– Сейчас заедем ко мне, – говорил Стокрылый, не отрывая взгляда от дороги, и закрутил руль, поворачивая под немыслимым углом, – проведем последний сеанс, соберемся с силами, и вперед. Лекцию я назначил на полдень. Как закончим – сразу в аэропорт.
Вот это дело, подумал Черный весело. Язык онемел совершенно. Бриллиант опустился по пищеводу в желудок и начал свое искрометное действие. Черному стало легко и отрадно. Сейчас все и закончится. Стокрылый получит свой куш, а я смоюсь. И пусть только попробует мне недодать хотя бы евро: знает ведь, падла, с кем имеет дело. Это же я, великий, могучий и беспощадный. Черный поймал свое отражение в зеркале заднего вида и задиристо подмигнул. Все было на мази. И от бабушки ушел, и от дедушки ушел, а от тебя, ворона припадочная, и подавно уйду... Все было о’кей. Только вот...
....только вот кто-то один нашелся тогда. Один смелый, наглый мудак, который в тот же день подвел к Черному новенькую – ничего не подозревающую, вежливо улыбающуюся – и сказал: «Ну-ка, повтори, куда ты ее...» И Черный смотрел, как новенькая перестает улыбаться, а тот мудак, наоборот, улыбается все шире, все гаже, и Черный ничего не сделал – не дал ему в морду, не сказал ни слова девушке. Только стоял, глядя в землю, пока они не ушли.
– Зараза! – заорал Стокрылый. Спорткар вильнул, Черного бросило грудью на ремень. Хорошо, что пристегнулся. – Смотри, куда прешь!
Старик – плешивый, с головы до пят мокрый от дождя – вытаращил глаза, покрутил у виска пальцем и пошел своей дорогой. Стокрылый опять ругнулся и резко перебросил рукоятку передач.
Что это со мной, подумал Черный с удивлением и страхом. Зачем я все это вспоминаю? Ну, молодой был, ну дурак. С кем не бывает. Зачем это мне? Я ведь – великолепный кот, само совершенство, первый среди равных. И от бабушки ушел, и от дедушки ушел, что было – то прошло... грех молодости гения... Он потряс головой. Наверное, все таблетки чертовы виноваты. Не надо было столько их жрать, иногда стоило и потерпеть. А может, не только в таблетках дело. А может, и вовсе не в них.
– Лео, – сказал он, – слушайте, хрен с ней, с практикой сегодня. Не будем, хорошо? Я и так готов.
Стокрылый бросил на него злой, косой взгляд.
– Ты с биноклем тренировался?
Черный потер колени. Опять заболели, что ты поделаешь. Из-за одной мысли о бинокле.
– Нет, – сказал он.
Стокрылый заворчал невнятно.
– А, ладно, – сказал он. – И так времени в обрез. Сейчас все равно ко мне, переодеться надо.
Следующие полчаса они ехали молча. Стокрылый молчал потому что ему, верно, не хотелось отвлекаться от дороги на скорости сто восемьдесят километров в час. Черный же молчал, потому что совершенно против своей воли, с ужасом и отвращением вспоминал, как...
