Дело было в Лахаше. Оставив слугу и проводника на постоялом дворе, Малдан отправился на базар за съестными припасами в дорогу.
Ему сразу бросился в глаза человек в белых, как кипень, одеждах и тюрбане — и с лицом черным, как уголь. Однако на чернокожих рабов и слуг, которых изредка можно было встретить в этих землях, он не походил совершенно: высокий, статный, можно даже сказать — величавый.
Покупая сыр, творог, лепешки и бурдюк с просяным пивом, Малдан несколько раз замечал его: остановившись ближе к краю площади, он беседовал с хозяином лавки, где продавали дорогие сласти.
Выходя с базара, Малдан прошел мимо человека в белом. Тот стоял спиной к проходу, а потом вдруг повернулся и оказался нос к носу с Малданом — и тот, изумленный, отшатнулся: это был совсем другой человек!
Да, высокий, да, в узорчатом белом дамасте, но лицо… На Малдана смотрел самый обычный харадец: со смуглой от природы и загара, но совершенно не черной кожей, с темной бородкой и глазами цвета корицы, узколицый, горбоносый и тонкогубый.
— Что-то случилась, человек моря? — произнес он глубоким мелодичным голосом и протянул Малдану руку цвета обожженной красной глины, не сажи.
Нумэнорец понял, что он сидит на земле, точнее, на том, что служило ею на рынке.
— Прошу прощения… — смущенно пробормотал он, беря предложенную руку и вставая на ноги, — я… я принял вас за другого…
И Малдан, отряхиваясь и поднимая с земли свои покупки, в растерянности огляделся, пытаясь понять, куда исчез тот, другой, чернокожий. Но не увидел больше ни единого человека в белоснежном платье.
— За кого же вы меня приняли? — спросил харадец.
— Тут был человек, одетый, как вы, но с лицом черным, словно ночь. Очень приметный. Он, надо полагать, ушел, а я увидел вас со спины и подумал, что это и есть он…
Малдан потер висок, в котором зашевелилась боль, хотя еще не было полудня и день для апреля выдался не такой уж и жаркий.
— Мое имя — Кушух ма-Куш, я принадлежу к торговому братству Лахаша, — вдруг произнес харадец и склонился в церемонном поклоне, приложив руки к груди. На застежке его широкой и длинной верхней одежды блеснул желтый апатит, который называют «обманкой» за сходство с благородными самоцветами. — Как мне обращаться к вам?
— О… — нумэнорец поспешно поклонился в ответ. — Меня зовут Малдан, Малдан из Умбара. Я… алхимик.
Малдан из Орростара, мастер Гильдии оружейников Нумэнора, больше дюжины лет жил в Умбаре и уже понял, что говорить харадрим «я — кузнец» не стоит и чревато недоразумениями: во-первых, для них кузнец мог быть только низкорожденным простолюдином-ремесленником, что им было нелегко приложить к нумэнорцу. А во-вторых — ремесленником подозрительным, ибо кузнечное дело в представлении харадрим состояло в родстве с черной магией. «Алхимик» же звучало непонятно, а потому — солидно.
Купец вежливо кивнул.
— Вы первый раз в Лахаше? — осведомился он
— Нет, бываю тут время от времени.
— Что ж, раз так получилось, что я ненамеренно сбил вас с ног, я приглашаю вас, Маладан из Умбара, посетить мой дом и разделить со мной полуденную трапезу, — произнес Кушух ма-Куш и снова склонил голову.
— Спасибо, но я не могу… — заговорил удивленный Малдан. — Я собирался днем выезжать, меня слуги ждут на постоялом дворе, я как раз за припасами ходил… — и он показал собеседнику свои сумки.
— Вы остановились на подворье «Под алым олеандром», где обычно находят пристанище путники с севера? — спросил купец.
— Да…
— Тогда мой слуга отнесет ваши покупки на постоялый двор и велит вашим людям явиться в назначенный час к городским воротам готовыми к дороге.
— Право, мне неловко… — начал было Малдан, но Кушух ма-Куш махнул рукой, и к ним подбежал и склонился в поклоне слуга — одетый скромно, но опрятно.
