думала, что, как только увидит Соню, сразу же расскажет ей о своих приключениях на вокзале. Но сейчас поняла, что лучше ей о них промолчать. Особенно, о прибытии санитарного поезда и о том впечатлении, которое он на неё произвёл.
— Но ты же говорила, что брат у тебя картограф, — сказала она, а значит, ему ничего не угрожает.
— Это ты его не знаешь, — Соня закашлялась, — он-то картограф, но разве будет он сидеть при штабе! Он же бесшабашный совсем. И всегда таким был с самого детства! И с начальством вечные нелады. Всё ищет правду… Говорят, когда он ушёл на войну, начальник пожелал тайком, чтоб его там пристрелили поскорей…
— А вообще о чём пишет? — спросила Лена.
— Да ничего хорошего не пишет. Конечно, бравада сплошная мальчишеская, а так…
Соня развернула листок и, пробежав глазами по строчкам, нашла нужное место: «На скорое завершение войны надеяться не приходится. Матери я не писал об этом, а тебе скажу, дела наши на фронте паршивые. Поставки амуниции поручены мошенникам и взяточникам. Кожевенная фабрика Ломова, с которой заключили контракт на изготовление сёдел для фронта, шлёт такую дрянь, что пользоваться ею никак нельзя. Сукно для солдатских шинелей гнилое, продовольствия уже сейчас не хватает. Что же будет через два-три месяца? Я, как ты знаешь, паники не люблю, но готовиться надо к худшему».
— И вот кто его всегда гонит в самое пекло! — неожиданно в сердцах воскликнула Соня и швырнула фотокарточку брата на неприбранную кровать.
Затем подняла её, быстро поцеловала, перекрестила и снова спрятала в конверт.
— Что это я раскисла? — тряхнула она головой, — давай-ка мамины подарки разбирать.
— Да мне еще в Гатчину ехать, — отнекивалась Лена. — Аля тоже заболела, надо её родственников известить, а то лежит одна-одинёшенька, а мать её работает всё…
— А я тоже одна. Лежу тут вот… — Соня шутливо подтолкнула Лену к корзине.
И Лена сдалась. Верёвки были развязаны, клетчатая скатерть снята и на свет явились банки с вишнёвым вареньем и инжирным джемом, мешочки с курагой и грецкими орехами и две прекрасные пахучие дыни.
— Давай-давай, наворачивай, — уговаривала Соня подругу, густо намазывая ей джем на свежую сайку, — мне от болезни есть совсем не хочется, а ты ешь. Совсем умучали тебя мои сорванцы. Как там они?
Лена помолчала, сомневаясь, стоит ли рассказывать подруге о своей маленькой победе, но потом всё-таки рассказала.
Соня восприняла рассказ почти равнодушно. Только и сказала, что молодец, мол, так и надо с детьми, нечего их баловать, а то на голову сядут… Но мысли её, видимо были опять далеко, в этой странной непонятной Галиции, где растут «смэрэки», а люди носят «киптарыки», где недавно генерал Брусилов задал жару австриякам, где сейчас осаждают Перемышль, вокруг которого чадит чёрный дым, коптящий позолоту шпилей, как рьяно рвутся русские в город и как остервенело отбиваются австрийцы. В конце письма значилось также: «Австрияки подтянули резервы. Скоро меня бросят под Перемышль. Наши подкрепления задерживаются. Чую, будет жарко». Лена в этот момент ощутила смутное беспокойство за братьев Сони. Вот-вот австрийцы оклемаются и тогда дай Бог их удержать…
***
В тот вечер, оказавшись в доме генерала, Лена с трудом могла сосредоточиться на уроке. Ученица, по обыкновению, порхала мыслями с одного предмета на другой, и Лена в этот раз её не останавливала.
— Скажите, Елена Васильевна, — вдруг спросила Катюша посредине чтения чрезвычайно сложного для себя текста про Перта Великого, — а вы участвуете в комитете?
— Где? — поразилась Лена?
— Ну как же! — с энтузиазмом воскликнула генеральская дочка, — Вам необходимо сходить на заседание! Все наши знакомые дамы участвуют в женских комитетах. Есть комитет, собирающий деньги на увечных воинов, есть такой, который сиротами занимается (отцы у детей на фронте погибли, а матери с голоду умерли)… — голосок Катюши звенел весело, как ручеёк. Вот я, например, со своей подругой Верочкой Липницкой уже бываю на заседаниях. Очень интересно! И Верочкина мама там, в комитете.
Лена представила себе деятельность общественной организации, которой руководят вот такие выросшие Катюши, едва научившиеся считать без помощи пальцев, и чуть не расхохоталась нервным смехом. Однако потом подумала, что несправедлива в своих оценках. Нельзя же всех грести под одну гребёнку и судить только по примеру Зины Жуковой и Кати Бахметовой. В конце концов, генеральская дочка не виновата, что природа обделила её умом. А на заседании комитета наверняка можно найти матерей, которые захотят нанять её для занятий с их детьми.
