– Дебил, – прокомментировал Черный.
Саша улыбнулась, и он тоже заулыбался, глядя на нее.
– Ну, в чем проблема-то? – спросила она.
– Так... – нехотя сказал Черный. – Надоело все. Когда вы меня выпустите уже. Полагаешь, очень здорово два месяца подряд в четырех стенах сидеть?
– Ну, ну, – сказала Саша успокаивающим голосом. – Во-первых, ты вспомни, какой ты два месяца назад был. Думаешь, легко врачам пришлось?
– Я уже здоров, – упрямо сказал Черный. – Могу идти, куда захочу.
Саша покачала головой.
– Далеко не уйдешь на одном желании. Без костылей.
Черный промолчал: Саша была права. Он ходил каждый день. Ходил взад-вперед по комнате, ходил упорно и трудно, ходил, пока во рту не становилось сухо, а от боли не начинали трястись колени. Но все равно получалось очень плохо, и ни разу он не смог пройти без костылей больше трех шагов. За последнюю неделю у него наметилось улучшение – теперь он мог обходиться одним костылем.
– Потом, – продолжала Саша, – ты же знаешь. Пока ты здесь, под моим крылышком, тебе ничто не грозит. Выйдешь отсюда – они сразу на тебя набросятся.
– Кто набросится-то, – вяло сказал Черный. – Да они и думать про меня забыли.
– Ага, конечно, – сказала Саша, жмурясь. – Они тебя что просили? Деньги вернуть?
– Ну.
– Ты им вернул?
– Не успел, - буркнул Черный. – Ваши ребята постарались.
– Во, – сказала Саша. – На бабки бандитов кинул, и думаешь, они от тебя так просто отстанут... Ты имей в виду, тебя в Отделе ценят, но не до такой же степени, чтобы охрану круглосуточную на дом обеспечить.
– Хотя бы телефон дайте, позвонить, – взмолился Черный.
Саша покачала головой.
– Об этом и думать забудь. Сюда все равно никого не пропустят, а у тех, кому ты позвонишь, начнутся проблемы. И весьма серьезные. Например, знать, где ты находишься – очень опасно, а по телефонному звонку это вычислить проще простого. Кстати, а почему ты опять об этом заговорил? Мы же сто раз это обсуждали. И вообще, обвинений с тебя никто не снимал. Нападение на сотрудника милиции при исполнении. Разбойное, с целью ограбления и с нанесением телесных повреждений. Нападение на... – Саша моргнула, – другого сотрудника милиции, уже с применением оружия, то есть, покушение на убийство. Опять же, при исполнении. Это, как бы, не считая всякой мелочи, типа угона автомобиля, кражи «макарова», разрушения муниципальной собственности...
– Какой еще собственности? – удивился Черный. – Той развалины, что ли, которая на меня же и грохнулась?
Саша пожала плечами.
– Так ты в суде будешь говорить. Если слово дадут.
Черный помолчал. Вот как. То есть, я еще спасибо им сказать должен, что не обычную зону топтать отправился, а в этом лепрозории сижу.
Потом он решился. Гулять так гулять...
– Я хочу живой объект, – сказал он, глядя прямо в зеленые Сашины глаза.
Та хмыкнула.
– Тебе не рано живой-то объект? Это ведь работа оперативная, там, может, бегать надо будет, а ты бегать не можешь.
– Ничего, – упрямо сказал Черный. – Настоящему воину бегать ни к чему.
Саша задумалась.
– Ну хорошо, – сказала она, – я спрошу. Но ты обещай, что будешь хорошо себя вести.
– Оки-доки, – сказал Черный. – Вести так вести. Хорошо так хорошо... Как раз посмотрю, что я реально могу. А то, э-э, сидишь, на фотографии онани…
– Могу сказать, что ты достаточно сильный по сравнению... – Саша смешалась, но тут же продолжила, – по сравнению с теми, кто раньше был. То есть, да, результат налицо. Ты хорошо работаешь.
– Расскажи, что за результат, – потребовал Черный. Саша вздохнула.
– Ну, что тебе рассказывать... Все просто. Люди бьются в авариях. Промахиваются по нашим ребятам. На прошлой неделе... помнишь такого, худощавого, с поломанным носом?
– Ну. Такого забудешь. Морда отвратная.
