Ведь любопытного духа могло привлечь что угодно и, от неожиданности, поджечь пушистые космы. А горящая Навья тварь способна спалить целое поле урожая, оставив людей без муки на зиму.
Но людей, что творили искры, было крайне мало, а то и вовсе не осталось, поэтому за урожай почти не боялись. Где теперь найти таких же, как Онагост? Остались ли ещё чародеи огня в Новослави?
Не пропусти
В лесах огни
Окружи себя
Их хороводами
Расскажи себе о боли
И забудь
Сотри, сотри
"Жар", Тяготение
Новославь, деревня Желтоворота
Месяц травень
Издали показалась родная калитка.
Их дом находился в конце деревни, у самой кромки леса, - будто нарочно строили подальше от людских глаз. Потёртый и изломанный временем, поеденный жуками, но кое-где всё же сохранились резные узоры на ставнях, наличниках и двери. Любице он достался от старого рыбака, потому на стенах всё детство ребят висели сети и крючки, вонючая сухая рыба смотрела своими блеклыми глазами с потолка, разевая в предсмертном вдохе зубастые рты.
Мать много лет боялась тронуть пожитки давно ушедшего старика, и дело тут даже не в раболепном почтении к мертвецу: это служило своеобразным оберегом и создавало некую историю её пребывания в Желтовороте.
Вести о внезапной кончине старика и новоиспеченной хозяйке дома молниеносно разлетелись по деревне, а немногим позже вышли за ее пределы.
У людей было много вопросов, и на все Любица отвечала, что рыбак являлся её дедом, а дом перешёл в хозяйствование как последней внучке, - а по совместительству, и единственной живой наследнице. И что пришла она, уже с детьми, из другого княжества - Среброгородского. И что старик сильно захворал и нуждался в уходе. И что недуг таки сгубил старого человека, потому что ("ах, как можно так жестоко с немощным!") боги не пожелали спасти его душу.
Но мало кому было известно, что Онагост и Кристалина - не её родные дети. А те, кто знал - или боялись говорить об этом с девушкой, чтобы узнать больше, или не считали такие разговоры достойными их вечно занятого ума.
По деревне гуляло много слухов на счёт их семьи. Кто-то говорил, будто Любица прибыла с Горячих островов вместе с рабами, и на самом деле ее кожа черна, как сажа; кто-то считал ее ведьмой, скрывающейся от закона, кто-то - беглой заключённой, что понесла от разбойника. Были и такие, кто пытался уличить детей в чародействе, но не могли - слишком уж хорошо Кристалина и Онагост скрывали свои силы.
О своем происхождении очень мало знали и сами дети. Не потому, что им нельзя было этого рассказывать, нет - Любица бы с радостью поведала эту занимательную историю. Только женщина сама не имела понятия о природе их появления, а теряться в догадках очень не хотелось. Ещё больше не хотелось запутывать ребят.
Дом смотрел на Онагоста темными провалами окон. Окруженный зеленью яблочного и вишнёвого сада, он ждал своего непутёвого сына, чтобы крепко обнять теплом печи и мягкостью одежд, запахом старой дубовой древесины и мёда. Из трубы шел дым - мама опять хлопотала на кухне. Белый плющ затянул правый угол дома паутиной природы. Вдалеке в огороде под молодым низкорослым кустом смородины притаился полевик, сверкая желтыми глазами, баюкая тихим шелестом, приглашая улечься под сенью деревьев. Был ли он здесь с самого начала или парень случайно привел его за собой из полей - загадка, однако, полевик из года в год охранял посевы от птиц и мелких грызунов. Онагост украдкой глянул на него и прошел по вымощенной мелким камнем дорожке к двери. На удивление, та оказалась приоткрыта.
- Мам, я вернулся.
Ветер погнал в распахнутую дверь пух. Печь гудела, но ни котла, ни любой другой посуды в ней не оказалось. На пол с треском встал тяжёлый короб - дома было пусто.
