Молчать с ним, почему-то удобно. Я допиваю чай, только от него мне становится только хуже. Во рту появляется противная горечь, и аппетит тут же пропадает. Сандвичи уже не манят своим видом.
Корчусь и с отвращением отодвигаю, пустую, как моя жизнь чашку от себя.
– А давно вы встретились снова? – доктор в упор смотрит на меня.
Мне не хочется с ним об этом говорить. Я знаю, к какой теме бесповоротно придет этот разговор. Настроение снова портится, проваливаясь в бездну отчаянной тоски.
– Три года назад.
– И, он подсадил тебя.
– Я сама. У меня был выбор, и я его сделала, Натан. Не скидывай вину на него. Брэдли был моим другом.
Палмер ставит кружку на стол, ударяя ей о поверхность так, что несколько капель чая выплескиваются наружу.
– Ты села на героин, потому, что потеряла ребенка?
Коротко киваю, глядя под ноги. Вот оно мое оправдание. Моя боль, с которой я никак не могу справиться. Это событие настолько выбило меня из привычного мира, убило огромный кусок души, а другой заставило гнить и агонизировать.
Натан не спрашивает подробностей, не лезет когтями внутрь, а просто стоит где-то тут в комнате, пока я плыву вместе с окружающей картиной. Эмоции вновь берут верх, глаза увлажняются, а сознание на секунду меркнет так, словно я сейчас упаду в обморок. Мне так плохо, не смотря на то, что это было несколько лет назад.
Шумно выдыхаю, задрав лицо с закрытыми глазами к потолку и всеми силами моля, чтобы он упал на меня и раздавил, к чертям собачьим.
– Я училась в художественной академии Детройта и там встретила парня. Думала, что у нас все будет хорошо, тем более он клялся, будто после выпуска мы сразу поженимся. Я любила уголь и наслаждалась маслом, он шел тропой акварели. Я была не из тех дурочек, что верят на слово парням, но даже не могла подумать, что после того, как он узнает о моей беременности, то так быстро свалит. Попросту перестал со мной общаться, перед тем сказав, что раз я решила оставить ребенка, то он не хочет иметь к этому никакого дела, – спокойно дышу, зная, что это меня не задевает уже давно. Глаза мои открываются, и так же спокойно смотрю на доктора. – Мне пришлось взять академический отпуск, чтобы родить и несколько месяцев побыть с малышом. Семья скептично отнеслась к моему приезду домой. Но они готовы были помогать мне. Беременность шла хорошо, роды прошли обычные, без осложнений. Сын, даже успел полежать у меня на груди и, – в горле перехватывает, и несколько секунд я пытаюсь восстановить дыхание, и каждое следующее слово дается мне с трудом, – первый раз приложиться к ней, а потом…я не знаю. Он вдруг начал задыхаться и…и…его унесли от меня.
Я умолкаю не в силах больше говорить и, прикладывая дрожащие холодные пальцы ко рту, зажмуриваюсь.
– А потом ты узнала о…
– Да, – с трудом сдерживаю все те чувства, что горячей волной разливаются по венам.
Я помню это так же отчетливо, как сегодняшний день. Помню маленький темный пушок на крохотной голове, белые ноготки, мутные темно-синие глаза и маленькие губки, которыми он причмокивал, пока кушал.
И это воспоминание рвет меня на части. В который раз. Я не привыкла к боли, как все говорят, она не притупилась со временем. Эти все высказывания кажутся мне полной чепухой. Боль остается с тобой навсегда. Это неоспоримо.
– Эйприл, – мое имя звучит тускло.
Ни звука, ни слова больше. Должна быть тишина, но нет: виски сдавливает, в ушах шумит, а сердце сильно и тяжело стучит в груди, будто заключенный ударяет по клетке. Для меня тишины нет. Это понятие абстрактно.
– Дерьмо, – четко говорит Натан. Удивленно смотрю на него, сквозь расплывчатую пелену накатывающих слез. – Оно случается.
Это не сарказм, не утешение. Он просто констатирует факт. Первый человек на моем пути, не лезущий с утешениями уверениями, что время вылечит рану. По его глазам видно об осведомленности, что все россказни о излечивающем свойстве времени – хрень собачья.
