Маатхасы и Каамалы — всегда поддерживали друг друга, особенно с тех пор как почти сотню лет назад последними вошли в состав великодержавного Яса и по сей день, к недовольству его правительства, находились на особом положении…
Свадьба удалась на славу. Гуляли шесть дней. Дозорные проспали…
С того дня как север стал частью Яса, таны Шауты, Алый дом, умерили свой воинственный пыл в нападках на Маатхасов за владение рекой Ашир и торговыми возможностями, которые она давала. А теперь принялись за старое. Вбили себе в головы, что правители Яса — раман и раману — на их стороне.
Шауты ударили по ближайшему к границе двух северян укреплению. Расположенный там отряд погиб почти полностью — уцелели лишь отправленные еще до начала схватки вестники. Когда гонец из атакованного гарнизона прибыл с сообщением, все Маатхасы протрезвели вмиг. Моментально развернули деятельность по организации и сбору войск. Близлежащим отрядам Яввузов Сабир приказал тоже немедля выступать в сторону Лазурного танаара. Разослав вестников своим знаменосцам, Сабир дал Маатхасу слово помочь в войне. В намерении лично оценить ситуацию и переговорить с таном Махраном Сабир решил дождаться выделенных им подкреплений и во главе них отправиться вслед за Сагромахом. Но в первую очередь, едва доставили депешу, Сабир отослал обратно в фамильный чертог жену, детей и невестку — новоиспеченную жену Тахбира. Лидером отряда назначил Руссу. Дувал, как охранник семилетней танин Бансабиры, поехал с ними.
— Русса, — сказал Сабир в напутствие, — ты должен выжить и уберечь сестру, понял?
Бастард кивнул.
— Дай слово.
— Клянусь.
Тан ударил коня сына по крупу. Заскрипели повозки, везущие дам и маленькую девочку.
На этих тянущихся скарбах настояла Эдана Ниитас — Бану еще слишком маленькая, чтобы проделать такой громадный путь верхом. Не по силам детскому организму, к тому же девочке… Напрасно спорил с ней Сабир, отправляя в путь. И уж совсем бессмысленны были уговоры Руссы:
— Еще бастард не учил меня, как быть! — высокомерно отвергала женщина все его доводы.
Вражеский летучий отряд нагнал их через два дня. Дувала подстрелили первым. Он пал, выгнув спину, из которой крестообразным росчерком торчали две стрелы. Защитников тану и танин не хватало против сорока шаутских головорезов. В безумном хаосе и суматохе Русса сорвал с петель дверь повозки и заорал:
— Госпожа, быстрее, берите дочь и полезайте на коня! — Он держал поводья лошади одного из павших солдат.
— Брат, дай мне меч, я могу сражаться! — заявила девочка, взметнувшись из рук прижимавшей ее матери.
— Помолчи, Бану! — одернул бастард сестру.
Эдана медлила.
— Госпожа, умоляю, бегом!
Тану, пригнувшись, встала, таща за руку дочь. Но стоило ей высунуть голову из повозки, как просвистевшая в воздухе стрела вонзилась в горло. Конь под бастардом нервно дернулся. Русса обернулся в сторону атаковавшего — кто-то из своих кинулся на него.
— Мама! — заверещала Бану. Но захлебывающаяся кровью Эдана уже сползла на землю.
— Эй! — раздался голос одного из неприятелей. — Да это не лазурные ни разу! Это пурпурные!
— Тебе какая разница, — ответил ему кто-то, и вновь раздался лязг и крик.
— Госпожа, — позвал Русса сидевшую в повозке жену дяди Тахбира, о которой не вспомнил прежде. — Полезайте на эту лошадь, скорее!
Молодая женщина покачала головой:
— Увози ее, Русса. Если хоть немного любишь сестру, увози ее домой! — Она усадила девочку Руссе в седло.
— Но, госпожа?.. — От такого решения юноша растерялся.
— Ну же! — раздался голос. — Шевелись!
Воины тана Сабира в схватке с врагом нещадно таяли.
Молодая женщина твердой рукой вытащила из-за кожаного пояса клинок.
— Да что ж вы делаете, танин?! — вскричал Русса.
— Увози сестру, дурень! — крикнула женщина и вогнала кинжал себе в сердце.
