— Гранчар, Манджукич, я вам не сильно мешаю?
В это время я подтолкнула Сару локтем в бок и шепнула:
— Лучше не нарывайся, хуже будет.
— Извините, — ответила хорватка и, как ни странно, замолчала.
Зато остальные ученицы стали просто буравить взглядами Милу и Сару. Я про себя ухмыльнулась: их внимание переключилось на двух хорваток, может меня хоть на время в покое оставят.
С первого же дня Сара вела себя, как настоящая хозяйка. Она умела заболтать кого угодно. Класс постепенно привыкал к новой ученице, чего не скажешь о её привычке разговаривать с Милой Гранчар, игнорируя остальных. Довольно странно было то, что Манджукич при всей своей конфликтности демонстрирует незаурядные познания, быстро схватывает материал и при желании может даже потеснить Симону. Она внимательно следила за собой и постоянно на переменах таращилась в карманное двустворчатое зеркальце. Хорватка казалась настоящей барахольщицей, чего только не было в её сумке… Все мелкие побрякушки она складывала в деревянный портсигар. Сперва увидев у неё столь необычный для дамочек атрибут, я подумала, что она тайком курит, иначе зачем ей вдобавок ещё и позолоченная зажигалка?
— Ты прямо как ворона, — говорила я, оценив, сколько блестящих вещиц Сара носит с собой.
— Знаю, — без тени смущения ответила Манджукич.
Но была в ней и другая, не самая приятная особенность — Сара говорила громко, на повышенных тонах, при этом нередко перебивала собеседника. Видно было, что Манджукич считает такое поведение абсолютной нормой, и оттого нисколько не смущается, что кричит. К ней я немного привыкла, потому и отношения между нами были обычными, как у соседок по парте.
Она старалась перехватить лидерство, что нравилось далеко не всем. Начинала она с того, что подминала под себя тех, в ком чувствовала слабину. Ведя себя подчёркнуто дружелюбно, она быстро получал влияние над слабохарактерными и забитыми ученицами. Неудивительно, что Мила Гранчар и Симона Кауффельдт привлекли её внимание в первую очередь. Разумеется, Хильде Майер такое не нравилось и однажды она насмешливо заметила, что Сара «тянется к блохастым».
— На себя посмотри, мартышка безмозглая, — огрызнулась Манджукич.
— Как ты меня назвала?! — мгновенно вспыхнула Хильда, на что хорватка насмешливо ответила:
— Я не зоолог, в приматах разбираться не обязана.
Ох, зря она это сказала! Хильда, не стерпев обиды, накинулась на Сару, как кошка на мышь. Одноклассницы даже расступились, опасаясь ненароком пострадать. Манджукич, однако, была не робкого десятка и вскоре сумела удачно приложить Хильду об дверь. Тотчас одноклассницы бросились их разнимать. Сару еле-еле оттащили от Хильды. При этом Манджукич продолжала шипеть:
— Я тебе шею сверну, поняла?!
Однако вырваться из-под опеки Хельги Мильке не могла. Несколько успокоившись, она вновь села за парту рядом со мной и, приложив к разбитому носу платок, пробормотала:
— Не класс, а какой-то цирк уродов. Что ж это, она всех новеньких задирает?
— И не только, — всё так же тихо ответила я.
— Одна всех затерроризировала? — ещё больше удивлялась Сара.
— Да нет — с ней ещё Кюрст и Нойманн. Задирают не всех, нет…
— А… — Сара кивнула в сторону Хельги. — Эту милую «крошку», наверное, не трогают, да? Неудивительно — она бы мне двумя пальцами шею сломала.
Сара спрятала платок и стала собирать в хвост растрёпанные волосы. К моему удивлению, я быстро прониклась доверием к Саре. Однако, помня печальный опыт общения с Эстер, дала себе слово не встревать ни в какие авантюры. Кроме того, я предупредила Сару, что Келлер, в случае чего, запросто сдаст всех нас, оставшись «чистенькой».
— Вот как? Ну ничего, пусть только попробует, — боевито отвечала Сара.
