Раздосадованный на гадалку за глупое предсказание, я не попросил указать дорогу к дому путника, а, пытаясь отыскать гостиницу самостоятельно, заблудился в переплетении тесных улочек. Увидев разносчика воды, я предложил ему проводить меня за небольшое вознаграждение.
«О, охотно провожу тебя! — задорно отозвался он. — Вижу по дорогой ткани твоей одежды, что ты не беден, однако же у тебя нет даже простенького украшения. Годное ли дело так не заботиться о себе! Услуга за услугу! Дам тебе великолепный перстень, древний. Он принесёт тебе удачу! Так и быть, уступлю всего за три кольца серебра, — мой провожатый подкинул на ладони действительно изумительное творение рук давно ушедшего в мир иной ювелира.— Это очень старый перстень, — уговаривал меня водонос. — Столь чистых камней, как здесь, сейчас не найти даже в самом Великом Доме!»
Не будучи ценителем каких бы то ни было украшений, я сперва весьма недоверчиво отнёсся к предложению обменять серебро на перстень; но засверкавшие разноцветными красками в красноватых лучах уходящего дня явно подлинные изумруды подтолкнули меня совершить эту роковую сделку. Как только я спрятал своё приобретение в складках одежды, а разносчик воды получил три серебряных колечка — наша сделка была завершена. Верный своему обещанию разносчик поманил меня за собой. Мы вышли к рынку. Прошли мимо двух уличных танцовщиц с ярко раскрашенными ладонями и лицами, не столь завлекающими зевак танцем, сколь предлагающими себя, для особого рода развлечений. Здесь мой провожатый и удалился, перед тем указав на длинный белёный дом, и я догадался, что это и есть нужное мне место.
Договорившись с надзирателем гостиницы, я остался здесь до утра. Бесцельное скитание по запутанным лабиринтам улочек большого города изрядно меня вымотало, и я крепко проспал до рассвета. Поздним утром разыскал в гавани большой тростниковый корабль, что скоро должен отправиться с грузом зерна вниз по течению в славный Пе. Дав кормчему пригоршню меди и пообещав, что при надобности помогу гребцам, я уютно устроился на настиле, подложив под спину мягкую циновку. Немного серебра и два куска золота, что были хорошо увязаны в пояс, должны обеспечить мне безбедное существование, к тому же я всегда мог заработать как писец и счетовод.
И вот мы отчалили. Обдуваемый ещё свежим утренним ветерком я с большим удовольствием предался созерцанию берегов полноводного Хапира. Мне были хорошо видны сверкающие пики — великие постройки возгордившихся царей, что уподобили себя богам, будучи всего лишь наместниками. Нынешние владыки строят теперь себе гораздо меньшие усыпальницы; и уже не здесь, а выше по реке, и они забыли их главное предназначение, но я, даже не будучи посвящённым, давно знал об истинном смысле прекрасных храмов великих царей — попрать тлен и само всеразрушающее время. Блеск больших пирамид напомнил мне о моём приобретении. Достав перстень, я залюбовался игрой лучика света в гладко отполированных старинным мастером гранях изумруда, прозрачного, словно вода в горном ручье. В оправе из чистого золота было ровно четырнадцать граней — число гробниц Осириса. Кольцо пришлось точно по размеру на безымянный палец левой руки, и я решил, что там и стану его носить.
Наконец, уже ближе к вечеру другого дня, мы привязались к старому кедровому причалу в гавани Пе. Я распрощался с кормчим и спрыгнул на скользкие брёвна. Мне не пришлось долго слоняться в портовой сумятице. Воля случая и богов привела меня в большой, хорошо проветриваемый дом в два этажа, где обычно гостили знатные путешественники, но меня это не пугало. Здесь разносили вино и воду и, судя по доносящимся ароматам, готовили блюда на любой вкус. Стоило мне появиться, как сразу подскочил мальчик-прислужник. Он усадил меня на отдельную циновку и поста-вил рядом жареные побеги молодого тростника, обильно приправленные луком с бобами и мясом домашней антилопы. Потом принёс вино и воду.
Здешние завсегдатаи не отличались особым благочестием, так же как и враждебностью по отношению к пришлым. Я пристально окинул взглядом двор, немного опасаясь предвзятого отношения к себе, однако никто из местных попросту не обращал на меня внимания, а быть может, пытались выказать пренебрежение. Ведь моя более смуглая кожа выдавала во мне южанина, а значит, чужака в этом северном городе, с чем приходилось мириться. Частые междоусобицы между Верховьем и Низовьем не особо идут на пользу единению между людьми. Мы воюем друг с другом за земли и рабов, но иноземных захватчиков Юг и Север всегда изгоняют совместно.