Выдыхаю, тяжело откидываясь на спинку стула.
– Из-за этого у тебя порезы на запястьях?
Киваю, глядя в никуда, пережевывая себя.
– Сколько раз?
– Четыре: вены, машина, таблетки…дважды, – пустым взглядом смотрю на Натана, впрочем, не ожидая никакой реакции. – Назовешь слабой?
Палмер мотает головой:
– Вообще высказываться не стану. Не знаю, каково это для тебя. Мы разные. Там, где ты предпочтешь уйти, я останусь и наоборот. Но героин…это никогда не выход.
– Наилучший выход, Нат.
Секунда молчания и тяжелого взгляда.
– Начни жить сейчас…
– Поздно, докто…
– НИКОГДА НЕ ПОЗДНО! – неожиданно кричит он так, что в ушах звенит, а я подскакиваю на месте. – Черт подери, сколько можно говорить, упертая дура? Будь сильной и покажи всем, что можешь переступить через все и не быть, а ЖИТЬ дальше.
– Не хочу, – низко и злобно.
Он усмехается, опираясь на руки, чуть привстает и наклоняется в мою сторону.
– Я понял, – во взгляде доктора что-то заставляет меня поджать губы, внутреннее сотрясаясь. – Понял, почему ты осталась одна. Родители так же бились за тебя, так же пытались вразумить, надеялись и всеми силами умоляли, просили. Но ты, как каменная стена идиотизма и нежелания, плевала им в лицо и корчила из себя самого страдающего в мире человека. Так? Никто тебя не бросал. Мать была с тобой, когда ты приходила на плановые осмотры в нашу больницу, отец решительно боролся за дочь, когда она подсела на дрянь, они оба сходили с ума, переживая, а сейчас попросту отчаялись и опустили руки, пытаясь сохранить хотя бы то, что у них осталось. И знаешь что? Это нормально. Ты не захотела их слушать. Ты сама, понимаешь? САМА отвернулась. Эгоистично и нагло решила подохнуть, не подумав о чувствах других.
Меня трясет от его слов, гнев внутри кипит и желание бросить кружку прямо ему в морду все сильнее.
– И сейчас ты бесишься только потому, что я говорю правду. Ты знаешь, что ты неблагодарный ребенок и сраная эгоистка.
– Заткнись, идиот, все не так! Ты ни хрена не знаешь! Заткни свою пасть, ублюдок! – вскакиваю со стула и так же, держась за стол, кричу на мужчину.
– НЕТ! Если все не так, то, сука, встань на ноги и переступи все дерьмо! Не поздно, понимаешь? НИ-КОГ-ДА! Еще можешь слезть с наркоты, можешь прийти к родителям, можешь пойти учиться дальше и можешь иметь свою семью. Такое случается, редко, но случается и ты не одна. Держись близких. Если не видишь смысла продолжать жизнь, то сделай тогда их своим смыслом. Живи ради мамы и папы. Это сложно, но возможно.
Мне нечего сказать на это и я не нахожу ничего лучше, чем все же запустить долбаную кружку в него, Натан уворачивается и неожиданно посылает мне в ответ свою, обе взрываются осколками и светло-коричневыми брызгами недопитого чая. Физически чувствую, как что-то во мне щелкает, и начинаю орать, подхватывая тарелку с сандвичами, стартуя непонятную войну с этим человеком. А сдержанный до того доктор, вторя моему крику, разъяренно рычит. Руки Натана хватаются за край стола и переворачивают его к чертям. Мне остается лишь испуганно отпрянуть.
– Давай, что еще кинешь?! – лицо его покраснело, вены на лбу вздулись, а плечи напряжены в тот момент, когда он решительно двигается в мою сторону, широкими шагами.
Позорно разворачиваюсь и бегу наверх. Стараюсь хлопнуть дверью как можно сильнее.