При этом я заметила, что Сара при резких звуках рефлекторно наклоняет голову вперёд. Создавалось впечатление, что её специально выдрессировали, как собаку. Впрочем, Сара и здесь продемонстрировала свою необычайную открытость.
— У меня дома никогда не бывает тихо, — говорила Манджукич. — То Ненад кричит, то мать, то родители так увлечённо трещат, что попробуй докричись. Мама у меня просто фурия какая-то — может наорать так, что кожу стянет. Она вообще очень крикливая. И на подзатыльники в запале щедрая. И отец туда же.
Кажется, теперь я понимаю, почему Сара так себя ведёт — она каждый день наблюдала подобные картины дома и воспринимала это, как общепринятые нормы. Но мне почему-то не верилось, что её мама действительно такая вспыльчивая. Может, Сара преувеличивает, а то и вовсе наговаривает на свою мать. Впрочем, недаром говорят, что человек сам продукт своего окружения. Подтверждение я не раз видела на примере Милы Гранчар, или даже нашей Ингрид, которая после того омерзительного случая с портретом и перемыванием костей будто охладела ко всем нам. Немудрено учителю, знающему о жестокости детей друг к другу самому зачерстветь.
После уроков мы с Сарой, разговорившись, пошли вместе, благо нам было по пути. Дом Манджукичей располагался на окраине. Отсюда до нашей гимназии идти полчаса, не меньше.
— А зайди на огонёк, — предложила Сара. — Покажу тебе наш домашний зоопарк.
— Э… Как бы тебе сказать? Это же получается, я незваная гостья…
— Чушь! — отрезала хорватка. — У нас на родине в гости можно и без повода прийти.
Заверения Сары успокоили меня и я смело зашагала в дом Манджукичей. Встреченная громким лаем собаки, я быстро прошла по маленькой мощёной дорожке, по бокам от которой расположились цветники. Чуть поодаль стояла теплица и длинный сарай. На заднем дворе всё ещё виднелись груды строительного мусора.
На пороге нас встретила миловидная женщина лет тридцати шести. У неё, как и у Сары, были довольно грубые черты лица. Она напоминала цыганку. Увидев, что Сара не одна, она мягко улыбнулась и, изъясняясь на ломаном немецком, пригласила нас зайти.
— Божена Манджукич, — представилась она.
Голос у неё был бархатный, убаюкивающий, оттого я невольно улыбнулась в ответ и, представившись, прошла в комнату Сары. Божена и Сара при этом продолжали изъясняться на немецком, чтобы я не чувствовала себя глухонемой, хотя у Божены это получалось значительно хуже.
— Хорошая у тебя мать, — улыбнулась я. — И чего ты на неё наговаривала, а?
— Да, да, наговаривала, — пробурчала в ответ Сара. — Не дай Бог тебе увидеть её в гневе. Не посмотрит, что чужая — отвесит и тебе подзатыльник за компанию… Что-то Ненада давно нет. Опять, наверное, задержали в школе. Он знаешь, сколько взысканий имел? Уйму! Ты его без фингала не узнаешь — любит он в драки лезть.
Сара увлечённо рассказывала мне про свою семью, про город, в котором выросла, да и про свои похождения не забывала присочинить. Внезапно она оборвала свой рассказ и напряжённо прислушалась к шуму в гостиной. Сперва оттуда доносились частые причитания Божены, а потом она как взорвалась — начала кричать так, что у меня аж всё похолодело внутри. Сара в панике закрыла дверь в комнату на засов и села на диван рядом со мной. Умей я шевелить ушами, я бы непременно прижала их к голове, как это делают собаки при испуге. Всё, что мне казалось злыми наговорами, оказалось чистой правдой.
— Боже ты мой! — сдавленно произнесла я. — Просто фурия какая-то!
Сара обрисовала мне в общих чертах причину внезапного приступа гнева у Божены — Ненад недоглядел за своей галкой, оставив вольеру открытой, и птица, залетев в гостиную, утащила любимый браслет Божены. «И стоило так злиться?» — я всё ещё не отошла от шока, потому даже когда мать Сары остыла, я ещё долго не решалась выйти, опасаясь получить подзатыльник «за компанию».