...вспоминал, как расчехлил, наконец, бинокль и добрых пять минут рассматривал, вертя так и этак. Странное дело: всегда любил бинокли и подзорные трубы, но эту дорогую штуковину было противно брать в руки. Само прикосновение к шероховатым матовым тубусам вызывало дрожь внизу спины. Черный повернул бинокль – на линзы упал солнечный луч и, отразившись, выстрелил в глаза. Черный выругался, зажмурился и потряс головой, а когда открыл глаза, то ему показалось – бинокль смотрит на него окулярами, внимательно и недобро. Черный оставил его на подоконнике и сходил за бутылкой. Немного выпить не повредит, совсем нервы расшатались, проклятая ворона с ее проклятыми тренингами... Когда он вернулся, то нашел бинокль лежащим на полу. Словно чертов прибор спрыгнул с подоконника и пополз за Черным. Он все-таки нашел в себе силы, чтобы поднять бинокль и вернуть на подоконник. Ну, мало ли, неаккуратно положил, уходя, вот хреновина и упала, хорошо еще, не разбилось ничего... Ладно, с кем не бывает. Черный несколько раз отхлебнул из горлышка и, успокоившись, приложил бинокль к глазам. Вот и первый объект. Ну-ка... Человек, молодой, лет двадцати. На первый взгляд, ничего особенного. Та-ак... Ты, сволочь. Простец. Ты не замечаешь вокруг ничего, кроме того, что можно сожрать, выкурить или трахнуть. Безмозглый кусок мяса, жрущий, плюющийся спермой и дерьмом, по ошибке наделенный даром речи. Ты рано подохнешь, сгоришь от наркоты и гепатита, но перед этим постараешься заразить своей мерзостью как можно больше людей. Ты и тебе подобные, вас даже педерастами-то нельзя назвать, вы модные метросексуалы, вы с равной охотой развращаете мальчиков и девочек, вы – побочная ветвь цивилизации, дрянь, отбросы... Человек остановился. Оглянулся, открыл рот: звал кого-то. В этот миг с улицы на тротуар круто свернула новенькая блестящая машина, ударила человека сбоку – тот словно обнял капот всем телом – отбросила и, тормозя, перекатилась через тело передними колесами. Черного передернуло. Он еще ничего не успел понять, когда увидел – у бинокля было отличное поле обзора – увидел, как к лежащему человеку бежит женщина. Подбежала. Упала на колени. Потянула за руку, похлопала по щекам (рядом стоял, опустив плечи, водитель машины). Поднялась с колен. Шатаясь, держась за голову, открыла рот. Закричала – крик было слышно даже здесь, за толстыми стеклами, на высоте пятнадцати этажей. Черный шарахнулся от подоконника, задернул шторы, опрокинул бутылку. Женщина кричала еще долго – пять минут или десять, то громче, то тише, то выла пронзительно и долго, то захлебывалась короткими рыданиями. Потом крики стихли. Черный открыл глаза...
– Все, приехали, – сказал Стокрылый.
...Черный открыл глаза. Он заново пережил этот гребаный кошмар. Заново. Все то время, что кричала женщина – он все это время стоял посреди спальни, зажмурившись и сжимая в руке бинокль. Как только крики смолкли, он со всей мочи ахнул бинокль об стену.
Ну ничего. Это с непривычки, это в первый раз. Почему нельзя сделать так, чтобы некоторые вещи начинались сразу со второго раза? Секс, например. Или курение. Кстати, да, да, да!! Закурить, вот что надо. Ни разу еще не курил, как проснулся, это же помереть можно... Он похлопал по груди и обнаружил, что вместо сигарет по ошибке сунул во второй карман еще одну пачку таблеток.
– Лео, а у вас закурить нет? – спросил он со слабой надеждой. Стокрылый пожал плечами:
– Я бросил, ты же знаешь... Впрочем, могу у охраны спросить.
– Это хорошо бы, – слабым голосом заметил Черный.
– Посиди, я сейчас, – велел Стокрылый и выбрался из машины. Как раз вовремя, чтобы Черный вспомнил про свою первую сигарету. Как купил – с бьющимся сердцем – в ларьке мягкую пачку «родопи». Как, озираясь, вышел на лестничную площадку. Как в первый раз осторожно клюнул дымящуюся сигарету – отвратительный вкус, зачем это курят? Потом сообразил, что надо, наверное, в легкие дым втянуть. Закашлялся до слез, чуть не упал от головокружения. И столкнулся с отцом, который вышел на площадку вынести мусор...
– На, держи – произнес Стокрылый. Черный чуть не заорал от неожиданности. И когда это проклятый ворон успел вернуться? Стокрылый протягивал пачку сигарет. Брови его удивленно карабкались на лоб. – Ты будешь или нет?
Черный кивнул, вытряс из пачки сигарету, закурил. Вкус был мерзостный; он закашлялся. Совсем как те «родопи»... Черт, черт, что это со мной. Все, с этой минуты – никаких воспоминаний. Нету у меня больше памяти. Не-ту.
– Готов? – спросил Стокрылый. Взглядом он словно мерил Черному температуру. Черный неуверенно кивнул:
– Вы что, уже переоделись?
– Нет, конечно, – фыркнул Стокрылый. – За куревом тебе ходил. Тебе, кстати, в джинсах там не стоит появляться. Надо, чтобы ты рядом со мной был. Я выступать буду, а ты на сцене в кресле сидеть. Якобы, европейское светило, гуру с горы, – он закаркал, – у, я тебя так представлю. Как Воланд у Булгакова, сидеть будешь. Трость тебе дам...