Меня трясет, сильно и невыносимо противно. Буря никак не утихает внутри. Всего пара секунд и все выливается в громкие рыдания. Я знаю, что все его слова – правда. Знаю давно. Но когда слышишь их от другого человека, когда истину кидают тебе прямо в лицо и тыкают мордой в собственное дерьмо, это чертовски выбивает тебя и заставляет стыдливо съеживаться в уголке, тихо ненавидя себя. Когда кто-то вообще знает или видит твои ошибки…дерьмо, это полное дерьмо, которое злит тебя сильнее всего остального.
Не знаю, сколько проходит времени, но когда я заканчиваю кусать зубами подушку и лить слезы, а моя голова раскалывается на части от боли, то замечаю, как что-то сверкает. Сначала в комнате, а потом понимаю, что это с улицы.
Кто-то вызвал полицию?
Пораженно выглядываю в окно. Точно, зад стандартного полицейского форда стоит у нашего дома.
В следующую секунду по внутренностям дома разносится звонок.
Выхожу в коридор.
– Доброе утро, мистер Палмер, – низкий голос полицейского звучит достаточно громко, чтобы я могла различить слова. – Я офицер Ридли. Ваша соседка, миссис Брайт сообщила, что слышала крики и шум у вас в доме.
Осторожно спускаюсь по лестнице, видя застывшего у входа Натана. Меня ужасает бардак в гостиной. Опрокинутое кресло, осколки вазы, сдернутый со своего места ковер и диван. Что тут, мать твою, произошло?
– Мисс? – полицейский замечает меня через плечо доктора. – У вас все в порядке?
Водянистые глаза офицера выжидающе смотрят на меня. Нужно лишь рассказать ему о происходящем. Меня держат здесь силой, меня мучают и издеваются. Только и всего. Мой билет на волю сам пришел ко мне в руки. Спасибо, некая миссис Брайт, я пришлю вам подарок.
– Мисс, у вас все в порядке? – повторяет офицер свой вопрос.
Я еле улыбаюсь.
– Да, – легко выдыхаю, глядя на напряженную спину Натана. – Обычная ссора, офицер. Он иногда бывает полным идиотом.
– Мистер Палмер, есть причины для беспокойства?
– Нет, офицер.
– Натан, дорогой, это, что девушка? Я не знала, что у тебя кто-то появился. – Я не вижу, обладательницы этого старого и скрипучего голоса, наверное, она прячется где-то за спиной тучного офицера полиции. – Возвращалась с собрания нашего общества по продвижению слова Господня, и услышала, как у тебя в доме кто-то кричит.
– Миссис Брайт, спасибо за беспокойство, но вы преувеличиваете, мы просто громко разговаривали.
Полицейский поворачивает голову куда-то вбок и обращается к невидимой для меня женщине:
– Миссис…
– Ничего страшного, офицер Ридли, ему можно верить. Мальчик хороший, вырос у меня на глазах.
– Ясно. Запишу в протокол, – мужчина за дверьми, вздыхает. – Извините, мистер Палмер. Поставьте подпись здесь, и я вас оставлю.
– Хорошо.
Нат расписывается и закрывает дверь.
Когда он оборачивается ко мне, то я вижу на его лице откровенное недоумение. Он тоже удивлен, что я не сдала его. Что ж я чувствую то же самое. Вновь молчание. Удобное и простое. На лбу у доктора выступил прозрачными капельками пот, лицо все такое же красное, как в тот момент, когда я убежала от него.
– Ты псих? Что с гостиной?
– Почему?
Сглатываю горькую слюну и пожимаю плечами.
– Я попробую, Натан. Просто не знаю, что еще делать.
Мы оба этому поражены и, наверное, одновременно рады. Возможно, я еще передумаю, может быть, мое настроение резко сменится уже через полчаса, но…я и в правду не пробовала. Жить.
Акт 7. Те, к кому всегда можно вернуться.
Свалка. Дурно пахнущая, грязная, в обрывках подобия жизни, ничто. Скучная груда мусора. Это я вижу, когда возвращаюсь в свою квартиру. Странное, однокомнатное нечто, которое изрыгнула моя зависимость и нежелание примиряться с реальностью. Так выглядит поле битвы с тем, что меня окружало. Возможно, когда-то здесь была жизнь, когда-то властвовал порядок, но эти времена далеко-далеко в прошлом. В месте, подобном сну.
