Город Станецк, Новославь
- Эй, Житеслав, гляди!
В маленькой ручке блеснуло золотом. Девчушка вдела что-то в отверстие под его нижней губой и придирчиво осмотрела. Он осторожно потрогал место языком. На вкус это что-то отдавало железо и немного солью - руки девочки были покрыты свежими царапинами. Наверное, упала где-то.
- Я нашла ее у одного из прилавков на ярмарочном развале, видимо, кто-то из княжеских господ обронил. Серёг я не ношу, а тебе в самый раз. - Она поглядела на его растерянное лицо и заливисто рассмеялась.
Парень был в смятении и не знал, как ответить. Ещё никто не делал ему таких простых подарков, никто не украшал его изъяны, а наоборот, всегда тыкал, всегда напоминал, мол, гляди, ты красив, но недостаточно.
- Спасибо?.. - неуверенно и тихо сказал Житеслав, дивясь сам себе. Неужели его так просто смутить обычной девичьей забавой?
- Хи, не за что! - Она хитро прищурилась, убедилась, что шалость удалась, и убежала в стайку ребят, таких же, как она: рыжих и темноглазых.
Ребятишки что-то бойко обсуждали, старались перекричать друг друга, иной раз кто-то кого-то толкал. Из многоголосья доносились обрывки фраз, которые обычно и произносят маленькие дети, ещё неоперившиеся птенцы.
Он снова коснулся языком постороннего предмета. Круглое. Пальцами он нащупал серьгу, тонкую, словно кольцо. Она была вдета в уродливо изодранную круглую прорезь под губой по правой стороне, протыкая ее и замыкаясь, будто опоясывая. Сообразив, что серьга эта могла лежать неизвестно где, он снял ее и убрал в карман, подумав, что потом помоет побрякушку, - а то и искупает в крепком настое.
Житеслав снова перевел взгляд на детей. Какие же они веселые, беззаботные, будто и не было никакой войны, не было никаких нападений на семью князя, не было пожара во дворце, угля из людей в большой печи, что топилась день и ночь бывшей прислугой.
Пусть веселятся, бесенята. На рассвете их всех казнят.
Деревня Желтоворота, Новославь
Промокшие до нитки, но довольные, Онагост и Кристалина стояли на пороге, держа в руках посуду. Любица встретила их горячим обедом и неодобрительным взглядом, но посуда была чиста, а значит, отчитывать за забавы бесполезно. Такие стычки происходили если не постоянно, то раз в седмицу точно.
Посуда с грохотом оказалась на полу.
- О, мой по закону положенный пирог! - Девушка подскочила к столу и с шумом вдохнула воздух. - Мой родимый...
Онагост снял рубаху, оголив верх, и показно отжал ее перед порогом, прожигая укоризненным взглядом мать и сестру. Любица не заметила этого. Она подняла доску с пирогом и пронесла мимо носа дочери, убрав его на полати.
- Ну ма-а-ам, - протянула Кристалина.
Женщина была непреклонна. Пирог мигом оказался в дальнем углу спального места.
Сестра наконец повернулась в сторону брата, который все ещё выжимал досуха свою рубаху, задумчиво смотря куда-то вниз. Стройный, бледный, с огненно-рыжими волосами, чуть вьющимися на концах, и несколько мягкими чертами лица, чем следовало бы иметь мужчине. Он был словно пламя костерка на морозе. Рыжая копна закрывала уши и едва касалась плеч, прикрывая старый рубец на шее. Левую скулу украшала родинка.
По нему страдала половина девушек Полынной, хоть им и строго настрого запретили даже думать в сторону замужества с сыном Любицы, но в Желтовороте никто не хотел иметь с ним дело. Все боялись рыжего кареглазого парня, и в первую очередь из-за его схожести с бунтовщиками, что устроили погром во дворце много лет назад - такие же рыжие и темноглазые. Люди всё ещё помнили события двадцатилетней давности, помнили угольно-черного мёртвого сына князя, которого вынесли из парадного входа под надрывающиеся крики княгини Марии. Помнили они и многочисленные костры, в которых сжигали людей, превращенных в уголь. И дворцовую печь, топившуюся денно и нощно телами бывших чернавок и поваров. Эту ночь стали называть ночью Огневи?цы, в честь людей, павших горелыми памятниками.