– А они поверят? – спросил Черный. Стокрылый осекся:
– То есть как... Конечно. Это ведь я сам скажу; разумеется, поверят. Просто со сцены удобнее всего работать будет.
– Я не о том, – сказал Черный. – Они вам поверят, что я – светило. А вы их обманете. Это еще мягко говоря. А?
– Иногда, – назидательно сказал Стокрылый, – вера сильнее лжи.
– Чего? – не понял Черный.
Стокрылый начал что-то длинно, высокопарно объяснять, а Черный вдруг совершенно отчетливо увидел: вот он звонит Тиму, приглашает в кино. Говорит: у меня тут три билета, подхватывай Дину, и пойдем... Они встречаются у кинотеатра, он, Тим и Дина, все улыбаются, и Тим держит Дину за руку, а потом Черный лезет в карман за билетами, извлекает – сначала один цветастый прямоугольник, потом второй, потом долго, напоказ шарит в кармане и, наконец, мучительно кривясь, говорит: «Потерял третий... Идите без меня». Тогда Дина и Тим переглядываются, и Дина что-то шепчет Тиму. Тим говорит: «Это ведь ты купил. Давай лучше Динка с тобой сходит, я все равно боевики не очень люблю». «Как в «Криминальном чтиве»?» – спрашивает Черный. Дина смеется, а Тим, смущенно улыбаясь, потирает затылок и спрашивает: «А что было в «Криминальном чтиве»?» Дина говорит: «Помнишь, там Траволту босс просит сходить с его женой в кино?» «А, с Умой Турман, – говорит Тим и хихикает, – а потом он ей шприц в грудь всаживал еще, да?» Все смеются. «Давайте, идите», – говорит Тим, посмеиваясь. «Ты точно... все нормально?» – спрашивает Дина. «Нормально-нормально, – ухмыляется Тим. – Тут за углом ирландский паб. Там меня и найдете». «Ирландский – это круто», – серьезно говорит Черный. «Точно», – говорит Тим, и они хлопают друг друга по плечам. Пять минут спустя Черный с Диной, взявшись за руки, пробираются в полутьме к своим местам – не самым лучшим, в дальнем ряду. А еще через минуту они начинают жадно, взахлеб целоваться...
– Эй, – это уже Стокрылый. – Эй!
Черный вздрогнул: пепел дополз по сигарете до пальцев. Дина. Проклятье. Дина... «Давай за город махнем, Тим к родителям собрался на весь день», – так она сказала, это было зимой, прошлой зимой, после Рождества. Не было еще в их жизни ни Стокрылого, ни Отдела, ни мнимых смертей, а был только постоянный секс, постоянное веселье, и почти забавно было обманывать простодушного, глупенького Тимку... «Давай за город махнем», – сказала она, а Черный засмеялся: «Что там делать-то, за городом, зима же. Снеговиков, что ли, лепить? Любиться все равно невозможно – задницы поотмораживаем на хрен». Она, все еще улыбаясь, слегка наклонила голову и сказала: «Интересно, а для тебя свидание со мной без интима – это не свидание?». Она была чудо как хороша в обтягивающих черных брюках, в короткой шубке с меховой оторочкой и в теплых сапожках с пушистыми отворотами. Дина стояла, покачиваясь с каблука на носок, а он тогда не нашелся, что сказать. Да она и не ждала ответа. Рассмеялась и перевела тему разговора, сказала что-то про переход на зимнее время, а он...
– Макс! – гаркнул Стокрылый.
– Я... – Черный откашлялся. – Э-э, я, Лео, похоже...
Стокрылый вдруг взял его железными пальцами за виски, заглянул в глаза. Кажется, до самого мозга взглядом достал.
– Понятно, – сказал он. – Все нормально, это пройдет.
– Что пройдет? – спросил Черный. Голос его предал. – Что со мной? Не хочу, а вспоминаю, понимаете вы? Уже сил никаких нет. Что ж это?
Стокрылый мудро улыбнулся.