Мне отвратительна внутренняя составляющая комнаты, где я когда-то пережидала часы до следующей дозы. Она наглядно ярко показывает, какой была моя душа…какой остается, где-то глубоко внутри. Там, где закопано желание вернуться в «Приют», там, где в предсмертных муках корчится желание пустить по вене.
Сложно поверить, что прошло чуть больше месяца с моего последнего появления здесь. Я морщусь от неприятного запаха старого мусора и спертости. Пыль, побеспокоенная моим визитом, светлыми крупицами летала в лучах осеннего солнца, последнего теплого в этом году. Впереди была зима и что-то новое в моей никчемной жизни. Без особой любви я оглядываюсь и понимаю, что больше здесь мне делать нечего. Попросту стоит все сгрести в один огромный мусорный мешок и выбросить куда подальше, чтобы энергия, что витает здесь долгое время, улетучилась к чертям и не пристала к следующим владельцам. Я настойчиво готова продать ненужное имущество ¬¬– единственное, что у меня есть.
Мне куда легче стало дышать, куда яснее мыслить и отголоски прежнего грязного желания все реже мучают сознание. Нет, я не освободилась, но оковы теперь держат не так уверенно, как раньше.
Сейчас я безмерно благодарна человеку, который, не побоявшись последствий, запер у себя в доме наркоманку с манией самоубийства. Так же сильно стыдно за все то, что ему пришлось пережить от меня. Но доктор Палмер ¬– как он сам уверяет – не держит никакого зла, он попросту рад, что хоть что-то у него вышло.
Неделя, прошла с того времени, как Натан вернулся на работу. И эту неделю я продолжала жить у него. Он не был против ни капли. Первые дня три звонил на свой домашний почти каждый час, чтобы справится о моем состоянии. Всего однажды меня одолевала тоска. Дикая и непреодолимая. Это был всего лишь очередной отголосок ломки. Но и тогда у меня, к большому удивлению, получилось справиться с ней. Я просто поплакала, заперевшись в ванной комнате, а после полтора часа лежала в ванной с душистой пеной, насильно заставляя себя строить планы того, что я буду делать, выйдя из дверей дома Палмера.
Сейчас же вовсе нет смысла как-то следить за мной, быть рядом. Ведь…мне намного лучше. И никто не представляет, что за облегчение я испытываю в данный момент. Мне пришлось выпросить у Ната куртку потеплее, чтобы не замерзнуть в преддверии зимы. Он предложил купить мне новую, но просить еще и это мне было стыдно. Поэтому я взяла его кожанку лишь на пару дней, пока не разгребу в своем доме завал.
Уборка дается мне с невероятной легкостью, уже через пару часов я в полностью освобожденном от мусора номере. Я переодеваюсь в более-менее сносную одежду, что удается отрыть в шкафу, нахожу свою куртку и собираюсь с силами.
Я должна сделать одно очень и очень важное дело. То, на которое мне никак не набраться храбрости.
Тяжело приходить в отчий дом после всего дерьма, что ты наделал. Невозможно постучать в двери. До боли страшно увидеть глаза матери. Будто, если я приду домой, то мир на этом остановится, и я умру. Хуже несделанной домашней работы, хуже, чем возвращаться после первой ночи проведенной не дома, а где-то в хмельной компании, и куда сложнее, чем было приезжать к ним и ставить перед фактом беременности и того, что бросаешь, пусть и временно, учебу.
Много позже, я гуляю вокруг своего старого дома. Брожу по пустеющим улицам в поисках той самой храбрости, собираюсь с мыслями, готовлю какую-то речь, но все тщетно. Я понимаю, что самой мне никак не перешагнуть порог дома, где я выросла. Что самое страшное, в какой-то момент, я понимаю, что иду по тому самому пути, который давал мне смысл. Далеко от дома, в промышленном районе на проулке, где в вечерних сумерках, горит тускло-желтым одинокий фонарь. Обшарпанная зеленая дверь, краска местами облупилась. Все здание изрисовано плохого качества граффити, а из чуть приоткрытых дверей разит спиртом вперемежку с мусором и дерьмом. Мой «Приют» выглядит мерзко. Я вижу его таким же, каким видела в первый раз, когда Брэдли привел меня знакомиться с его семьей.