— У каких ворот надлежит ждать челядинцам — у Полуденных или у Врат Мадуд? — спросил купец у нумэнорца.
Полуденные врата вели, разумеется, на юг, а Врата Мадуд — на восток.
— У Врат Мадуд, — сказал Малдан, сдаваясь и сгружая свои сумки слуге.
— Вели людям гостя из Умбара, — обратился купец к слуге, — ждать там своего господина в четыре часа пополудни.
Кушух ма-Куш не спрашивал, он распоряжался — вежливо, но решительно. Малдан волей-неволей кивнул. Ему, конечно, хотелось выбраться из города куда раньше, чем в четвертом часу пополудни, но третий раз отказываться от приглашения разделить трапезу, не имея на то веской причины (например, преследующего тебя полчища кровных врагов), означало нанести харадрим жестокую обиду.
И купец повел Малдана по главной улице Лахаша, время от времени кланяясь знакомым и перебрасываясь словом привета с хозяевами лучших лавок.
Кушух ма-Куш, казалось, совершенно не страдал из-за того, что его видят в обществе нумэнорца, то есть человека на полторы головы выше его самого — а Малдан уже привык, общаясь с харадрим не из простых, склонять голову, щадя их самолюбие. Кушух ма-Куш вообще держался с достоинством, присущим, скорее, человеку из знати, нежели торговцу, однако притом купец, что у великородных харадрим не в обычае, был учтив с окружающими. Пусть даже с заметным оттенком покровительственности.
— Да простит меня мой гость, — обратился купец к нумэнорцу, когда они свернули на тихую и чистую боковую улицу, — но правильно ли я понял по количеству закупаемой вами провизии, что ваша свита невелика?
— Так и есть, — отвечал Малдан, — я путешествую со слугой и проводником.
Кушух ма-Куш удивленно приподнял темную бровь.
— Вы не боитесь странствовать по здешним краям таким малым числом?
— Тахлан, мой проводник говорит, что к востоку от Лахаша о разбойниках давно не слышно, а кочевники соблюдают перемирие с тех пор, как князь Лахаша наголову разбил их несколько лет тому назад. Или что-то изменилось?
— Нет-нет, все так и есть! Милостью князя земли Нгха-Ваушнадима в наших краях царит мир. Просто я привык к тому, что приехавшие издалека более осторожны и опасливы, нежели местные жители. Сам я много путешествую по торговым делам и могу с уверенностью подтвердить правоту вашего проводника.
Дом Кушуха ма-Куша стоял в самом конце улицы. Передние комнаты, где хозяина и гостя встретили прохладным питьем вышколенные слуги, были скромными, с покрытыми разноцветной глиной полом и стенами, но за занавесью некрашеной шерсти оказался изысканный покой с полом, выложенным узорчатой плиткой, и стенами в панелях незнакомого Малдану золотистого дерева, украшенного замысловатой резьбой.
Кушух ма-Куш и его гость устроились на подушках из мягкой кожи возле низкого, как принято у харадрим, столика, — и в этот же миг в другом конце залы, за завесой из сканого шелка, засвистела флейта и зазвенели струны.
Столик был застелен расшитой серебром скатертью и украшен двумя великолепными кубками лазурного фаянса, покрытыми изысканным рельефом. Такой утонченной роскоши Малдан не ожидал увидеть не то что в доме купца, а даже на пиру самого князя Нгха-Ваушнадима, владыки Лахаша, торгового сердца Юга. А когда слуга подал хозяину и гостю влажное полотенце, благоухающее розой и лимоном, дабы очистить руки перед трапезой. Малдану даже сделалось неловко за свои руки, все в шрамах и следах старых ожогов, покрытые желтыми пятнами нового красителя — последнего детища алхимика.
— Раз вы не торговый гость, что же за дело привело вас в наши края? — спросил купец, когда слуга поднес ему большую мису с колотым льдом, в которой стоял бронзовый кувшин с позолоченной ручкой.
— Я слышал, что в холмах Пирига, дальше на восток, нашли редкую белую глину, и решил взглянуть на нее своими собственными глазами. Дело в том, что только из белой глины получается нужная мне посуда, прочная и устойчивая к… к самым разным веществам.
