– Дина его подкачивала, – сказала Саша. – Я с ней сегодня разговаривала. Она говорит, что качала в полную силу.
Я молчал. А что сказать-то?
– Понимаешь, Тимка, – мягко продолжала Саша, – мало кто об этом знает, но иногда появляются кошки, которые способны не увеличивать везение, а уменьшать. Порчу наводить, как бы. Вот. Ты – один из таких.
Голова разгуделась, будто в нее напустили пчел.
– Так, – сказал я. – Ага... Ф-фу, елки-палки. То есть, это я как-то на Черного порчу наводил?
– Я догадываюсь, как, – сказала Саша, глядя мне в глаза. – Видишь ли, с этим умением никто не рождается. Такое возникает, если кошка очень-очень переживает, или ненавидит кого-то изо всех сил. Короче, знаешь, как в песенке: говорят, не повезет, если черный кот...
– Да, – сказал я.
– Что думаешь? – спросила Саша.
Я пожал плечами.
– Если не веришь, можно какой-нибудь эксперимент провести, – предложила Саша. – Хочешь?
Я кивнул.
– Подумай про меня что-нибудь, – попросила она. – Что-нибудь плохое.
Я нервно рассмеялся.
– Да ты чего. Какое еще плохое?
– Что угодно, – сказала Саша. – Например, какая я стерва, что приперлась к тебе домой и мешаю спокойно похмелиться.
Я помотал головой.
– Да ну, – сказал я неуверенно. – Что ты...
– Подумай, что я твою Дину разбудила с утра, допрашивать стала, – продолжала Саша. – Именно допрашивать, по всем правилам.
Я поморщился: боль стала невыносимой.
– А еще мне кажется, что вам с Диной надо отдельно пожить, – сказала Саша, улыбаясь. – Непросто ей сейчас, неужели не видишь? Думаешь, то, что Черный умер, ей пофигу? Готова спорить, она там плачет сейчас, в спальне.
– Она же нормально с тобой разговаривала, – сказал я, закипая. – Все утро. Нет? В конце концов...
– А что ей еще делать? – возразила Саша. – При живом муже любовника оплакивать? Головой-то подумай.
– Саша, – сказал я, – мы сами разберемся.
– Да, как же, разберетесь, – фыркнула та. – Шесть лет разбирались, до адюльтера дошли...
Раздался треск. Саша, неловко взмахнув руками, исчезла под столом. Падая, она зацепила рукавом чашку с недопитым кофе, и чашка полетела вслед. Я вскочил, обежал стол и помог Саше подняться. Она по-прежнему улыбалась, правда, теперь улыбка выходила изрядно вымученной. Костюм ее – тот самый, бежевый, форменного покроя – был спереди залит кофе. Стул развалился на куски, и это было странно, потому что стул я сам недавно принес из магазина – новый, прочный, красивый стул...
– Вот так все и происходит, – сказала Саша. – Дай-ка я в ванную.
Она прошла в ванную и принялась застирывать пятно от кофе под струей воды, а я стоял рядом и беспомощно повторял: «Сашка, извини, чес-слово, Сашка, блин, да что это, слушай...»
– Не извиняйся, – сказала она сквозь шум воды. – Я ведь сама напросилась. Наоборот, это ты прости, я много гадостей сказала. Нельзя было так. Просто хотела тебя расшевелить.
Я подумал. Голова трещала – хоть святых вон выноси.
– Да нет, ты права, наверное, – сказал я. – Знаешь, ты тут постой минутку, ладно? Я сейчас.
На цыпочках я вышел из ванной и подкрался к спальне. Дверь была закрыта, в коридор не доносилось ни звука. Помедлив, я рывком открыл дверь.
Дина лежала на диване, поглаживая ногу выше лонгета. В углу мерцал телевизор. Показывали футбольный матч – крошечные фигурки игроков, сверкающая точка мяча, нежная зелень поля, расчерченная белесыми линиями. Дина удивленно на меня поглядела. На ее лице не было слез.
– Уже поговорили? – спросила она.
– Почти, – сказал я, помедлив, и вернулся в ванную. Саша вешала мокрый пиджак на батарею.
– Тим, мне, короче, очень стыдно, – сказала она. – Честно.