Корчусь и с отвращением отодвигаю, пустую, как моя жизнь чашку от себя.
– А давно вы встретились снова? – доктор в упор смотрит на меня.
Мне не хочется с ним об этом говорить. Я знаю, к какой теме бесповоротно придет этот разговор. Настроение снова портится, проваливаясь в бездну отчаянной тоски.
– Три года назад.
– И, он подсадил тебя.
– Я сама. У меня был выбор, и я его сделала, Натан. Не скидывай вину на него. Брэдли был моим другом.
Палмер ставит кружку на стол, ударяя ей о поверхность так, что несколько капель чая выплескиваются наружу.
– Ты села на героин, потому, что потеряла ребенка?
Коротко киваю, глядя под ноги. Вот оно мое оправдание. Моя боль, с которой я никак не могу справиться. Это событие настолько выбило меня из привычного мира, убило огромный кусок души, а другой заставило гнить и агонизировать.
Натан не спрашивает подробностей, не лезет когтями внутрь, а просто стоит где-то тут в комнате, пока я плыву вместе с окружающей картиной. Эмоции вновь берут верх, глаза увлажняются, а сознание на секунду меркнет так, словно я сейчас упаду в обморок. Мне так плохо, не смотря на то, что это было несколько лет назад.
Шумно выдыхаю, задрав лицо с закрытыми глазами к потолку и всеми силами моля, чтобы он упал на меня и раздавил, к чертям собачьим.
– Я училась в художественной академии Детройта и там встретила парня. Думала, что у нас все будет хорошо, тем более он клялся, будто после выпуска мы сразу поженимся. Я любила уголь и наслаждалась маслом, он шел тропой акварели. Я была не из тех дурочек, что верят на слово парням, но даже не могла подумать, что после того, как он узнает о моей беременности, то так быстро свалит. Попросту перестал со мной общаться, перед тем сказав, что раз я решила оставить ребенка, то он не хочет иметь к этому никакого дела, – спокойно дышу, зная, что это меня не задевает уже давно. Глаза мои открываются, и так же спокойно смотрю на доктора. – Мне пришлось взять академический отпуск, чтобы родить и несколько месяцев побыть с малышом. Семья скептично отнеслась к моему приезду домой. Но они готовы были помогать мне. Беременность шла хорошо, роды прошли обычные, без осложнений. Сын, даже успел полежать у меня на груди и, – в горле перехватывает, и несколько секунд я пытаюсь восстановить дыхание, и каждое следующее слово дается мне с трудом, – первый раз приложиться к ней, а потом…я не знаю. Он вдруг начал задыхаться и…и…его унесли от меня.
Я умолкаю не в силах больше говорить и, прикладывая дрожащие холодные пальцы ко рту, зажмуриваюсь.
– А потом ты узнала о…
– Да, – с трудом сдерживаю все те чувства, что горячей волной разливаются по венам.
Я помню это так же отчетливо, как сегодняшний день. Помню маленький темный пушок на крохотной голове, белые ноготки, мутные темно-синие глаза и маленькие губки, которыми он причмокивал, пока кушал.
И это воспоминание рвет меня на части. В который раз. Я не привыкла к боли, как все говорят, она не притупилась со временем. Эти все высказывания кажутся мне полной чепухой. Боль остается с тобой навсегда. Это неоспоримо.
– Эйприл, – мое имя звучит тускло.
Ни звука, ни слова больше. Должна быть тишина, но нет: виски сдавливает, в ушах шумит, а сердце сильно и тяжело стучит в груди, будто заключенный ударяет по клетке. Для меня тишины нет. Это понятие абстрактно.
– Дерьмо, – четко говорит Натан. Удивленно смотрю на него, сквозь расплывчатую пелену накатывающих слез. – Оно случается.
Это не сарказм, не утешение. Он просто констатирует факт. Первый человек на моем пути, не лезущий с утешениями уверениями, что время вылечит рану. По его глазам видно об осведомленности, что все россказни о излечивающем свойстве времени – хрень собачья.
Выдыхаю, тяжело откидываясь на спинку стула.