– Это практики, – сказал он. – Такой небольшой побочный эффект. Ну, а что ты хочешь? Ты заново все свои жизни прожил, все-все вспомнил, что видел. Да, практики – штука мощная. Но... не волнуйся, это пройдет.
– Что пройдет? – спросил Черный со страхом. Таким же голосом – перехваченным, душным – он говорил с ними, тогда, когда они полукружьем зажали его на задворках школы, притиснули к стене, и начали плевать, по очереди, стараясь попасть в глаза. Он уговаривал их: «ребята, не надо, ребята, пустите», и внутри что-то нарастало, нарастало, а он только помнил, что должен скрывать свою сущность, как учил Милон Радович... Притворяться человеком, в гибкости – сила... Он говорил: «ребята, не надо, пустите, ну ребята», он говорил это, а они плевали в него, и смеялись. А потом кто-то – он не видел, кто – подступил к нему и ударил палкой сбоку в бедро, и он упал от страшной боли на одно колено, и вот тогда он как-то по-новому вспомнил те слова... Будьте людьми внешне, внутри же храните свою природу, да, точно... Все еще повторяя: «ребята, не надо», он распрямился, как пружина, и прыгнул на самого большого и страшного, и природа показалась, вся как есть. Он вцепился зубами в горячую, ненавистную плоть, услышал визг жертвы, брызнуло что-то соленое и горячее, а он зарычал и стиснул челюсти. Главный враг визжал и просил пощады, остальные разбегались в страхе, он слышал топот испуганных ног. Потом он вскочил, перемазанный красным, и помчался за кем-то, потому что природа больше не могла храниться внутри – потому что он стал тем, кем был всегда.
Ведь забыл уже, давно забыл, напрочь, а сейчас снова вспомнил.
Стокрылый придвинулся к нему, коснулся лба Черного своим лбом, сухим, твердым, морщинистым. Заговорил доверительно:
– Главная цель практик была – разбудить в тебе Тотем. Видно, мы старались не зря, потому что ты вспомнил в подробностях не только прошлые жизни, но и эту, человеческую. Не бойся: как вспомнил, так и забудешь. У людей память короткая.
Черный оттолкнул Стокрылого и отвернулся.
– Слушайте, Лео, – помолчав, спросил он, – а какой у вас дар? Ну, наш дар, тотемный?
Стокрылый какое-то время не отвечал. В машине было тихо, лишь потрескивал, остывая, восьмицилиндровый двигатель, да стучал по крыше дождь. Небо с утра так и не очистилось – наоборот, наползли друг на друга сизые ватные тучи. Дождь усилился: его шорох стал слышен даже сквозь автомобильные стекла. За горизонтом полыхнула зарница.
– Слово, – сказал Стокрылый. – Вот какой у меня дар. Во всех сказках ворон – птица мудрая. И противников побеждает исключительно в споре. Дар ворона – очаровывать словами.
Все правильно, подумал Черный. Теперь все понятно.
Вдруг он увидел их. Десятки, сотни лиц, старые и молодые, глуповато-злые и умно-хитрые, простодушно-звериные и притворно-добрые – они все были здесь, с ним, и все смотрели на него. Фотографии. Те, на ком он тренировался, оттачивал свое искусство, все они вернулись и были теперь с ним. Парочка на завтрак, пятеро на обед, трое на закуску. Ненавидеть – это очень просто, нинген. Аппетит приходит во время еды. Главное – начать, потом все легче и легче, и уже неважно, кого. Мы не в обиде, говорили они. Мы все понимаем и прощаем тебя, нинген. На твоем месте мы поступили бы точно так же, и точно так же поступил бы любой человек. Ведь человек слаб, слабее зверя, слабее даже самого себя, нинген. Уж куда тебе было тягаться с самим собой – слабому человеку с сильным зверем. Ведь, сколько жизней ни прожил, сколько зла ни помнишь, всегда есть только тот ты, который сейчас. Черный-мечтатель, Черный-игрок, Черный-одинокий ковбой, Черный-любовник, Черный-убийца, Черный-нинген. Ты ведь знаешь, что такое «нинген», Черный? «Нинген» по-японски значит – «человек». Просто человек.
– Все нормально, – сказал Стокрылый, заводя мотор. За горизонтом опять сверкнуло – уже ярче, уже ближе, с багровым оттенком.