Парень сел на старый скрипящий табурет возле печного проема и принялся вязать пучки из набранной по дороге полыни - будущие сухоцветы. Горькие цветы окропили пол желтыми каплями пыльцы. "Чистое солнце" - с улыбкой думал Онагост. "Твоя единственная защита," - горько ответил он сам себе. - "Всё пытаешься убежать от себя, но нутро ведь не спрячешь".
Ветки пахучей травы послушно ложились одна к одной. Постепенно весь сноп полыни сошел на нет, а вместо него появились маленькие, перевязанные тонкой тесьмой, пучки. Скоро они будут висеть наверху, создавая укромные места для пауков, коих в доме порой было навалом, а затем снова усыпят лестницу обломками своих солнечных цветов.
Мирно потрескивала печка, развлекая нестройными танцами языков едкого пламени. Огонь. Такой манящий. Такой близкий и вместе с тем недосягаемый. Онагост смотрел на перепляс словно заворожённый, не смея шелохнуться.
И за что ему довелось родиться в такое время? Появись парень на свет зим сорок назад, он бы горы свернул, опрокинул небосвод, снял бы всё звёздное крошево с густой, как кисель, ночной синевы. Его бы наверняка любили и уважали, а может и взяли бы на службу к князю, - огненные чародеи очень ценились в военном деле.
Но то было раньше. В нынешнем положении в Новослави, в своей деревне Онагост считался за страшное чудовище, омерзительного выродка. Такими, как он, пугали по ночам малых детей. Их сажали в поруб, но гораздо чаще изощренно казнили, - о да, заплечных дел мастера любили пытать чародеев до полусмерти и дарили облегчение лишь когда наиграются с телом, словно с тряпичной куклой - за людей искрящихся не считали вовсе. Смерть ещё никогда не казалась такой сладкой и долгожданной.
Чародеи огня редко появлялись на свет. Ещё реже выживали во младенчестве: ребенок просто напросто сгорал от собственного же жидкого жгучего пламени, растекавшегося по жилам. Считалось, что такие дети приходили в эту жизнь, если в прошлой совершили много плохого, - Навь отвергала скверную душу, возвращая расплачиваться за все злоключения.
Так за что же ему довелось родиться?
Скрип двери прервал напряженные размышления.
- О, ты уже здесь! - Кристалина широко улыбалась, - казалось, ещё немного, и губы треснут, разойдясь кроваво-красными лоскутами. Она подобрала подол и впрыгнула в комнату, легко приземлившись на стопу. - А мы с матушкой отошли на речку, белье полоскали. Уже принес ростки? Надо посадить их, как только тени станут длиннее. Потом сходить к Купаве, она звала помочь отнести муку на базар. Нам, кстати, тоже мука не помешала бы, так что зерно на мельницу... Ты чего это? - Она недоуменно вскинула острую светлую бровь.
Онагост всё так же сидел, неотрывно смотря в жерло печи. Руки лихорадочно перебирали оставшуюся ветку полыни - цветы с нее уже давно осыпались на пол.
- Скажи, Снежка, - начал он медленно. - Тебе не надоело это всё? - Он повернулся и широко обвел рукой кухню.
Девушка в растерянности осмотрелась. Странное дело - парень назвал ее ласково-насмешливым прозвищем, но тон не предвещал ничего хорошего.
- Я не понимаю, о чем ты.
Онагост поставил руки на колени и выпрямился, глядя в глаза сестре. В ладони он сжимал всё ту же растрёпанную ветку.
- О нас. - Парень медленно шагнул к ней. - О тебе, обо мне, о матушке. Мы живём в этой глуши и каждый день трясемся, чтобы нас не нашли Белочники. Посмотри на себя, в тебе таится огромная сила. А на что ты её тратишь? На забавы и домашние дела? - Трава в пальцах легонько треснула, вспыхнула и тут же погасла, осыпав пол серым пеплом.
Онагост схватил сестру ниже локтя и потянул в сторону печи.
- Посмотри внутрь. Что ты видишь?
Кристалина присела и терпеливо заглянула в печной проход, но не увидела ничего особенного, кроме пламени и стонущих поленьев. Она непонимающе посмотрела на брата, будто пыталась удостовериться, что тот не растерял рассудок, а затем снова в печь.
