— Чтобы ты стала такой, Гору — как и многим из тех, кто вел групповые тренировки, и тем, кто вообще заложил основы Храма Даг, — приходилось изо дня в день быть жестоким. Думаешь, ты одна терзаешься собственной бесчеловечностью? Думаешь, Гор не думал, что ты и есть маленький вариант той, которую надо беречь потому, что через нее вершится промысел Рода? Ты ведь вошла в храм, в свой первый день, не рабыней, а гостьей. Думаешь, Гор забывал об этом хоть на день? Ты, сколько тебя помню, хотела убивать врагов, и Гор сделал все от себя зависящее, чтобы помочь тебе. Разве ненависть и злость, что он растравил в тебе, не сделали тебя сильнее и свирепее, волчица? — Вопрос не требовал ответа, и Рамир продолжил: — Поверь мне, это решение каждый день давалось ему не без труда.
Бансабира замерла, оглушенная.
— Что ж, думаю, — проговорила женщина, переживая едва ли не самое сильное удивление в жизни, — думаю, имеет смысл поверить. В конце концов, вы из одного поколения. Ты его неплохо знал.
Рамир кивнул, не глядя на женщину и потирая саблю на левом плече.
— Верно, Бану. Поэтому вспоминай о том, что я рассказал тебе, всякий раз, как надумаешь терзаться. Беспощадным может быть только тот, кто сумел заставить себя быть таковым.
Возразить было нечего.
— Сила заставлять себя вообще присуща слишком немногим, — проговорила женщина вслух и неожиданно откинулась назад, распластавшись на земле. — Дан становится все лучше. Думаю, он имеет все шансы со временем стать отличным лидером. Точно не хочешь рассказать ему о себе?
— Точно. Даже если человек сильно и долго сожалеет о прошлом, он на самом деле не хочет, чтобы оно возвращалось, когда он наконец научился жить в настоящем. Независимо от того, что человек потерял и что говорит окружающим.
— Ты слишком умен.
— Нисколько. У каждого есть часть прошлого, которую, представься шанс, прожил бы иначе. Только этим сожалением люди и учатся. Я же дурак дураком.
— Ну, не такой уж дурак, — ответила Бану, принимая сидячее положение. — Ты ведь понимаешь, ради чего я снимала сапоги?
— Чтобы постоять в воде? — Два взгляда встретились. Взгляды, которые не были ни добрее, ни честнее за последний год ни с кем иным.
Рамир потянулся за сапогами танши и, подавая их, как-то неловко завалился на землю, что-то поправил в собственной штанине и, кажется, случайно что-то обронил в женскую обувь. Бансабира начала медленно надевать сапожки, оправляя форму, закрывая обратно голени и неспешно затягивая шнуровку.
— Как же неловко их прятать-то, — тихонько пожаловалась Бансабира, шелестя небольшими свитками. — Так, чтобы я еще и прочесть потом смогла.
— Уж изловчись. Мне все это тоже достается не без потерь.
— Мне вот интересно, Рамир… — Теперь, когда мужчина поднялся, Бану смотрела на него снизу вверх. — Ты точно не происходишь из знати? Я понимаю, почему такой дрянью занимаюсь я: это дело моей семьи и обязанности дома, к которому я принадлежу, — но никак не уловлю, почему во всей этой каше замешан ты. Больше того, почему ты жертвуешь столь многим и делаешь столь непростое за не самую значительную плату?
— А что такое «значительная плата», Бану? — добродушно улыбнулся Рамир, натягивая тунику. — Если мне хватает, значит, цена уплачена и вполне достаточна.
— В таком случае он будет жить столько, сколько тебе нужно. Но, — воздела указующий перст, — только после того, как проживет столько, сколько нужно мне.
— Да понял уже, — засмеялся мужчина и протянул Бансабире руку, помогая встать. Женщина отряхнулась и огляделась. Ждут. Хорошо, как борзые наизготовку.
— Я бы спросила, что ты намерен делать дальше, после того как для тебя все закончится, но, думаю, уже знаю следующий твой шаг.
