Иван завершил очередной сложный пируэт, пробегая по перилам и явно красуясь. Небрежно поправил волосы и пружинящей походкой направился к нам. Я невольно залюбовалась им, как красивой статуэткой. Произведение искусства, вот кем он был – высокий, гибкий, с длинными тренированными ногами, сильными руками и восхитительно прекрасным лицом без единого изъяна. Интересно, осталось ли в нём что-то своё, родное, заложенное от рождения?
Парень улыбнулся, показав в улыбке ровные белоснежные зубы. импланты, все до единого, хотя в двадцать пять лет испортить свои это ещё надо постараться. Значит, менял просто так, для красоты. Как и волосы – темные, блестящие, хоть от природы Иван блондин, и линия роста волос была другой, я видела фотографии трехлетней давности, до его последних операций. Блондином он был невыразительным, даже со своей подправленной хирургом сказочно красивой мордашкой, а вот темные волосы – не краска, а именно имплантация – сделали его героем девичьих грез. Сексуальным и привлекающим внимание. Как женское, так и мужское, только уже завистническое.
Вообще, среди компании паркурщиков он был самым «навороченным» – и руки, и ноги, и часть костей позвоночника с ребрами заменены имплантами. Плюс нейростимуляция мышц – тех, которые не синтетические. Глаза с ночным видением, легкие с автопереключением на воду и разряженный воздух, чтобы заниматься любимыми видами спорта и в горах, и на дне морском. Даже боюсь представить, сколько ему всё это стоило. Впрочем, мне и неинтересно, я с этими ребятами тусовалась исключительно по требованию Алекса, чтобы завершить восстановление.
– Ты должна полностью положиться на своё тело, Алиса, – наставительно объяснял Александр, подталкивая меня вперед по беговой дорожке на полосу препятствий. – Оно твоё, понимаешь? Всё твоё, от макушки до пяток. Так и пользуйся всем.
Легко ему было говорить. Хотя, я лукавлю – ничего не легко. Я знала, через что он прошел. Знала, в какую кашу превратились его внутренние органы, знала, что осталось от левой руки и ноги. Ничего от них не осталось практически – так, развороченные взрывом ткани и кости. Он был военным – с восходящей карьерой, с верными сослуживцами, – а стал медбратом в восстановительном центре. Один-единственный выживший в той заварушке. Потерявший всё, кроме жизни.
Оптимизму Алекса стоило поучиться каждому – он не только выжил, научился жить с имплантами, но и умудрился жениться и обзавестись семьёй. Я не могла сдержать улыбку, когда он показывал мне снимки близнецов. С такой стороны современная медицина меня радовала – она действительно спасала жизни и давала зародиться чему-то новому. Но с такой стороны я видела её редко, куда как чаще мне приходилось общаться с жертвами моды. Ведь импланты просто стали модными, особенно среди обеспеченных людей.
Казалось бы, что такого – пара внутренних стимуляторов мышц вместо занятий спортом, синтетическая кожа вместо множества кремов и регулярного ухода, а как бонус – искусственная грудь и попа? Но меня буквально перекашивало от того, что рядом со мной не люди, а полуавтоматические приборы. Кому-то не хватало денег на автономные импланты и люди сидели – дома, в офисе, в торговых центрах и на концертах, – привязанные к розетке, так как даже мозговой стимулятор отказывался работать без питания. Из-за таких, как они, в самолеты в ручную кладь разрешили брать до пяти баков зарядки, в зависимости от длительности полёта, так как часть имплантов, лишенная энергии, могла стать смертельно опасной для своего владельца, внезапно отключившись.