– А еще одного, в очках, лысого?
– Тоже помню. Я всех помню. Дерьмовая фотография, кстати, была, черно-белая, к тому же.
– Они три дня назад стрелку забили. Друг с другом. Не поделили что-то, видать, – Саша замолчала.
– И кто кого? – заинтересованно спросил Черный.
– Победила дружба, – сказала Саша. – Мы только трупы забрали.
– Во как, – сказал Черный.
– Да, – поддержала Саша. – С таким, как ты, у нас скоро работы не останется.
Черный помолчал, осознавая услышанное. Где-то в душе, подумал он, должен быть, наверное, какой-то предохранительный клапан, который вот сейчас заставил бы его раскаиваться, думать о содеянном, мучиться совестью. Говорят, у всех такой клапан есть. Даже у Бен Ладена. Но, видно, у Черного после смерти Тима этот клапан перегорел.
Он вдруг вспомнил, о чем давно хотел спросить.
– Сашка, – спросил он, – а есть... ну, у сфинксов такая фишка, что порча наводится каким-нибудь особым способом? Я сколько раз ни делал, все выходит: то стекла бьются, то кипяток какой-нибудь...
Саша подумала.
– Нет, – сказал она с уверенностью. – Нет. Такого нет. Просто чем сфинкс сильнее, тем у него больше масштаб разрушений. У тебя по мелочи так получается, понимаешь?
Черный пожал плечами.
– Смотри, – сказала Саша. – Чаще всего человеку не везет в быту. А какие неприятности в быту самые частые? Разбил что-нибудь, порезался, током ударило, обварился... Вот, аварии, опять же.
– Ясно, – разочарованно сказал Черный.
– Сильные сфинксы экзотичную порчу наводят, – объяснила Саша. – Такую, что не выжить. Был один лет двадцать назад, я про него в архиве прочитала. Так он молнию вызывал. Объекты у него все время попадали в грозу. Вышел на улицу, хоп – дождь пошел. Не будешь же ты дома сидеть, ждать, пока тучки разойдутся. Объект раскрывает зонт, тут молния бабах – и все. Угольки.
– Ух ты, – сказал Черный. – А землетрясение можно вызвать?
– Вряд ли. Это же конец всему, как бы. Не только объекту, пол-города в руинах. Ты же не будешь пол-города ненавидеть?
– Посмотрим, – загадочно сказал Черный, и они засмеялись. Саша была единственной девушкой, с которой Черному удавался разговор. Рядом с ней он себя чувствовал, словно вернулся домой после долгой отлучки и нашел, что дома все в порядке. Саша не пыталась затащить его в постель, не кокетничала, не требовала денег, а самое главное, не учила жить. Вот это последнее было, пожалуй, основным.
Она была действительно похожа на Дину…
Стоп-стоп-стоп, сказал себе Черный. Это нам совершенно ни к чему.
– Главное – практика, – сказала Саша. – Надо работать, надо тренироваться. Тогда со временем будешь становиться все сильнее. Сравни-ка, что ты умел в самом начале, и что умеешь теперь.
– Посмотреть бы, – сказал Черный.
– Всему свое время, – сказала Саша терпеливо. – Хочешь выезд – будет тебе выезд. Но только, когда окрепнешь. Мы не можем позволить, чтобы наш... единственный сфинкс подвергался опасности.
– Ты так и не ответила на главный вопрос, между прочим. Когда вы меня выпустите?
– Солнце, – серьезно произнесла Саша, – да ведь это не мне решать. Есть начальство, ему виднее. Могу только сказать, что прямой директивы тебя здесь удерживать никто не давал. А, значит, рано или поздно тебя выпустят. М-м?
Черный задумчиво кивнул. Уже что-то. Хотя надежда, разумеется, слабая. «А вот пускай попробуют, – с мрачным удовлетворением подумал Черный. – Пусть только осмелятся. В землю вколочу. По ноздри».
– Ну как? – спросила Саша. – Договорились?
– Ладно, – снисходительно проговорил Черный. – Скажи, нехай свой конверт хлебанный несут. Потружусь... на благо Родины.
– Вот умница, – одобрила Саша. – Ладно, пойду я... Тебе принести чего-нибудь?