– Не, все нормально, – бодро сказал я. – И ничего она не плачет. Сидит, ящик смотрит.
– Вот видишь, – обрадовалась Саша. – Ты правильно сказал, вы сами во всем прекрасно разберетесь.
Я кивнул. Дина ненавидела футбол всем сердцем, презирала раскрашенных фанатов, шипела на экран, когда на очередном канале выпадало несколько секунд футбольного матча. Она говорила, что это было связано с ее бывшим парнем. Я не возражал, потому что никогда не понимал футбола. Это у нас было общее. Всегда.
– Пойдем, еще поговорим, – предложила Саша. – Немного осталось.
Я покорно проследовал в кухню. Обломки стулая пинками загнал под стол, Сашу усадил на свой стул, а сам остался стоять.
– Так, – сказал я.
– Ну, ты, я думаю, понял, – сказала Саша. – Такие, как ты, раз в десять лет рождаются, а то и в двадцать. Приглашаем тебя к сотрудничеству. Деньги хорошие. Льготы. Ограничений никаких, за границу ездить можно.
Сотрудничество. Очень гладкое слово. Славное слово. Только длинное. Ничего хорошего длинными словами не называют. Хотите – проверьте.
– Зачем? – спросил я.
– Террористы, – сказала Саша. – Шпионы. Просто бандиты. Нашим ребятам будет легче работать, если каждой такой сволочи будет везти чуточку поменьше. Короче, ты можешь спасти кучу жизней, Тим. И ничем не будешь рисковать, это я тебе как друг обещаю.
Я молчал.
– Ладно, – сказала Саша. – Подумай. Только очень тебя прошу, подумай хорошенько. Как решишь – звони. Мой телефон ты знаешь.
Я проводил ее до двери. Она уже обувалась, когда я вспомнил про пиджак, который сушился на батарее.
– А пиджак-то, – сказал я.
– Пиджак потом заберу, – сказала Саша.
– Не замерзнешь?
– Не-а, – она безмятежно улыбалась. – Машина ждет, служебная.
Я спохватился.
– Да! – сказал я. – А похороны... ну, Черного – когда?
Она попятилась. Улыбка медленно превращалась во что-то другое.
– Так а… – она помедлила, – уже похоронили.
Повисло молчание.
– Как? – тупо спросил я.
Саша взялась за ручку двери.
– Ну… – замялась, помотала головой, – честно говоря, там путаница небольшая вышла... когда несколько неопознанных жму… трупов поступает, то их, ну…. вскрывают, и… пособие делают для студентов... а там было нечего вскрывать, короче, как бы… по большому счету… И это… патологоанатомы сказали – чего место занимает, пусть сожгут… думали, бомж какой-то… потом разобрались уже, но…
Я прислонился к стене. Страшно захотелось выпить.
– Урна – в колумбарии, – беспомощно сказала Саша.
– Иди, а? – попросил я.
И она ушла, тихонько притворив за собой дверь. Только замок щелкнул предательски громко.
Я сосчитал до двадцати и пошел в спальню.
Дина по-прежнему смотрела телевизор. На сей раз свой любимый «Animal Planet». Черт его знает, может, померещился мне этот проклятый футбол...
– Ну что? – спросила Дина. – Как разговор?
– Охренеть, – сказал я честно. – Ты уже знаешь?
Дина кивнула. На экране газель убегала от гепарда. Едва различимое мелькание ног, белая мишень охвостья, безумные от страха глаза – и размашистые прыжки хищника, пятнистый хвост, как нагайка, хлещущий осоку. Все закончилось в пять секунд. Как всегда, было удивительно, что газель падает под ударами пушистых, мягких на вид лап. Как всегда, я болел за гепарда. Ничего не могу с собой поделать.
– Саша мне все с утра рассказала, – сказала Дина
– Что думаешь? – спросил я.
– Я тебе не советчик, – быстро сказала Дина. – Слушая Тотем...
– Да, – сказал я. «Слушая Тотем, поступишь верно». Знаем, помним, понимаем...
Верим.
– Дина, а что такое по-английски «lose»? – спросил я.
– Глагол? «To lose», в смысле?
– Да.
– «Проигрывать». Или «терять».