Я и сама не без греха, но мой случай скорее вынужденный. Первый стимулятор – мозговой активности – я получила, учась в восьмом классе. Тогда они только-только набирали популярность, входили в моду, но в нашем классе почти сразу появились у всех, вот родители и решили – негоже дочери быть хуже других, буквально силком затащив меня на операцию и всадив самый навороченный стимулятор, подходящий, пожалуй, для расчета орбит сотни планетарных систем в максимальной удаленности от Земли. К счастью, стимулятор оказался не постоянной активности, и я его частенько отключала – на свой мозг у меня никогда не было нареканий, школьную и институтскую программу я освоила без проблем, используя нейростимулятор лишь для улучшения памяти и сложных вычислений, когда компьютера не было под рукой.
Второй стимулятор появился у меня спустя год, на день рождения. Родители подарили мне день активного отдыха, а для него – стимулятор мышц, чтобы нагрузки не принесли вреда организму. Думаю, полет на парашюте и сплав на байдарке максимум принесли бы мне усталость, но до совершеннолетия родители решали за меня, что лучше и что нужно.
Потом в семнадцать у меня заболел зуб. Один. Но стоматолог щедро предложила заменить всю челюсть имплантами, чтобы не мучиться в дальнейшем. Я не знала, что и делать – одноклассницы давно щеголяли белоснежными однообразными улыбками, как из рекламы, но мне-то это было не нужно, меня и мои зубы вполне устраивали, пускай и не сверкающе-белые и не идеально ровные. От такого заявления врач едва не упала в обморок, а я под давлением родителей заменила шесть зубов, эмаль которых оставляла желать лучшего. Зато в двадцать два со скандалом в клинике выбила себе пломбу вместо импланта. Даже гордилась ею, правда, молча, так как никто не понимал, зачем я это сделала, очевидно, считая сумасбродкой.
Я не разделяла изменений, к которым идет человечество, делая себя всё более и более похожими на киборгов. Мне нравилось то, какой я была с рождения – не идеальная, но и не такая, как все, будто сошедшие с конвейера. Однообразные, подправленные хирургами, лица; волосы, длина, цвет и линия роста которых зависела от настроения и последних тенденций; тела, одинаково стройные и гибкие за счет стимуляторов и имплантов. Модные, стильные... и неживые. Пластическая хирургия серьезно влияла на мимику, сводя её к минимуму, а стимуляторы делали движения идеально выверенными и точными, как у тех же киборгов – никакой легкости движений, своеобразной походки, одна только заложенная в импланты программа, устанавливаемая нейромодулем.
Пожалуй, я гордилась своей обычностью и низким процентом имплантатов в теле. После каждого медобследования с радостью смотрела на согревающую изнутри фразу «0,06% внедрений». Я была человеком почти на сто процентов – никто из моих родных и знакомых даже близко не имел подобного показателя, с возрастом, не желая терять физической активности молодости, порой доводя процент имплантатов до двадцати пяти-тридцати.
Всё изменилось в один миг. Стоило мне открыть глаза после аварии. Четыре дня в коме, более двадцати операций. И как итог – сорок шесть процентов искусственных внедрений. Ещё человек. Но уже почти наполовину киборг. Я не выбирала этот путь – за меня, изломанной куклой лежащей в реанимации, всё решили родители. Сперва я их винила, ругалась, даже почти ненавидела, но, посмотрев историю медицинской карты, простила.
Алексу со мной пришлось тяжело – кроме физической реабилитации мне была необходима психологическая, ведь все мои идеалы рухнули, погребя меня под собой. Я билась в истерике, требовала вынуть из меня эти чертовы импланты, больше напоминающие самые настоящие протезы. Одно дело что-то внедрить, но мне, мне просто-напросто заменили.
«Чтобы ускорить процесс восстановления», – сухо говорилось в медицинской карте.
«Чтобы не осталось шрамов», – пояснял папа.
«Чтобы тебе не было больно», – со слезами на глазах, обнимая и успокаивая меня, шептала мама.