Люди хорошо это помнили, а потому боялись.
Онагост поднял глаза на сестру, пересекся с ней взглядом.
- Стыдно не стало тебе? - Он ещё раз отжал рубаху, выдавливая изо всех сил последние капли. - Напала на меня почём зря, а мне и защититься нечем.
Кристалина начала задыхаться от возмущения и раскраснелась, беспокойно теребя конец косы.
- Да я!.. Да... А ты мог бы мне и ответить, умеешь же! - выпалила девушка.
- Я то тебе отвечу, но меня в темницу посадят, если не повесят, - угрюмо ответил парень и накинул почти сухую мятую рубаху на дверь. - Сама же знаешь, что не могу, ещё и издеваешься. Я же просил не напоминать.
Он провел рукой по шраму на шее, затем спустился к родимому пятну на правом углу челюсти. Коричневое, оно напоминало искривленный лист березы. Точно такое же пятно на том же месте у Кристалины. Клеймо на всю жизнь. Ненавистную и тяжёлую из-за этого жизнь.
Из раздумий его вырвал голос матери.
- Сынок, иди хоть поешь горячего, замёрз ведь. Не дай Промыслитель, сляжешь ещё, кто мне помогать будет?
Он оглянулся на миски с похлебкой, стоящие на столе полукругом, и только тогда понял, насколько сильно проголодался. Сжав губы от досады, парень прошел к стулу.
"Здесь мог бы сидеть кто-то другой, но не я". - От внезапной мысли он нахмурился.
Любица отломила кусок хлеба и положила у печи, рядом с черной заслонкой. В углу послышалось пыхтение.
***
- Твою ж мать. - Женщина швырнула на стол прялку, зубья которой были сплошь увешаны колтунами шерсти. - Кристалина, а ну иди сюда!
Сверху послышался топот, и на лестницу выглянула растрёпанная девушка, подхватила подол льняного серого сарафана, вопросительно вскинула подбородок.
Женщина махнула рукой, чтобы она подошла.
Кристалина мигом спустилась, оказавшись рядом с матерью, и нахмурилась.
- Это не я. Я твое рукоделие не трогаю, ты же знаешь, - предупреждая обвинения сказала девушка и взяла в руки прялку, покрутила, внимательно осматривая, и начала потихоньку распутывать нити.
Жгутики не поддавались и, казалось, только туже завязывались. Кристалина упорно раскручивала каждый узелок, ища проход. Она потянула за очередной конец, и нитка, натянувшись, с надрывным писком лопнула. Кристалина застыла на мгновение, всё ещё смотря на клубок пряжи, но вдруг рыкнула и со злостью кинула прялку на пол, прыгнула на нее, раздавив основание, испачкав кудель, расцарапав ноги в кровь острыми обломками.
- Вот же ж мамо?шка. - Прялка хрустнула во второй раз.
Любица, застывшая от удивления, наконец спохватилась.
- Да что ж ты делаешь то? Прялка новая была, кудель тоже, всё попортила. - Она оттянула дочь за плечи.
Девушка вырвалась из рук матери, поправила понёву, откинула назад длинную светло-русую косу, сдула прядь с лица.
- Курвья плеха эта кикимора. Дух неугомонный, тоже мне. - Она сильно сгорбилась и сделала писклявый голос, подражаю произношению старухи. - Ой, я старая, я вредная, приду и пряжу им попорчу, потому что я карга...
- Думаешь, кикимора это? - Любица подобрала осколки дерева и несостоявшуюся пряжу. - Ну и поделом тогда этой прялке. Новую купим. После кикиморовых лап трогать противно. Как бы она кур наших не общипала, погибнут без перьев то.
- Да кто ж ещё, если не кикимора? - Кристалина скривилась. Кикимора болотная, лесная, заселившаяся в избе - всё одно, только зло и разрушения.