- Огонь? - Слово гулко отозвалось где-то в гортани.
Лицо парня скривилось, будто кто-то больно кольнул его в ребра.
- Огонь. Такое красивое и одновременно уродливое слово. - Он протянул ладонь к очагу. Языки пламени податливо потянулись к ней, лизнули пальцы. Парень жутко заулыбался. - Ты видишь огонь? Нет. Ты видишь меня. - Он больно сжал плечо Кристалины чуть выше локтя, под пальцами стало горячо. Девушка невольно зашипела. - Меня, меня ты видишь. Моё нутро, моё существо. Не узнаешь?
Его улыбка пугала Кристалину, но ещё сильнее страшило пламя, что с нежностью оглаживало ладонь брата. Девушка поспешила отстраниться.
- Сядь! - От неожиданного резкого крика Кристалина вздрогнула и замерла. Испуганный взгляд из-под светлых ресниц изучал строгое лицо напротив. - Я не разрешал тебе уходить. Так что ты скажешь, дорогая сестрица. Каково тебе жить здесь, ничего не умея, ничего не зная о себе?
Грубый окрик не на шутку заставил ее встревожиться и перебрать самые нехорошие исходы беседы.
- Я понимаю, к чему ты ведёшь этот разговор. И так же я понимаю тебя. Но ты же знаешь, что нам никак нельзя... - сбивчиво начала девушка.
- Ты ни черта не понимаешь! Никогда не понимала! - Он отпрянул от огня. Тот вытянулся, норовя выскочить и добраться до дерева, до льняного сарафана и косы девушки. Онагост подскочил и отошел к другой стене избы, подальше от печи, в лихорадочном раздумье прикрыв рот ладонью. Пламя не на шутку разбушевалось.
Кристалина грустно взглянула на брата.
- Я живу так же под гнетом запретов, как и ты...
- Нет! - прервал он ее. - Ты - всевластая водная стихия! Тебе дозволено использовать чары. И ты же это благополучно делаешь! - Онагост беспокойно размахивал руками, словно помогая себе говорить. - Ты не видишь еженощные кошмары, в которых сгораешь изнутри от своего же жара! Твое тело никогда до боли в костях и мышцах не зудело от огня в крови, которому и деться то некуда. Ты никогда не хотела вырвать себе все внутренности, чтоб хоть немного вдохнуть глубже и не почувствовать страшного жжения! Ты и я - не одно и то же, не смей сравнивать!
В его глазах плескался яростный огонь. Казалось даже, что ещё немного, и он опалит ресницы, расплавит тонкую кожу. Или это были... слезы? Онагост моргнул, и горячие, как пламень, они вдруг потекли по тончайшей кровяной сеточке на щеках. Злость на лице растаяла, точно воск, сменилась испугом. Непослушной трясущейся рукой парень стёр со щек соленые капли, но вслед за ними побежала новые, как по протоптанным дорожкам.
- Да что же это... - Он попытался утереть лицо ладонями, - слезы не усыхали. Парень взглянул на свои руки, но не смог их рассмотреть - перед глазами всё расплывалось. Осознав безвыходность положения, он беспомощно заплакал, обняв себя за плечи, и медленно осел на пол, зарываясь лицом в рукава.
Дверь хлопнула совсем рядом, всколыхнула сквозняком рыжие пряди.
…Девушка выскочила на улицу и тут же повалилась спиной на траву, тяжело дыша. Плечо всё ещё саднило, на тонкой изящной руке виднелся алый отпечаток пальцев. Она перевернулась на живот и уткнулась носом в скрещенные перед лицом ладони, протяжно со свистом выдохнула. Кристалина не раз видела брата в плохом расположении духа, но впервые испугалась, что он может причинить ей вред - а след на руке лишь был тому подтверждением.
Ей так странно было видеть брата... таким. Беспомощным и одновременно всесильным. Бояться его и хотеть окружить защитой, как когда-то в детстве. Но таким он был всегда. Противоречивым. Всегда вызывал неоднозначные чувства, - да и сам был собранием противоположностей: рыжий и резкий, словно огонь, и в то же время тихий и нежный, как цветок ромашки.