Большинство посетителей этого заведения вообще ни на что не обращала внимания, увлёкшись играми, особенно любимыми в касте моряков. Некоторые из вошедших в азарт игроков, бросая кости, выигрывали немало дебенов — не так давно введённого некого подобия всеобщей денежной меры; проигравшие же страшно ругались и пытались пьяно задираться. Поначалу мне было не понятно, почему весь этот людской бедлам, расположившийся широким кольцом, теснится, когда в середине осталось ещё много свободного места. Но все разъяснилось спустя какое-то время, когда раз-дался серебряный звон ножных браслетов танцовщиц, шумно вбежавших с улицы. Казалось, весь собравшийся люд только и ждал этого. Девицы призывно захлопали в ладоши и зазвенели бубенцами, заставив даже самых азартных игроков побросать кости.
Наши женщины небезосновательно славятся стройностью и красотой, на зависть соседним народам. И северянки вовсе не были исключением из правил. Обнажённые танцовщицы грациозно закувыркались, заманчиво подрагивая ярко подкрашенными кружочками сосков. Пояса и повязки на бёдрах не мешали им выделывать замысловатые кульбиты. Музыкантши в обтягивающих прозрачных калазирисах — длинных платьях, по старой традиции Низовья ещё не прикрывавших груди, звенели бубенцами, трясли систрами и играли на лютнях. Не носили девушки и париков, и их длинные тёмные волосы широко развевались в такт необычной для меня мелодии. В отличие от сковывающего обыденного одеяния, на калазирисах танцовщиц были разрезы от щиколоток до бёдер, позволяющие непринуждённо совершать самые сложные телодвижения. В пламени ярко раздутых зрителями светильников пропитанная ароматными бальзамами и натёртая маслом загорелая кожа девиц отливала цветом дорогого перламутра, а лёгкие колебания огненных язычков отбрасывали на тела молоденьких северянок, уже изрядно угостившихся из рук мужчин вином, десятки цветных бликов, отчего их обведённые чёрной и синей краской томные глаза завораживающе искрились поддельной любовной истомой на хорошеньких личиках в обрамлении густых локонов волос.
Под ободряющие выкрики пьяной публики, возбужденной этим зрелищем, танцовщицы сбились в круг. Девицы взмахнули систрами и снова начали танец. Конечно, я уже неоднократно бывал на представлениях бродячих артистов, однако здесь было нечто в ином роде, чем просто прыжки и кувырки. Отпивая вино прямо из широкого горлышка кувшина, я неотрывно следил за страстными изгибами женских тел в такт звона систров и мелькания золотой маски богини Хатор…»
…Прервав ненадолго чтение папируса и смахнув капельки пота с лица, я вспомнил, что Хатор — это богиня любви. Её изображение в давние времена делалось на верхней части ручки систра. Лицо Хатор скрывала золотая маска. Поговаривали, что Исида в золотой маске и есть Хатор. Не желая отрываться от рукописи, я вернулся к свитку.
«Внезапно мой взгляд утонул в колдовской бездне глаз пригожей красотки, что одарила меня призывной улыбкой и взмахом длинных пушистых ресниц. Желание разом охватило меня. Отбросив доводы рассудка, я совершил великую глупость — неловко кивнул танцовщице в ответ; и теперь все прелести этой молоденькой северянки принадлежали мне на всю ночь.
Танец закончился, и, опасливой поступью пробравшись между отнюдь не тихими завсегдатаями постоялого места, моя девица, проявив изрядную сноровку, дабы не позволить чужим рукам перехватить себя по пути, добралась до закутка, где я сидел, и ловко пристроилась на моих коленях. Обдав меня жаром обнажённого тела, она что-то ласково прошептала на ухо, отхлебнула вина из моего кувшина, и убежала продолжать танец. То ли от выпитого, то ли от запаха надушенной кожи девицы моя голова закружилась. Не могу отчётливо вспомнить, что было дальше, только в середине ночи я уже крепко обнимал свою красотку-танцовщицу, и, нежно друг друга лаская, мы говорили слова любви. Потом, когда стихла музыка, мы поднялись в свободные покои, и мягкое ложе из широких циновок почти до рассвета негром-ко постанывало под тяжестью двух наших тел».