«Проигрывать, – подумал я. – Вон оно как».
– А что? – спросила Дина, и тут же потупилась. Вспомнила.
– Нет, ничего, – пробормотал я. – Все верно.
...Она всегда хорошела, когда злилась. Лицо ее, обычно бледное, розовело, глаза становились влажными и большими, а в уголке губ ложилась горькая складка, которую хотелось целовать, прося прощения, что бы ни говорил раньше. Когда я был маленьким и глупым котенком, то мечтал, что однажды найду девушку, с которой проживу всю жизнь. Я точно ее найду, говорил себе маленький глупый котенок, и никогда не буду с ней ссориться. А если все-таки поссорюсь, то не дам сказать ни слова – примусь целовать, так что ей придется ответить, и ссора пройдет сама собой. Забавно, я так и делал в первое время, когда мы только начали жить с Диной. Но очень скоро выяснилось, что не всё можно решить поцелуями. Например, скандал, который я закатил, прождав её полночи. Она пришла со студенческой вечеринки, веселая, пьяная. Неизвестно, кто был пьяней, она или я. Зато хорошо запомнилось, кто первым начал кричать. Дина. Шатаясь, выплевывая оскорбления, поминая все мои грехи, она бродила по квартире, а следом шел я, и орал еще громче. На кухне она разбила графин, наливая воды в стакан. В спальне столкнула на пол телевизор, чудом не разбившийся – упал он страшно, экраном вниз, но Дина даже не взглянула на то, что сделала. В гостиной она зачем-то разложила гладильную доску, вывалила на пол белье из шкафа и принялась орудовать утюгом. И все это время визжала, надсаживаясь: «Ублюдок, пьянь! Сколько в тебя вложила, все зря! За что ты меня так ненавидишь!» Я к этому времени замолчал. Просто стоял, и смотрел, и решал, что мне стоит сделать – высадить окно этим ее чертовым утюгом, или самому броситься головой в стенку. Даже тогда у меня не было в мыслях причинить ей вред. Но знаешь, Дина, я в эту минуту тебя по-настоящему ненавидел. Поэтому признаюсь: когда из утюга брызнула тебе на руку белая, злая струя пара – какую-то долю секунды я торжествовал. А потом ты уронила утюг, села на пол и зарыдала. Я подбежал к тебе, схватил за плечи. Мы обнялись. Я долго, ласково вылизывал ожог – кто-то яростно стучал по батарее, разбуженный нашими криками, ты вздрагивала в моих объятиях и тихо мурлыкала, а я раз за разом проводил языком по руке. Горячий пар не оставил следов на коже. Был ли тому причиной священный кошачий обычай, или ты ловко притворилась раненой, чтобы я тебя простил? Какая разница, какая разница. Я люблю тебя, Дина, что бы ты ни делала.
– Как же быть, – произнес я задумчиво.
Дина шевельнулась, перетекла с подушек поближе ко мне.
– Ты пойми, – сказала она. – Дело, конечно, твое, и решать тебе. Но факт есть факт. У тебя только что прорезалось такое, чего никто больше не умеет. И Саша тебе за это умение, наверное, обещает очень и очень много. А взамен всего-навсего предлагает пойти на работу. Просто пойти на работу.
– Воображаю, – сказал я, – что там за работа.
Дина изучала мое лицо долго, тщательно, словно видела в первый раз – и размышляла над тем, что видит. Мне было очень стыдно. Но еще больше мне было – страшно.
– Если не понравится, – произнесла Дина очень тихо, – уволишься. И будешь снова собирать по улицам чужие кошельки.
Я вдруг вспомнил, как давным-давно, тысячу лет назад, до той злосчастной ссоры Черный говорил мне: «Работа. Нормальная мужская работа, вот что тебе нужно. Если ты что-то умеешь делать лучше других, в жизни становится гораздо меньше проблем. В конце концов, если тебе где-то не понравится, можешь уволиться». Тогда он нашел место в ремонтной мастерской и страшно этим гордился. А через месяц уволился сам и больше нигде не работал. До сегодняшнего дня...
До самой смерти.
– Тим, – сказала Дина, – не плачь.