"Не надо было его оставлять, нет, - думала девушка. - Зря я убежала. Испугалась как дурочка. Он же мой брат, он не будет делать мне больно. Не сделает ведь?" - взгляд упал на почти остывший след на руке.
Она поднялась на трясущиеся ноги, колени сводило. Кристалина поджала губы и осторожно, покачиваясь в попытке удержать равновесие, подошла к двери по каменной тропке. В нерешительности взгляд скользил по резным узорам на дереве: речные рыбы крутились на косяке, длинный змей сверкал лакированной чешуей и высовывал раздвоенный язык, жар-птица распахнула крылья, искусная резьба гордо украшала ручку, - деревянных дел мастер постарался на славу.
Дверь легко поддалась, отворилась с тихим скрипом. Онагост всё так же сидел у стены, опираясь локтями о колени, опустив голову, обнимая себя за чуть вздрагивающие от редких всклипов плечи, - несмотря на то, что он уже не рыдал. Напуганный пустой взгляд был устремлён вниз, в никуда.
Кристалина присела рядом. Она убрала повисшие длинные рыжие пряди за ухо и, крепко зажмурив глаза, опасливо приобняла брата.
- Я чудовище. - Он громко выдохнул ей чуть ниже шеи. - Огонь почти коснулся тебя и стен. Я чуть не прожёг тебе плечо до черноты, когда насильно держал. Хотел по-хорошему поговорить, но... Меня это всё вдруг так вывело, и понеслось. Прости, если сможешь, - последние слова Онагост произнес шепотом.
Девушка заглянула в карие глаза, обрамлённые мокрыми медными ресницами, готовые вот-вот снова разлить реки кипятка, и снова обняла его, как самый хрупкий хрустальный цветок. Парень посмотрел на нее, - облегчённо и несколько удивлённо, - и обнял в ответ, крепко зажмурившись. В нос ударил знакомый запах сирени - отвар для волос по маминому рецепту, которым девушка ополаскивала голову. Рукав рубахи Кристалины стала мокрым от слез, - она и сама плакала, хотя не понимала, от чего: от вновь нахлынувшего спокойствия и безопасности или от того, как близки ей были переживания брата.
Раз в седмицу было принято ходить в храм возносить молитвы и класть подношения Промыслителю, - на смену старым богам пришел новый, единый для всех. Но люди даже спустя столько лет не принимала его, продолжая тайком ходить к опустевшим кумирням. Считалось, что эти дары могли помочь уберечь население от нашествия неприятностей, спасти посевы от засухи, принести удачу в дом. Жизнь превратилась в постоянные попытки не потерять то, что осталось.
Онагост никогда не придерживался традиции посещать храм. От части потому, что глубоко в душе понимал - ему - и не только - это мало поможет. Верил он лишь в заговоры и травы, зажжеными скрутками которых старательно окуривал углы дома, распространяя густой сизый дым. Особенно парень чтил полынь. Горькие цветы всегда были при нём: мошна с сухоцветами на поясе, незаметные украшения зипуна, даже в ворот рубахи были вшиты цветы, от чего ткань в этих местах красилась в жёлтый при дожде, пачкая шею, - вина сестры в этом тоже была.
Кристалина не верила ни во что, кроме знахарства. С детства ей были интересны чары, масла, скрутки, отвары. Ей в целом нравилось помогать людям. Иссушать сорные травы, поливать чахнущие деревья, убирать лишнюю воду, накопившуюся от проливных дождей, коих в месяц травень было сполна, - хоть и приходилось делать это незаметно.
Может, поэтому народ так сильно верил в богов и Промыслителя?
Во время службы в храме девушку всегда клонило в сон - монотонный гул поющих голосов убаюкивал, а запах свечной гари дурманил разум. Она чуть было не упала, задремав, - ее придержал парень в длинном коричневом плаще, обняв за плечи. Кристалина тихонько извинилась и поспешила выйти из храма.
Свежий утренний воздух, наполненный цветочным духом, привел ее в себя. Она вдохнула полной грудью, как вдруг почувствовала резкую боль в правом боку. Невольно айкнув, девушка присела на землю и оттянула ворот рубахи.