— Тетя! — позвала Бану.
Русса моргнул так, точно ослеп на мгновение. Потом приказал:
— Стоять до последнего!
Развернул коня и, накрыв содрогавшуюся сестренку собственной спиной, погнал скакуна, прижимаясь к гриве. Ужас расправы над последними сражающимися оставался позади. Шестеро мечников из алых погнались за Яввузами. В миле к западу от тракта начинался лес Цукхато. «Только бы дотянуть! — думал Русса, мча по бездорожью. — Только бы дотянуть!»
Враги нагоняли стремительно. Щелкнул кнут, и Русса — хвала Праматери! — успел разжать объятья, вылетая из седла.
— Русса! — обернулась девочка в седле, натягивая поводья и останавливая гнедого.
— Бану, спасайся! — велел брат. Но девочка вытащила один из двух ножей у себя на поясе и без промаха метнула во врага, державшего кнут. Нож не долетел и половины расстояния, но враг отвлекся на движение. Руссе хватило этой драгоценной секунды, чтобы перехватить инициативу.
— Бансабира!!! — заорал он неистово. — Я велел тебе спасаться! — Бастард в первую очередь рубил лошадей — пеший воин вдвое слабее конного. Девочка в седле, видя, как брат отбивается от врагов, отстегнула от седла лук и выпустила несколько стрел. Лишь один из скакунов громадным телом повалился на землю.
— Держи девчонку!
— Сестра, умоляю, СКОРЕЕ! За этим лесом на один дневной переход будет крепость Ширак, это знаменосцы отца! Ну же, СКАЧИ!
— БРАТ!
— БАНУ, ЖИВО!!!
И Бану машинально сдавила пятками бока коня, все еще на полном скаку оглядываясь на Руссу и крича:
— БРАТ! БРА-А-АТ!
На всю жизнь Бансабира запомнила страшную картину, когда четверо головорезов окружили Руссу стеной. И его надрывное «СЕСТРА!» тоже запомнила — бастард понял, что два неприятеля, которых они не успели лишить коней, погнались за девочкой.
На полном скаку закинула Бансабира за спину лук и отстегнутый колчан с десятком стрел. Влетела в лес. По тропкам, по недавним проталинам, Бану петляла, уходя от преследователей, дышавших в спину. Наконец оторвалась от них и притаилась, уложив коня под раскидистыми ветвями, в высокой траве. Дождавшись, пока злодеев и след простынет, Бансабира выбралась из укрытия и помчалась назад, на помощь брату. Она летела сквозь лес, и ветки хлестали по лицу, заставляя закрывать глаза. Конь, казалось, обезумел.
«Богиня, Богиня-Мать, миленькая, прошу, умоляю, Праматерь, пожалуйста, помоги Руссе! Умоляю!» — только эта неустанная мысль билась в голове семилетней Бансабиры Яввуз, пока ветер свистел в ушах.
Добравшись до места недавней стычки, Бану почувствовала, как упало сердце: враг оставил за собой сплошной разгром. Бану мгновенно спешилась и, зовя брата, принялась выискивать Руссу среди убитых. Может, он все еще жив. Некоторые были убиты более человечно, другие — с какой-то чудовищной жестокостью, с раздробленными черепами, перерезанными лицами, обрубленными конечностями. Разобрать, кто где, было невозможно. Не выдержав, Бану упала на колени, опорожнив желудок. В этот момент перепуганный и оставленный на собственное попечительство конь, заржав, пустился прочь.
— Стой! — прокричала Бану, зная, что толку не будет.
Утерла рот рукавом. Откопав среди трупов пару ножей с рукоятками из волчьей кости, двинулась дальше.
Только чудом и вмешательством самой Всеединой Матери можно было объяснить, как семилетний ребенок выжил в одиночку в течение четырех месяцев. Весь ужас скитания познала Бану в этот срок. Спала вполглаза, в обнимку с ножами. Семейный кинжал старалась прятать — слишком приметный, из-за такого легко можно было расстаться с жизнью. Лук и колчан с десятком стрел снимала только на ночь. Выучилась двигаться тише, чем мыши, которых частенько доводилось есть. Приближалась зима, и оттого, что она не смогла за лето отыскать тракт, который привел бы ее домой, Бансабира решила на время покинуть север, где наверняка еще алела свежей кровью война. Девочка давно потеряла счет дням, но когда стало неуклонно холодать, пошла по теплому следу остывающей осени, надеясь, что, возможно, если Праматерь позволит, ей удастся однажды прийти в Сиреневый дом тана Ниитаса, своего деда, и переждать зиму у него.