Невиновных нет
Утро наливалось жарой. Солнце изо всех сил старалось пробить стекла, поливало огнем квадратное пятно на обоях, снайперски стреляло в глаза через щель между занавесками. Позже, часа через два, солнце станет дырой в раскаленном небе, круглым окошком в пекло, а пока оно только набирало силу. По радио говорили, что даже старожилы отродясь не помнят такого жаркого августа (старожилы, кстати, никогда ничего не помнят: ни такого жаркого лета, ни такой дождливой осени, ни такой распоясавшейся молодежи. На то они, впрочем, и старожилы, чтобы иметь проблемы с памятью). Вещуны предрекали Апокалипсис. Пивные компании усердно рекламировали пиво. Словом, все было как всегда, если лето выдается чуть жарче обычного.
В остальном лето проходило, как любое другое – сонный покой, духота, пышные грозы – и больше ничем особенным не выделялось. Про Апокалипсис Сашина контора ничего не знала, а, значит, беспокоиться было не о чем. С пивом было сложнее. «Ты не алкоголик, – сказала Саша. – Ты можешь бросить в любой момент. Поэтому бросай сейчас». Это случилось после того, как я в первый раз приехал на место службы. Вернее, так: когда я приехал на место службы во второй раз. После бессонной ночи, проведенной в обнимку с бутылкой. Небритый, морда опухла, как спелая слива, изо рта воняет смесью мяты и перегара. (О, мятная жвачка! Сколько раз твердили миру, что запах мяты только усиливает запах алкоголя, что помогает это средство только первые десять минут. Нет, все равно не переведутся на свете утренние пьяницы, работающие челюстями, словно красноглазые похмельные кролики). Тогда-то Саша и вызвала меня на разговор. «Либо работаешь – либо пьешь», – сказала она, и, чудо из чудес, я уже второй месяц держался. Не вполне, конечно. Одну или две банки пива я себе по вечерам позволял... а последнее время всегда две, чего уж там... но я держался, ребята. Шесть дней в неделю.
Суббота была моя.
Если точнее, моим было все время, начиная с вечера пятницы и заканчивая ранним утром воскресенья. Не могу сказать, что я стал меньше пить. В целом, получалось примерно одинаково, если сравнивать с той благословенной порой, когда Саша не была еще моим начальником, а была просто кошкой-сестричкой; когда Дина еще не помышляла о бегстве с Черным; когда я ежедневно бродил по Питеру в поисках оброненных кошельков; когда я еще не успел убить собственного друга. Тогда я каждый вечер ложился спать пьяным, и каждое утро вставал с легкого похмелья. Но не было у меня привычки надираться до беспамятства, как это случалось теперь.
Ах, какое это искусство – пить на выходных! Вечер пятницы: пивная увертюра и аллегретто, веселое и бравурное, в котором коньяк, ликер и кофе играют, словно звездное трио. После этого я позволял собственному организму антракт длиною в ночь. Субботнее утро: дуэт коктейлей, обязательно под плотный, здоровый хор сосисок, иначе до финала можно просто не дожить. Потом небольшой перерыв, чтобы музыканты настроились, а я сходил в магазин. Оставшаяся часть композиции следует по нарастающей. Осторожные, зовущие аккорды светлого пива сменяются страстной хабанерой вермута. Мотив звучит все настойчивей, все горячей, и, наконец, ярко и мощно вступает главная тема: односолодовый виски десятилетней выдержки. Такая кульминация – удел искушенных ценителей. Душевный порыв при этом настолько прекрасен и могуч, что надо как следует закусывать. Только не останавливайтесь, заклинаю вас! С этого времени никаких кофе-брейков, никаких адажио, только вперед и вверх, и к вечеру в крови расцветет великолепная кода, рефреном повторяющая опьянение от утренних коктейлей, только усиленное, доведенное до совершенства. Потом надо заснуть, а утром воскресенья хорошо пойти погулять. Воздух будет гарантированно пахнуть вермутом. Не знаю почему, но, если накануне пил вермут, утром весь город благоухает полынью. Здесь важно не сорваться и не позволить себе ни одного глотка спиртного, иначе все воскресенье будет посвящено тяжкому отходняку. Итак, девиз воскресенья – пост и медитация, и тогда утром понедельника я буду свеж и прекрасен, и поеду на службу в сносном расположении духа.