— Пожалуй, — хмыкнул мужчина с пониманием. — Береги себя, Бану.
— И ты себя, Рамир.
Они улыбались, солнце играло в их волосах, и река с шепотом уносила все печали. Особенно те, что так и не сошли с уст.
Бансабира возвращалась к ожидавшим ее мужчинам. Солнце жгло спину.
— Доброго дня, тан, — вежливо сказала женщина, принимая от Одхана уздцы коня и забираясь в седло. — Не стоило утруждать себя ожиданием.
— А вам не стоило заставлять меня изнывать от голода. Признаться, время обеда. — Маатхас почесал бороду, усмехнувшись. В груди закопошилось какое-то страшное древнее чудовище, которое подначивало мужчину тотчас же вцепиться в Бану, затрясти и потребовать ответа — что это за недомерок с ней флиртовал?! Сагромаху стоило немалых трудов сдерживать зверя.
— Тогда пойдемте, растрясем толстопузых кашеваров! Я, честно говоря, сама готова съесть медведя, — как ни в чем не бывало, отозвалась Бансабира.
— Боюсь, с ними здесь не так просто, — пошутил тан, пока они еще сдерживали коней. Те нетерпеливо переминались с ноги на ногу, пофыркивая. Маатхас еще разок почесал подбородок — с другой стороны.
— Да сбрейте вы эту свою ценность! В таком пекле совсем не холодно, — усмехнулась женщина, старательно скрывая желание самой хоть раз дотронуться до его бороды, до его худого лица. Хотя бы — до его ладони сейчас.
— А вдруг я скоро вернусь на север?
Пустились в галоп. Маатхас всю дорогу, стараясь не выглядеть сильно мрачно, размышлял над тем, что Бану, должно быть, нравятся гладко выбритые мужчины. Вон тот выродок, которому она битый час улыбалась и с которым вела себя естественнее, чем иные держатся с лучшими друзьями, совсем не носил ни бороды, ни усов. И еще был скорее среднего сложения. Возможно, Бансабира недолюбливает крупных мужчин — не зря же она вечно гоняет несчастного Раду больше всех остальных.
Может, в свое время ее обидел какой-нибудь увалень?
Думать об этом было совсем неприятно, и Маатхас продолжил оценивать того неуклюжего недоумка, который даже сапог нормально подать не может.
Когда тан и тану наконец уединились за обедом, Бансабира в ответ на расспросы Маатхаса рассказала о четырех новобранцах в личном отряде телохранителей, а заодно о намерении сняться с лагеря в течение суток.
Выставив мужчину за полог после трапезы, развернула послания Рамира, велев страже снаружи под страхом смерти никого не впускать. Пристально вглядываясь в каждую строчку, Бансабира со все большими усилиями сдерживала нараставшую ярость.
Бенра под солнцем блистала. Полноводная, могучая жила, питавшая всю середину Яса. Богатая рыбой и птицей, она соединяла многие земли — от владений черных Дайхаттов на западе до Зеленого дома Аамутов на востоке; многочисленные рукава и притоки ее, подобно вьюнам, стелились во все стороны на далекие мили, образуя щедрую, плодородную Долину тысячи рек.
С тех пор как Война Розы и Бирюзы — Шаутов и Маатхасов — разрослась в Бойню Двенадцати Красок, Бенра утратила часть богатств, поглотила множество кораблей, железа и мореходов, не желая того, очернилась в грязи человеческих междоусобиц. Но, кажется, совсем не убыло от этого ее величие, не оскудели тучные стаи рыб, и по-прежнему большая волна прибывала к берегу седым серпом пены.
Здесь-то и ждал единственную дочь-тану и союзника-тана Сабир Свирепый.
Он вышел встречать прибывающих лично. Не сдерживаясь, Бану быстрее загоняла коня, привстав в седле, отрываясь от остальных вместе с телохранителями и Юдейром. В последний момент, натянув вожжи, ловко соскочила на землю.
— Приветствую, отец! — улыбнулась молодая женщина. — Да пребудут с тобой боги! — Стоило ей попытаться встать на колено, Сабир удержал дочь за плечи, коротко обняв. — Это не положено, отец, — Бану слегка смутилась.