Бану отощала. Недостаток сил у нее нередко граничил с обмороком. Когда по дороге попадались леса, она могла от души наесться ранета и поздних ягод, так что отвыкший от многой еды живот потом долго крутило. Охотилась на рябчиков. Найденные на побоище два ножа вскоре пропали: один, по случайности, упал в кювет (Бану побоялась лезть за ним), другой, используя в реке как гарпун, девочка, промахнувшись и не рассчитав, по неосторожности ткнула в камень. Тонкое лезвие погнулось до такой степени, что проку от него больше не было.
Иногда бывало совсем трудно, и Бану ухитрялась держаться из последних сил, денно и нощно, как молитву, повторяя: «Я от крови волка, во мне волчья кровь», — или: «Русса бы смог, Русса бы сумел, Русса бы справился, Русса бы нашел выход…» И, как всякая волчица, мало-помалу Бансабира выучилась владеть клыками.
Избегала людей на дорогах и в лесах. В самом начале она однажды добралась до какого-то небольшого поселения, однако никто здесь не мог сказать, куда держать путь до Ниитасов. Ее гнали отовсюду. Говорить же местным, кем является, Бансабира не торопилась: внутренний голос с сомнением подсказывал, что в огромном мире за пределами фамильного чертога это совсем не обязательно кому-то знать.
Пару раз девочка натыкалась на берегу какой-нибудь речки на смертельно раненого бойца или измученного схваткой зверя. Последнего, если мясо было еще не загнившим, пыталась есть. Бойцов — раненых и уже мертвых — не гнушаясь, осматривала и обыскивала. У кого-то находила воду или мех с терпким вином, у кого-то запасы дорожных сухарей или монеты. К чему они мне? — думала девочка, их ведь не съешь. Будешь идти — будут звенеть в кармане снятой с какого-то убитого мальчишки одежонки. А ей быть бы тише воды, ниже травы. Приди она даже с одной такой монеткой в город и попытайся что-то купить, все начнут трясти ее — где тощий семилетний ребенок достал деньги и оружие? Кто такая? Откуда? Зачем? А получив ответы, как знать — убьют или передадут Шаутам? Может, конечно, повезет, за выкуп отвезут отцу, но только Богиня-Мать знает наверняка…
Впрочем, большинство полумертвых или почивших путников, которых встречала Бансабира, были уже обобраны — своими победителями.
Однажды на заре октября девочка наткнулась на такого же едва живого бродягу с побелевшими губами. Она полагала, что он уже мертв, когда осторожно склонилась над ним. Но молодой мужчина был еще жив.
— Научись дышать еще тише, — сказал он, с трудом разлепляя глаза.
Девочка отпрыгнула почти на метр, быстро схватившись за нож. Мужчина только усмехнулся. Бану не понимала его реакции и только сильнее сжимала рукоятку вспотевшей ладошкой.
— Я все равно умру, девочка. Так что буду признателен тебе, если поможешь, — закашлялся он ненадолго. — Я бы предложил тебе сердце — ты ведь помнишь, где сердце? — да доспех мешает. Вгони в шею слева, хорошо?
Бану ничего не говорила и не шевелилась.
— Только быстро. Не хочу мучиться дольше, чем уже промучился, — видя ее нерешительность, сердито прохрипел воин. — Ну же, чего стоишь? Сделай дело, угодное Старухе Нандане! Или ты не веришь в Праматерь?
— Верю, — невольно сорвалось с языка.
— Ну, так и будь хорошей девочкой, — мягче сказал раненый. — У меня осталось два золотых в кармане. В благодарность заберешь их и мой клинок.
— Почему, — спросила девочка, — их не забрал тот, кто нанес вам эти раны?
— Потому что он ранил меня, а я его убил. Одна беда — оружие тот червь смазал ядом. Ну, так что, поможешь мне?