Однако конфликтность Сары, выросшей в подобной атмосфере, была ещё не самым её худшим качеством. Другой её порок, вороватость, открылся мне очень скоро.
Вскоре случилось и то, о чём ещё не раз упоминал следователь на допросе — тот роковой день, когда математик фактически предсказал моё будущее. Наверное, сам бы Нострадамус перекосился от зависти, узнав, как сбылись слова Бекермайера о том, что мне «прямая дорога в тюрьму». Нет, он не был пророком, просто его опыта общения с проблемными ученицами и собственной проницательности хватило с головой, чтобы предугадать всю мою незавидную судьбу.
На этот раз «виновником торжества» выступила Сара. Как и в случае с Эстер, история ударила не по ней, а по мне. Не могу сказать, что я была слишком сильно внушаема, или была бесхарактерной. Но постоянно как-то так получалось, что одноклассницы подставляли меня, устраивали моими руками пакости, а отвечать за всё приходилось мне.
В первом классе Мила Гранчар убедила меня в том, что мой отец изменяет матери, потом по вине Эстер Келлер я обидела добрую Ингу, теперь вот Сара…
Интересно, что после моего первого посещения дома Сары я не раз думала, что сама Сара очень похожа на ручную галку её брата Ненада. Так же любит блестящие вещи, так же тащит их отовсюду и складывает в укромные местечки, и, наверное, потихоньку ворует. Несколько раз я присутствовала при довольно сомнительных ситуациях. Например, во время экскурсии в ближайший монастырь, Сара стащила под носом монашки маленькую бумажную иконку Спасителя и сунула её в карман. Цена этой иконки была ничтожной. Похожие нам раздавала после экскурсии добрая матушка-настоятельница совершенно бесплатно. Я ничего никому не сказала о том, что видела. Даже самой Саре. Мне было неловко, как будто в том, что она сделала, была и моя вина.
В конце ноября нашей классной даме фройляйн Гауптманн исполнялось 50 лет. Существом она была безобидным — типичная старая дева, помешанная на детях. Седеющие жидкие волосы она собирала в традиционный пучок, кроткие глаза были неопределённого водянистого цвета. Разговаривала новая классная дама почти басом, а ростом была повыше иного мужчины. Нас она называла «деточки» или «мои крошки», а мы её за глаза звали овцой. Нельзя сказать, чтобы ученицы любили её. О том, что происходит в классе на самом деле, она не имела не малейшего понятия. Представляю, как бы вытянулось её кроткое овечье лицо, если бы она узнала, что вытворяют «её крошки» тогда, когда их никто не видит. Мне порой казалось, что каторжницы ведут себя порядочнее.
Но на пятидесятилетний юбилей ей решили подарить подарок от всего класса. В нашей гимназии учились девочки разного достатка. Были такие, которых после уроков ждала у дверей лакированная повозка с личным кучером, а были и такие, которые приходили на занятия в штопаных чулках. Большинство же учениц были из семей со средним достатком.
Чтобы никого не ставить в неловкое положение, было решено не устанавливать твёрдую сумму, которую мы все должны были сдавать на подарок. Каждый должен был сдать сколько сможет. Казначеем выбрали Симону. В качестве копилки она принесла из дому большую железную банку из-под халвы. Банка была тёмно-синяя, по изображённому на ней ночному небу были разбросаны золотистые звёзды. И у банки был маленький ключик. Разумеется, замочек был, скорее, игрушечный, но то, что у нашей «кассы» есть ключ, всем очень нравилось.
За неделю до дня рождения фройляйн Гауптманн, Симона перед началом занятий пошла по рядам с копилкой.
Каждый жертвовал, сколько мог. Я тоже отдала Симоне монетку, как и остальные. Наконец, когда дошла очередь до Сары, та развела руками:
— Извини, подруга, но у меня туго с денежками.
— Что, совсем нет? — участливо спросила Симона.
— Ну… — глазки Сары забегали, а она, покопавшись для виду в своём кошельке, извлекла оттуда драненький геллер. — Это всё, что могу, честно.