– Из-за этого у тебя порезы на запястьях?
Киваю, глядя в никуда, пережевывая себя.
– Сколько раз?
– Четыре: вены, машина, таблетки…дважды, – пустым взглядом смотрю на Натана, впрочем, не ожидая никакой реакции. – Назовешь слабой?
Палмер мотает головой:
– Вообще высказываться не стану. Не знаю, каково это для тебя. Мы разные. Там, где ты предпочтешь уйти, я останусь и наоборот. Но героин…это никогда не выход.
– Наилучший выход, Нат.
Секунда молчания и тяжелого взгляда.
– Начни жить сейчас…
– Поздно, докто…
– НИКОГДА НЕ ПОЗДНО! – неожиданно кричит он так, что в ушах звенит, а я подскакиваю на месте. – Черт подери, сколько можно говорить, упертая дура? Будь сильной и покажи всем, что можешь переступить через все и не быть, а ЖИТЬ дальше.
– Не хочу, – низко и злобно.
Он усмехается, опираясь на руки, чуть привстает и наклоняется в мою сторону.
– Я понял, – во взгляде доктора что-то заставляет меня поджать губы, внутреннее сотрясаясь. – Понял, почему ты осталась одна. Родители так же бились за тебя, так же пытались вразумить, надеялись и всеми силами умоляли, просили. Но ты, как каменная стена идиотизма и нежелания, плевала им в лицо и корчила из себя самого страдающего в мире человека. Так? Никто тебя не бросал. Мать была с тобой, когда ты приходила на плановые осмотры в нашу больницу, отец решительно боролся за дочь, когда она подсела на дрянь, они оба сходили с ума, переживая, а сейчас попросту отчаялись и опустили руки, пытаясь сохранить хотя бы то, что у них осталось. И знаешь что? Это нормально. Ты не захотела их слушать. Ты сама, понимаешь? САМА отвернулась. Эгоистично и нагло решила подохнуть, не подумав о чувствах других.
Меня трясет от его слов, гнев внутри кипит и желание бросить кружку прямо ему в морду все сильнее.
– И сейчас ты бесишься только потому, что я говорю правду. Ты знаешь, что ты неблагодарный ребенок и сраная эгоистка.
– Заткнись, идиот, все не так! Ты ни хрена не знаешь! Заткни свою пасть, ублюдок! – вскакиваю со стула и так же, держась за стол, кричу на мужчину.
– НЕТ! Если все не так, то, сука, встань на ноги и переступи все дерьмо! Не поздно, понимаешь? НИ-КОГ-ДА! Еще можешь слезть с наркоты, можешь прийти к родителям, можешь пойти учиться дальше и можешь иметь свою семью. Такое случается, редко, но случается и ты не одна. Держись близких. Если не видишь смысла продолжать жизнь, то сделай тогда их своим смыслом. Живи ради мамы и папы. Это сложно, но возможно.
Мне нечего сказать на это и я не нахожу ничего лучше, чем все же запустить долбаную кружку в него, Натан уворачивается и неожиданно посылает мне в ответ свою, обе взрываются осколками и светло-коричневыми брызгами недопитого чая. Физически чувствую, как что-то во мне щелкает, и начинаю орать, подхватывая тарелку с сандвичами, стартуя непонятную войну с этим человеком. А сдержанный до того доктор, вторя моему крику, разъяренно рычит. Руки Натана хватаются за край стола и переворачивают его к чертям. Мне остается лишь испуганно отпрянуть.
– Давай, что еще кинешь?! – лицо его покраснело, вены на лбу вздулись, а плечи напряжены в тот момент, когда он решительно двигается в мою сторону, широкими шагами.
Позорно разворачиваюсь и бегу наверх. Стараюсь хлопнуть дверью как можно сильнее.
Меня трясет, сильно и невыносимо противно. Буря никак не утихает внутри. Всего пара секунд и все выливается в громкие рыдания. Я знаю, что все его слова – правда. Знаю давно. Но когда слышишь их от другого человека, когда истину кидают тебе прямо в лицо и тыкают мордой в собственное дерьмо, это чертовски выбивает тебя и заставляет стыдливо съеживаться в уголке, тихо ненавидя себя. Когда кто-то вообще знает или видит твои ошибки…дерьмо, это полное дерьмо, которое злит тебя сильнее всего остального.