Я молчал. А что сказать-то?
– Понимаешь, Тимка, – мягко продолжала Саша, – мало кто об этом знает, но иногда появляются кошки, которые способны не увеличивать везение, а уменьшать. Порчу наводить, как бы. Вот. Ты – один из таких.
Голова разгуделась, будто в нее напустили пчел.
– Так, – сказал я. – Ага... Ф-фу, елки-палки. То есть, это я как-то на Черного порчу наводил?
– Я догадываюсь, как, – сказала Саша, глядя мне в глаза. – Видишь ли, с этим умением никто не рождается. Такое возникает, если кошка очень-очень переживает, или ненавидит кого-то изо всех сил. Короче, знаешь, как в песенке: говорят, не повезет, если черный кот...
– Да, – сказал я.
– Что думаешь? – спросила Саша.
Я пожал плечами.
– Если не веришь, можно какой-нибудь эксперимент провести, – предложила Саша. – Хочешь?
Я кивнул.
– Подумай про меня что-нибудь, – попросила она. – Что-нибудь плохое.
Я нервно рассмеялся.
– Да ты чего. Какое еще плохое?
– Что угодно, – сказала Саша. – Например, какая я стерва, что приперлась к тебе домой и мешаю спокойно похмелиться.
Я помотал головой.
– Да ну, – сказал я неуверенно. – Что ты...
– Подумай, что я твою Дину разбудила с утра, допрашивать стала, – продолжала Саша. – Именно допрашивать, по всем правилам.
Я поморщился: боль стала невыносимой.
– А еще мне кажется, что вам с Диной надо отдельно пожить, – сказала Саша, улыбаясь. – Непросто ей сейчас, неужели не видишь? Думаешь, то, что Черный умер, ей пофигу? Готова спорить, она там плачет сейчас, в спальне.
– Она же нормально с тобой разговаривала, – сказал я, закипая. – Все утро. Нет? В конце концов...
– А что ей еще делать? – возразила Саша. – При живом муже любовника оплакивать? Головой-то подумай.
– Саша, – сказал я, – мы сами разберемся.
– Да, как же, разберетесь, – фыркнула та. – Шесть лет разбирались, до адюльтера дошли...
Раздался треск. Саша, неловко взмахнув руками, исчезла под столом. Падая, она зацепила рукавом чашку с недопитым кофе, и чашка полетела вслед. Я вскочил, обежал стол и помог Саше подняться. Она по-прежнему улыбалась, правда, теперь улыбка выходила изрядно вымученной. Костюм ее – тот самый, бежевый, форменного покроя – был спереди залит кофе. Стул развалился на куски, и это было странно, потому что стул я сам недавно принес из магазина – новый, прочный, красивый стул...
– Вот так все и происходит, – сказала Саша. – Дай-ка я в ванную.
Она прошла в ванную и принялась застирывать пятно от кофе под струей воды, а я стоял рядом и беспомощно повторял: «Сашка, извини, чес-слово, Сашка, блин, да что это, слушай...»
– Не извиняйся, – сказала она сквозь шум воды. – Я ведь сама напросилась. Наоборот, это ты прости, я много гадостей сказала. Нельзя было так. Просто хотела тебя расшевелить.
Я подумал. Голова трещала – хоть святых вон выноси.
– Да нет, ты права, наверное, – сказал я. – Знаешь, ты тут постой минутку, ладно? Я сейчас.
На цыпочках я вышел из ванной и подкрался к спальне. Дверь была закрыта, в коридор не доносилось ни звука. Помедлив, я рывком открыл дверь.
Дина лежала на диване, поглаживая ногу выше лонгета. В углу мерцал телевизор. Показывали футбольный матч – крошечные фигурки игроков, сверкающая точка мяча, нежная зелень поля, расчерченная белесыми линиями. Дина удивленно на меня поглядела. На ее лице не было слез.
– Уже поговорили? – спросила она.
– Почти, – сказал я, помедлив, и вернулся в ванную. Саша вешала мокрый пиджак на батарею.
– Тим, мне, короче, очень стыдно, – сказала она. – Честно.
– Не, все нормально, – бодро сказал я. – И ничего она не плачет. Сидит, ящик смотрит.