— Ничего страшного, Сара, в конце концов, ты тоже поучаствовала в складчине.
— В лучшие времена дам больше, — напомнила хорватка, отдавая монетку.
Вот ведь лиса! Буквально этим утром я видела, как она перебирала монетки в своём кошельке, а ведь там были деньги достоинством куда большим, чем этот дрянной пятак. Похоже, Манджукич не жалует новый класс, и стремится дистанцироваться от него, предпочитая ограничить круг общения мной и Милой, изредка — Эстер и Симоной, которые ей интересны разве что как источник мелких услуг. Некоторые учителя уже называли нас троих «волчата», и похоже, были недалеки от истины — мы действительно фактически игнорировали остальных, а в Саре я нашла родственную душу, только в отличие от меня она всегда давала своим обидчикам жёсткий отпор.
Так прошло ещё два дня. В школе шла большая перемена. Часть моих одноклассниц, которые жили рядом с гимназией, ушли обедать домой. Большинство же собрались в кондитерской неподалёку. Я же медленно жевала принесённые из дома бутерброды в коридоре. Внезапно я услышала в классе странную возню.
Мила что-то кричала на родном языке, однако, заметив меня, притихла. Я не понимала по-хорватски ни слова, однако интонации, с которыми произносили эти слова подруги, свидетельствовали, что Манджукич замыслила что-то тёмное.
— Всё хорошо? — поинтересовалась я, заглянув в класс.
— Как никогда, — усмехнулась Сара. — Слушай, стоит вот тут копилка… Ну, нельзя же вот так легкомысленно оставлять деньги у всех на виду… Тем более, — она встряхнула довольно тяжёлую копилку, — столь приличную сумму.
Вот это да! Она решила устроить кражу! Если нас поймают за руку, не отвертимся. До сих пор все мелкие кражи сходили Саре с рук, но в этот раз всё может всплыть.
Но Сара сказала совсем не то, что я ожидала от неё услышать:
— Надо проучить Симону, — хитро произнесла она, — чтобы не бросала общие денежки без присмотра. Ведь если бы в класс, вместо нас, пришёл вор, наша Овца осталась бы без подарка. Давайте сейчас спрячем копилку, а потом, когда все начнут искать, отдадим, и скажем, чтобы её больше не бросали.
— Да, надо так сделать, — важно поддержала подругу Мила, — деньги нельзя так оставлять.
— Но куда мы её спрячем, — с сомнением спросила я, обводя взглядом классную комнату, — может быть, в шкаф?
Шкаф, в котором меня когда-то заперли, был набит различными учебными плакатами, картами, сломанными указками и другими школьными предметами.
— В шкаф нельзя, — задумчиво сказала Сара, поднимая на вытянутой руке копилку, как будто взвешивая её, — Инга обязательно полезет туда во время урока за мелом или ещё за чем-нибудь.
— А давайте просто Симоне в парту положим, — предложила я, — она войдёт, увидит, что копилки нет, перепугается, а потом найдёт её в парте. Смешно будет.
Сара и Мила посмотрели на меня, как на неразумного ребёнка и даже не потрудились отвечать на такое предложение.
— Куда же, куда же, куда же… — бормотала Сара, оглядывая класс.
В это время в коридоре раздались голоса наших одноклассниц, возвращающихся после обеда.
— А вот куда! — торжествующе воскликнула Сара и быстро сунула копилку в полотняный мешочек, в котором я принесла в гимназию бутерброды.
— Что ты делаешь?! — яростно зашептала я, пытаясь спихнуть мешочек на ту половину парты, которая принадлежала Саре.
— Тихо, заметят! Сиди спокойно, сейчас будет цирк, — невозмутимо заметила она.
Симона даже не сразу заметила, что копилки нет. Она быстро стала доставать тетрадь и учебник немецкого языка, нужные для следующего урока.
В класс вошла Ингрид. Урок начался. Я сидела, как на иголках.
Внезапно Симона подняла руку:
— Можно выйти?
— Да, пожалуйста, — ответила Инга, и спросила обеспокоенно: — ты хорошо себя чувствуешь?