Не знаю, сколько проходит времени, но когда я заканчиваю кусать зубами подушку и лить слезы, а моя голова раскалывается на части от боли, то замечаю, как что-то сверкает. Сначала в комнате, а потом понимаю, что это с улицы.
Кто-то вызвал полицию?
Пораженно выглядываю в окно. Точно, зад стандартного полицейского форда стоит у нашего дома.
В следующую секунду по внутренностям дома разносится звонок.
Выхожу в коридор.
– Доброе утро, мистер Палмер, – низкий голос полицейского звучит достаточно громко, чтобы я могла различить слова. – Я офицер Ридли. Ваша соседка, миссис Брайт сообщила, что слышала крики и шум у вас в доме.
Осторожно спускаюсь по лестнице, видя застывшего у входа Натана. Меня ужасает бардак в гостиной. Опрокинутое кресло, осколки вазы, сдернутый со своего места ковер и диван. Что тут, мать твою, произошло?
– Мисс? – полицейский замечает меня через плечо доктора. – У вас все в порядке?
Водянистые глаза офицера выжидающе смотрят на меня. Нужно лишь рассказать ему о происходящем. Меня держат здесь силой, меня мучают и издеваются. Только и всего. Мой билет на волю сам пришел ко мне в руки. Спасибо, некая миссис Брайт, я пришлю вам подарок.
– Мисс, у вас все в порядке? – повторяет офицер свой вопрос.
Я еле улыбаюсь.
– Да, – легко выдыхаю, глядя на напряженную спину Натана. – Обычная ссора, офицер. Он иногда бывает полным идиотом.
– Мистер Палмер, есть причины для беспокойства?
– Нет, офицер.
– Натан, дорогой, это, что девушка? Я не знала, что у тебя кто-то появился. – Я не вижу, обладательницы этого старого и скрипучего голоса, наверное, она прячется где-то за спиной тучного офицера полиции. – Возвращалась с собрания нашего общества по продвижению слова Господня, и услышала, как у тебя в доме кто-то кричит.
– Миссис Брайт, спасибо за беспокойство, но вы преувеличиваете, мы просто громко разговаривали.
Полицейский поворачивает голову куда-то вбок и обращается к невидимой для меня женщине:
– Миссис…
– Ничего страшного, офицер Ридли, ему можно верить. Мальчик хороший, вырос у меня на глазах.
– Ясно. Запишу в протокол, – мужчина за дверьми, вздыхает. – Извините, мистер Палмер. Поставьте подпись здесь, и я вас оставлю.
– Хорошо.
Нат расписывается и закрывает дверь.
Когда он оборачивается ко мне, то я вижу на его лице откровенное недоумение. Он тоже удивлен, что я не сдала его. Что ж я чувствую то же самое. Вновь молчание. Удобное и простое. На лбу у доктора выступил прозрачными капельками пот, лицо все такое же красное, как в тот момент, когда я убежала от него.
– Ты псих? Что с гостиной?
– Почему?
Сглатываю горькую слюну и пожимаю плечами.
– Я попробую, Натан. Просто не знаю, что еще делать.
Мы оба этому поражены и, наверное, одновременно рады. Возможно, я еще передумаю, может быть, мое настроение резко сменится уже через полчаса, но…я и в правду не пробовала. Жить.
Акт 7. Те, к кому всегда можно вернуться.
Свалка. Дурно пахнущая, грязная, в обрывках подобия жизни, ничто. Скучная груда мусора. Это я вижу, когда возвращаюсь в свою квартиру. Странное, однокомнатное нечто, которое изрыгнула моя зависимость и нежелание примиряться с реальностью. Так выглядит поле битвы с тем, что меня окружало. Возможно, когда-то здесь была жизнь, когда-то властвовал порядок, но эти времена далеко-далеко в прошлом. В месте, подобном сну.