Боли и вправду не было. Ничего не было. Я не чувствовала ног почти две недели, хотя все операции прошли успешно, а нейроны и стимуляторы исправно принимали сигнал мозга и физиопроцессора. Врачи разводили руками, родители пытались меня обнадежить, а я лежала и не могла пошевелить даже пальцами ног.
Тогда меня и направили в клинику, прямо из палаты, на инвалидной коляске. И молодой синеглазый медбрат по имени Алекс с удивлением смотрел на меня – внешне здоровую, без единой царапинки или перелома, но не способную подняться на ноги. Чертовы имплантированные ноги!
Я подолгу разглядывала их в первые дни, с неудовольствием отмечая все отличия от моих, настоящих – ни единой родинки, ни волоска, ни синячка... И ни одного шрама, кроме двух тонких росчерков почти у самого паха, где мои собственные нервы переплетались с синтетическими нейроволокнами. Ещё два белых шрама украшали позвоночник – у основания шеи и над копчиком, где были крепления синтетических нервов к спинному мозгу. После того, что со мной случилось – просто чудо, что я вся не была располосована, а то и вовсе не лежала в могиле.
Но никакого чуда не было, просто всё оплатила Корпорация, которой и принадлежал киборг, управлявший аэром, врезавшимся в меня. Что-то где-то у него коротнуло, так что Совет директоров, опережая решение суда, признал свою вину и выплатил безумную по размеру компенсацию. Они заплатили за операцию, предоставив мне экспериментальную модель полноценных протезов, имплантируемых по жуткому принципу «отрезал старое – пришил новое», последующее восстановление, и на безбедную жизнь ещё лет на десять осталось. На мою новую жизнь. С новыми ногами и «46,36 процентов внедрений».
Первый день в восстановительной клинике был отвратителен. Синеглазый Алекс стал моим личным мучителем, едва ли не пинками сталкивая меня с больничной кровати. На все заверения о том, что ноги не работают, только раздраженно отмахивался:
– Мозги у тебя не работают, а ноги в полном порядке!
От нервов, споров и криков мозги и вправду включились. На третий день нахождения в клинике я встала на ноги и даже сделала пару шагов, в тщетной попытке вытолкать навязчивого медбрата из своей палаты. Не вышло, разумеется – удивившись тому, что иду, я упала, едва не расквасив нос об плитку на полу, но Алекс был несказанно рад и, перебросив меня на плечо, потащил в физиозал, где с того самого дня я стала учиться ходить. Заново. На ногах, над движениями которых приходится задумываться, выбирать режим, скорость, усилие… Алекс пояснял, что со временем дойдёт до автоматизма, но нужно заниматься. Много. Часто. До невозможной по сути усталости в синтетических мышцах, чтобы вызвать которую мне приходилось ежедневно пробегать марафон.
Алекс шутил, заставлял искать плюсы. Даже подарил пиратскую прошивку со стрип-дансем, чтобы я перестала считать себя ущербной. И с паркурщиками этими познакомил, половина из которых по собственной воле сделала то, что со мной вынужденно сотворили эскулапы.
Уже больше полугода прошло, а ноги всё равно порой «заедало». Не на полушаге, к счастью, но как-то раз было с утра, после пробуждения – я просто не смогла встать с кровати, ноги не «слушались». Проверила оборудование, пустила импульсы – всё в норме. А подняться не могла. В слезах позвонила Алексу, который наорал на меня и сказал срочно идти в ванную и умыть зарёванное лицо, да и вообще завести привычку косметику перед сном смывать и не пугать его невообразимым видом. И я в самом деле рванула в ванную, даже не задумавшись, что мгновение назад не чувствовала ног!
Паркурщики были последним этапом – попыткой, так сказать, отпустить синтетические мышцы на свободу, двигаться на автоматизме, не задумываясь. Пируэтов, какие творил в воздухе Иван, я ещё не исполняла, да и далеко мне было до трэйсеров по уровню физической подготовки, но бегала и прыгала без оглядки на установленный режим работы – теперь всё как-то само собой переключалось в процессе. И я искренне верила, что всему научусь, ко всему привыкну и, быть может, полюблю себя такой, какой стала – просто нужно время.