В это время я подтолкнула Сару локтем в бок и шепнула:
— Лучше не нарывайся, хуже будет.
— Извините, — ответила хорватка и, как ни странно, замолчала.
Зато остальные ученицы стали просто буравить взглядами Милу и Сару. Я про себя ухмыльнулась: их внимание переключилось на двух хорваток, может меня хоть на время в покое оставят.
С первого же дня Сара вела себя, как настоящая хозяйка. Она умела заболтать кого угодно. Класс постепенно привыкал к новой ученице, чего не скажешь о её привычке разговаривать с Милой Гранчар, игнорируя остальных. Довольно странно было то, что Манджукич при всей своей конфликтности демонстрирует незаурядные познания, быстро схватывает материал и при желании может даже потеснить Симону. Она внимательно следила за собой и постоянно на переменах таращилась в карманное двустворчатое зеркальце. Хорватка казалась настоящей барахольщицей, чего только не было в её сумке… Все мелкие побрякушки она складывала в деревянный портсигар. Сперва увидев у неё столь необычный для дамочек атрибут, я подумала, что она тайком курит, иначе зачем ей вдобавок ещё и позолоченная зажигалка?
— Ты прямо как ворона, — говорила я, оценив, сколько блестящих вещиц Сара носит с собой.
— Знаю, — без тени смущения ответила Манджукич.
Но была в ней и другая, не самая приятная особенность — Сара говорила громко, на повышенных тонах, при этом нередко перебивала собеседника. Видно было, что Манджукич считает такое поведение абсолютной нормой, и оттого нисколько не смущается, что кричит. К ней я немного привыкла, потому и отношения между нами были обычными, как у соседок по парте.
Она старалась перехватить лидерство, что нравилось далеко не всем. Начинала она с того, что подминала под себя тех, в ком чувствовала слабину. Ведя себя подчёркнуто дружелюбно, она быстро получал влияние над слабохарактерными и забитыми ученицами. Неудивительно, что Мила Гранчар и Симона Кауффельдт привлекли её внимание в первую очередь. Разумеется, Хильде Майер такое не нравилось и однажды она насмешливо заметила, что Сара «тянется к блохастым».
— На себя посмотри, мартышка безмозглая, — огрызнулась Манджукич.
— Как ты меня назвала?! — мгновенно вспыхнула Хильда, на что хорватка насмешливо ответила:
— Я не зоолог, в приматах разбираться не обязана.
Ох, зря она это сказала! Хильда, не стерпев обиды, накинулась на Сару, как кошка на мышь. Одноклассницы даже расступились, опасаясь ненароком пострадать. Манджукич, однако, была не робкого десятка и вскоре сумела удачно приложить Хильду об дверь. Тотчас одноклассницы бросились их разнимать. Сару еле-еле оттащили от Хильды. При этом Манджукич продолжала шипеть:
— Я тебе шею сверну, поняла?!
Однако вырваться из-под опеки Хельги Мильке не могла. Несколько успокоившись, она вновь села за парту рядом со мной и, приложив к разбитому носу платок, пробормотала:
— Не класс, а какой-то цирк уродов. Что ж это, она всех новеньких задирает?
— И не только, — всё так же тихо ответила я.
— Одна всех затерроризировала? — ещё больше удивлялась Сара.
— Да нет — с ней ещё Кюрст и Нойманн. Задирают не всех, нет…
— А… — Сара кивнула в сторону Хельги. — Эту милую «крошку», наверное, не трогают, да? Неудивительно — она бы мне двумя пальцами шею сломала.
Сара спрятала платок и стала собирать в хвост растрёпанные волосы. К моему удивлению, я быстро прониклась доверием к Саре. Однако, помня печальный опыт общения с Эстер, дала себе слово не встревать ни в какие авантюры. Кроме того, я предупредила Сару, что Келлер, в случае чего, запросто сдаст всех нас, оставшись «чистенькой».
— Вот как? Ну ничего, пусть только попробует, — боевито отвечала Сара.