Ни для кого в Новослави не секрет, что если утром случаются несчастья - жди их и в течение дня. То кошель потеряешь, то в лужу уронят, то корова убежит. Но если задобрить кого-то из богов, то напасти с тобой не случатся, а может, и наоборот, будет весь день хорошим и везучим. Только вот Макошь давно обходит эти края стороной, - со времен ночи Огневицы. Не понравилось богине то, как обращаются с искрящимися людьми, вот и отвернулась она от Новославских земель. А следом за ней ушли и другие боги. И живут люди так с тех пор, подношения приносят, но не находят спасения. Некому народ защитить.
***
На ярмарке, как обычно, было шумно и жарко. Народ вечно спорил, пытался сбить цену, предложить что-то взамен, а то и вовсе похитить приглянувшийся товар. Кричали торговцы, мычали коровы, кудахтали куры, звенели височными кольцами лавки с украшениями, лаяли собаки, своровавшие большую свиную ногу. Весь островок торговли гудел, словно большой улей.
Онагост направлялся к тихой части, подальше от тревоги и суеты. Ему нужны были ростки для огорода, а найти их можно было только у одного человека, хорошо известного в княжестве - Цветавы.
Старая женщина как и всегда стояла в смешной остроконечной шапочке с широкими полями, щедро украшенной всевозможными сухоцветами, из-за чего та вечно неудобно сползала на лоб при наклоне, и даже завязанные под горлом ленты не помогали. Расшитый красными защитными символами сарафан подметал землю вокруг лавки, - сама Цветава не замечала этого, пока не начинала пачкать людей. Руки были черными от земли, и, казалось, они уже никогда не отмоются.
Она с улыбкой встречала каждого, интересовалась, как дела, рассказывала истории. Всю жизнь цветочница провела в путешествиях по странам и княжествам, так и не заимев детей. Зато имела дорогое ей дело и так заразительно о нем говорила, что неволей задумываешься: а не пойти ли к ней работать?
Цветава могла оживить цветок, грядку или целое поле, поддерживая невидимую связь с землей, общаясь с ней на одном, лишь ей понятном, языке. Она не представляла жизни без помощи другим, но помогала редко, лишь тем, кого видела "смелым росточком". Онагост был одним из таких. Казалось, во всей деревне лишь цветочница видела в нём что-то хорошее, потому как не раз повторяла ему "ты сильный, сильнее любого ветра, любой горы, позволь этой силе проявить себя, только тогда тебя смогут принять и полюбить, уж поверь мне". Парень не верил ей. Он всегда считал это лишь способом заманить покупателя.
- Мальчик мой, ты вернулся. Что на этот раз? - с задором спросила женщина.
Парень сжал губы от волны накатившей раздирающей грудь боли и молча оглядел её горшки, пытаясь вспомнить, как выглядят все те растения, что просила купить мать, но не смог припомнить ни одного, даже названия. Он наугад ткнул в несколько ростков, всё ещё неуверенный, что поступает правильно. Стоило вернуться домой и прийти сюда потом. Например, когда пройдет приступ.
- Давненько я Любицу не видела, как она? Здорова? - Женщина поставила в его короб четыре горшочка.
Он судорожно вдохнул и чуть поморщился.
- Да, вполне. На днях затеяла большую уборку, да всю деревню облаком пыли накрыла. - Он рвано рассмеялся и протянул Цветаве монеты. - Как-нибудь придёт. Может, даже завтра...
Получить от матери не хотелось. В душе теплилась надежда, что в коробе стоит то, что нужно. "Что вырастет, то вырастет. Будем летом морковь значит собирать," - думал он.
Народ не торопился идти домой и толпился возле прилавков, создавая давку. Один из мужиков неловко развернулся и ударил Онагоста локтем под ребра, угодив в самое сердце колючего жжения.
Парень согнулся, едва удержавшись на ногах, на глазах выступили слезы. Осторожно выпрямившись, он сделал шаг, проверив, крепко ли держится на ногах. Его немного покачивало, картинка перед глазами плыла и пульсировала. Взгляд зацепился за мужичка в черной накидке, - единственное, на чем удалось сосредоточиться. Тот заметил это, что-то испуганно прошептал, замахал рукой, вырисовывая какие-то символы в воздухе, а затем поспешил удалиться, беспокойно оборачиваясь на Онагоста.