– Вот видишь, – обрадовалась Саша. – Ты правильно сказал, вы сами во всем прекрасно разберетесь.
Я кивнул. Дина ненавидела футбол всем сердцем, презирала раскрашенных фанатов, шипела на экран, когда на очередном канале выпадало несколько секунд футбольного матча. Она говорила, что это было связано с ее бывшим парнем. Я не возражал, потому что никогда не понимал футбола. Это у нас было общее. Всегда.
– Пойдем, еще поговорим, – предложила Саша. – Немного осталось.
Я покорно проследовал в кухню. Обломки стулая пинками загнал под стол, Сашу усадил на свой стул, а сам остался стоять.
– Так, – сказал я.
– Ну, ты, я думаю, понял, – сказала Саша. – Такие, как ты, раз в десять лет рождаются, а то и в двадцать. Приглашаем тебя к сотрудничеству. Деньги хорошие. Льготы. Ограничений никаких, за границу ездить можно.
Сотрудничество. Очень гладкое слово. Славное слово. Только длинное. Ничего хорошего длинными словами не называют. Хотите – проверьте.
– Зачем? – спросил я.
– Террористы, – сказала Саша. – Шпионы. Просто бандиты. Нашим ребятам будет легче работать, если каждой такой сволочи будет везти чуточку поменьше. Короче, ты можешь спасти кучу жизней, Тим. И ничем не будешь рисковать, это я тебе как друг обещаю.
Я молчал.
– Ладно, – сказала Саша. – Подумай. Только очень тебя прошу, подумай хорошенько. Как решишь – звони. Мой телефон ты знаешь.
Я проводил ее до двери. Она уже обувалась, когда я вспомнил про пиджак, который сушился на батарее.
– А пиджак-то, – сказал я.
– Пиджак потом заберу, – сказала Саша.
– Не замерзнешь?
– Не-а, – она безмятежно улыбалась. – Машина ждет, служебная.
Я спохватился.
– Да! – сказал я. – А похороны... ну, Черного – когда?
Она попятилась. Улыбка медленно превращалась во что-то другое.
– Так а… – она помедлила, – уже похоронили.
Повисло молчание.
– Как? – тупо спросил я.
Саша взялась за ручку двери.
– Ну… – замялась, помотала головой, – честно говоря, там путаница небольшая вышла... когда несколько неопознанных жму… трупов поступает, то их, ну…. вскрывают, и… пособие делают для студентов... а там было нечего вскрывать, короче, как бы… по большому счету… И это… патологоанатомы сказали – чего место занимает, пусть сожгут… думали, бомж какой-то… потом разобрались уже, но…
Я прислонился к стене. Страшно захотелось выпить.
– Урна – в колумбарии, – беспомощно сказала Саша.
– Иди, а? – попросил я.
И она ушла, тихонько притворив за собой дверь. Только замок щелкнул предательски громко.
Я сосчитал до двадцати и пошел в спальню.
Дина по-прежнему смотрела телевизор. На сей раз свой любимый «Animal Planet». Черт его знает, может, померещился мне этот проклятый футбол...
– Ну что? – спросила Дина. – Как разговор?
– Охренеть, – сказал я честно. – Ты уже знаешь?
Дина кивнула. На экране газель убегала от гепарда. Едва различимое мелькание ног, белая мишень охвостья, безумные от страха глаза – и размашистые прыжки хищника, пятнистый хвост, как нагайка, хлещущий осоку. Все закончилось в пять секунд. Как всегда, было удивительно, что газель падает под ударами пушистых, мягких на вид лап. Как всегда, я болел за гепарда. Ничего не могу с собой поделать.
– Саша мне все с утра рассказала, – сказала Дина
– Что думаешь? – спросил я.
– Я тебе не советчик, – быстро сказала Дина. – Слушая Тотем...
– Да, – сказал я. «Слушая Тотем, поступишь верно». Знаем, помним, понимаем...
Верим.
– Дина, а что такое по-английски «lose»? – спросил я.
– Глагол? «To lose», в смысле?
– Да.
– «Проигрывать». Или «терять».
«Проигрывать, – подумал я. – Вон оно как».
– А что? – спросила Дина, и тут же потупилась. Вспомнила.