– Дисков принеси в следующий раз, – попросил Черный. – «Раммштайн» найди полную коллекцию.
– Ладно, – сказала Саша. – Все, что прикажешь. Пока!
Она взмахнула на прощание ладошкой и упорхнула. Черный заложил руки за голову и стал смотреть в потолок. Он смотрел в потолок очень долго, пока не пришел куратор и не положил конверт на прикроватную тумбочку.
Ну, что ж. На таких условиях можно и потрудиться. Черный дождался, пока уйдет куратор, пошарил под подушкой, вытащил плеер и аккуратно вложил наушники в уши. Плеер принесла ему Саша, она же обеспечивала его музыкой. Увы, вместо крохотного флэш-плеера Черному приходилось пользоваться громоздким и неудобным в обращении дискменом. Флэш-технологии всем хороши, кроме одного: прежде чем слушать такой плеер, надо в него что-нибудь закачать, а компьютера, сколько Черный ни просил, ему так и не дали. Зато в тумбочке росла стопка компакт-дисков.
Черный не глядя запустил руку в тумбочку. Что у нас выпало сегодня? Какие-то японцы. А, это те самые, которые в конце каждой строчки орут слово «нинген». В отличие от тысяч идиотов-поклонников Черный знал, что оно значит. С первого аккорда Черный ощутил легкое головокружение – таблетки подействовали в полный рост. Был в них, похоже, какой-то слабый опиат. Недаром самую зверскую боль они снимали в два счета. Черный содрогнулся, когда звук ударил по барабанным перепонкам – громкость, как всегда, была на максимуме – и, чувствуя, как по жилам течет разбавленный кровью анальгетик, взял конверт. Он подождал, пока вступит вокалист, и разорвал конверт, попав точно в такт музыке. Посыпались фотографии. Вот вы где у меня, паскуды. Десять штук, как с куста. Парочка на завтрак, пятеро на обед, трое на закуску. Ненавидеть – это очень просто, нинген. Аппетит приходит во время еды. Главное – начать, потом все легче и легче, и уже неважно, кого. Ненависть прибавляет сил, словно экстази, будоражит, как кокаин, делает свободным, как кислота, а главное – она всегда с тобой, нинген. Черный во все горло заорал слова припева, так, чтобы перекричать музыку в наушниках. Затем принялся хватать фотографии одну за другой. Он вглядывался в лица, скалил клыки, рычал и выл. Он выстроил их всех в ряд на одеяле, а потом глядел на них, слушая гитарный рев, исходя злобой, чувствуя себя бесконечно сильным, огромным, всевластным, хватал по одной и рвал в клочья. Вот ты, старый козел. Что ты сделал Отделу? Убивал стариков, насиловал малолеток, взрывал бомбы в метро? Да плевать. Ты простец, разменная монетка, вонючая падаль, нинген. Раздавлю. А ты, толстая харя – ты, наверное, проворовался? Как же, вижу, едва не трескаешься от жира, свинья, небось, попил крови, поел свежих мозгов – ад-ми-ни-стра-ция... В печку бы тебя, чтобы вшей прожарить в башке. Хорошо бы ты живым Отделу попался, чтобы они тебе яйца вырвали и сожрать заставили. Ты, и ты, и ты – не стоят ваши жизни ни хрена, как не стоили с самого рождения, и хорошо бы вам увидеть перед смертью, как дохнут ваши прыщавые сыновья и похотливые дочери. Я, Черный, великолепный хинко, ненавижу вас и желаю вам смерти. Вы мне за все заплатите, мрази. За ноги, за голову, за то, что подсел на эти поганые колеса, за то, что сижу здесь, как в тюрьме. За Тима, которого из-за вас убил. Из-за вас! Всех пущу в расход – в клочья, в кашу кровавую, в пыль. Одну Дину пощажу. Только Дина останется. Когда-нибудь так и будет. Ну, а пока – вот они, те, кто первые пойдут. Все, как на ладони. Ты, и ты, и ты, нинген. Иди к папочке, к папочке в когти. Кошки умеют ждать. Кошки умеют помнить.
Он долго рвал фотографии, кричал и пел, и не заметил, как сестра принесла обед. Только когда хлопнула дверь, перекрыв грохот в наушниках, Черный вздрогнул, выключил музыку и долго, долго сидел, глядя на клочья фотографий перед собой.