— Здесь я решаю, что положено, — так же тихо ответил Сабир. — Пребудут и с тобой, Бансабира, — сказал громко. — Маатхас!
— Будь здоров, Сабир! — Маатхас спрыгнул на землю, пожал руку Свирепому. Бансабира уже здоровалась с братом.
— Ты тоже здесь, — Бансабира искренне удивилась.
— Точно, — улыбаясь, ответил Русса. — Мы решили, что пора северянам устроить небольшой общий кутеж. — Бану недоверчиво посмотрела на Руссу, боковым зрением подмечая неподалеку кузена Хальвана. — К тому же и повод есть. — Русса обнял сестру, положив тяжелую руку на плечо. На лице Бансабиры отразилось еще большее недопонимание.
Ближайшие мужчины засмеялись, Маатхас сделал шаг в их с Руссой сторону:
— Не помните, тану? Я говорил вам, что в этом месяце мне стукнет тридцать первый год.
Праматерь, и впрямь. Да какое тут дело до чьих-то дней рождения? Она и свои-то последние именины «пропустила», а все предшествующие имели ценность только потому, что с их помощью можно было отсчитывать срок пребывания под рукой Гора.
— Да, простите. — Бансабира попыталась изобразить смущение. — Надеюсь, я не пропустила день, когда вас следовало поздравить?
— Надеюсь, и не пропустите: это будет послезавтра.
— Устроим игры и состязания! Пора заставить вздрогнуть этих теплолюбивых хлюпиков не только булавами да топорами! — прогремел Сабир, воздев победоносный кулак.
— Да! — проревело окружение.
— ДА! — дружно подхватили дальние ряды приближенных, не вполне понимая, о чем речь.
Сразу после совместной трапезы с полководцами и командующими Сабир и Бану уединились в шатре последней. Тан сообщил дочери, что Яфур Каамал разбил наголову одну из армий Вахиифов. Правда, не без помощи новоявленных союзников Раггаров.
— Ты ведь знаешь, что Раггары договорились с Шаутами о ненападении? — спросил Сабир.
— Я знаю, что все куда хуже, и эти двое готовят династический брак. Свадьба назначена на середину августа.
— Уверена?
— Больше, чем в твоем Юдейре.
Сабир, рыкнув, вздохнул.
— Каамалы превращаются в обоюдоострую спицу, не так ли, отец? — без тени улыбки спросила Бансабира.
— Восемь лет назад я верил, что северная кровь роднит сильнее всех союзов.
— Восемь лет назад ты верил, что я мертва.
— Не напоминай. Я рад, что ты вернулась. — Что-то неведомо теплое зажглось в глазах и заалело в сухом голосе немолодого мужчины. — И я рад, что тебе хватает мужества вести людей. Ты женщина и не была обязана делать это.
— Но я выбрала это. И, если быть честной, выбрала задолго до того, как вообще начала понимать значение слова «выбор».
— Жалеешь об этом?
— Нет, — ответила Бану. — Это честный путь. Грязный, но честный. Будучи по эту сторону меча, ты видишь мир, каков он есть, и готов принять его зло. Лучше так, нежели с легкостью быть обманутым жизнью. — Сабир молчал, исподлобья наблюдая за дочерью. — Кстати о выборе. Я хочу переформировать отряд.
— Я думал об этом. Тебе нужно больше людей.
— Мне нужно больше лошадей — людей мне и так хватает.
Сабир покачал головой:
— Прости, но как главнокомандующий пурпурного войска, здесь я решил сам. У тебя будет пять тысяч, и из них пять сотен — из «меднотелых».
Бану всколыхнулась:
— Но они твоя личная гвардия, отец!
— «Меднотелые» — личная гвардия правителя, и ты — такой же правитель Пурпурного дома, как и я, — назидательно сообщил тан, воздев руку и сделав указующий жест пальцем. Тут же немного нахмурился, опустив руку, замолчал, подвигал плечом вверх-вниз.