Кушух ма-Куш уже разливал в лазурные кубки охлажденное вино, и нумэнорец не очень удивился, уловив благоухание хьярнустарского «розового жемчуга» — легкого, но неплохого сухого вина. Во сколько оно обошлось купцу из Лахаша, Малдану даже не хотелось думать: харадрим называли нумэнорское вино «жидким золотом» не только за его вкус.
— Пусть гость простит меня, если это вино недостаточно хорошо для его трапезы или на его родине подается с другими блюдами, — церемонно произнес хозяин.
— Я вырос там, где растят пшеницу, а не виноград, и потому не так привередлив по части вина, как иные из моих соотечественников. А мой отец любит говорить, что самое главное в вине — это то, с кем ты его пьешь, — Малдан улыбнулся и поднял свой кубок: — И я рад выпить это вино за твое здоровье, Кушух ма-Куш из Лахаша!
Тут перед сотрапезниками возникли вареный горошек с шафраном и томленая баранина, начиненная орехами, над которыми курился аппетитный пар, и Малдан понял, что успел проголодаться.
Когда они поели и слуга унес пустые блюда, купец, аккуратно вытирая рот и бородку влажным полотенцем, произнес:
— Пока мы насыщались, я понял, что мое приглашение — дурная услуга: ведь, выехав в четыре пополудни, вы никак не успеете доехать до заставы Хамихшен, чтобы переночевать между полом и крышей.
— Нет-нет, ничего страшного! — махнул рукой Малдан. — Я привык ночевать на открытом воздухе, мне это нравится. Сейчас ночью уже нехолодно, найдем хорошее место с водой и сухостоем — и отлично проведем время.
Слуга принес следующую перемену, сладкую, и нумэнорец обрадовался, увидев, что к медовому ягодному взвару прилагаются его любимые булочки, «пчелиный улей» и «гнездо горлицы».
— Так значит, в Пириге нашли белую глину? — снова заговорил Кушух ма-Куш, разливая из кувшина остатки «розового жемчуга». — Для меня это тоже добрая весть: ведь я торгую именно гончарным товаром. Но только самым диковинным, самыми редким и драгоценным.
И он любовно провел пальцем по краю своего кубка.
— Эта ярко-синяя глазурь называется «мерцание небес». Но секрет ее утрачен… — купец вздохнул. — Ведь эти чаши были созданы еще до того, как Илихе Лютоярый вышел из материнского лона, — если только его родила женщина, а не вылизала из соленого камня гиена, — и Кушух плюнул через левое плечо, как всегда поступали харадрим, поминая Ильхэг-хора, великого завоевателя, чьи орды разоряли земли Юга во время Войн Мадуд.
— Я могу попробовать раскрыть секрет этой глазури, — сказал Малдан.
Однако, вспомнив, что говорит не с мастером, а с купцом, рассудительно добавил:
— Если, конечно, это не уронит рыночную цену твоих товаров: ведь я не хочу оказать тебе волчью услугу.
Кушух ма-Куш хлопнул сотрапезника по колену и рассмеялся:
— Когда ты, Маладан из Умбара, сказал, что ты алахимик, я решил, что ты, должно быть, ученый человек: мудрец или судья. Когда ты сказал, что едешь за глиной, я принял тебя за гончара. А теперь ты заговорил так, как будто вырос в самонаилучшей семье купеческого квартала Лахаша! Кто же ты на самом деле?
Малдан тоже рассмеялся: вино подняло и его дух.
— Кто бы я ни был, уж точно не мудрец!
Словом, время пролетело незаметно.
— Ах, какая печаль, что я не успел показать тебе кувшины и блюда племени лялин! — восклицал Кушух ма-Куш по дороге к Вратам Мадуд: он сам вызвался проводить гостя и отказов Малдана слушать не пожелал. — Невозможно поверить, чтобы проклятые кочевники, которые только и умеют, что резать людей, как скотину, да крутить лошадям хвосты, были способны творить такую красоту!
Под башнями восточных ворот обнаружились Тахлан и Сумадевик, честно-благородно ожидавшие хозяина. Сумадевик, молодой человек из умбарских харадрим, держал под уздцы пегого коня Малдана.