И тут Черный подумал: «Тим».
Мертвый Тим.
Ведь это он его убил, он сам. Своими руками, а ведь они про Ирландию... вместе...
Вот это дело, подумал Черный весело. Язык онемел совершенно. Бриллиант опустился по пищеводу в желудок и начал свое искрометное действие. Черному стало легко и отрадно. Сейчас все и закончится. Стокрылый получит свой куш, а я смоюсь. И пусть только попробует мне недодать хотя бы евро: знает ведь, падла, с кем имеет дело. Это же я, великий, могучий и беспощадный. Черный поймал свое отражение в зеркале заднего вида и задиристо подмигнул. Все было на мази. И от бабушки ушел, и от дедушки ушел, а от тебя, ворона припадочная, и подавно уйду... Все было о’кей. Только вот...
....только вот кто-то один нашелся тогда. Один смелый, наглый мудак, который в тот же день подвел к Черному новенькую – ничего не подозревающую, вежливо улыбающуюся – и сказал: «Ну-ка, повтори, куда ты ее...» И Черный смотрел, как новенькая перестает улыбаться, а тот мудак, наоборот, улыбается все шире, все гаже, и Черный ничего не сделал – не дал ему в морду, не сказал ни слова девушке. Только стоял, глядя в землю, пока они не ушли.
– Зараза! – заорал Стокрылый. Спорткар вильнул, Черного бросило грудью на ремень. Хорошо, что пристегнулся. – Смотри, куда прешь!
Старик – плешивый, с головы до пят мокрый от дождя – вытаращил глаза, покрутил у виска пальцем и пошел своей дорогой. Стокрылый опять ругнулся и резко перебросил рукоятку передач.
Что это со мной, подумал Черный с удивлением и страхом. Зачем я все это вспоминаю? Ну, молодой был, ну дурак. С кем не бывает. Зачем это мне? Я ведь – великолепный кот, само совершенство, первый среди равных. И от бабушки ушел, и от дедушки ушел, что было – то прошло... грех молодости гения... Он потряс головой. Наверное, все таблетки чертовы виноваты. Не надо было столько их жрать, иногда стоило и потерпеть. А может, не только в таблетках дело. А может, и вовсе не в них.
– Лео, – сказал он, – слушайте, хрен с ней, с практикой сегодня. Не будем, хорошо? Я и так готов.
Стокрылый бросил на него злой, косой взгляд.
– Ты с биноклем тренировался?
Черный потер колени. Опять заболели, что ты поделаешь. Из-за одной мысли о бинокле.
– Нет, – сказал он.
Стокрылый заворчал невнятно.
– А, ладно, – сказал он. – И так времени в обрез. Сейчас все равно ко мне, переодеться надо.
Следующие полчаса они ехали молча. Стокрылый молчал потому что ему, верно, не хотелось отвлекаться от дороги на скорости сто восемьдесят километров в час. Черный же молчал, потому что совершенно против своей воли, с ужасом и отвращением вспоминал, как...
...вспоминал, как расчехлил, наконец, бинокль и добрых пять минут рассматривал, вертя так и этак. Странное дело: всегда любил бинокли и подзорные трубы, но эту дорогую штуковину было противно брать в руки. Само прикосновение к шероховатым матовым тубусам вызывало дрожь внизу спины. Черный повернул бинокль – на линзы упал солнечный луч и, отразившись, выстрелил в глаза. Черный выругался, зажмурился и потряс головой, а когда открыл глаза, то ему показалось – бинокль смотрит на него окулярами, внимательно и недобро. Черный оставил его на подоконнике и сходил за бутылкой. Немного выпить не повредит, совсем нервы расшатались, проклятая ворона с ее проклятыми тренингами... Когда он вернулся, то нашел бинокль лежащим на полу. Словно чертов прибор спрыгнул с подоконника и пополз за Черным. Он все-таки нашел в себе силы, чтобы поднять бинокль и вернуть на подоконник. Ну, мало ли, неаккуратно положил, уходя, вот хреновина и упала, хорошо еще, не разбилось ничего... Ладно, с кем не бывает. Черный несколько раз отхлебнул из горлышка и, успокоившись, приложил бинокль к глазам. Вот и первый объект. Ну-ка... Человек, молодой, лет двадцати. На первый