Но людей, что творили искры, было крайне мало, а то и вовсе не осталось, поэтому за урожай почти не боялись. Где теперь найти таких же, как Онагост? Остались ли ещё чародеи огня в Новослави?
Глава 2.
Не пропусти
В лесах огни
Окружи себя
Их хороводами
Расскажи себе о боли
И забудь
Сотри, сотри
"Жар", Тяготение
Новославь, деревня Желтоворота
Месяц травень
Издали показалась родная калитка.
Их дом находился в конце деревни, у самой кромки леса, - будто нарочно строили подальше от людских глаз. Потёртый и изломанный временем, поеденный жуками, но кое-где всё же сохранились резные узоры на ставнях, наличниках и двери. Любице он достался от старого рыбака, потому на стенах всё детство ребят висели сети и крючки, вонючая сухая рыба смотрела своими блеклыми глазами с потолка, разевая в предсмертном вдохе зубастые рты.
Мать много лет боялась тронуть пожитки давно ушедшего старика, и дело тут даже не в раболепном почтении к мертвецу: это служило своеобразным оберегом и создавало некую историю её пребывания в Желтовороте.
Вести о внезапной кончине старика и новоиспеченной хозяйке дома молниеносно разлетелись по деревне, а немногим позже вышли за ее пределы.
У людей было много вопросов, и на все Любица отвечала, что рыбак являлся её дедом, а дом перешёл в хозяйствование как последней внучке, - а по совместительству, и единственной живой наследнице. И что пришла она, уже с детьми, из другого княжества - Среброгородского. И что старик сильно захворал и нуждался в уходе. И что недуг таки сгубил старого человека, потому что ("ах, как можно так жестоко с немощным!") боги не пожелали спасти его душу.
Но мало кому было известно, что Онагост и Кристалина - не её родные дети. А те, кто знал - или боялись говорить об этом с девушкой, чтобы узнать больше, или не считали такие разговоры достойными их вечно занятого ума.
По деревне гуляло много слухов на счёт их семьи. Кто-то говорил, будто Любица прибыла с Горячих островов вместе с рабами, и на самом деле ее кожа черна, как сажа; кто-то считал ее ведьмой, скрывающейся от закона, кто-то - беглой заключённой, что понесла от разбойника. Были и такие, кто пытался уличить детей в чародействе, но не могли - слишком уж хорошо Кристалина и Онагост скрывали свои силы.
О своем происхождении очень мало знали и сами дети. Не потому, что им нельзя было этого рассказывать, нет - Любица бы с радостью поведала эту занимательную историю. Только женщина сама не имела понятия о природе их появления, а теряться в догадках очень не хотелось. Ещё больше не хотелось запутывать ребят.
Дом смотрел на Онагоста темными провалами окон. Окруженный зеленью яблочного и вишнёвого сада, он ждал своего непутёвого сына, чтобы крепко обнять теплом печи и мягкостью одежд, запахом старой дубовой древесины и мёда. Из трубы шел дым - мама опять хлопотала на кухне. Белый плющ затянул правый угол дома паутиной природы. Вдалеке в огороде под молодым низкорослым кустом смородины притаился полевик, сверкая желтыми глазами, баюкая тихим шелестом, приглашая улечься под сенью деревьев. Был ли он здесь с самого начала или парень случайно привел его за собой из полей - загадка, однако, полевик из года в год охранял посевы от птиц и мелких грызунов. Онагост украдкой глянул на него и прошел по вымощенной мелким камнем дорожке к двери. На удивление, та оказалась приоткрыта.
- Мам, я вернулся.
Ветер погнал в распахнутую дверь пух. Печь гудела, но ни котла, ни любой другой посуды в ней не оказалось. На пол с треском встал тяжёлый короб - дома было пусто.
Парень сел на старый скрипящий табурет возле печного проема и принялся вязать пучки из набранной по дороге полыни - будущие сухоцветы. Горькие цветы окропили пол желтыми каплями пыльцы. "Чистое солнце" - с улыбкой думал Онагост. "Твоя единственная защита," - горько ответил он сам себе. - "Всё пытаешься убежать от себя, но нутро ведь не спрячешь".