Потом он произнес шепотом:
– Дина.
Вниз по течению
Закрыв за собой дверь, Саша прижалась к стене спиной и некоторое время стояла, глубоко дыша, чувствуя, как под горлом колотится сердце. Великий Тотем, как же страшно-то. Опять выиграла, утихомирила этого зверя, заставила работать. Надолго ее не хватит. Ведь сначала было не так плохо. Черный дичился, отказывался верить в собственные способности, нервничал. Только на третью неделю он приступил к работе с фотографиями – осторожно, боязливо. Зато как он умел ненавидеть! Мягкому, незлобивому от природы Тимке не угнаться было за Черным... Самое главное, не показать, как я его боюсь, подумала Саша. Поймет, что притворяюсь – конец.
Тогда, увидев изломанное тело Черного под кирпичными грудами, она подумала, что Тим с его открывшимися способностями быстро добьет Черного – сам того не понимая. Много ли надо тяжело раненому? Откажет какой-нибудь медицинский аппарат, или выпадет из вены игла капельницы, или незадачливые санитары уронят носилки. Тогда-то появилась мысль, показавшаяся сперва сумасшедшей: соврать Тиму, сказать, что Черный умер. Тим – хороший человек, совесть не позволит ему ненавидеть мертвеца. Саша поделилась этой мыслью с Бобом, и тот, как ни странно, согласился. Правда, они еще не были уверены насчет возможностей Тима, догадка только-только начала складываться. Боб сказал – откроем правду, но потом, когда Черный оправится. Боб сказал – может, Тим не виноват, бывают же случайности. Он ошибался. Тим действительно был «сфинксом», так в Отделе называли ему подобных. Саша понимала: если Тиму сказать, что Черный жив, Черному не поздоровится. И наоборот, если Черный узнает, что враг остался в живых, то наверняка постарается его прикончить. Сам Черный о своих чувствах к Тиму говорить избегал. Но все было ясно и без слов.
Если совсем честно, было еще одно обстоятельство. Решающее обстоятельство. Страх за собственную шкуру. И за Боба. Если Тим и Черный узнают, что Саша им лгала – ей конец. И Бобу, за компанию. А потом эти двое сойдутся в дуэли, и тот, кто выживет, станет совершено неуправляем. Саша помнила масштабную операцию пятилетней давности, оцепленную область, патрули, сотрудников в штатском. Десятки мертвецов. Люди – случайные прохожие – умирали просто потому, что попадались на пути взбешенного сфинкса, почуявшего собственную власть. Его так и не удалось взять живым, труп нашли в каком-то ночном клубе. Саша была тогда стажером, курсантом. На всю жизнь запомнила роскошно отделанный подвал, гремящий из огромных колонок драм-н-бас, вспышки стробоскопа, лазеры… и трупы, трупы, трупы на полу. Смерть от передозировки экстази; от остановки сердца; от обезвоживания; от инсульта; кто-то просто оступился, упал и ударился затылком о каменный пол; кто-то напоролся на осколки стакана с коктейлем; все смерти были глупыми, случайными, нелепыми – все сорок пять смертей. Повезло еще, что время было раннее, и клуб только-только открылся, приняв первую дозу посетителей.
Нельзя допустить, чтобы сфинкс узнал о том, какую угрозу представляет одним своим существованием. Поэтому-то их так долго готовили к реальным операциям, с тщательно выверенной смесью уважения и опеки, подсовывали – в виде тренировки, в виде тестов – фотографии. Поэтому-то с каждым сфинксом общался только куратор – и еще два-три человека, по крайней необходимости. Это была опасная работа, пожалуй, опасней всего на свете. Нам повышают оклады, нам дают по три отпуска в году, и только мы имеем право в любое время дня и ночи вызвать Милу, чтобы она накачала нас под завязку, по уши... Добрая, славная Мила. Что бы мы без тебя делали. Просто редкая удача, что у нас работает самая сильная кошка в городе (а еще, по слухам, самая сильная в стране). Каждый, кто готовился войти в палату Черного (или в кабинет Тима), перед этим шел к Миле, и она дарила ему, сколько могла. Говорят, кошки не просто повышают удачу своим партнерам – они берут ее у мира взаймы.