взгляд, ничего особенного. Та-ак... Ты, сволочь. Простец. Ты не замечаешь вокруг ничего, кроме того, что можно сожрать, выкурить или трахнуть. Безмозглый кусок мяса, жрущий, плюющийся спермой и дерьмом, по ошибке наделенный даром речи. Ты рано подохнешь, сгоришь от наркоты и гепатита, но перед этим постараешься заразить своей мерзостью как можно больше людей. Ты и тебе подобные, вас даже педерастами-то нельзя назвать, вы модные метросексуалы, вы с равной охотой развращаете мальчиков и девочек, вы – побочная ветвь цивилизации, дрянь, отбросы... Человек остановился. Оглянулся, открыл рот: звал кого-то. В этот миг с улицы на тротуар круто свернула новенькая блестящая машина, ударила человека сбоку – тот словно обнял капот всем телом – отбросила и, тормозя, перекатилась через тело передними колесами. Черного передернуло. Он еще ничего не успел понять, когда увидел – у бинокля было отличное поле обзора – увидел, как к лежащему человеку бежит женщина. Подбежала. Упала на колени. Потянула за руку, похлопала по щекам (рядом стоял, опустив плечи, водитель машины). Поднялась с колен. Шатаясь, держась за голову, открыла рот. Закричала – крик было слышно даже здесь, за толстыми стеклами, на высоте пятнадцати этажей. Черный шарахнулся от подоконника, задернул шторы, опрокинул бутылку. Женщина кричала еще долго – пять минут или десять, то громче, то тише, то выла пронзительно и долго, то захлебывалась короткими рыданиями. Потом крики стихли. Черный открыл глаза...
– Все, приехали, – сказал Стокрылый.
...Черный открыл глаза. Он заново пережил этот гребаный кошмар. Заново. Все то время, что кричала женщина – он все это время стоял посреди спальни, зажмурившись и сжимая в руке бинокль. Как только крики смолкли, он со всей мочи ахнул бинокль об стену.
Ну ничего. Это с непривычки, это в первый раз. Почему нельзя сделать так, чтобы некоторые вещи начинались сразу со второго раза? Секс, например. Или курение. Кстати, да, да, да!! Закурить, вот что надо. Ни разу еще не курил, как проснулся, это же помереть можно... Он похлопал по груди и обнаружил, что вместо сигарет по ошибке сунул во второй карман еще одну пачку таблеток.
– Лео, а у вас закурить нет? – спросил он со слабой надеждой. Стокрылый пожал плечами:
– Я бросил, ты же знаешь... Впрочем, могу у охраны спросить.
– Это хорошо бы, – слабым голосом заметил Черный.
– Посиди, я сейчас, – велел Стокрылый и выбрался из машины. Как раз вовремя, чтобы Черный вспомнил про свою первую сигарету. Как купил – с бьющимся сердцем – в ларьке мягкую пачку «родопи». Как, озираясь, вышел на лестничную площадку. Как в первый раз осторожно клюнул дымящуюся сигарету – отвратительный вкус, зачем это курят? Потом сообразил, что надо, наверное, в легкие дым втянуть. Закашлялся до слез, чуть не упал от головокружения. И столкнулся с отцом, который вышел на площадку вынести мусор...
– На, держи – произнес Стокрылый. Черный чуть не заорал от неожиданности. И когда это проклятый ворон успел вернуться? Стокрылый протягивал пачку сигарет. Брови его удивленно карабкались на лоб. – Ты будешь или нет?
Черный кивнул, вытряс из пачки сигарету, закурил. Вкус был мерзостный; он закашлялся. Совсем как те «родопи»... Черт, черт, что это со мной. Все, с этой минуты – никаких воспоминаний. Нету у меня больше памяти. Не-ту.
– Готов? – спросил Стокрылый. Взглядом он словно мерил Черному температуру. Черный неуверенно кивнул:
– Вы что, уже переоделись?
– Нет, конечно, – фыркнул Стокрылый. – За куревом тебе ходил. Тебе, кстати, в джинсах там не стоит появляться. Надо, чтобы ты рядом со мной был. Я выступать буду, а ты на сцене в кресле сидеть. Якобы, европейское светило, гуру с горы, – он закаркал, – у, я тебя так представлю. Как Воланд у Булгакова, сидеть будешь. Трость тебе дам...