– Нет, ничего, – пробормотал я. – Все верно.
...Она всегда хорошела, когда злилась. Лицо ее, обычно бледное, розовело, глаза становились влажными и большими, а в уголке губ ложилась горькая складка, которую хотелось целовать, прося прощения, что бы ни говорил раньше. Когда я был маленьким и глупым котенком, то мечтал, что однажды найду девушку, с которой проживу всю жизнь. Я точно ее найду, говорил себе маленький глупый котенок, и никогда не буду с ней ссориться. А если все-таки поссорюсь, то не дам сказать ни слова – примусь целовать, так что ей придется ответить, и ссора пройдет сама собой. Забавно, я так и делал в первое время, когда мы только начали жить с Диной. Но очень скоро выяснилось, что не всё можно решить поцелуями. Например, скандал, который я закатил, прождав её полночи. Она пришла со студенческой вечеринки, веселая, пьяная. Неизвестно, кто был пьяней, она или я. Зато хорошо запомнилось, кто первым начал кричать. Дина. Шатаясь, выплевывая оскорбления, поминая все мои грехи, она бродила по квартире, а следом шел я, и орал еще громче. На кухне она разбила графин, наливая воды в стакан. В спальне столкнула на пол телевизор, чудом не разбившийся – упал он страшно, экраном вниз, но Дина даже не взглянула на то, что сделала. В гостиной она зачем-то разложила гладильную доску, вывалила на пол белье из шкафа и принялась орудовать утюгом. И все это время визжала, надсаживаясь: «Ублюдок, пьянь! Сколько в тебя вложила, все зря! За что ты меня так ненавидишь!» Я к этому времени замолчал. Просто стоял, и смотрел, и решал, что мне стоит сделать – высадить окно этим ее чертовым утюгом, или самому броситься головой в стенку. Даже тогда у меня не было в мыслях причинить ей вред. Но знаешь, Дина, я в эту минуту тебя по-настоящему ненавидел. Поэтому признаюсь: когда из утюга брызнула тебе на руку белая, злая струя пара – какую-то долю секунды я торжествовал. А потом ты уронила утюг, села на пол и зарыдала. Я подбежал к тебе, схватил за плечи. Мы обнялись. Я долго, ласково вылизывал ожог – кто-то яростно стучал по батарее, разбуженный нашими криками, ты вздрагивала в моих объятиях и тихо мурлыкала, а я раз за разом проводил языком по руке. Горячий пар не оставил следов на коже. Был ли тому причиной священный кошачий обычай, или ты ловко притворилась раненой, чтобы я тебя простил? Какая разница, какая разница. Я люблю тебя, Дина, что бы ты ни делала.
– Как же быть, – произнес я задумчиво.
Дина шевельнулась, перетекла с подушек поближе ко мне.
– Ты пойми, – сказала она. – Дело, конечно, твое, и решать тебе. Но факт есть факт. У тебя только что прорезалось такое, чего никто больше не умеет. И Саша тебе за это умение, наверное, обещает очень и очень много. А взамен всего-навсего предлагает пойти на работу. Просто пойти на работу.
– Воображаю, – сказал я, – что там за работа.
Дина изучала мое лицо долго, тщательно, словно видела в первый раз – и размышляла над тем, что видит. Мне было очень стыдно. Но еще больше мне было – страшно.
– Если не понравится, – произнесла Дина очень тихо, – уволишься. И будешь снова собирать по улицам чужие кошельки.
Я вдруг вспомнил, как давным-давно, тысячу лет назад, до той злосчастной ссоры Черный говорил мне: «Работа. Нормальная мужская работа, вот что тебе нужно. Если ты что-то умеешь делать лучше других, в жизни становится гораздо меньше проблем. В конце концов, если тебе где-то не понравится, можешь уволиться». Тогда он нашел место в ремонтной мастерской и страшно этим гордился. А через месяц уволился сам и больше нигде не работал. До сегодняшнего дня...
До самой смерти.
– Тим, – сказала Дина, – не плачь.