От размышлений отвлек звонок. С удивлением посмотрела на экран, отвечая, – звонил Влад.
– Привет, – Влад улыбался, широко и искренне, да так заразительно, что и я не могла сдержать улыбки. Он мне нравился. Даже очень.
– Привет, – чуть смущенно пробормотала я, отворачиваясь от компании.
– Ты где сейчас?
Я немного удивилась – такой вопрос Влад задал впервые с момента нашего знакомства. Не доверяет? С утра же договаривались встретиться вечером в кафе. Но ответила – зачем скрывать такую мелочь? Я и так скрываю от него свой самый главный секрет.
– На площадке за городом, где паркуром занимаются.
Брови Влада взметнулись вверх. Да, не ожидал он от меня такого. Тихая, спокойная девушка – и вдруг паркур. Пояснила:
– Я тут со знакомыми.
– А, ну ладно тогда. Я за тобой заеду?
– Эээ… ладно, давай.
– Окей, буду минут через десять, жди! – и отключился.
Я посидела с минуту, тупо глядя в пространство. С Владом мы познакомились месяца полтора назад, он нашел меня в сети. Я вышла на минутку, поговорить с Алексом, так как не могла дозвониться и решила, что он завис в какой-нибудь игре и достучаться до него можно будет только из сети, но раньше, чем нашла его, достучались уже до меня, причем с неизвестного аккаунта:
– Привет, – в сети нет голосов как таковых, но интонация мне понравилась и я, невиданное дело, сняла блокировку интернет-общения с незнакомыми акками.
– Привет, ты кто?
– Владимир. Но мне нравится, когда меня зовут Влад.
– Как ты меня нашел?
– Вышел и увидел среди посетителей он-лайн. У тебя такая аватарка… Не смог пройти мимо.
– Какая?
– Живая… – интонация-вздох, теплом растекающийся где-то внутри.
Если бы он сказал что-то о внешности, об имени – да о чём угодно! – я бы отключилась. Но он назвал мою аватарку живой, а я сама её такой и считала. Внезапное, непостановочное фото, на море во время последнего отпуска, когда я щурилась на заходящее солнце, а братишка щелкнул меня – с растрепавшимися волосами, без косметики. Зато с искренней улыбкой и блестящими от смеха глазами. На этом снимке я в самом деле была живой. Всего за неделю до той аварии.
Так мы и познакомились. Переписывались, перезванивались, пару раз даже встретились в реале. Как оказалось, у нас замечательно сходились взгляды на окружающую действительность — Влад, как и я, разделял необходимость человеческой индивидуальности и использование внедрений и хирургических изменений по-минимуму, только из необходимости, а не ради красоты. Если бы мы общались только оффлайн, я бы скорее всего представила себе, что эти слова говорит какой-нибудь прыщавый толстый мужик лет за сорок, но Влад был высок, подтянут и довольно симпатичен на мой вкус. И визуально «навороченность» не бросалась в глаза, казалось, что он вообще в себе ничего не менял. Я знала лишь о импланте личности, но он есть почти у всех мужчин, чтобы не таскать с собой ни документов, ни карт для оплаты. Но и демонстрируя эту вполне обоснованную в обычной жизни вещь (даже я подумывала вшить чип, невзирая на свои взгляды — процентом меньше, процентом больше сейчас не имело особого значения), Влад морщился, неохотно поясняя, что будь его воля, избавил бы себя от внедрений полностью.
Сегодня должна состояться наша третья встреча. И я надеялась, что дружеское общение наконец-то перерастёт в романтическое. Даже одета красивое бельё – а вдруг? Мне всё-таки не пятнадцать лет, чтобы месяцами ходить за ручку и смаковать поцелуи в щечку.