Бансабира приблизилась.
— Храни тебя Мать, — с улыбкой простился смертник.
Бану выполнила последнюю волю умирающего. Из артерии, стихая, била горячая алая кровь. Совсем как знамя Шаутов, подумала девочка и потянулась за наградой. Стоило ей прикоснуться к мечу поблагодарившего ее воина, клинок с шумом упал на траву. Слишком тяжел. Ладно, Бану знала это, едва взглянула на меч.
Стрелы почти кончились, меча было не поднять. Вздохнув, девочка поудобнее расположила фамильный кинжал, вцепившись ладошкой в рукоять.
Развернулась, пошла дальше.
На исходе октября девочка столкнулась с опасностью, преодолеть которую было выше ее маленьких семилетних сил.
Она достигла очередного городка и попыталась узнать, в какой стороне Сиреневый дом. Вместо ответа скользкий, как уж, обыватель приблизился, зарясь на инкрустированную рукоятку кинжала, торчащего за потертым поясом.
— И откуда это у такой оборванки, как ты, такой клинок, а? — Бану молчала. — Поди, украла у кого, девочка?
— Я не украла! — с горячностью выпятила «не».
— Ах, не украла! — протянул мужчина. — Тогда откуда он?
— Это не ваше дело! — огрызнулась девочка. Вокруг них начала собираться толпа.
— Да что ты? Ты на земле лавана Яхмада… ты ведь знаешь, кто такие лаваны?
Он что думает, Бану совсем дура?
— Конечно, знаю! Законоведы!
— Верно, лаваны хранят закон. А если ты украла эту вещицу, то мы, как подданные нашего лавана, должны чтить закон — изъять кинжал и наказать тебя. Верно, друзья? — осклабился, облизнулся.
Несколько мужиков загоготали.
— Это мое оружие! — оттолкнула девочка приблизившуюся голову наглого гада. — Дай мне короткий меч и дерись, если не боишься!
Поднялся общий хохот.
— А ты дерзкая!
— А ты хам! — Зеленые глаза зло горели. — Дерись со мной или отпусти!
— Грязная девка! — Мужчина схватил ее за предплечье. — Дай сюда, дрянь!
— Держи! — Бансабира рванула из-за пояса кинжал и вогнала обидчику в руку. Взревев, тот свободной рукой со всей силы ударил девочку по лицу — раз, другой, третий… Носом пошла кровь, в глазах потемнело. Обессиленный, вымученный организм больше не желал бороться за эту никчемную жизнь.
— Сука! — Держась за руку, мужчина пнул Бану. Безвольное тело завозилось по земле, как мешок с тряпьем. — Сука! Су… — И упал навзничь со стрелой в горле.
— От девочки отойдите, — произнес чей-то спокойный голос со стальной хрипотцой. Мужики, лишенные веселья, возмущенно обернулись — дескать, кто это там такой смелый?
За зрителями на коне сидел молодой мужчина возрастом в четверть века. Его блестящие черные волосы до плеч оттеняли светлокожее лицо с глазами-льдинами. Густые брови стремительно разлетались от переносицы, как стрелы. Шерстяные штаны и короткий по здешнему обычаю кафтан — в блеклых пятнах дорожной пыли.
Аура исходившего от него ледяного спокойствия и силы внушала ужас. Манера, с которой незнакомец держался, напоминала гремучую змею, свернувшуюся восьмеркой перед броском и стрекочущую трещоткой. В серо-голубых глазах путника читалась какая-то уверенность в собственной богоизбранности. Наверное, он мог бы быть ангоратским жрецом из храма Богини Возмездия, но высокий светлый лоб был чист.
Путник нарочито медленно выудил из колчана еще одну стрелу, наблюдая, как щерятся жители городка.
— Шевельнитесь, — сказал мужчина на коне. — Дайте повод.
Мужчина проехал к лежащей девочке, рассекая скопившейся люд конем, как носом лодки озерную гладь. Убрал лук со стрелой, которую даже не пришлось прилаживать на тетиву. Спешиваться не стал.
— Подай ее мне, — сказал ближайшему горожанину. Тот поколебался, но подчинился. Всадник одной рукой подхватил девочку и перекинул через седло. Развернул скакуна, сделал движение головой, чтобы надоедливые зеваки расступились вновь, и покинул переулок.