Ветки пахучей травы послушно ложились одна к одной. Постепенно весь сноп полыни сошел на нет, а вместо него появились маленькие, перевязанные тонкой тесьмой, пучки. Скоро они будут висеть наверху, создавая укромные места для пауков, коих в доме порой было навалом, а затем снова усыпят лестницу обломками своих солнечных цветов.
Мирно потрескивала печка, развлекая нестройными танцами языков едкого пламени. Огонь. Такой манящий. Такой близкий и вместе с тем недосягаемый. Онагост смотрел на перепляс словно заворожённый, не смея шелохнуться.
И за что ему довелось родиться в такое время? Появись парень на свет зим сорок назад, он бы горы свернул, опрокинул небосвод, снял бы всё звёздное крошево с густой, как кисель, ночной синевы. Его бы наверняка любили и уважали, а может и взяли бы на службу к князю, - огненные чародеи очень ценились в военном деле.
Но то было раньше. В нынешнем положении в Новослави, в своей деревне Онагост считался за страшное чудовище, омерзительного выродка. Такими, как он, пугали по ночам малых детей. Их сажали в поруб, но гораздо чаще изощренно казнили, - о да, заплечных дел мастера любили пытать чародеев до полусмерти и дарили облегчение лишь когда наиграются с телом, словно с тряпичной куклой - за людей искрящихся не считали вовсе. Смерть ещё никогда не казалась такой сладкой и долгожданной.
Чародеи огня редко появлялись на свет. Ещё реже выживали во младенчестве: ребенок просто напросто сгорал от собственного же жидкого жгучего пламени, растекавшегося по жилам. Считалось, что такие дети приходили в эту жизнь, если в прошлой совершили много плохого, - Навь отвергала скверную душу, возвращая расплачиваться за все злоключения.
Так за что же ему довелось родиться?
Скрип двери прервал напряженные размышления.
- О, ты уже здесь! - Кристалина широко улыбалась, - казалось, ещё немного, и губы треснут, разойдясь кроваво-красными лоскутами. Она подобрала подол и впрыгнула в комнату, легко приземлившись на стопу. - А мы с матушкой отошли на речку, белье полоскали. Уже принес ростки? Надо посадить их, как только тени станут длиннее. Потом сходить к Купаве, она звала помочь отнести муку на базар. Нам, кстати, тоже мука не помешала бы, так что зерно на мельницу... Ты чего это? - Она недоуменно вскинула острую светлую бровь.
Онагост всё так же сидел, неотрывно смотря в жерло печи. Руки лихорадочно перебирали оставшуюся ветку полыни - цветы с нее уже давно осыпались на пол.
- Скажи, Снежка, - начал он медленно. - Тебе не надоело это всё? - Он повернулся и широко обвел рукой кухню.
Девушка в растерянности осмотрелась. Странное дело - парень назвал ее ласково-насмешливым прозвищем, но тон не предвещал ничего хорошего.
- Я не понимаю, о чем ты.
Онагост поставил руки на колени и выпрямился, глядя в глаза сестре. В ладони он сжимал всё ту же растрёпанную ветку.
- О нас. - Парень медленно шагнул к ней. - О тебе, обо мне, о матушке. Мы живём в этой глуши и каждый день трясемся, чтобы нас не нашли Белочники. Посмотри на себя, в тебе таится огромная сила. А на что ты её тратишь? На забавы и домашние дела? - Трава в пальцах легонько треснула, вспыхнула и тут же погасла, осыпав пол серым пеплом.
Онагост схватил сестру ниже локтя и потянул в сторону печи.
- Посмотри внутрь. Что ты видишь?
Кристалина присела и терпеливо заглянула в печной проход, но не увидела ничего особенного, кроме пламени и стонущих поленьев. Она непонимающе посмотрела на брата, будто пыталась удостовериться, что тот не растерял рассудок, а затем снова в печь.
- Огонь? - Слово гулко отозвалось где-то в гортани.