Саша улыбнулась, и он тоже заулыбался, глядя на нее.
– Ну, в чем проблема-то? – спросила она.
– Так... – нехотя сказал Черный. – Надоело все. Когда вы меня выпустите уже. Полагаешь, очень здорово два месяца подряд в четырех стенах сидеть?
– Ну, ну, – сказала Саша успокаивающим голосом. – Во-первых, ты вспомни, какой ты два месяца назад был. Думаешь, легко врачам пришлось?
– Я уже здоров, – упрямо сказал Черный. – Могу идти, куда захочу.
Саша покачала головой.
– Далеко не уйдешь на одном желании. Без костылей.
Черный промолчал: Саша была права. Он ходил каждый день. Ходил взад-вперед по комнате, ходил упорно и трудно, ходил, пока во рту не становилось сухо, а от боли не начинали трястись колени. Но все равно получалось очень плохо, и ни разу он не смог пройти без костылей больше трех шагов. За последнюю неделю у него наметилось улучшение – теперь он мог обходиться одним костылем.
– Потом, – продолжала Саша, – ты же знаешь. Пока ты здесь, под моим крылышком, тебе ничто не грозит. Выйдешь отсюда – они сразу на тебя набросятся.
– Кто набросится-то, – вяло сказал Черный. – Да они и думать про меня забыли.
– Ага, конечно, – сказала Саша, жмурясь. – Они тебя что просили? Деньги вернуть?
– Ну.
– Ты им вернул?
– Не успел, - буркнул Черный. – Ваши ребята постарались.
– Во, – сказала Саша. – На бабки бандитов кинул, и думаешь, они от тебя так просто отстанут... Ты имей в виду, тебя в Отделе ценят, но не до такой же степени, чтобы охрану круглосуточную на дом обеспечить.
– Хотя бы телефон дайте, позвонить, – взмолился Черный.
Саша покачала головой.
– Об этом и думать забудь. Сюда все равно никого не пропустят, а у тех, кому ты позвонишь, начнутся проблемы. И весьма серьезные. Например, знать, где ты находишься – очень опасно, а по телефонному звонку это вычислить проще простого. Кстати, а почему ты опять об этом заговорил? Мы же сто раз это обсуждали. И вообще, обвинений с тебя никто не снимал. Нападение на сотрудника милиции при исполнении. Разбойное, с целью ограбления и с нанесением телесных повреждений. Нападение на... – Саша моргнула, – другого сотрудника милиции, уже с применением оружия, то есть, покушение на убийство. Опять же, при исполнении. Это, как бы, не считая всякой мелочи, типа угона автомобиля, кражи «макарова», разрушения муниципальной собственности...
– Какой еще собственности? – удивился Черный. – Той развалины, что ли, которая на меня же и грохнулась?
Саша пожала плечами.
– Так ты в суде будешь говорить. Если слово дадут.
Черный помолчал. Вот как. То есть, я еще спасибо им сказать должен, что не обычную зону топтать отправился, а в этом лепрозории сижу.
Потом он решился. Гулять так гулять...
– Я хочу живой объект, – сказал он, глядя прямо в зеленые Сашины глаза.
Та хмыкнула.
– Тебе не рано живой-то объект? Это ведь работа оперативная, там, может, бегать надо будет, а ты бегать не можешь.
– Ничего, – упрямо сказал Черный. – Настоящему воину бегать ни к чему.
Саша задумалась.
– Ну хорошо, – сказала она, – я спрошу. Но ты обещай, что будешь хорошо себя вести.
– Оки-доки, – сказал Черный. – Вести так вести. Хорошо так хорошо... Как раз посмотрю, что я реально могу. А то, э-э, сидишь, на фотографии онани…
– Могу сказать, что ты достаточно сильный по сравнению... – Саша смешалась, но тут же продолжила, – по сравнению с теми, кто раньше был. То есть, да, результат налицо. Ты хорошо работаешь.
– Расскажи, что за результат, – потребовал Черный. Саша вздохнула.
– Ну, что тебе рассказывать... Все просто. Люди бьются в авариях. Промахиваются по нашим ребятам. На прошлой неделе... помнишь такого, худощавого, с поломанным носом?
– Ну. Такого забудешь. Морда отвратная.