Свадьба удалась на славу. Гуляли шесть дней. Дозорные проспали…
С того дня как север стал частью Яса, таны Шауты, Алый дом, умерили свой воинственный пыл в нападках на Маатхасов за владение рекой Ашир и торговыми возможностями, которые она давала. А теперь принялись за старое. Вбили себе в головы, что правители Яса — раман и раману — на их стороне.
Шауты ударили по ближайшему к границе двух северян укреплению. Расположенный там отряд погиб почти полностью — уцелели лишь отправленные еще до начала схватки вестники. Когда гонец из атакованного гарнизона прибыл с сообщением, все Маатхасы протрезвели вмиг. Моментально развернули деятельность по организации и сбору войск. Близлежащим отрядам Яввузов Сабир приказал тоже немедля выступать в сторону Лазурного танаара. Разослав вестников своим знаменосцам, Сабир дал Маатхасу слово помочь в войне. В намерении лично оценить ситуацию и переговорить с таном Махраном Сабир решил дождаться выделенных им подкреплений и во главе них отправиться вслед за Сагромахом. Но в первую очередь, едва доставили депешу, Сабир отослал обратно в фамильный чертог жену, детей и невестку — новоиспеченную жену Тахбира. Лидером отряда назначил Руссу. Дувал, как охранник семилетней танин Бансабиры, поехал с ними.
— Русса, — сказал Сабир в напутствие, — ты должен выжить и уберечь сестру, понял?
Бастард кивнул.
— Дай слово.
— Клянусь.
Тан ударил коня сына по крупу. Заскрипели повозки, везущие дам и маленькую девочку.
На этих тянущихся скарбах настояла Эдана Ниитас — Бану еще слишком маленькая, чтобы проделать такой громадный путь верхом. Не по силам детскому организму, к тому же девочке… Напрасно спорил с ней Сабир, отправляя в путь. И уж совсем бессмысленны были уговоры Руссы:
— Еще бастард не учил меня, как быть! — высокомерно отвергала женщина все его доводы.
Вражеский летучий отряд нагнал их через два дня. Дувала подстрелили первым. Он пал, выгнув спину, из которой крестообразным росчерком торчали две стрелы. Защитников тану и танин не хватало против сорока шаутских головорезов. В безумном хаосе и суматохе Русса сорвал с петель дверь повозки и заорал:
— Госпожа, быстрее, берите дочь и полезайте на коня! — Он держал поводья лошади одного из павших солдат.
— Брат, дай мне меч, я могу сражаться! — заявила девочка, взметнувшись из рук прижимавшей ее матери.
— Помолчи, Бану! — одернул бастард сестру.
Эдана медлила.
— Госпожа, умоляю, бегом!
Тану, пригнувшись, встала, таща за руку дочь. Но стоило ей высунуть голову из повозки, как просвистевшая в воздухе стрела вонзилась в горло. Конь под бастардом нервно дернулся. Русса обернулся в сторону атаковавшего — кто-то из своих кинулся на него.
— Мама! — заверещала Бану. Но захлебывающаяся кровью Эдана уже сползла на землю.
— Эй! — раздался голос одного из неприятелей. — Да это не лазурные ни разу! Это пурпурные!
— Тебе какая разница, — ответил ему кто-то, и вновь раздался лязг и крик.
— Госпожа, — позвал Русса сидевшую в повозке жену дяди Тахбира, о которой не вспомнил прежде. — Полезайте на эту лошадь, скорее!
Молодая женщина покачала головой:
— Увози ее, Русса. Если хоть немного любишь сестру, увози ее домой! — Она усадила девочку Руссе в седло.
— Но, госпожа?.. — От такого решения юноша растерялся.
— Ну же! — раздался голос. — Шевелись!
Воины тана Сабира в схватке с врагом нещадно таяли.
Молодая женщина твердой рукой вытащила из-за кожаного пояса клинок.
— Да что ж вы делаете, танин?! — вскричал Русса.
— Увози сестру, дурень! — крикнула женщина и вогнала кинжал себе в сердце.
— Тетя! — позвала Бану.