Лицо парня скривилось, будто кто-то больно кольнул его в ребра.
- Огонь. Такое красивое и одновременно уродливое слово. - Он протянул ладонь к очагу. Языки пламени податливо потянулись к ней, лизнули пальцы. Парень жутко заулыбался. - Ты видишь огонь? Нет. Ты видишь меня. - Он больно сжал плечо Кристалины чуть выше локтя, под пальцами стало горячо. Девушка невольно зашипела. - Меня, меня ты видишь. Моё нутро, моё существо. Не узнаешь?
Его улыбка пугала Кристалину, но ещё сильнее страшило пламя, что с нежностью оглаживало ладонь брата. Девушка поспешила отстраниться.
- Сядь! - От неожиданного резкого крика Кристалина вздрогнула и замерла. Испуганный взгляд из-под светлых ресниц изучал строгое лицо напротив. - Я не разрешал тебе уходить. Так что ты скажешь, дорогая сестрица. Каково тебе жить здесь, ничего не умея, ничего не зная о себе?
Грубый окрик не на шутку заставил ее встревожиться и перебрать самые нехорошие исходы беседы.
- Я понимаю, к чему ты ведёшь этот разговор. И так же я понимаю тебя. Но ты же знаешь, что нам никак нельзя... - сбивчиво начала девушка.
- Ты ни черта не понимаешь! Никогда не понимала! - Он отпрянул от огня. Тот вытянулся, норовя выскочить и добраться до дерева, до льняного сарафана и косы девушки. Онагост подскочил и отошел к другой стене избы, подальше от печи, в лихорадочном раздумье прикрыв рот ладонью. Пламя не на шутку разбушевалось.
Кристалина грустно взглянула на брата.
- Я живу так же под гнетом запретов, как и ты...
- Нет! - прервал он ее. - Ты - всевластая водная стихия! Тебе дозволено использовать чары. И ты же это благополучно делаешь! - Онагост беспокойно размахивал руками, словно помогая себе говорить. - Ты не видишь еженощные кошмары, в которых сгораешь изнутри от своего же жара! Твое тело никогда до боли в костях и мышцах не зудело от огня в крови, которому и деться то некуда. Ты никогда не хотела вырвать себе все внутренности, чтоб хоть немного вдохнуть глубже и не почувствовать страшного жжения! Ты и я - не одно и то же, не смей сравнивать!
В его глазах плескался яростный огонь. Казалось даже, что ещё немного, и он опалит ресницы, расплавит тонкую кожу. Или это были... слезы? Онагост моргнул, и горячие, как пламень, они вдруг потекли по тончайшей кровяной сеточке на щеках. Злость на лице растаяла, точно воск, сменилась испугом. Непослушной трясущейся рукой парень стёр со щек соленые капли, но вслед за ними побежала новые, как по протоптанным дорожкам.
- Да что же это... - Он попытался утереть лицо ладонями, - слезы не усыхали. Парень взглянул на свои руки, но не смог их рассмотреть - перед глазами всё расплывалось. Осознав безвыходность положения, он беспомощно заплакал, обняв себя за плечи, и медленно осел на пол, зарываясь лицом в рукава.
Дверь хлопнула совсем рядом, всколыхнула сквозняком рыжие пряди.
…Девушка выскочила на улицу и тут же повалилась спиной на траву, тяжело дыша. Плечо всё ещё саднило, на тонкой изящной руке виднелся алый отпечаток пальцев. Она перевернулась на живот и уткнулась носом в скрещенные перед лицом ладони, протяжно со свистом выдохнула. Кристалина не раз видела брата в плохом расположении духа, но впервые испугалась, что он может причинить ей вред - а след на руке лишь был тому подтверждением.
Ей так странно было видеть брата... таким. Беспомощным и одновременно всесильным. Бояться его и хотеть окружить защитой, как когда-то в детстве. Но таким он был всегда. Противоречивым. Всегда вызывал неоднозначные чувства, - да и сам был собранием противоположностей: рыжий и резкий, словно огонь, и в то же время тихий и нежный, как цветок ромашки.