— До сих пор болит? — спокойно осведомилась дочь. Сабир поднял на Бансабиру глаза. О том, что Бану заметила его недуг еще прошлым летом, в дни воссоединения, Сабир узнал быстро. Дочь оказалась весьма глазастой, так что сейчас вопрос не удивил.
— Пустяки, старая травма. — Он улыбнулся, потерев место, куда недавнее движение послало болевой импульс. — Не говори никому, эти вороны не должны знать.
— В таком случае избегай личного участия в сражениях. — Бансабира села обратно и вернулась к прежней теме. — Как соправитель я требую полного снабжения лошадьми и возможность работать на югах. Месть за мою мать и прочих родичей, погибших от рук Шаутов, оставляю тебе и нашим союзникам. И, к слову, все осадные орудия и инженеров тоже.
Сабир улыбнулся уголком губ:
— Как пожелаете, тану.
Повисло неловкое молчание — еще бы, кроме происхождения и общих дел, их совсем ничто не роднит, с грустью и отчаянием подумал Сабир. Надо, надо найти нечто такое, что бы их сблизило!
Бану тихонько усмехнулась, будто могла слышать, о чем думает отец.
— В чем дело? — подался он к дочери.
— Нам нужен надежный союзник. Не такой, как Каамал.
Сабир пронзил дочь стрелами серебристых глаз. Праматерь создала мир не без доброты, подумал тан: спустя восемь лет пустоты Всеединая вернула ему человека, с которым его не связывало ничто, кроме крови и долга, но который понимал Сабира лучше всех тех, кто провел подле него жизнь.
После воссоединения отец и дочь на двоих устроили небольшую охоту в близлежащей от берега роще.
Сабир с удовольствием обнаруживал, что Бансабире нравится.
Его девочка будто от природы любила то же, что и он: нагонять зверя, поджидать в засаде, заставлять других делать то, что ей нужно, якобы по их собственному выбору, ломая волю, лишая альтернатив. Инстинкта охотника Сабир не спутывал ни с чем. И как любой охотник, Бансабира любила верховую езду и собак. Это тан тоже приметил и оценил. Сейчас дочка уже не помнит наверняка, но в раннем-раннем детстве первым животным, которого она оседлала, был танаарский волкодав Яввузов. И сейчас по необъяснимому стечению обстоятельств псы, охотничьи и бойцовые, сытые и голодные, ластились к ней, как заколдованные.
Бану подмечала эти их с отцом сходства тоже, будто удивляясь, открывая самой себе себя настоящую, ту, какой она родилась по предрасположению, а не ту, которую взрастил Гор. У нее, девчонки, не было силы удара ее отца, она не могла также далеко метать тяжелое копье на охоте. Зато она была стократ проворнее и легче мужчин, быстрее верхом. И время от времени ей удавалось по примеру отца управляться с конем, не удерживая поводьев. Сабир был существенно тяжелее, и сила его велика: он мог замучить любого скакуна под собой, сдавливая коленями бока, заставляя животное двигаться куда нужно, останавливаться и срываться с места по танскому желанию, безмолвному и безоговорочному, добиваясь в итоге послушания даже от самых норовистых лошадей и жеребчиков. Бансабире не хватало веса, чтобы делать это столь же виртуозно, как отец. Но толстеть ради подобного, смеясь крикнула танша отцу на всем скаку на обратном пути в лагерь, она не намерена.
Вечером дня воссоединения знатная часть громадного воинства устроила попойку. Бансабира, как одна из шести женщин в командном составе (но, безусловно, наиболее высокородная из них), приказала Юдейру подготовить для нее из награбленного тончайшей работы длинную тунику, широкий пояс с золотыми нитями, плетеный золоченый воротник, украшения. Косы плести за год Юдейр научился, казалось, непревзойденно. Ловкие у него руки, да и сам он стал гораздо ловчее и пронырливее, чем был, думала та, что сама стала украшением небольшого праздника в стане.
Этот вечер ощутимо сблизил Бану и ее охранников, командиров, семью.