При этом я заметила, что Сара при резких звуках рефлекторно наклоняет голову вперёд. Создавалось впечатление, что её специально выдрессировали, как собаку. Впрочем, Сара и здесь продемонстрировала свою необычайную открытость.
— У меня дома никогда не бывает тихо, — говорила Манджукич. — То Ненад кричит, то мать, то родители так увлечённо трещат, что попробуй докричись. Мама у меня просто фурия какая-то — может наорать так, что кожу стянет. Она вообще очень крикливая. И на подзатыльники в запале щедрая. И отец туда же.
Кажется, теперь я понимаю, почему Сара так себя ведёт — она каждый день наблюдала подобные картины дома и воспринимала это, как общепринятые нормы. Но мне почему-то не верилось, что её мама действительно такая вспыльчивая. Может, Сара преувеличивает, а то и вовсе наговаривает на свою мать. Впрочем, недаром говорят, что человек сам продукт своего окружения. Подтверждение я не раз видела на примере Милы Гранчар, или даже нашей Ингрид, которая после того омерзительного случая с портретом и перемыванием костей будто охладела ко всем нам. Немудрено учителю, знающему о жестокости детей друг к другу самому зачерстветь.
После уроков мы с Сарой, разговорившись, пошли вместе, благо нам было по пути. Дом Манджукичей располагался на окраине. Отсюда до нашей гимназии идти полчаса, не меньше.
— А зайди на огонёк, — предложила Сара. — Покажу тебе наш домашний зоопарк.
— Э… Как бы тебе сказать? Это же получается, я незваная гостья…
— Чушь! — отрезала хорватка. — У нас на родине в гости можно и без повода прийти.
Заверения Сары успокоили меня и я смело зашагала в дом Манджукичей. Встреченная громким лаем собаки, я быстро прошла по маленькой мощёной дорожке, по бокам от которой расположились цветники. Чуть поодаль стояла теплица и длинный сарай. На заднем дворе всё ещё виднелись груды строительного мусора.
На пороге нас встретила миловидная женщина лет тридцати шести. У неё, как и у Сары, были довольно грубые черты лица. Она напоминала цыганку. Увидев, что Сара не одна, она мягко улыбнулась и, изъясняясь на ломаном немецком, пригласила нас зайти.
— Божена Манджукич, — представилась она.
Голос у неё был бархатный, убаюкивающий, оттого я невольно улыбнулась в ответ и, представившись, прошла в комнату Сары. Божена и Сара при этом продолжали изъясняться на немецком, чтобы я не чувствовала себя глухонемой, хотя у Божены это получалось значительно хуже.
— Хорошая у тебя мать, — улыбнулась я. — И чего ты на неё наговаривала, а?
— Да, да, наговаривала, — пробурчала в ответ Сара. — Не дай Бог тебе увидеть её в гневе. Не посмотрит, что чужая — отвесит и тебе подзатыльник за компанию… Что-то Ненада давно нет. Опять, наверное, задержали в школе. Он знаешь, сколько взысканий имел? Уйму! Ты его без фингала не узнаешь — любит он в драки лезть.
Сара увлечённо рассказывала мне про свою семью, про город, в котором выросла, да и про свои похождения не забывала присочинить. Внезапно она оборвала свой рассказ и напряжённо прислушалась к шуму в гостиной. Сперва оттуда доносились частые причитания Божены, а потом она как взорвалась — начала кричать так, что у меня аж всё похолодело внутри. Сара в панике закрыла дверь в комнату на засов и села на диван рядом со мной. Умей я шевелить ушами, я бы непременно прижала их к голове, как это делают собаки при испуге. Всё, что мне казалось злыми наговорами, оказалось чистой правдой.
— Боже ты мой! — сдавленно произнесла я. — Просто фурия какая-то!
Сара обрисовала мне в общих чертах причину внезапного приступа гнева у Божены — Ненад недоглядел за своей галкой, оставив вольеру открытой, и птица, залетев в гостиную, утащила любимый браслет Божены. «И стоило так злиться?» — я всё ещё не отошла от шока, потому даже когда мать Сары остыла, я ещё долго не решалась выйти, опасаясь получить подзатыльник «за компанию».