– А они поверят? – спросил Черный. Стокрылый осекся:
– То есть как... Конечно. Это ведь я сам скажу; разумеется, поверят. Просто со сцены удобнее всего работать будет.
– Я не о том, – сказал Черный. – Они вам поверят, что я – светило. А вы их обманете. Это еще мягко говоря. А?
– Иногда, – назидательно сказал Стокрылый, – вера сильнее лжи.
– Чего? – не понял Черный.
Стокрылый начал что-то длинно, высокопарно объяснять, а Черный вдруг совершенно отчетливо увидел: вот он звонит Тиму, приглашает в кино. Говорит: у меня тут три билета, подхватывай Дину, и пойдем... Они встречаются у кинотеатра, он, Тим и Дина, все улыбаются, и Тим держит Дину за руку, а потом Черный лезет в карман за билетами, извлекает – сначала один цветастый прямоугольник, потом второй, потом долго, напоказ шарит в кармане и, наконец, мучительно кривясь, говорит: «Потерял третий... Идите без меня». Тогда Дина и Тим переглядываются, и Дина что-то шепчет Тиму. Тим говорит: «Это ведь ты купил. Давай лучше Динка с тобой сходит, я все равно боевики не очень люблю». «Как в «Криминальном чтиве»?» – спрашивает Черный. Дина смеется, а Тим, смущенно улыбаясь, потирает затылок и спрашивает: «А что было в «Криминальном чтиве»?» Дина говорит: «Помнишь, там Траволту босс просит сходить с его женой в кино?» «А, с Умой Турман, – говорит Тим и хихикает, – а потом он ей шприц в грудь всаживал еще, да?» Все смеются. «Давайте, идите», – говорит Тим, посмеиваясь. «Ты точно... все нормально?» – спрашивает Дина. «Нормально-нормально, – ухмыляется Тим. – Тут за углом ирландский паб. Там меня и найдете». «Ирландский – это круто», – серьезно говорит Черный. «Точно», – говорит Тим, и они хлопают друг друга по плечам. Пять минут спустя Черный с Диной, взявшись за руки, пробираются в полутьме к своим местам – не самым лучшим, в дальнем ряду. А еще через минуту они начинают жадно, взахлеб целоваться...
– Эй, – это уже Стокрылый. – Эй!
Черный вздрогнул: пепел дополз по сигарете до пальцев. Дина. Проклятье. Дина... «Давай за город махнем, Тим к родителям собрался на весь день», – так она сказала, это было зимой, прошлой зимой, после Рождества. Не было еще в их жизни ни Стокрылого, ни Отдела, ни мнимых смертей, а был только постоянный секс, постоянное веселье, и почти забавно было обманывать простодушного, глупенького Тимку... «Давай за город махнем», – сказала она, а Черный засмеялся: «Что там делать-то, за городом, зима же. Снеговиков, что ли, лепить? Любиться все равно невозможно – задницы поотмораживаем на хрен». Она, все еще улыбаясь, слегка наклонила голову и сказала: «Интересно, а для тебя свидание со мной без интима – это не свидание?». Она была чудо как хороша в обтягивающих черных брюках, в короткой шубке с меховой оторочкой и в теплых сапожках с пушистыми отворотами. Дина стояла, покачиваясь с каблука на носок, а он тогда не нашелся, что сказать. Да она и не ждала ответа. Рассмеялась и перевела тему разговора, сказала что-то про переход на зимнее время, а он...
– Макс! – гаркнул Стокрылый.
– Я... – Черный откашлялся. – Э-э, я, Лео, похоже...
Стокрылый вдруг взял его железными пальцами за виски, заглянул в глаза. Кажется, до самого мозга взглядом достал.
– Понятно, – сказал он. – Все нормально, это пройдет.
– Что пройдет? – спросил Черный. Голос его предал. – Что со мной? Не хочу, а вспоминаю, понимаете вы? Уже сил никаких нет. Что ж это?
Стокрылый мудро улыбнулся.
– Это практики, – сказал он. – Такой небольшой побочный эффект. Ну, а что ты хочешь? Ты заново все свои жизни прожил, все-все вспомнил, что видел. Да, практики – штука мощная. Но... не волнуйся, это пройдет.