– А еще одного, в очках, лысого?
– Тоже помню. Я всех помню. Дерьмовая фотография, кстати, была, черно-белая, к тому же.
– Они три дня назад стрелку забили. Друг с другом. Не поделили что-то, видать, – Саша замолчала.
– И кто кого? – заинтересованно спросил Черный.
– Победила дружба, – сказала Саша. – Мы только трупы забрали.
– Во как, – сказал Черный.
– Да, – поддержала Саша. – С таким, как ты, у нас скоро работы не останется.
Черный помолчал, осознавая услышанное. Где-то в душе, подумал он, должен быть, наверное, какой-то предохранительный клапан, который вот сейчас заставил бы его раскаиваться, думать о содеянном, мучиться совестью. Говорят, у всех такой клапан есть. Даже у Бен Ладена. Но, видно, у Черного после смерти Тима этот клапан перегорел.
Он вдруг вспомнил, о чем давно хотел спросить.
– Сашка, – спросил он, – а есть... ну, у сфинксов такая фишка, что порча наводится каким-нибудь особым способом? Я сколько раз ни делал, все выходит: то стекла бьются, то кипяток какой-нибудь...
Саша подумала.
– Нет, – сказал она с уверенностью. – Нет. Такого нет. Просто чем сфинкс сильнее, тем у него больше масштаб разрушений. У тебя по мелочи так получается, понимаешь?
Черный пожал плечами.
– Смотри, – сказала Саша. – Чаще всего человеку не везет в быту. А какие неприятности в быту самые частые? Разбил что-нибудь, порезался, током ударило, обварился... Вот, аварии, опять же.
– Ясно, – разочарованно сказал Черный.
– Сильные сфинксы экзотичную порчу наводят, – объяснила Саша. – Такую, что не выжить. Был один лет двадцать назад, я про него в архиве прочитала. Так он молнию вызывал. Объекты у него все время попадали в грозу. Вышел на улицу, хоп – дождь пошел. Не будешь же ты дома сидеть, ждать, пока тучки разойдутся. Объект раскрывает зонт, тут молния бабах – и все. Угольки.
– Ух ты, – сказал Черный. – А землетрясение можно вызвать?
– Вряд ли. Это же конец всему, как бы. Не только объекту, пол-города в руинах. Ты же не будешь пол-города ненавидеть?
– Посмотрим, – загадочно сказал Черный, и они засмеялись. Саша была единственной девушкой, с которой Черному удавался разговор. Рядом с ней он себя чувствовал, словно вернулся домой после долгой отлучки и нашел, что дома все в порядке. Саша не пыталась затащить его в постель, не кокетничала, не требовала денег, а самое главное, не учила жить. Вот это последнее было, пожалуй, основным.
Она была действительно похожа на Дину…
Стоп-стоп-стоп, сказал себе Черный. Это нам совершенно ни к чему.
– Главное – практика, – сказала Саша. – Надо работать, надо тренироваться. Тогда со временем будешь становиться все сильнее. Сравни-ка, что ты умел в самом начале, и что умеешь теперь.
– Посмотреть бы, – сказал Черный.
– Всему свое время, – сказала Саша терпеливо. – Хочешь выезд – будет тебе выезд. Но только, когда окрепнешь. Мы не можем позволить, чтобы наш... единственный сфинкс подвергался опасности.
– Ты так и не ответила на главный вопрос, между прочим. Когда вы меня выпустите?
– Солнце, – серьезно произнесла Саша, – да ведь это не мне решать. Есть начальство, ему виднее. Могу только сказать, что прямой директивы тебя здесь удерживать никто не давал. А, значит, рано или поздно тебя выпустят. М-м?
Черный задумчиво кивнул. Уже что-то. Хотя надежда, разумеется, слабая. «А вот пускай попробуют, – с мрачным удовлетворением подумал Черный. – Пусть только осмелятся. В землю вколочу. По ноздри».
– Ну как? – спросила Саша. – Договорились?
– Ладно, – снисходительно проговорил Черный. – Скажи, нехай свой конверт хлебанный несут. Потружусь... на благо Родины.
– Вот умница, – одобрила Саша. – Ладно, пойду я... Тебе принести чего-нибудь?
– Дисков принеси в следующий раз, – попросил Черный. – «Раммштайн» найди полную коллекцию.