Пока нумэнорец надевал свой оружейный пояс с коротким мечом — чужестранцам возбранялось ходить по Лахашу оружными, — Кушух ма-Куш подозвал своего слугу, шедшего следом, и забрал у него мех.
— Вот, прими от меня гостинец, — и, видя, что Малдан в ужасе открыл рот, чтобы отпереться от дорогого подарка, купец торопливо добавил: — Это обычное тутовое вино, чтобы скоротать вечер у костра!
И он отдал мех Тахлану, кривоногому пожилому дядьке с плоским желтым лицом степняка. Тот с довольным видом принял гостинец и приторочил его к седлу своего коня, небольшого и покрытого мехом, точно коза.
Распростившись с Кушухом ма-Кушем, неоднократно его поблагодарив и пообещав непременно навестить на обратном пути, Малдан поднялся в седло, и трое путников, проехав в ворота, оказалась в чистом поле — зеленом и усыпанном цветами, совсем не похожем на выгоревший до желтизны обычный харадский пейзаж.
Скоро Малдан почувствовал, что у него прошла легкая головная боль, которая временами накатывала на него с полудня. «Все-таки вредно столько времени проводить в лаборатории и дышать одними химикалиями», — мысленно укорил он себя.
Когда стены Лахаша скрылись за грядой пологих холмов, Тахлан и Сумадевик, решив, что приличия соблюдены, прибавили шагу и теперь ехали по обе стороны от Малдана: так они всегда ездили втроем, когда позволяла дорога.
— Что это был за хотын-оршын, весь в белом? — спросил Тахлан. — Такой важный.
«Хотын-оршын», «житель одного места» — так кочевники называли оседлого человека, крестьянина или горожанина.
— Это лахашский купец. Мы с ним случайно познакомились на рынке, он позвал меня отобедать с ним — и устроил настоящий пир!
Тахлан стукнул себя по бедру скрученной плетью.
— Побери меня Ирлик-маа! Хотел бы и я так знакомиться с богатыми купцами! Как это у вас вышло?
Малдан рассмеялся.
— Я принял его за другого человека в белой одежде, которого до того видел на рынке: очень приметного, с черной кожей.
— Вы видели на лахашском базаре черного человека, одетого во всем белом? — вдруг насторожился Сумадевик.
Малдан кивнул, и его спутники, переглянувшись, сложили пальцы «рожками», отгоняя зло. Сумадевик, как обычно, сделал знак обеими руками: за себя и за хозяина.
Нумэнорец вздохнул: иногда он находил изобилие местных суеверий утомительным.
— В чем дело?
— Вы правда не знаете?
— Чего не знаю?
— Про Чернокнижника.
Малдан решил пошутить:
— Который сидит в черной-черной комнате за черным-черным столом и пишет черными-черными…
— Нет! — одновременно воскликнули его спутники.
— Чернокнижник — он всегда ходит в белом, только лицо его — чернее ночи… — начал Тахлан.
— А душа — еще чернее, — подхватил Сумадевик. — Должно быть, ваш купец — не трусливой дюжины: другой бы завопил от страха и убежал, теряя туфли, только услыхав, что вы видели на рынке мурина в белой одежде.
— Или услыхав, что вы приняли его за этого самого мурина, — добавил Тахлан. — Мне рассказывали, что в Махудуде толпа на улице едва не забила камнями карамазого слугу, которого хозяину вздумалось нарядить в белое.
— Но послушай, Тахлан, — произнес Малдан, недоумевая, — с какой стати человеку, у которого кожа цвета красной глины, опасаться, что его примут за чернокожего колдуна?
И слуга, и проводник посмотрели на нумэнорца, как на ребенка или слабоумного.
— В этом-то и дело, — снисходительно пояснил Тахлан. — Ведь все знают, что Чернокнижник не только умеет исчезать и появляться по собственному желанию, но еще и меняет лица так же легко, как красавицы в Эсфете меняют покрывала с чермных на зеленые, с зеленых на лазоревые, а с лазоревых на шафрановые.