Русса моргнул так, точно ослеп на мгновение. Потом приказал:
— Стоять до последнего!
Развернул коня и, накрыв содрогавшуюся сестренку собственной спиной, погнал скакуна, прижимаясь к гриве. Ужас расправы над последними сражающимися оставался позади. Шестеро мечников из алых погнались за Яввузами. В миле к западу от тракта начинался лес Цукхато. «Только бы дотянуть! — думал Русса, мча по бездорожью. — Только бы дотянуть!»
Враги нагоняли стремительно. Щелкнул кнут, и Русса — хвала Праматери! — успел разжать объятья, вылетая из седла.
— Русса! — обернулась девочка в седле, натягивая поводья и останавливая гнедого.
— Бану, спасайся! — велел брат. Но девочка вытащила один из двух ножей у себя на поясе и без промаха метнула во врага, державшего кнут. Нож не долетел и половины расстояния, но враг отвлекся на движение. Руссе хватило этой драгоценной секунды, чтобы перехватить инициативу.
— Бансабира!!! — заорал он неистово. — Я велел тебе спасаться! — Бастард в первую очередь рубил лошадей — пеший воин вдвое слабее конного. Девочка в седле, видя, как брат отбивается от врагов, отстегнула от седла лук и выпустила несколько стрел. Лишь один из скакунов громадным телом повалился на землю.
— Держи девчонку!
— Сестра, умоляю, СКОРЕЕ! За этим лесом на один дневной переход будет крепость Ширак, это знаменосцы отца! Ну же, СКАЧИ!
— БРАТ!
— БАНУ, ЖИВО!!!
И Бану машинально сдавила пятками бока коня, все еще на полном скаку оглядываясь на Руссу и крича:
— БРАТ! БРА-А-АТ!
На всю жизнь Бансабира запомнила страшную картину, когда четверо головорезов окружили Руссу стеной. И его надрывное «СЕСТРА!» тоже запомнила — бастард понял, что два неприятеля, которых они не успели лишить коней, погнались за девочкой.
На полном скаку закинула Бансабира за спину лук и отстегнутый колчан с десятком стрел. Влетела в лес. По тропкам, по недавним проталинам, Бану петляла, уходя от преследователей, дышавших в спину. Наконец оторвалась от них и притаилась, уложив коня под раскидистыми ветвями, в высокой траве. Дождавшись, пока злодеев и след простынет, Бансабира выбралась из укрытия и помчалась назад, на помощь брату. Она летела сквозь лес, и ветки хлестали по лицу, заставляя закрывать глаза. Конь, казалось, обезумел.
«Богиня, Богиня-Мать, миленькая, прошу, умоляю, Праматерь, пожалуйста, помоги Руссе! Умоляю!» — только эта неустанная мысль билась в голове семилетней Бансабиры Яввуз, пока ветер свистел в ушах.
Добравшись до места недавней стычки, Бану почувствовала, как упало сердце: враг оставил за собой сплошной разгром. Бану мгновенно спешилась и, зовя брата, принялась выискивать Руссу среди убитых. Может, он все еще жив. Некоторые были убиты более человечно, другие — с какой-то чудовищной жестокостью, с раздробленными черепами, перерезанными лицами, обрубленными конечностями. Разобрать, кто где, было невозможно. Не выдержав, Бану упала на колени, опорожнив желудок. В этот момент перепуганный и оставленный на собственное попечительство конь, заржав, пустился прочь.
— Стой! — прокричала Бану, зная, что толку не будет.
Утерла рот рукавом. Откопав среди трупов пару ножей с рукоятками из волчьей кости, двинулась дальше.
Только чудом и вмешательством самой Всеединой Матери можно было объяснить, как семилетний ребенок выжил в одиночку в течение четырех месяцев. Весь ужас скитания познала Бану в этот срок. Спала вполглаза, в обнимку с ножами. Семейный кинжал старалась прятать — слишком приметный, из-за такого легко можно было расстаться с жизнью. Лук и колчан с десятком стрел снимала только на ночь. Выучилась двигаться тише, чем мыши, которых частенько доводилось есть. Приближалась зима, и оттого, что она не смогла за лето отыскать тракт, который привел бы ее домой, Бансабира решила на время покинуть север, где наверняка еще алела свежей кровью война. Девочка давно потеряла счет дням, но когда стало неуклонно холодать, пошла по теплому следу остывающей осени, надеясь, что, возможно, если Праматерь позволит, ей удастся однажды прийти в Сиреневый дом тана Ниитаса, своего деда, и переждать зиму у него.