– Ладно, – сказала Саша. – Все, что прикажешь. Пока!
Она взмахнула на прощание ладошкой и упорхнула. Черный заложил руки за голову и стал смотреть в потолок. Он смотрел в потолок очень долго, пока не пришел куратор и не положил конверт на прикроватную тумбочку.
Ну, что ж. На таких условиях можно и потрудиться. Черный дождался, пока уйдет куратор, пошарил под подушкой, вытащил плеер и аккуратно вложил наушники в уши. Плеер принесла ему Саша, она же обеспечивала его музыкой. Увы, вместо крохотного флэш-плеера Черному приходилось пользоваться громоздким и неудобным в обращении дискменом. Флэш-технологии всем хороши, кроме одного: прежде чем слушать такой плеер, надо в него что-нибудь закачать, а компьютера, сколько Черный ни просил, ему так и не дали. Зато в тумбочке росла стопка компакт-дисков.
Черный не глядя запустил руку в тумбочку. Что у нас выпало сегодня? Какие-то японцы. А, это те самые, которые в конце каждой строчки орут слово «нинген». В отличие от тысяч идиотов-поклонников Черный знал, что оно значит. С первого аккорда Черный ощутил легкое головокружение – таблетки подействовали в полный рост. Был в них, похоже, какой-то слабый опиат. Недаром самую зверскую боль они снимали в два счета. Черный содрогнулся, когда звук ударил по барабанным перепонкам – громкость, как всегда, была на максимуме – и, чувствуя, как по жилам течет разбавленный кровью анальгетик, взял конверт. Он подождал, пока вступит вокалист, и разорвал конверт, попав точно в такт музыке. Посыпались фотографии. Вот вы где у меня, паскуды. Десять штук, как с куста. Парочка на завтрак, пятеро на обед, трое на закуску. Ненавидеть – это очень просто, нинген. Аппетит приходит во время еды. Главное – начать, потом все легче и легче, и уже неважно, кого. Ненависть прибавляет сил, словно экстази, будоражит, как кокаин, делает свободным, как кислота, а главное – она всегда с тобой, нинген. Черный во все горло заорал слова припева, так, чтобы перекричать музыку в наушниках. Затем принялся хватать фотографии одну за другой. Он вглядывался в лица, скалил клыки, рычал и выл. Он выстроил их всех в ряд на одеяле, а потом глядел на них, слушая гитарный рев, исходя злобой, чувствуя себя бесконечно сильным, огромным, всевластным, хватал по одной и рвал в клочья. Вот ты, старый козел. Что ты сделал Отделу? Убивал стариков, насиловал малолеток, взрывал бомбы в метро? Да плевать. Ты простец, разменная монетка, вонючая падаль, нинген. Раздавлю. А ты, толстая харя – ты, наверное, проворовался? Как же, вижу, едва не трескаешься от жира, свинья, небось, попил крови, поел свежих мозгов – ад-ми-ни-стра-ция... В печку бы тебя, чтобы вшей прожарить в башке. Хорошо бы ты живым Отделу попался, чтобы они тебе яйца вырвали и сожрать заставили. Ты, и ты, и ты – не стоят ваши жизни ни хрена, как не стоили с самого рождения, и хорошо бы вам увидеть перед смертью, как дохнут ваши прыщавые сыновья и похотливые дочери. Я, Черный, великолепный хинко, ненавижу вас и желаю вам смерти. Вы мне за все заплатите, мрази. За ноги, за голову, за то, что подсел на эти поганые колеса, за то, что сижу здесь, как в тюрьме. За Тима, которого из-за вас убил. Из-за вас! Всех пущу в расход – в клочья, в кашу кровавую, в пыль. Одну Дину пощажу. Только Дина останется. Когда-нибудь так и будет. Ну, а пока – вот они, те, кто первые пойдут. Все, как на ладони. Ты, и ты, и ты, нинген. Иди к папочке, к папочке в когти. Кошки умеют ждать. Кошки умеют помнить.
Он долго рвал фотографии, кричал и пел, и не заметил, как сестра принесла обед. Только когда хлопнула дверь, перекрыв грохот в наушниках, Черный вздрогнул, выключил музыку и долго, долго сидел, глядя на клочья фотографий перед собой.