Малдан только головой покачал. Однако ему подумалось, что приглашение Кушуха ма-Куша и впрямь могло быть продиктовано
Ему сразу бросился в глаза человек в белых, как кипень, одеждах и тюрбане — и с лицом черным, как уголь. Однако на чернокожих рабов и слуг, которых изредка можно было встретить в этих землях, он не походил совершенно: высокий, статный, можно даже сказать — величавый.
Покупая сыр, творог, лепешки и бурдюк с просяным пивом, Малдан несколько раз замечал его: остановившись ближе к краю площади, он беседовал с хозяином лавки, где продавали дорогие сласти.
Выходя с базара, Малдан прошел мимо человека в белом. Тот стоял спиной к проходу, а потом вдруг повернулся и оказался нос к носу с Малданом — и тот, изумленный, отшатнулся: это был совсем другой человек!
Да, высокий, да, в узорчатом белом дамасте, но лицо… На Малдана смотрел самый обычный харадец: со смуглой от природы и загара, но совершенно не черной кожей, с темной бородкой и глазами цвета корицы, узколицый, горбоносый и тонкогубый.
— Что-то случилась, человек моря? — произнес он глубоким мелодичным голосом и протянул Малдану руку цвета обожженной красной глины, не сажи.
Нумэнорец понял, что он сидит на земле, точнее, на том, что служило ею на рынке.
— Прошу прощения… — смущенно пробормотал он, беря предложенную руку и вставая на ноги, — я… я принял вас за другого…
И Малдан, отряхиваясь и поднимая с земли свои покупки, в растерянности огляделся, пытаясь понять, куда исчез тот, другой, чернокожий. Но не увидел больше ни единого человека в белоснежном платье.
— За кого же вы меня приняли? — спросил харадец.
— Тут был человек, одетый, как вы, но с лицом черным, словно ночь. Очень приметный. Он, надо полагать, ушел, а я увидел вас со спины и подумал, что это и есть он…
Малдан потер висок, в котором зашевелилась боль, хотя еще не было полудня и день для апреля выдался не такой уж и жаркий.
— Мое имя — Кушух ма-Куш, я принадлежу к торговому братству Лахаша, — вдруг произнес харадец и склонился в церемонном поклоне, приложив руки к груди. На застежке его широкой и длинной верхней одежды блеснул желтый апатит, который называют «обманкой» за сходство с благородными самоцветами. — Как мне обращаться к вам?
— О… — нумэнорец поспешно поклонился в ответ. — Меня зовут Малдан, Малдан из Умбара. Я… алхимик.
Малдан из Орростара, мастер Гильдии оружейников Нумэнора, больше дюжины лет жил в Умбаре и уже понял, что говорить харадрим «я — кузнец» не стоит и чревато недоразумениями: во-первых, для них кузнец мог быть только низкорожденным простолюдином-ремесленником, что им было нелегко приложить к нумэнорцу. А во-вторых — ремесленником подозрительным, ибо кузнечное дело в представлении харадрим состояло в родстве с черной магией. «Алхимик» же звучало непонятно, а потому — солидно.
Купец вежливо кивнул.
— Вы первый раз в Лахаше? — осведомился он
— Нет, бываю тут время от времени.
— Что ж, раз так получилось, что я ненамеренно сбил вас с ног, я приглашаю вас, Маладан из Умбара, посетить мой дом и разделить со мной полуденную трапезу, — произнес Кушух ма-Куш и снова склонил голову.
— Спасибо, но я не могу… — заговорил удивленный Малдан. — Я собирался днем выезжать, меня слуги ждут на постоялом дворе, я как раз за припасами ходил… — и он показал собеседнику свои сумки.
— Вы остановились на подворье «Под алым олеандром», где обычно находят пристанище путники с севера? — спросил купец.
— Да…
— Тогда мой слуга отнесет ваши покупки на постоялый двор и велит вашим людям явиться в назначенный час к городским воротам готовыми к дороге.
— Право, мне неловко… — начал было Малдан, но Кушух ма-Куш махнул рукой, и к ним подбежал и склонился в поклоне слуга — одетый скромно, но опрятно.
— У каких ворот надлежит ждать челядинцам — у Полуденных или у Врат Мадуд? — спросил купец у нумэнорца.