ЧАСТЬ 2
Глава 1
Невиновных нет
Утро наливалось жарой. Солнце изо всех сил старалось пробить стекла, поливало огнем квадратное пятно на обоях, снайперски стреляло в глаза через щель между занавесками. Позже, часа через два, солнце станет дырой в раскаленном небе, круглым окошком в пекло, а пока оно только набирало силу. По радио говорили, что даже старожилы отродясь не помнят такого жаркого августа (старожилы, кстати, никогда ничего не помнят: ни такого жаркого лета, ни такой дождливой осени, ни такой распоясавшейся молодежи. На то они, впрочем, и старожилы, чтобы иметь проблемы с памятью). Вещуны предрекали Апокалипсис. Пивные компании усердно рекламировали пиво. Словом, все было как всегда, если лето выдается чуть жарче обычного.
В остальном лето проходило, как любое другое – сонный покой, духота, пышные грозы – и больше ничем особенным не выделялось. Про Апокалипсис Сашина контора ничего не знала, а, значит, беспокоиться было не о чем. С пивом было сложнее. «Ты не алкоголик, – сказала Саша. – Ты можешь бросить в любой момент. Поэтому бросай сейчас». Это случилось после того, как я в первый раз приехал на место службы. Вернее, так: когда я приехал на место службы во второй раз. После бессонной ночи, проведенной в обнимку с бутылкой. Небритый, морда опухла, как спелая слива, изо рта воняет смесью мяты и перегара. (О, мятная жвачка! Сколько раз твердили миру, что запах мяты только усиливает запах алкоголя, что помогает это средство только первые десять минут. Нет, все равно не переведутся на свете утренние пьяницы, работающие челюстями, словно красноглазые похмельные кролики). Тогда-то Саша и вызвала меня на разговор. «Либо работаешь – либо пьешь», – сказала она, и, чудо из чудес, я уже второй месяц держался. Не вполне, конечно. Одну или две банки пива я себе по вечерам позволял... а последнее время всегда две, чего уж там... но я держался, ребята. Шесть дней в неделю.
Суббота была моя.
Если точнее, моим было все время, начиная с вечера пятницы и заканчивая ранним утром воскресенья. Не могу сказать, что я стал меньше пить. В целом, получалось примерно одинаково, если сравнивать с той благословенной порой, когда Саша не была еще моим начальником, а была просто кошкой-сестричкой; когда Дина еще не помышляла о бегстве с Черным; когда я ежедневно бродил по Питеру в поисках оброненных кошельков; когда я еще не успел убить собственного друга. Тогда я каждый вечер ложился спать пьяным, и каждое утро вставал с легкого похмелья. Но не было у меня привычки надираться до беспамятства, как это случалось теперь.
Ах, какое это искусство – пить на выходных! Вечер пятницы: пивная увертюра и аллегретто, веселое и бравурное, в котором коньяк, ликер и кофе играют, словно звездное трио. После этого я позволял собственному организму антракт длиною в ночь. Субботнее утро: дуэт коктейлей, обязательно под плотный, здоровый хор сосисок, иначе до финала можно просто не дожить. Потом небольшой перерыв, чтобы музыканты настроились, а я сходил в магазин. Оставшаяся часть композиции следует по нарастающей. Осторожные, зовущие аккорды светлого пива сменяются страстной хабанерой вермута. Мотив звучит все настойчивей, все горячей, и, наконец, ярко и мощно вступает главная тема: односолодовый виски десятилетней выдержки. Такая кульминация – удел искушенных ценителей. Душевный порыв при этом настолько прекрасен и могуч, что надо как следует закусывать. Только не останавливайтесь, заклинаю вас! С этого времени никаких кофе-брейков, никаких адажио, только вперед и вверх, и к вечеру в крови расцветет великолепная кода, рефреном повторяющая опьянение от утренних коктейлей, только усиленное, доведенное до совершенства. Потом надо заснуть, а утром воскресенья хорошо пойти погулять. Воздух будет гарантированно пахнуть вермутом. Не знаю почему, но, если накануне пил вермут, утром весь город благоухает полынью. Здесь важно не сорваться и не позволить себе ни одного глотка спиртного, иначе все воскресенье будет посвящено тяжкому отходняку. Итак, девиз воскресенья – пост и медитация, и тогда утром понедельника я буду свеж и прекрасен, и поеду на службу в сносном расположении духа.