Прода от 02.01.2019, 10:19
Глава VII
Судя по словам своей легкомысленной ученицы, Лена решила, что участие в заседании благотворительного комитета — это очень простая вещь. Приходят все желающие и обсуждают какие-то вопросы, связанные с помощью неимущим или раненым. Раньше Лене никогда не приходилось иметь дело с этой стороной жизни, она слабо её представляла себе и уже заранее имела некоторое презрительное отношение к подобным начинаниям. Ну что серьёзного могут сделать эти расфуфыренные светские дамочки? Понятно же, что всё это просто разговоры женщин, у которых нет необходимости самим зарабатывать на хлеб. А Лена была совершенно из иной среды: её мать порой до вечера пропадала в мастерской, и даже нанятые поденщицы не могли облегчить ей труд — заказы приходили довольно часто, поэтому здесь требовалась работа как минимум в четыре руки, видела, как Мурка-старшая неустанно работает с пошивом очередного заказа, видела осунувшуюся после тифа мать Наташи Мордвиновой. А эти? Они едва ли представляют себе жизнь «за чертой».
Однако, имея в виду поиск новых уроков в этой среде, Лена попросила генеральскую дочку познакомить её с матерью её подружки Шуры Липницкой.
— Ой, как хорошо! — обрадовалась Катюша, — Елена Васильевна, мы с вами будем теперь вместе помогать увечным героям, и семьям павших воинов! Это будет очень весело!
Лена проглотила стремящиеся сорваться с языка слова о том, что ничего весёлого в этой печальной ситуации нет. В конце концов, её наняли для того, чтобы заниматься с девочкой грамматикой, историей и арифметикой, а не для того, чтобы воспитывать её нравственные качества.
Ленино предположение о том, что на заседание комитета можно попасть просто, не оправдалось. Лариса Липницкая для начала пожелала встретиться с девушкой и поговорить. Разговор отложили до окончательного выздоровления Сони Костантиниди, так как до этого дня всё своё внеучебное время Лена посвящала приютским детям.
В приюте она уже не чувствовала себя настолько чуждой и нелюбимой. Конечно, того обожания, которое испытывали дети по отношению в «барышне-душеньке» Соне тут не было и в помине, но всё-таки Лена начала замечать, что приютские её уважают и отчасти боятся. Да и начальница стала относиться к ней помягче. Теперь Лена уже не допускала мысли, что зря поступила в семинарию. Правда иногда она, увлекаясь, уходила в другую крайность и начинала мечтать о великой педагогической карьере, которая её ждёт в будущем. В этих мечтах она улетала так далеко от реальности, что потом сама начинала краснеть, вспоминая, что нагородила в своих гордых фантазиях.
Лариса Липницкая оказалась совсем не такой, как её представляла себе Лена. Это была женщина, на первый взгляд, лишь немного старше тридцати лет. У неё было милое, хотя уже и немного увядшее лицо с добрыми серыми глазами. Одета она была скромно, и её платье мало чем отличалось от платья самой Лены.
Они встретились в кофейне на Невском, и Лена видела, что поверх платья у Ларисы была весьма скромная шубка, слегка обрызганная по подолу жидкой грязью, как и одежда самой Лены: погода в те дни стояла ужасная.
— Для начала я хочу вам рассказать, чем мы собственно сейчас занимаемся, — проговорила с усталой улыбкой Липницкая, грея руки о чашку с кофе.
Лена вдруг почувствовала себя рядом с Ларисой глупой школьницей, и ей стало почему-то стыдно.
Не замечая настроения своей собеседницы, Липницкая продолжала:
— Наш комитет подчиняется самому высшему органу помощи семьям фронтовиков. Это очень большая честь для нас, состоять в такой общественной организации. Вы, наверное, знаете, что мы напрямую подчиняемся императрице.
Лена ничего, конечно, не знала, но кивнула с умным, и как ей самой казалось, деловым видом.
Лариса отпила кофе, высморкалась в крошечный платочек и продолжила:
— Нас посещают и всецело помогают нам такие лица, как министр внутренних дел Маклаков Николай Алексеевич, министр финансов Пётр Львович Барк и другие уважаемые люди. Поэтому мы не можем принимать в наш комитет всех желающих. Вы же слышали, — Лариса немного понизила голос, — в последнее время распространяются какие-то бунтовские настроения, и терактов избежать, к сожалению, не удаётся…
Она призадумалась, видимо о чём-то своём, не имеющем прямого отношения к разговору. Затем снова оживилась и продолжила:
— Но такие молодые, неравнодушные люди нам нужны! Многие наши дамы уже не молоды. А те, кто ещё не стары годами, уже обременены семьями, имеют детей…
Женщины в нашем обществе пока могут не так много, но то немногое, что мы можем изменить к лучшему, мы сделаем. Да?
Лена вздрогнула от неожиданного вопроса и ответила, стараясь показать как можно больше воодушевления:
— Да, конечно!
Лариса рассказывала дальше:
— Сейчас наша главная задача добиться субсидий от правительства для производителей товаров для фронта.