Полуденные врата вели, разумеется, на юг, а Врата Мадуд — на восток.
— У Врат Мадуд, — сказал Малдан, сдаваясь и сгружая свои сумки слуге.
— Вели людям гостя из Умбара, — обратился купец к слуге, — ждать там своего господина в четыре часа пополудни.
Кушух ма-Куш не спрашивал, он распоряжался — вежливо, но решительно. Малдан волей-неволей кивнул. Ему, конечно, хотелось выбраться из города куда раньше, чем в четвертом часу пополудни, но третий раз отказываться от приглашения разделить трапезу, не имея на то веской причины (например, преследующего тебя полчища кровных врагов), означало нанести харадрим жестокую обиду.
И купец повел Малдана по главной улице Лахаша, время от времени кланяясь знакомым и перебрасываясь словом привета с хозяевами лучших лавок.
Кушух ма-Куш, казалось, совершенно не страдал из-за того, что его видят в обществе нумэнорца, то есть человека на полторы головы выше его самого — а Малдан уже привык, общаясь с харадрим не из простых, склонять голову, щадя их самолюбие. Кушух ма-Куш вообще держался с достоинством, присущим, скорее, человеку из знати, нежели торговцу, однако притом купец, что у великородных харадрим не в обычае, был учтив с окружающими. Пусть даже с заметным оттенком покровительственности.
— Да простит меня мой гость, — обратился купец к нумэнорцу, когда они свернули на тихую и чистую боковую улицу, — но правильно ли я понял по количеству закупаемой вами провизии, что ваша свита невелика?
— Так и есть, — отвечал Малдан, — я путешествую со слугой и проводником.
Кушух ма-Куш удивленно приподнял темную бровь.
— Вы не боитесь странствовать по здешним краям таким малым числом?
— Тахлан, мой проводник говорит, что к востоку от Лахаша о разбойниках давно не слышно, а кочевники соблюдают перемирие с тех пор, как князь Лахаша наголову разбил их несколько лет тому назад. Или что-то изменилось?
— Нет-нет, все так и есть! Милостью князя земли Нгха-Ваушнадима в наших краях царит мир. Просто я привык к тому, что приехавшие издалека более осторожны и опасливы, нежели местные жители. Сам я много путешествую по торговым делам и могу с уверенностью подтвердить правоту вашего проводника.
Дом Кушуха ма-Куша стоял в самом конце улицы. Передние комнаты, где хозяина и гостя встретили прохладным питьем вышколенные слуги, были скромными, с покрытыми разноцветной глиной полом и стенами, но за занавесью некрашеной шерсти оказался изысканный покой с полом, выложенным узорчатой плиткой, и стенами в панелях незнакомого Малдану золотистого дерева, украшенного замысловатой резьбой.
Кушух ма-Куш и его гость устроились на подушках из мягкой кожи возле низкого, как принято у харадрим, столика, — и в этот же миг в другом конце залы, за завесой из сканого шелка, засвистела флейта и зазвенели струны.
Столик был застелен расшитой серебром скатертью и украшен двумя великолепными кубками лазурного фаянса, покрытыми изысканным рельефом. Такой утонченной роскоши Малдан не ожидал увидеть не то что в доме купца, а даже на пиру самого князя Нгха-Ваушнадима, владыки Лахаша, торгового сердца Юга. А когда слуга подал хозяину и гостю влажное полотенце, благоухающее розой и лимоном, дабы очистить руки перед трапезой. Малдану даже сделалось неловко за свои руки, все в шрамах и следах старых ожогов, покрытые желтыми пятнами нового красителя — последнего детища алхимика.
— Раз вы не торговый гость, что же за дело привело вас в наши края? — спросил купец, когда слуга поднес ему большую мису с колотым льдом, в которой стоял бронзовый кувшин с позолоченной ручкой.
— Я слышал, что в холмах Пирига, дальше на восток, нашли редкую белую глину, и решил взглянуть на нее своими собственными глазами. Дело в том, что только из белой глины получается нужная мне посуда, прочная и устойчивая к… к самым разным веществам.