– Что пройдет? – спросил Черный со страхом. Таким же голосом – перехваченным, душным – он говорил с ними, тогда, когда они полукружьем зажали его на задворках школы, притиснули к стене, и начали плевать, по очереди, стараясь попасть в глаза. Он уговаривал их: «ребята, не надо, ребята, пустите», и внутри что-то нарастало, нарастало, а он только помнил, что должен скрывать свою сущность, как учил Милон Радович... Притворяться человеком, в гибкости – сила... Он говорил: «ребята, не надо, пустите, ну ребята», он говорил это, а они плевали в него, и смеялись. А потом кто-то – он не видел, кто – подступил к нему и ударил палкой сбоку в бедро, и он упал от страшной боли на одно колено, и вот тогда он как-то по-новому вспомнил те слова... Будьте людьми внешне, внутри же храните свою природу, да, точно... Все еще повторяя: «ребята, не надо», он распрямился, как пружина, и прыгнул на самого большого и страшного, и природа показалась, вся как есть. Он вцепился зубами в горячую, ненавистную плоть, услышал визг жертвы, брызнуло что-то соленое и горячее, а он зарычал и стиснул челюсти. Главный враг визжал и просил пощады, остальные разбегались в страхе, он слышал топот испуганных ног. Потом он вскочил, перемазанный красным, и помчался за кем-то, потому что природа больше не могла храниться внутри – потому что он стал тем, кем был всегда.
Ведь забыл уже, давно забыл, напрочь, а сейчас снова вспомнил.
Стокрылый придвинулся к нему, коснулся лба Черного своим лбом, сухим, твердым, морщинистым. Заговорил доверительно:
– Главная цель практик была – разбудить в тебе Тотем. Видно, мы старались не зря, потому что ты вспомнил в подробностях не только прошлые жизни, но и эту, человеческую. Не бойся: как вспомнил, так и забудешь. У людей память короткая.
Черный оттолкнул Стокрылого и отвернулся.
– Слушайте, Лео, – помолчав, спросил он, – а какой у вас дар? Ну, наш дар, тотемный?
Стокрылый какое-то время не отвечал. В машине было тихо, лишь потрескивал, остывая, восьмицилиндровый двигатель, да стучал по крыше дождь. Небо с утра так и не очистилось – наоборот, наползли друг на друга сизые ватные тучи. Дождь усилился: его шорох стал слышен даже сквозь автомобильные стекла. За горизонтом полыхнула зарница.
– Слово, – сказал Стокрылый. – Вот какой у меня дар. Во всех сказках ворон – птица мудрая. И противников побеждает исключительно в споре. Дар ворона – очаровывать словами.
Все правильно, подумал Черный. Теперь все понятно.
Вдруг он увидел их. Десятки, сотни лиц, старые и молодые, глуповато-злые и умно-хитрые, простодушно-звериные и притворно-добрые – они все были здесь, с ним, и все смотрели на него. Фотографии. Те, на ком он тренировался, оттачивал свое искусство, все они вернулись и были теперь с ним. Парочка на завтрак, пятеро на обед, трое на закуску. Ненавидеть – это очень просто, нинген. Аппетит приходит во время еды. Главное – начать, потом все легче и легче, и уже неважно, кого. Мы не в обиде, говорили они. Мы все понимаем и прощаем тебя, нинген. На твоем месте мы поступили бы точно так же, и точно так же поступил бы любой человек. Ведь человек слаб, слабее зверя, слабее даже самого себя, нинген. Уж куда тебе было тягаться с самим собой – слабому человеку с сильным зверем. Ведь, сколько жизней ни прожил, сколько зла ни помнишь, всегда есть только тот ты, который сейчас. Черный-мечтатель, Черный-игрок, Черный-одинокий ковбой, Черный-любовник, Черный-убийца, Черный-нинген. Ты ведь знаешь, что такое «нинген», Черный? «Нинген» по-японски значит – «человек». Просто человек.
– Все нормально, – сказал Стокрылый, заводя мотор. За горизонтом опять сверкнуло – уже ярче, уже ближе, с багровым оттенком.
И тут Черный подумал: «Тим».
Мертвый Тим.
Ведь это он его убил, он сам. Своими руками, а ведь они про Ирландию... вместе...