Смеясь, Бансабира шла к своему шатру, опираясь на Руссу почти всем весом. Бастард выглядел вменяемее, хотя не менее счастливо. Ему действительно нравилось болтать с сестрой о всякой ерунде. Бансабира немного тормозила продвижение, путаясь в собственных ногах. Причем это обстоятельство не только не вызывало в женщине смущения, но и, напротив, казалось, веселило еще больше.
— Праматерь, Русса, кажется, я и впрямь впервые в жизни напилась, — с трудом проговорила она сквозь смех. Благо отголоски сознания удерживали Бану от повышения голоса.
Бансабира замерла, оглушенная.
— Что ж, думаю, — проговорила женщина, переживая едва ли не самое сильное удивление в жизни, — думаю, имеет смысл поверить. В конце концов, вы из одного поколения. Ты его неплохо знал.
Рамир кивнул, не глядя на женщину и потирая саблю на левом плече.
— Верно, Бану. Поэтому вспоминай о том, что я рассказал тебе, всякий раз, как надумаешь терзаться. Беспощадным может быть только тот, кто сумел заставить себя быть таковым.
Возразить было нечего.
— Сила заставлять себя вообще присуща слишком немногим, — проговорила женщина вслух и неожиданно откинулась назад, распластавшись на земле. — Дан становится все лучше. Думаю, он имеет все шансы со временем стать отличным лидером. Точно не хочешь рассказать ему о себе?
— Точно. Даже если человек сильно и долго сожалеет о прошлом, он на самом деле не хочет, чтобы оно возвращалось, когда он наконец научился жить в настоящем. Независимо от того, что человек потерял и что говорит окружающим.
— Ты слишком умен.
— Нисколько. У каждого есть часть прошлого, которую, представься шанс, прожил бы иначе. Только этим сожалением люди и учатся. Я же дурак дураком.
— Ну, не такой уж дурак, — ответила Бану, принимая сидячее положение. — Ты ведь понимаешь, ради чего я снимала сапоги?
— Чтобы постоять в воде? — Два взгляда встретились. Взгляды, которые не были ни добрее, ни честнее за последний год ни с кем иным.
Рамир потянулся за сапогами танши и, подавая их, как-то неловко завалился на землю, что-то поправил в собственной штанине и, кажется, случайно что-то обронил в женскую обувь. Бансабира начала медленно надевать сапожки, оправляя форму, закрывая обратно голени и неспешно затягивая шнуровку.
— Как же неловко их прятать-то, — тихонько пожаловалась Бансабира, шелестя небольшими свитками. — Так, чтобы я еще и прочесть потом смогла.
— Уж изловчись. Мне все это тоже достается не без потерь.
— Мне вот интересно, Рамир… — Теперь, когда мужчина поднялся, Бану смотрела на него снизу вверх. — Ты точно не происходишь из знати? Я понимаю, почему такой дрянью занимаюсь я: это дело моей семьи и обязанности дома, к которому я принадлежу, — но никак не уловлю, почему во всей этой каше замешан ты. Больше того, почему ты жертвуешь столь многим и делаешь столь непростое за не самую значительную плату?
— А что такое «значительная плата», Бану? — добродушно улыбнулся Рамир, натягивая тунику. — Если мне хватает, значит, цена уплачена и вполне достаточна.
— В таком случае он будет жить столько, сколько тебе нужно. Но, — воздела указующий перст, — только после того, как проживет столько, сколько нужно мне.
— Да понял уже, — засмеялся мужчина и протянул Бансабире руку, помогая встать. Женщина отряхнулась и огляделась. Ждут. Хорошо, как борзые наизготовку.
— Я бы спросила, что ты намерен делать дальше, после того как для тебя все закончится, но, думаю, уже знаю следующий твой шаг.
— Пожалуй, — хмыкнул мужчина с пониманием. — Береги себя, Бану.
— И ты себя, Рамир.
Они улыбались, солнце играло в их волосах, и река с шепотом уносила все печали. Особенно те, что так и не сошли с уст.
Бансабира возвращалась к ожидавшим ее мужчинам. Солнце жгло спину.
— Доброго дня, тан, — вежливо сказала женщина, принимая от Одхана уздцы коня и забираясь в седло. — Не стоило утруждать себя ожиданием.