Однако конфликтность Сары, выросшей в подобной атмосфере, была ещё не самым её худшим качеством. Другой её порок, вороватость, открылся мне очень скоро.
Вскоре случилось и то, о чём ещё не раз упоминал следователь на допросе — тот роковой день, когда математик фактически предсказал моё будущее. Наверное, сам бы Нострадамус перекосился от зависти, узнав, как сбылись слова Бекермайера о том, что мне «прямая дорога в тюрьму». Нет, он не был пророком, просто его опыта общения с проблемными ученицами и собственной проницательности хватило с головой, чтобы предугадать всю мою незавидную судьбу.
На этот раз «виновником торжества» выступила Сара. Как и в случае с Эстер, история ударила не по ней, а по мне. Не могу сказать, что я была слишком сильно внушаема, или была бесхарактерной. Но постоянно как-то так получалось, что одноклассницы подставляли меня, устраивали моими руками пакости, а отвечать за всё приходилось мне.
В первом классе Мила Гранчар убедила меня в том, что мой отец изменяет матери, потом по вине Эстер Келлер я обидела добрую Ингу, теперь вот Сара…
Интересно, что после моего первого посещения дома Сары я не раз думала, что сама Сара очень похожа на ручную галку её брата Ненада. Так же любит блестящие вещи, так же тащит их отовсюду и складывает в укромные местечки, и, наверное, потихоньку ворует. Несколько раз я присутствовала при довольно сомнительных ситуациях. Например, во время экскурсии в ближайший монастырь, Сара стащила под носом монашки маленькую бумажную иконку Спасителя и сунула её в карман. Цена этой иконки была ничтожной. Похожие нам раздавала после экскурсии добрая матушка-настоятельница совершенно бесплатно. Я ничего никому не сказала о том, что видела. Даже самой Саре. Мне было неловко, как будто в том, что она сделала, была и моя вина.
В конце ноября нашей классной даме фройляйн Гауптманн исполнялось 50 лет. Существом она была безобидным — типичная старая дева, помешанная на детях. Седеющие жидкие волосы она собирала в традиционный пучок, кроткие глаза были неопределённого водянистого цвета. Разговаривала новая классная дама почти басом, а ростом была повыше иного мужчины. Нас она называла «деточки» или «мои крошки», а мы её за глаза звали овцой. Нельзя сказать, чтобы ученицы любили её. О том, что происходит в классе на самом деле, она не имела не малейшего понятия. Представляю, как бы вытянулось её кроткое овечье лицо, если бы она узнала, что вытворяют «её крошки» тогда, когда их никто не видит. Мне порой казалось, что каторжницы ведут себя порядочнее.
Но на пятидесятилетний юбилей ей решили подарить подарок от всего класса. В нашей гимназии учились девочки разного достатка. Были такие, которых после уроков ждала у дверей лакированная повозка с личным кучером, а были и такие, которые приходили на занятия в штопаных чулках. Большинство же учениц были из семей со средним достатком.
Чтобы никого не ставить в неловкое положение, было решено не устанавливать твёрдую сумму, которую мы все должны были сдавать на подарок. Каждый должен был сдать сколько сможет. Казначеем выбрали Симону. В качестве копилки она принесла из дому большую железную банку из-под халвы. Банка была тёмно-синяя, по изображённому на ней ночному небу были разбросаны золотистые звёзды. И у банки был маленький ключик. Разумеется, замочек был, скорее, игрушечный, но то, что у нашей «кассы» есть ключ, всем очень нравилось.
За неделю до дня рождения фройляйн Гауптманн, Симона перед началом занятий пошла по рядам с копилкой.
Каждый жертвовал, сколько мог. Я тоже отдала Симоне монетку, как и остальные. Наконец, когда дошла очередь до Сары, та развела руками:
— Извини, подруга, но у меня туго с денежками.
— Что, совсем нет? — участливо спросила Симона.
— Ну… — глазки Сары забегали, а она, покопавшись для виду в своём кошельке, извлекла оттуда драненький геллер. — Это всё, что могу, честно.