Здесь я ненадолго прервал чтение свитка, невольно рассмеявшись про себя над безрассудством автора. Не стоило ему, столь неискушённому в блудных похождениях юнцу, так необдуманно поддаваться внезапному дурману страсти, совсем позабыв о благоразумии. Ведь мне заранее стало понятно, чем может закончиться его необдуманный поступок, — за долгие годы нелёгкого своего существования на этом свете я на собственном опыте и примере несчастных товарищей давно прошел хорошую школу общения с подобными девицами и с лёгкостью мог предсказать последствия. Хотя даже боги не всегда могут поведать, что уготовила нам неумолимая судьба.
Согласно старинному преданию, даже великие древние богини: Исида, Нефтида, Месхенет и Хекет, — не брезговали обращаться в танцовщиц и иногда посещать наш мир. И ничего предосудительного в этом я не имел права найти, будучи и сам — постыдным грабителем царских могил, за что и должен буду понести наказание на суде Осириса — надеясь, однако, что моему сердцу простятся эти вынужденные прегрешения.
Закончив свои недолгие размышления, я вновь обратился к рукописи и продолжил знакомство с забавной историей будущего храмового служителя.
«Для меня это была незабываемая и роковая ночь. Пробудившись лишь к полудню, я обнаружил, что остался без средств и приобретённого в Мемфисе старинного перстня. Стало досадно и обидно, и, конечно же, в том, что произошло, я винил лишь самого себя, — однако боги имеют на всё свои взгляды. Что ж, небольшая надежда вернуть хотя бы часть похищенного у меня ещё была, и, спустившись вниз, я стал звать сторожа, надеясь выведать у него, где я мог бы выкупить свои вещи.
«Чего тебе нужно? — неохотно и сонно отозвался тот. — Спрашиваешь, где девицы? Ищи их теперь! Вчера они были здесь, а завтра могут оказаться уже в Анну. Мне это неведомо! — отмахнулся сторож. — Ведь они — бродяжки!»
«Дорогу! Прочь! Освободить дорогу! — вдруг донеслись громкие крики в распахнутых дверях гостиницы. — А ну-ка, разбегайся, бездельники! Вам тут не представление!»
Я не успел даже удивиться, когда увидел, как во двор вломились три городских стражника. Двое из них, разгоняя зевак, грозно размахивали деревянными дубинками; а последний волок, упирающуюся и зарёванную, ту самую девицу, что обокрала меня. С размазанной по щёкам глазной краской она не сильно напоминала мою ночную подругу. И всё же я узнал её! Пусть даже сейчас она была одета в довольно пристойное платье. Однако ещё более странным и неожиданным оказалось то, что, заприметив меня, девица громко заголосила, упав на колени, вырвалась из рук удерживающего её стража и, ткнув указательным пальцем в мою сторону, запричитала: «Это было у него! Я вовсе ни при чём!»
Её слова возымели мгновенное действие. Позабыв о воровке, которая сразу юркнула в двери и скрылась в толпе, стражники бросились ко мне, скрутили ремнями руки и под победное улюлюканье окружающих выволокли наружу. Я же, будучи удивлён и растерян, не сделал даже малейших попыток к сопротивлению. Как последнего бродягу и вора, с позором протащив через весь город, ничего не объясняя, они швырнули меня в смрадную тюремную яму и удалились.
И вот потекло томительное время скорбных раздумий и ожиданий с призрачной надеждой, что вот-вот ошибка выяснится, и я буду отпущен на свободу. По прихоти какого бога случилось со мной такое горе?! Не знаю! Только в моей памяти почему-то всплыло видение великих пирамид — таки-ми, как я увидел их с палубы того корабля.
Не могу сказать, сколько времени я провёл в отчаянии и безумных муках, только в итоге за мной пришли, чтобы наконец отвести в дом судьи. Как бы там ни вышло, но я решил не говорить, из какой я семьи – ведь за провинность одного члена семьи могли быть подвергнуты наказанию все родственники преступника, а невиновность укрепляла мой дух и придавала уверенности и сил.
Если попытаться описать судью, к которому меня привели, то уверяю, что выглядел он справедливым и очень важным. Меня заставили опуститься перед ним на колени рядом с сидящим на корточках пожилым писцом, готовым вести все необходимые записи. Судья строго посмотрел на меня, нахмурился и спросил:
— Твоё имя и положение?
— Ани, — ответил я. — Ищу место писца.
— Кто твои родители?