Кушух ма-Куш уже разливал в лазурные кубки охлажденное вино, и нумэнорец не очень удивился, уловив благоухание хьярнустарского «розового жемчуга» — легкого, но неплохого сухого вина. Во сколько оно обошлось купцу из Лахаша, Малдану даже не хотелось думать: харадрим называли нумэнорское вино «жидким золотом» не только за его вкус.
— Пусть гость простит меня, если это вино недостаточно хорошо для его трапезы или на его родине подается с другими блюдами, — церемонно произнес хозяин.
— Я вырос там, где растят пшеницу, а не виноград, и потому не так привередлив по части вина, как иные из моих соотечественников. А мой отец любит говорить, что самое главное в вине — это то, с кем ты его пьешь, — Малдан улыбнулся и поднял свой кубок: — И я рад выпить это вино за твое здоровье, Кушух ма-Куш из Лахаша!
Тут перед сотрапезниками возникли вареный горошек с шафраном и томленая баранина, начиненная орехами, над которыми курился аппетитный пар, и Малдан понял, что успел проголодаться.
Когда они поели и слуга унес пустые блюда, купец, аккуратно вытирая рот и бородку влажным полотенцем, произнес:
— Пока мы насыщались, я понял, что мое приглашение — дурная услуга: ведь, выехав в четыре пополудни, вы никак не успеете доехать до заставы Хамихшен, чтобы переночевать между полом и крышей.
— Нет-нет, ничего страшного! — махнул рукой Малдан. — Я привык ночевать на открытом воздухе, мне это нравится. Сейчас ночью уже нехолодно, найдем хорошее место с водой и сухостоем — и отлично проведем время.
Слуга принес следующую перемену, сладкую, и нумэнорец обрадовался, увидев, что к медовому ягодному взвару прилагаются его любимые булочки, «пчелиный улей» и «гнездо горлицы».
— Так значит, в Пириге нашли белую глину? — снова заговорил Кушух ма-Куш, разливая из кувшина остатки «розового жемчуга». — Для меня это тоже добрая весть: ведь я торгую именно гончарным товаром. Но только самым диковинным, самыми редким и драгоценным.
И он любовно провел пальцем по краю своего кубка.
— Эта ярко-синяя глазурь называется «мерцание небес». Но секрет ее утрачен… — купец вздохнул. — Ведь эти чаши были созданы еще до того, как Илихе Лютоярый вышел из материнского лона, — если только его родила женщина, а не вылизала из соленого камня гиена, — и Кушух плюнул через левое плечо, как всегда поступали харадрим, поминая Ильхэг-хора, великого завоевателя, чьи орды разоряли земли Юга во время Войн Мадуд.
— Я могу попробовать раскрыть секрет этой глазури, — сказал Малдан.
Однако, вспомнив, что говорит не с мастером, а с купцом, рассудительно добавил:
— Если, конечно, это не уронит рыночную цену твоих товаров: ведь я не хочу оказать тебе волчью услугу.
Кушух ма-Куш хлопнул сотрапезника по колену и рассмеялся:
— Когда ты, Маладан из Умбара, сказал, что ты алахимик, я решил, что ты, должно быть, ученый человек: мудрец или судья. Когда ты сказал, что едешь за глиной, я принял тебя за гончара. А теперь ты заговорил так, как будто вырос в самонаилучшей семье купеческого квартала Лахаша! Кто же ты на самом деле?
Малдан тоже рассмеялся: вино подняло и его дух.
— Кто бы я ни был, уж точно не мудрец!
Словом, время пролетело незаметно.
— Ах, какая печаль, что я не успел показать тебе кувшины и блюда племени лялин! — восклицал Кушух ма-Куш по дороге к Вратам Мадуд: он сам вызвался проводить гостя и отказов Малдана слушать не пожелал. — Невозможно поверить, чтобы проклятые кочевники, которые только и умеют, что резать людей, как скотину, да крутить лошадям хвосты, были способны творить такую красоту!
Под башнями восточных ворот обнаружились Тахлан и Сумадевик, честно-благородно ожидавшие хозяина. Сумадевик, молодой человек из умбарских харадрим, держал под уздцы пегого коня Малдана.