"Не надо было его оставлять, нет, - думала девушка. - Зря я убежала. Испугалась как дурочка. Он же мой брат, он не будет делать мне больно. Не сделает ведь?" - взгляд упал на почти остывший след на руке.
Она поднялась на трясущиеся ноги, колени сводило. Кристалина поджала губы и осторожно, покачиваясь в попытке удержать равновесие, подошла к двери по каменной тропке. В нерешительности взгляд скользил по резным узорам на дереве: речные рыбы крутились на косяке, длинный змей сверкал лакированной чешуей и высовывал раздвоенный язык, жар-птица распахнула крылья, искусная резьба гордо украшала ручку, - деревянных дел мастер постарался на славу.
Дверь легко поддалась, отворилась с тихим скрипом. Онагост всё так же сидел у стены, опираясь локтями о колени, опустив голову, обнимая себя за чуть вздрагивающие от редких всклипов плечи, - несмотря на то, что он уже не рыдал. Напуганный пустой взгляд был устремлён вниз, в никуда.
Кристалина присела рядом. Она убрала повисшие длинные рыжие пряди за ухо и, крепко зажмурив глаза, опасливо приобняла брата.
- Я чудовище. - Он громко выдохнул ей чуть ниже шеи. - Огонь почти коснулся тебя и стен. Я чуть не прожёг тебе плечо до черноты, когда насильно держал. Хотел по-хорошему поговорить, но... Меня это всё вдруг так вывело, и понеслось. Прости, если сможешь, - последние слова Онагост произнес шепотом.
Девушка заглянула в карие глаза, обрамлённые мокрыми медными ресницами, готовые вот-вот снова разлить реки кипятка, и снова обняла его, как самый хрупкий хрустальный цветок. Парень посмотрел на нее, - облегчённо и несколько удивлённо, - и обнял в ответ, крепко зажмурившись. В нос ударил знакомый запах сирени - отвар для волос по маминому рецепту, которым девушка ополаскивала голову. Рукав рубахи Кристалины стала мокрым от слез, - она и сама плакала, хотя не понимала, от чего: от вновь нахлынувшего спокойствия и безопасности или от того, как близки ей были переживания брата.
***
Раз в седмицу было принято ходить в храм возносить молитвы и класть подношения Промыслителю, - на смену старым богам пришел новый, единый для всех. Но люди даже спустя столько лет не принимала его, продолжая тайком ходить к опустевшим кумирням. Считалось, что эти дары могли помочь уберечь население от нашествия неприятностей, спасти посевы от засухи, принести удачу в дом. Жизнь превратилась в постоянные попытки не потерять то, что осталось.
Онагост никогда не придерживался традиции посещать храм. От части потому, что глубоко в душе понимал - ему - и не только - это мало поможет. Верил он лишь в заговоры и травы, зажжеными скрутками которых старательно окуривал углы дома, распространяя густой сизый дым. Особенно парень чтил полынь. Горькие цветы всегда были при нём: мошна с сухоцветами на поясе, незаметные украшения зипуна, даже в ворот рубахи были вшиты цветы, от чего ткань в этих местах красилась в жёлтый при дожде, пачкая шею, - вина сестры в этом тоже была.
Кристалина не верила ни во что, кроме знахарства. С детства ей были интересны чары, масла, скрутки, отвары. Ей в целом нравилось помогать людям. Иссушать сорные травы, поливать чахнущие деревья, убирать лишнюю воду, накопившуюся от проливных дождей, коих в месяц травень было сполна, - хоть и приходилось делать это незаметно.
Может, поэтому народ так сильно верил в богов и Промыслителя?
Во время службы в храме девушку всегда клонило в сон - монотонный гул поющих голосов убаюкивал, а запах свечной гари дурманил разум. Она чуть было не упала, задремав, - ее придержал парень в длинном коричневом плаще, обняв за плечи. Кристалина тихонько извинилась и поспешила выйти из храма.
Свежий утренний воздух, наполненный цветочным духом, привел ее в себя. Она вдохнула полной грудью, как вдруг почувствовала резкую боль в правом боку. Невольно айкнув, девушка присела на землю и оттянула ворот рубахи.