...Дорога до дома пролегала через полынное поле, мимо реки, переходящей в ручей. Это, наверное, было самое безопасное место во всей Новослави - Навьи духи боялись полыни, потому на поле было пусто. Ни одного полевика, ни одного ауки. Только полуденица могла застать тебя в это время.
Онагост шел медленно, ожидая, когда подействует обезболивающий отвар, наслаждаясь отсутствием Навьих тварей, вдыхая запахи молодых трав. Ещё немного, и поле покроется разными яркими цветами, станет пёстрым ковром. Ноги гудели от усталости, - сегодня он очень много прошел, но ничего с собой поделать парень не мог. Только шум ярмарки отвлекал его от мыслей, от неприятных колюче-горячих ощущений из-за текущей по венам силы. Иногда хотелось проделать в себе дыру и вынуть все внутренности, чтобы хоть на лучину почувствовать облегчение. По ночам он вскакивал от кошмаров, где и его, и всю семью пожирал огонь, или в их дом врывались Белочники с обжигающей заговоренной водой и выводят всех домочадцев на виселицу. Страшный сон, что случился со всеми чародеями, попавшими в руки к этим охотникам. Людей, что творили огонь, считали не просто ужасными - на них объявили охоту, а заодно отлавливали чародеев воды и земли. И вот уже двадцать лет все искрящиеся прячутся от рук служителей князя, от простого народа, а порой и от близких людей.
Онагосту и Кристалине несказанно повезло. Любица была обычной простолюдинкой и ей удалось скрыть присутствие чар у детей, а взамен она попросила их никогда не колдовать хотя бы на глазах у других. Вот только чары парня в разы отличались от чар сестры. Если та могла использовать их для домашних дел настолько часто, насколько позволяла воля случая, израсходуя все телесные возможности до последней капли, то Онагосту приходилось держать себя в руках, чтобы не подпалить что-то или кого-то, и порой это давалось с неимоверно огромным трудом. Со временем он почти перестал колдовать, но жизнь от этого спокойнее не стала.
Он набрал воздуха в грудь и судорожно с шумом выдохнул.
По-прежнему жжет. Всё так же неприятно внутри.
Парень вспоминал, как его и Кристалину в малолетстве привели к знахарю. Это была последняя надежда на обычную жизнь и защиту. Он помнил, как холодные сухие пальцы старика обвивали его запястья, лодыжки, шею, оставляя неприятные ощущения, - рыбьи, как он впоследствии их назвал. Как старик громко шептал заклинания прямо над ухом. Как в груди потихоньку разгоралось жалящее чувство сродни пожару, отдавая пульсирующей болью в висках и ломотой в костях.
Знахарь ослабил их силу, надел невесомый оковы. Онагосту, как ребенку с самыми неуправляемыми чарами, досталось больше заговоренных узлов. Но даже это не помогло надолго. Со временем и они ослабли, а вместе с вернувшейся силой пришел и страх.
Страх животного, загнанного в силки.
- Как же я устал... - утомленно протянул парень.
Поле кончилось, и под ногами зашуршали камни. До поворота к дому оставалось совсем немного.
В высокой траве сидел полевик и внимательно наблюдал за путником. Онагост взглянул в его светящиеся лучами солнца жёлтые удивлённые глаза и нервно хмыкнул. Искрящихся людей опасались порой даже духи, но всё же их привлекал жидкий огонь в человеке. Убив чародея, Навь жадно впитывала в себя его кровь и чары, обжигаясь и кривясь. Она не хотела отдавать свою силу и потому пыталась вернуть то, что когда-то потеряла.
Полевик почесал бороду из ржаных колосьев, качнулся и, опрокинувшись назад, покатился дальше сквозь траву, распугивая бабочек и стрекоз. Вслед за ним с граем полетели мелкие птицы, будто оберегая его.
Полевик боится огня, это знают все, а потому встреча с человеком, создающим искры, не сулила ничего доброго.