Бану отощала. Недостаток сил у нее нередко граничил с обмороком. Когда по дороге попадались леса, она могла от души наесться ранета и поздних ягод, так что отвыкший от многой еды живот потом долго крутило. Охотилась на рябчиков. Найденные на побоище два ножа вскоре пропали: один, по случайности, упал в кювет (Бану побоялась лезть за ним), другой, используя в реке как гарпун, девочка, промахнувшись и не рассчитав, по неосторожности ткнула в камень. Тонкое лезвие погнулось до такой степени, что проку от него больше не было.
Иногда бывало совсем трудно, и Бану ухитрялась держаться из последних сил, денно и нощно, как молитву, повторяя: «Я от крови волка, во мне волчья кровь», — или: «Русса бы смог, Русса бы сумел, Русса бы справился, Русса бы нашел выход…» И, как всякая волчица, мало-помалу Бансабира выучилась владеть клыками.
Избегала людей на дорогах и в лесах. В самом начале она однажды добралась до какого-то небольшого поселения, однако никто здесь не мог сказать, куда держать путь до Ниитасов. Ее гнали отовсюду. Говорить же местным, кем является, Бансабира не торопилась: внутренний голос с сомнением подсказывал, что в огромном мире за пределами фамильного чертога это совсем не обязательно кому-то знать.
Пару раз девочка натыкалась на берегу какой-нибудь речки на смертельно раненого бойца или измученного схваткой зверя. Последнего, если мясо было еще не загнившим, пыталась есть. Бойцов — раненых и уже мертвых — не гнушаясь, осматривала и обыскивала. У кого-то находила воду или мех с терпким вином, у кого-то запасы дорожных сухарей или монеты. К чему они мне? — думала девочка, их ведь не съешь. Будешь идти — будут звенеть в кармане снятой с какого-то убитого мальчишки одежонки. А ей быть бы тише воды, ниже травы. Приди она даже с одной такой монеткой в город и попытайся что-то купить, все начнут трясти ее — где тощий семилетний ребенок достал деньги и оружие? Кто такая? Откуда? Зачем? А получив ответы, как знать — убьют или передадут Шаутам? Может, конечно, повезет, за выкуп отвезут отцу, но только Богиня-Мать знает наверняка…
Впрочем, большинство полумертвых или почивших путников, которых встречала Бансабира, были уже обобраны — своими победителями.
Однажды на заре октября девочка наткнулась на такого же едва живого бродягу с побелевшими губами. Она полагала, что он уже мертв, когда осторожно склонилась над ним. Но молодой мужчина был еще жив.
— Научись дышать еще тише, — сказал он, с трудом разлепляя глаза.
Девочка отпрыгнула почти на метр, быстро схватившись за нож. Мужчина только усмехнулся. Бану не понимала его реакции и только сильнее сжимала рукоятку вспотевшей ладошкой.
— Я все равно умру, девочка. Так что буду признателен тебе, если поможешь, — закашлялся он ненадолго. — Я бы предложил тебе сердце — ты ведь помнишь, где сердце? — да доспех мешает. Вгони в шею слева, хорошо?
Бану ничего не говорила и не шевелилась.
— Только быстро. Не хочу мучиться дольше, чем уже промучился, — видя ее нерешительность, сердито прохрипел воин. — Ну же, чего стоишь? Сделай дело, угодное Старухе Нандане! Или ты не веришь в Праматерь?
— Верю, — невольно сорвалось с языка.
— Ну, так и будь хорошей девочкой, — мягче сказал раненый. — У меня осталось два золотых в кармане. В благодарность заберешь их и мой клинок.
— Почему, — спросила девочка, — их не забрал тот, кто нанес вам эти раны?
— Потому что он ранил меня, а я его убил. Одна беда — оружие тот червь смазал ядом. Ну, так что, поможешь мне?
Бансабира приблизилась.
— Храни тебя Мать, — с улыбкой простился смертник.