Потом он произнес шепотом:
– Дина.
Глава 3
Вниз по течению
Закрыв за собой дверь, Саша прижалась к стене спиной и некоторое время стояла, глубоко дыша, чувствуя, как под горлом колотится сердце. Великий Тотем, как же страшно-то. Опять выиграла, утихомирила этого зверя, заставила работать. Надолго ее не хватит. Ведь сначала было не так плохо. Черный дичился, отказывался верить в собственные способности, нервничал. Только на третью неделю он приступил к работе с фотографиями – осторожно, боязливо. Зато как он умел ненавидеть! Мягкому, незлобивому от природы Тимке не угнаться было за Черным... Самое главное, не показать, как я его боюсь, подумала Саша. Поймет, что притворяюсь – конец.
Тогда, увидев изломанное тело Черного под кирпичными грудами, она подумала, что Тим с его открывшимися способностями быстро добьет Черного – сам того не понимая. Много ли надо тяжело раненому? Откажет какой-нибудь медицинский аппарат, или выпадет из вены игла капельницы, или незадачливые санитары уронят носилки. Тогда-то появилась мысль, показавшаяся сперва сумасшедшей: соврать Тиму, сказать, что Черный умер. Тим – хороший человек, совесть не позволит ему ненавидеть мертвеца. Саша поделилась этой мыслью с Бобом, и тот, как ни странно, согласился. Правда, они еще не были уверены насчет возможностей Тима, догадка только-только начала складываться. Боб сказал – откроем правду, но потом, когда Черный оправится. Боб сказал – может, Тим не виноват, бывают же случайности. Он ошибался. Тим действительно был «сфинксом», так в Отделе называли ему подобных. Саша понимала: если Тиму сказать, что Черный жив, Черному не поздоровится. И наоборот, если Черный узнает, что враг остался в живых, то наверняка постарается его прикончить. Сам Черный о своих чувствах к Тиму говорить избегал. Но все было ясно и без слов.
Если совсем честно, было еще одно обстоятельство. Решающее обстоятельство. Страх за собственную шкуру. И за Боба. Если Тим и Черный узнают, что Саша им лгала – ей конец. И Бобу, за компанию. А потом эти двое сойдутся в дуэли, и тот, кто выживет, станет совершено неуправляем. Саша помнила масштабную операцию пятилетней давности, оцепленную область, патрули, сотрудников в штатском. Десятки мертвецов. Люди – случайные прохожие – умирали просто потому, что попадались на пути взбешенного сфинкса, почуявшего собственную власть. Его так и не удалось взять живым, труп нашли в каком-то ночном клубе. Саша была тогда стажером, курсантом. На всю жизнь запомнила роскошно отделанный подвал, гремящий из огромных колонок драм-н-бас, вспышки стробоскопа, лазеры… и трупы, трупы, трупы на полу. Смерть от передозировки экстази; от остановки сердца; от обезвоживания; от инсульта; кто-то просто оступился, упал и ударился затылком о каменный пол; кто-то напоролся на осколки стакана с коктейлем; все смерти были глупыми, случайными, нелепыми – все сорок пять смертей. Повезло еще, что время было раннее, и клуб только-только открылся, приняв первую дозу посетителей.
Нельзя допустить, чтобы сфинкс узнал о том, какую угрозу представляет одним своим существованием. Поэтому-то их так долго готовили к реальным операциям, с тщательно выверенной смесью уважения и опеки, подсовывали – в виде тренировки, в виде тестов – фотографии. Поэтому-то с каждым сфинксом общался только куратор – и еще два-три человека, по крайней необходимости. Это была опасная работа, пожалуй, опасней всего на свете. Нам повышают оклады, нам дают по три отпуска в году, и только мы имеем право в любое время дня и ночи вызвать Милу, чтобы она накачала нас под завязку, по уши... Добрая, славная Мила. Что бы мы без тебя делали. Просто редкая удача, что у нас работает самая сильная кошка в городе (а еще, по слухам, самая сильная в стране). Каждый, кто готовился войти в палату Черного (или в кабинет Тима), перед этим шел к Миле, и она дарила ему, сколько могла. Говорят, кошки не просто повышают удачу своим партнерам – они берут ее у мира взаймы.