Мне отвратительна внутренняя составляющая комнаты, где я когда-то пережидала часы до следующей дозы. Она наглядно ярко показывает, какой была моя душа…какой остается, где-то глубоко внутри. Там, где закопано желание вернуться в «Приют», там, где в предсмертных муках корчится желание пустить по вене.
Сложно поверить, что прошло чуть больше месяца с моего последнего появления здесь. Я морщусь от неприятного запаха старого мусора и спертости. Пыль, побеспокоенная моим визитом, светлыми крупицами летала в лучах осеннего солнца, последнего теплого в этом году. Впереди была зима и что-то новое в моей никчемной жизни. Без особой любви я оглядываюсь и понимаю, что больше здесь мне делать нечего. Попросту стоит все сгрести в один огромный мусорный мешок и выбросить куда подальше, чтобы энергия, что витает здесь долгое время, улетучилась к чертям и не пристала к следующим владельцам. Я настойчиво готова продать ненужное имущество ¬¬– единственное, что у меня есть.
Мне куда легче стало дышать, куда яснее мыслить и отголоски прежнего грязного желания все реже мучают сознание. Нет, я не освободилась, но оковы теперь держат не так уверенно, как раньше.
Сейчас я безмерно благодарна человеку, который, не побоявшись последствий, запер у себя в доме наркоманку с манией самоубийства. Так же сильно стыдно за все то, что ему пришлось пережить от меня. Но доктор Палмер ¬– как он сам уверяет – не держит никакого зла, он попросту рад, что хоть что-то у него вышло.
Неделя, прошла с того времени, как Натан вернулся на работу. И эту неделю я продолжала жить у него. Он не был против ни капли. Первые дня три звонил на свой домашний почти каждый час, чтобы справится о моем состоянии. Всего однажды меня одолевала тоска. Дикая и непреодолимая. Это был всего лишь очередной отголосок ломки. Но и тогда у меня, к большому удивлению, получилось справиться с ней. Я просто поплакала, заперевшись в ванной комнате, а после полтора часа лежала в ванной с душистой пеной, насильно заставляя себя строить планы того, что я буду делать, выйдя из дверей дома Палмера.
Сейчас же вовсе нет смысла как-то следить за мной, быть рядом. Ведь…мне намного лучше. И никто не представляет, что за облегчение я испытываю в данный момент. Мне пришлось выпросить у Ната куртку потеплее, чтобы не замерзнуть в преддверии зимы. Он предложил купить мне новую, но просить еще и это мне было стыдно. Поэтому я взяла его кожанку лишь на пару дней, пока не разгребу в своем доме завал.
Уборка дается мне с невероятной легкостью, уже через пару часов я в полностью освобожденном от мусора номере. Я переодеваюсь в более-менее сносную одежду, что удается отрыть в шкафу, нахожу свою куртку и собираюсь с силами.
Я должна сделать одно очень и очень важное дело. То, на которое мне никак не набраться храбрости.
Тяжело приходить в отчий дом после всего дерьма, что ты наделал. Невозможно постучать в двери. До боли страшно увидеть глаза матери. Будто, если я приду домой, то мир на этом остановится, и я умру. Хуже несделанной домашней работы, хуже, чем возвращаться после первой ночи проведенной не дома, а где-то в хмельной компании, и куда сложнее, чем было приезжать к ним и ставить перед фактом беременности и того, что бросаешь, пусть и временно, учебу.
Много позже, я гуляю вокруг своего старого дома. Брожу по пустеющим улицам в поисках той самой храбрости, собираюсь с мыслями, готовлю какую-то речь, но все тщетно. Я понимаю, что самой мне никак не перешагнуть порог дома, где я выросла. Что самое страшное, в какой-то момент, я понимаю, что иду по тому самому пути, который давал мне смысл. Далеко от дома, в промышленном районе на проулке, где в вечерних сумерках, горит тускло-желтым одинокий фонарь. Обшарпанная зеленая дверь, краска местами облупилась. Все здание изрисовано плохого качества граффити, а из чуть приоткрытых дверей разит спиртом вперемежку с мусором и дерьмом. Мой «Приют» выглядит мерзко. Я вижу его таким же, каким видела в первый раз, когда Брэдли привел меня знакомиться с его семьей.