— Они всегда были свободными простыми людьми, — ответил я, — и не так давно отошли в царство Осириса, а я остался без средств и ушёл из родного поселения, чтобы отыскать себе какое-нибудь место, пусть даже временное только лишь на период сбора урожая, как писец и счетовод.
— Я спрашивал о твоей семье! — оборвал мою речь судья. — Для меня в этом деле всё ясно! Ты признан виновным! Тебя прилюдно забьют палками до смерти. Таково моё решение! Но здесь сами наместники, и они пожелали сами судить тебя.
Не хотелось верить тому, что услышали мои уши! Все произошедшее со мной казалось чем-то вроде страшного сновидения, вот только проснуться и разогнать грёзы я никак не мог. Со страхом и отчаяньем я вопрошал: «В чем же моя вина?! Скажи! Какие божьи законы я нарушил?! За что?!»
«Всё! Быстро ведите его к эрпаторам!» — не обращая внимания на мои крики, повелел судья двум рослым городским стражникам; и те, с удвоенным рвением из-за моего неловкого сопротивления, принялись выполнять его приказ. Я же, получив пару сильных ударов палкой по спине, поневоле подчинился своей участи.
Грубо вытолкнутый из дома судьи, подгоняемый изрядными пинками, с крепко связанными за спиной руками, грязный и измученный — я выглядел уличным бродяжкой. Незаслуженно приговорённый к позорной смерти, я уповал на последнюю надежду — добиться справедливости у местного наместника. Тогда я ещё верил в суд и закон.
«О, охотно провожу тебя! — задорно отозвался он. — Вижу по дорогой ткани твоей одежды, что ты не беден, однако же у тебя нет даже простенького украшения. Годное ли дело так не заботиться о себе! Услуга за услугу! Дам тебе великолепный перстень, древний. Он принесёт тебе удачу! Так и быть, уступлю всего за три кольца серебра, — мой провожатый подкинул на ладони действительно изумительное творение рук давно ушедшего в мир иной ювелира.— Это очень старый перстень, — уговаривал меня водонос. — Столь чистых камней, как здесь, сейчас не найти даже в самом Великом Доме!»
Не будучи ценителем каких бы то ни было украшений, я сперва весьма недоверчиво отнёсся к предложению обменять серебро на перстень; но засверкавшие разноцветными красками в красноватых лучах уходящего дня явно подлинные изумруды подтолкнули меня совершить эту роковую сделку. Как только я спрятал своё приобретение в складках одежды, а разносчик воды получил три серебряных колечка — наша сделка была завершена. Верный своему обещанию разносчик поманил меня за собой. Мы вышли к рынку. Прошли мимо двух уличных танцовщиц с ярко раскрашенными ладонями и лицами, не столь завлекающими зевак танцем, сколь предлагающими себя, для особого рода развлечений. Здесь мой провожатый и удалился, перед тем указав на длинный белёный дом, и я догадался, что это и есть нужное мне место.
Договорившись с надзирателем гостиницы, я остался здесь до утра. Бесцельное скитание по запутанным лабиринтам улочек большого города изрядно меня вымотало, и я крепко проспал до рассвета. Поздним утром разыскал в гавани большой тростниковый корабль, что скоро должен отправиться с грузом зерна вниз по течению в славный Пе. Дав кормчему пригоршню меди и пообещав, что при надобности помогу гребцам, я уютно устроился на настиле, подложив под спину мягкую циновку. Немного серебра и два куска золота, что были хорошо увязаны в пояс, должны обеспечить мне безбедное существование, к тому же я всегда мог заработать как писец и счетовод.
И вот мы отчалили. Обдуваемый ещё свежим утренним ветерком я с большим удовольствием предался созерцанию берегов полноводного Хапира. Мне были хорошо видны сверкающие пики — великие постройки возгордившихся царей, что уподобили себя богам, будучи всего лишь наместниками. Нынешние владыки строят теперь себе гораздо меньшие усыпальницы; и уже не здесь, а выше по реке, и они забыли их главное предназначение, но я, даже не будучи посвящённым, давно знал об истинном смысле прекрасных храмов великих царей — попрать тлен и само всеразрушающее время. Блеск больших пирамид напомнил мне о моём приобретении. Достав перстень, я залюбовался игрой лучика света в гладко отполированных старинным мастером гранях изумруда, прозрачного, словно вода в горном ручье. В оправе из чистого золота было ровно четырнадцать граней — число гробниц Осириса. Кольцо пришлось точно по размеру на безымянный палец левой руки, и я решил, что там и стану его носить.