— А вам не стоило заставлять меня изнывать от голода. Признаться, время обеда. — Маатхас почесал бороду, усмехнувшись. В груди закопошилось какое-то страшное древнее чудовище, которое подначивало мужчину тотчас же вцепиться в Бану, затрясти и потребовать ответа — что это за недомерок с ней флиртовал?! Сагромаху стоило немалых трудов сдерживать зверя.
— Тогда пойдемте, растрясем толстопузых кашеваров! Я, честно говоря, сама готова съесть медведя, — как ни в чем не бывало, отозвалась Бансабира.
— Боюсь, с ними здесь не так просто, — пошутил тан, пока они еще сдерживали коней. Те нетерпеливо переминались с ноги на ногу, пофыркивая. Маатхас еще разок почесал подбородок — с другой стороны.
— Да сбрейте вы эту свою ценность! В таком пекле совсем не холодно, — усмехнулась женщина, старательно скрывая желание самой хоть раз дотронуться до его бороды, до его худого лица. Хотя бы — до его ладони сейчас.
— А вдруг я скоро вернусь на север?
Пустились в галоп. Маатхас всю дорогу, стараясь не выглядеть сильно мрачно, размышлял над тем, что Бану, должно быть, нравятся гладко выбритые мужчины. Вон тот выродок, которому она битый час улыбалась и с которым вела себя естественнее, чем иные держатся с лучшими друзьями, совсем не носил ни бороды, ни усов. И еще был скорее среднего сложения. Возможно, Бансабира недолюбливает крупных мужчин — не зря же она вечно гоняет несчастного Раду больше всех остальных.
Может, в свое время ее обидел какой-нибудь увалень?
Думать об этом было совсем неприятно, и Маатхас продолжил оценивать того неуклюжего недоумка, который даже сапог нормально подать не может.
Когда тан и тану наконец уединились за обедом, Бансабира в ответ на расспросы Маатхаса рассказала о четырех новобранцах в личном отряде телохранителей, а заодно о намерении сняться с лагеря в течение суток.
Выставив мужчину за полог после трапезы, развернула послания Рамира, велев страже снаружи под страхом смерти никого не впускать. Пристально вглядываясь в каждую строчку, Бансабира со все большими усилиями сдерживала нараставшую ярость.
Бенра под солнцем блистала. Полноводная, могучая жила, питавшая всю середину Яса. Богатая рыбой и птицей, она соединяла многие земли — от владений черных Дайхаттов на западе до Зеленого дома Аамутов на востоке; многочисленные рукава и притоки ее, подобно вьюнам, стелились во все стороны на далекие мили, образуя щедрую, плодородную Долину тысячи рек.
С тех пор как Война Розы и Бирюзы — Шаутов и Маатхасов — разрослась в Бойню Двенадцати Красок, Бенра утратила часть богатств, поглотила множество кораблей, железа и мореходов, не желая того, очернилась в грязи человеческих междоусобиц. Но, кажется, совсем не убыло от этого ее величие, не оскудели тучные стаи рыб, и по-прежнему большая волна прибывала к берегу седым серпом пены.
Здесь-то и ждал единственную дочь-тану и союзника-тана Сабир Свирепый.
Он вышел встречать прибывающих лично. Не сдерживаясь, Бану быстрее загоняла коня, привстав в седле, отрываясь от остальных вместе с телохранителями и Юдейром. В последний момент, натянув вожжи, ловко соскочила на землю.
— Приветствую, отец! — улыбнулась молодая женщина. — Да пребудут с тобой боги! — Стоило ей попытаться встать на колено, Сабир удержал дочь за плечи, коротко обняв. — Это не положено, отец, — Бану слегка смутилась.
— Здесь я решаю, что положено, — так же тихо ответил Сабир. — Пребудут и с тобой, Бансабира, — сказал громко. — Маатхас!
— Будь здоров, Сабир! — Маатхас спрыгнул на землю, пожал руку Свирепому. Бансабира уже здоровалась с братом.
— Ты тоже здесь, — Бансабира искренне удивилась.