— Ничего страшного, Сара, в конце концов, ты тоже поучаствовала в складчине.
— В лучшие времена дам больше, — напомнила хорватка, отдавая монетку.
Вот ведь лиса! Буквально этим утром я видела, как она перебирала монетки в своём кошельке, а ведь там были деньги достоинством куда большим, чем этот дрянной пятак. Похоже, Манджукич не жалует новый класс, и стремится дистанцироваться от него, предпочитая ограничить круг общения мной и Милой, изредка — Эстер и Симоной, которые ей интересны разве что как источник мелких услуг. Некоторые учителя уже называли нас троих «волчата», и похоже, были недалеки от истины — мы действительно фактически игнорировали остальных, а в Саре я нашла родственную душу, только в отличие от меня она всегда давала своим обидчикам жёсткий отпор.
Так прошло ещё два дня. В школе шла большая перемена. Часть моих одноклассниц, которые жили рядом с гимназией, ушли обедать домой. Большинство же собрались в кондитерской неподалёку. Я же медленно жевала принесённые из дома бутерброды в коридоре. Внезапно я услышала в классе странную возню.
Мила что-то кричала на родном языке, однако, заметив меня, притихла. Я не понимала по-хорватски ни слова, однако интонации, с которыми произносили эти слова подруги, свидетельствовали, что Манджукич замыслила что-то тёмное.
— Всё хорошо? — поинтересовалась я, заглянув в класс.
— Как никогда, — усмехнулась Сара. — Слушай, стоит вот тут копилка… Ну, нельзя же вот так легкомысленно оставлять деньги у всех на виду… Тем более, — она встряхнула довольно тяжёлую копилку, — столь приличную сумму.
Вот это да! Она решила устроить кражу! Если нас поймают за руку, не отвертимся. До сих пор все мелкие кражи сходили Саре с рук, но в этот раз всё может всплыть.
Но Сара сказала совсем не то, что я ожидала от неё услышать:
— Надо проучить Симону, — хитро произнесла она, — чтобы не бросала общие денежки без присмотра. Ведь если бы в класс, вместо нас, пришёл вор, наша Овца осталась бы без подарка. Давайте сейчас спрячем копилку, а потом, когда все начнут искать, отдадим, и скажем, чтобы её больше не бросали.
— Да, надо так сделать, — важно поддержала подругу Мила, — деньги нельзя так оставлять.
— Но куда мы её спрячем, — с сомнением спросила я, обводя взглядом классную комнату, — может быть, в шкаф?
Шкаф, в котором меня когда-то заперли, был набит различными учебными плакатами, картами, сломанными указками и другими школьными предметами.
— В шкаф нельзя, — задумчиво сказала Сара, поднимая на вытянутой руке копилку, как будто взвешивая её, — Инга обязательно полезет туда во время урока за мелом или ещё за чем-нибудь.
— А давайте просто Симоне в парту положим, — предложила я, — она войдёт, увидит, что копилки нет, перепугается, а потом найдёт её в парте. Смешно будет.
Сара и Мила посмотрели на меня, как на неразумного ребёнка и даже не потрудились отвечать на такое предложение.
— Куда же, куда же, куда же… — бормотала Сара, оглядывая класс.
В это время в коридоре раздались голоса наших одноклассниц, возвращающихся после обеда.
— А вот куда! — торжествующе воскликнула Сара и быстро сунула копилку в полотняный мешочек, в котором я принесла в гимназию бутерброды.
— Что ты делаешь?! — яростно зашептала я, пытаясь спихнуть мешочек на ту половину парты, которая принадлежала Саре.
— Тихо, заметят! Сиди спокойно, сейчас будет цирк, — невозмутимо заметила она.
Симона даже не сразу заметила, что копилки нет. Она быстро стала доставать тетрадь и учебник немецкого языка, нужные для следующего урока.
В класс вошла Ингрид. Урок начался. Я сидела, как на иголках.
Внезапно Симона подняла руку:
— Можно выйти?
— Да, пожалуйста, — ответила Инга, и спросила обеспокоенно: — ты хорошо себя чувствуешь?