Пока нумэнорец надевал свой оружейный пояс с коротким мечом — чужестранцам возбранялось ходить по Лахашу оружными, — Кушух ма-Куш подозвал своего слугу, шедшего следом, и забрал у него мех.
— Вот, прими от меня гостинец, — и, видя, что Малдан в ужасе открыл рот, чтобы отпереться от дорогого подарка, купец торопливо добавил: — Это обычное тутовое вино, чтобы скоротать вечер у костра!
И он отдал мех Тахлану, кривоногому пожилому дядьке с плоским желтым лицом степняка. Тот с довольным видом принял гостинец и приторочил его к седлу своего коня, небольшого и покрытого мехом, точно коза.
Распростившись с Кушухом ма-Кушем, неоднократно его поблагодарив и пообещав непременно навестить на обратном пути, Малдан поднялся в седло, и трое путников, проехав в ворота, оказалась в чистом поле — зеленом и усыпанном цветами, совсем не похожем на выгоревший до желтизны обычный харадский пейзаж.
Скоро Малдан почувствовал, что у него прошла легкая головная боль, которая временами накатывала на него с полудня. «Все-таки вредно столько времени проводить в лаборатории и дышать одними химикалиями», — мысленно укорил он себя.
Когда стены Лахаша скрылись за грядой пологих холмов, Тахлан и Сумадевик, решив, что приличия соблюдены, прибавили шагу и теперь ехали по обе стороны от Малдана: так они всегда ездили втроем, когда позволяла дорога.
— Что это был за хотын-оршын, весь в белом? — спросил Тахлан. — Такой важный.
«Хотын-оршын», «житель одного места» — так кочевники называли оседлого человека, крестьянина или горожанина.
— Это лахашский купец. Мы с ним случайно познакомились на рынке, он позвал меня отобедать с ним — и устроил настоящий пир!
Тахлан стукнул себя по бедру скрученной плетью.
— Побери меня Ирлик-маа! Хотел бы и я так знакомиться с богатыми купцами! Как это у вас вышло?
Малдан рассмеялся.
— Я принял его за другого человека в белой одежде, которого до того видел на рынке: очень приметного, с черной кожей.
— Вы видели на лахашском базаре черного человека, одетого во всем белом? — вдруг насторожился Сумадевик.
Малдан кивнул, и его спутники, переглянувшись, сложили пальцы «рожками», отгоняя зло. Сумадевик, как обычно, сделал знак обеими руками: за себя и за хозяина.
Нумэнорец вздохнул: иногда он находил изобилие местных суеверий утомительным.
— В чем дело?
— Вы правда не знаете?
— Чего не знаю?
— Про Чернокнижника.
Малдан решил пошутить:
— Который сидит в черной-черной комнате за черным-черным столом и пишет черными-черными…
— Нет! — одновременно воскликнули его спутники.
— Чернокнижник — он всегда ходит в белом, только лицо его — чернее ночи… — начал Тахлан.
— А душа — еще чернее, — подхватил Сумадевик. — Должно быть, ваш купец — не трусливой дюжины: другой бы завопил от страха и убежал, теряя туфли, только услыхав, что вы видели на рынке мурина в белой одежде.
— Или услыхав, что вы приняли его за этого самого мурина, — добавил Тахлан. — Мне рассказывали, что в Махудуде толпа на улице едва не забила камнями карамазого слугу, которого хозяину вздумалось нарядить в белое.
— Но послушай, Тахлан, — произнес Малдан, недоумевая, — с какой стати человеку, у которого кожа цвета красной глины, опасаться, что его примут за чернокожего колдуна?
И слуга, и проводник посмотрели на нумэнорца, как на ребенка или слабоумного.
— В этом-то и дело, — снисходительно пояснил Тахлан. — Ведь все знают, что Чернокнижник не только умеет исчезать и появляться по собственному желанию, но еще и меняет лица так же легко, как красавицы в Эсфете меняют покрывала с чермных на зеленые, с зеленых на лазоревые, а с лазоревых на шафрановые.
Малдан только головой покачал. Однако ему подумалось, что приглашение Кушуха ма-Куша и впрямь могло быть продиктовано