— Точно, — улыбаясь, ответил Русса. — Мы решили, что пора северянам устроить небольшой общий кутеж. — Бану недоверчиво посмотрела на Руссу, боковым зрением подмечая неподалеку кузена Хальвана. — К тому же и повод есть. — Русса обнял сестру, положив тяжелую руку на плечо. На лице Бансабиры отразилось еще большее недопонимание.
Ближайшие мужчины засмеялись, Маатхас сделал шаг в их с Руссой сторону:
— Не помните, тану? Я говорил вам, что в этом месяце мне стукнет тридцать первый год.
Праматерь, и впрямь. Да какое тут дело до чьих-то дней рождения? Она и свои-то последние именины «пропустила», а все предшествующие имели ценность только потому, что с их помощью можно было отсчитывать срок пребывания под рукой Гора.
— Да, простите. — Бансабира попыталась изобразить смущение. — Надеюсь, я не пропустила день, когда вас следовало поздравить?
— Надеюсь, и не пропустите: это будет послезавтра.
— Устроим игры и состязания! Пора заставить вздрогнуть этих теплолюбивых хлюпиков не только булавами да топорами! — прогремел Сабир, воздев победоносный кулак.
— Да! — проревело окружение.
— ДА! — дружно подхватили дальние ряды приближенных, не вполне понимая, о чем речь.
Сразу после совместной трапезы с полководцами и командующими Сабир и Бану уединились в шатре последней. Тан сообщил дочери, что Яфур Каамал разбил наголову одну из армий Вахиифов. Правда, не без помощи новоявленных союзников Раггаров.
— Ты ведь знаешь, что Раггары договорились с Шаутами о ненападении? — спросил Сабир.
— Я знаю, что все куда хуже, и эти двое готовят династический брак. Свадьба назначена на середину августа.
— Уверена?
— Больше, чем в твоем Юдейре.
Сабир, рыкнув, вздохнул.
— Каамалы превращаются в обоюдоострую спицу, не так ли, отец? — без тени улыбки спросила Бансабира.
— Восемь лет назад я верил, что северная кровь роднит сильнее всех союзов.
— Восемь лет назад ты верил, что я мертва.
— Не напоминай. Я рад, что ты вернулась. — Что-то неведомо теплое зажглось в глазах и заалело в сухом голосе немолодого мужчины. — И я рад, что тебе хватает мужества вести людей. Ты женщина и не была обязана делать это.
— Но я выбрала это. И, если быть честной, выбрала задолго до того, как вообще начала понимать значение слова «выбор».
— Жалеешь об этом?
— Нет, — ответила Бану. — Это честный путь. Грязный, но честный. Будучи по эту сторону меча, ты видишь мир, каков он есть, и готов принять его зло. Лучше так, нежели с легкостью быть обманутым жизнью. — Сабир молчал, исподлобья наблюдая за дочерью. — Кстати о выборе. Я хочу переформировать отряд.
— Я думал об этом. Тебе нужно больше людей.
— Мне нужно больше лошадей — людей мне и так хватает.
Сабир покачал головой:
— Прости, но как главнокомандующий пурпурного войска, здесь я решил сам. У тебя будет пять тысяч, и из них пять сотен — из «меднотелых».
Бану всколыхнулась:
— Но они твоя личная гвардия, отец!
— «Меднотелые» — личная гвардия правителя, и ты — такой же правитель Пурпурного дома, как и я, — назидательно сообщил тан, воздев руку и сделав указующий жест пальцем. Тут же немного нахмурился, опустив руку, замолчал, подвигал плечом вверх-вниз.
— До сих пор болит? — спокойно осведомилась дочь. Сабир поднял на Бансабиру глаза. О том, что Бану заметила его недуг еще прошлым летом, в дни воссоединения, Сабир узнал быстро. Дочь оказалась весьма глазастой, так что сейчас вопрос не удивил.
— Пустяки, старая травма. — Он улыбнулся, потерев место, куда недавнее движение послало болевой импульс. — Не говори никому, эти вороны не должны знать.