Бану выполнила последнюю волю умирающего. Из артерии, стихая, била горячая алая кровь. Совсем как знамя Шаутов, подумала девочка и потянулась за наградой. Стоило ей прикоснуться к мечу поблагодарившего ее воина, клинок с шумом упал на траву. Слишком тяжел. Ладно, Бану знала это, едва взглянула на меч.
Стрелы почти кончились, меча было не поднять. Вздохнув, девочка поудобнее расположила фамильный кинжал, вцепившись ладошкой в рукоять.
Развернулась, пошла дальше.
На исходе октября девочка столкнулась с опасностью, преодолеть которую было выше ее маленьких семилетних сил.
Она достигла очередного городка и попыталась узнать, в какой стороне Сиреневый дом. Вместо ответа скользкий, как уж, обыватель приблизился, зарясь на инкрустированную рукоятку кинжала, торчащего за потертым поясом.
— И откуда это у такой оборванки, как ты, такой клинок, а? — Бану молчала. — Поди, украла у кого, девочка?
— Я не украла! — с горячностью выпятила «не».
— Ах, не украла! — протянул мужчина. — Тогда откуда он?
— Это не ваше дело! — огрызнулась девочка. Вокруг них начала собираться толпа.
— Да что ты? Ты на земле лавана Яхмада… ты ведь знаешь, кто такие лаваны?
Он что думает, Бану совсем дура?
— Конечно, знаю! Законоведы!
— Верно, лаваны хранят закон. А если ты украла эту вещицу, то мы, как подданные нашего лавана, должны чтить закон — изъять кинжал и наказать тебя. Верно, друзья? — осклабился, облизнулся.
Несколько мужиков загоготали.
— Это мое оружие! — оттолкнула девочка приблизившуюся голову наглого гада. — Дай мне короткий меч и дерись, если не боишься!
Поднялся общий хохот.
— А ты дерзкая!
— А ты хам! — Зеленые глаза зло горели. — Дерись со мной или отпусти!
— Грязная девка! — Мужчина схватил ее за предплечье. — Дай сюда, дрянь!
— Держи! — Бансабира рванула из-за пояса кинжал и вогнала обидчику в руку. Взревев, тот свободной рукой со всей силы ударил девочку по лицу — раз, другой, третий… Носом пошла кровь, в глазах потемнело. Обессиленный, вымученный организм больше не желал бороться за эту никчемную жизнь.
— Сука! — Держась за руку, мужчина пнул Бану. Безвольное тело завозилось по земле, как мешок с тряпьем. — Сука! Су… — И упал навзничь со стрелой в горле.
— От девочки отойдите, — произнес чей-то спокойный голос со стальной хрипотцой. Мужики, лишенные веселья, возмущенно обернулись — дескать, кто это там такой смелый?
За зрителями на коне сидел молодой мужчина возрастом в четверть века. Его блестящие черные волосы до плеч оттеняли светлокожее лицо с глазами-льдинами. Густые брови стремительно разлетались от переносицы, как стрелы. Шерстяные штаны и короткий по здешнему обычаю кафтан — в блеклых пятнах дорожной пыли.
Аура исходившего от него ледяного спокойствия и силы внушала ужас. Манера, с которой незнакомец держался, напоминала гремучую змею, свернувшуюся восьмеркой перед броском и стрекочущую трещоткой. В серо-голубых глазах путника читалась какая-то уверенность в собственной богоизбранности. Наверное, он мог бы быть ангоратским жрецом из храма Богини Возмездия, но высокий светлый лоб был чист.
Путник нарочито медленно выудил из колчана еще одну стрелу, наблюдая, как щерятся жители городка.
— Шевельнитесь, — сказал мужчина на коне. — Дайте повод.
Мужчина проехал к лежащей девочке, рассекая скопившейся люд конем, как носом лодки озерную гладь. Убрал лук со стрелой, которую даже не пришлось прилаживать на тетиву. Спешиваться не стал.
— Подай ее мне, — сказал ближайшему горожанину. Тот поколебался, но подчинился. Всадник одной рукой подхватил девочку и перекинул через седло. Развернул скакуна, сделал движение головой, чтобы надоедливые зеваки расступились вновь, и покинул переулок.