— В таком случае избегай личного участия в сражениях. — Бансабира села обратно и вернулась к прежней теме. — Как соправитель я требую полного снабжения лошадьми и возможность работать на югах. Месть за мою мать и прочих родичей, погибших от рук Шаутов, оставляю тебе и нашим союзникам. И, к слову, все осадные орудия и инженеров тоже.
Сабир улыбнулся уголком губ:
— Как пожелаете, тану.
Повисло неловкое молчание — еще бы, кроме происхождения и общих дел, их совсем ничто не роднит, с грустью и отчаянием подумал Сабир. Надо, надо найти нечто такое, что бы их сблизило!
Бану тихонько усмехнулась, будто могла слышать, о чем думает отец.
— В чем дело? — подался он к дочери.
— Нам нужен надежный союзник. Не такой, как Каамал.
Сабир пронзил дочь стрелами серебристых глаз. Праматерь создала мир не без доброты, подумал тан: спустя восемь лет пустоты Всеединая вернула ему человека, с которым его не связывало ничто, кроме крови и долга, но который понимал Сабира лучше всех тех, кто провел подле него жизнь.
После воссоединения отец и дочь на двоих устроили небольшую охоту в близлежащей от берега роще.
Сабир с удовольствием обнаруживал, что Бансабире нравится.
Его девочка будто от природы любила то же, что и он: нагонять зверя, поджидать в засаде, заставлять других делать то, что ей нужно, якобы по их собственному выбору, ломая волю, лишая альтернатив. Инстинкта охотника Сабир не спутывал ни с чем. И как любой охотник, Бансабира любила верховую езду и собак. Это тан тоже приметил и оценил. Сейчас дочка уже не помнит наверняка, но в раннем-раннем детстве первым животным, которого она оседлала, был танаарский волкодав Яввузов. И сейчас по необъяснимому стечению обстоятельств псы, охотничьи и бойцовые, сытые и голодные, ластились к ней, как заколдованные.
Бану подмечала эти их с отцом сходства тоже, будто удивляясь, открывая самой себе себя настоящую, ту, какой она родилась по предрасположению, а не ту, которую взрастил Гор. У нее, девчонки, не было силы удара ее отца, она не могла также далеко метать тяжелое копье на охоте. Зато она была стократ проворнее и легче мужчин, быстрее верхом. И время от времени ей удавалось по примеру отца управляться с конем, не удерживая поводьев. Сабир был существенно тяжелее, и сила его велика: он мог замучить любого скакуна под собой, сдавливая коленями бока, заставляя животное двигаться куда нужно, останавливаться и срываться с места по танскому желанию, безмолвному и безоговорочному, добиваясь в итоге послушания даже от самых норовистых лошадей и жеребчиков. Бансабире не хватало веса, чтобы делать это столь же виртуозно, как отец. Но толстеть ради подобного, смеясь крикнула танша отцу на всем скаку на обратном пути в лагерь, она не намерена.
Вечером дня воссоединения знатная часть громадного воинства устроила попойку. Бансабира, как одна из шести женщин в командном составе (но, безусловно, наиболее высокородная из них), приказала Юдейру подготовить для нее из награбленного тончайшей работы длинную тунику, широкий пояс с золотыми нитями, плетеный золоченый воротник, украшения. Косы плести за год Юдейр научился, казалось, непревзойденно. Ловкие у него руки, да и сам он стал гораздо ловчее и пронырливее, чем был, думала та, что сама стала украшением небольшого праздника в стане.
Этот вечер ощутимо сблизил Бану и ее охранников, командиров, семью.
Смеясь, Бансабира шла к своему шатру, опираясь на Руссу почти всем весом. Бастард выглядел вменяемее, хотя не менее счастливо. Ему действительно нравилось болтать с сестрой о всякой ерунде. Бансабира немного тормозила продвижение, путаясь в собственных ногах. Причем это обстоятельство не только не вызывало в женщине смущения, но и, напротив, казалось, веселило еще больше.
— Праматерь, Русса, кажется, я и впрямь впервые в жизни напилась, — с трудом проговорила она сквозь смех. Благо отголоски сознания удерживали Бану от повышения голоса.