Наконец, уже ближе к вечеру другого дня, мы привязались к старому кедровому причалу в гавани Пе. Я распрощался с кормчим и спрыгнул на скользкие брёвна. Мне не пришлось долго слоняться в портовой сумятице. Воля случая и богов привела меня в большой, хорошо проветриваемый дом в два этажа, где обычно гостили знатные путешественники, но меня это не пугало. Здесь разносили вино и воду и, судя по доносящимся ароматам, готовили блюда на любой вкус. Стоило мне появиться, как сразу подскочил мальчик-прислужник. Он усадил меня на отдельную циновку и поста-вил рядом жареные побеги молодого тростника, обильно приправленные луком с бобами и мясом домашней антилопы. Потом принёс вино и воду.
Здешние завсегдатаи не отличались особым благочестием, так же как и враждебностью по отношению к пришлым. Я пристально окинул взглядом двор, немного опасаясь предвзятого отношения к себе, однако никто из местных попросту не обращал на меня внимания, а быть может, пытались выказать пренебрежение. Ведь моя более смуглая кожа выдавала во мне южанина, а значит, чужака в этом северном городе, с чем приходилось мириться. Частые междоусобицы между Верховьем и Низовьем не особо идут на пользу единению между людьми. Мы воюем друг с другом за земли и рабов, но иноземных захватчиков Юг и Север всегда изгоняют совместно.
Большинство посетителей этого заведения вообще ни на что не обращала внимания, увлёкшись играми, особенно любимыми в касте моряков. Некоторые из вошедших в азарт игроков, бросая кости, выигрывали немало дебенов — не так давно введённого некого подобия всеобщей денежной меры; проигравшие же страшно ругались и пытались пьяно задираться. Поначалу мне было не понятно, почему весь этот людской бедлам, расположившийся широким кольцом, теснится, когда в середине осталось ещё много свободного места. Но все разъяснилось спустя какое-то время, когда раз-дался серебряный звон ножных браслетов танцовщиц, шумно вбежавших с улицы. Казалось, весь собравшийся люд только и ждал этого. Девицы призывно захлопали в ладоши и зазвенели бубенцами, заставив даже самых азартных игроков побросать кости.
Наши женщины небезосновательно славятся стройностью и красотой, на зависть соседним народам. И северянки вовсе не были исключением из правил. Обнажённые танцовщицы грациозно закувыркались, заманчиво подрагивая ярко подкрашенными кружочками сосков. Пояса и повязки на бёдрах не мешали им выделывать замысловатые кульбиты. Музыкантши в обтягивающих прозрачных калазирисах — длинных платьях, по старой традиции Низовья ещё не прикрывавших груди, звенели бубенцами, трясли систрами и играли на лютнях. Не носили девушки и париков, и их длинные тёмные волосы широко развевались в такт необычной для меня мелодии. В отличие от сковывающего обыденного одеяния, на калазирисах танцовщиц были разрезы от щиколоток до бёдер, позволяющие непринуждённо совершать самые сложные телодвижения. В пламени ярко раздутых зрителями светильников пропитанная ароматными бальзамами и натёртая маслом загорелая кожа девиц отливала цветом дорогого перламутра, а лёгкие колебания огненных язычков отбрасывали на тела молоденьких северянок, уже изрядно угостившихся из рук мужчин вином, десятки цветных бликов, отчего их обведённые чёрной и синей краской томные глаза завораживающе искрились поддельной любовной истомой на хорошеньких личиках в обрамлении густых локонов волос.
Под ободряющие выкрики пьяной публики, возбужденной этим зрелищем, танцовщицы сбились в круг. Девицы взмахнули систрами и снова начали танец. Конечно, я уже неоднократно бывал на представлениях бродячих артистов, однако здесь было нечто в ином роде, чем просто прыжки и кувырки. Отпивая вино прямо из широкого горлышка кувшина, я неотрывно следил за страстными изгибами женских тел в такт звона систров и мелькания золотой маски богини Хатор…»
…Прервав ненадолго чтение папируса и смахнув капельки пота с лица, я вспомнил, что Хатор — это богиня любви. Её изображение в давние времена делалось на верхней части ручки систра. Лицо Хатор скрывала золотая маска. Поговаривали, что Исида в золотой маске и есть Хатор. Не желая отрываться от рукописи, я вернулся к свитку.
«Внезапно мой взгляд утонул в колдовской бездне глаз пригожей красотки, что одарила меня призывной улыбкой и взмахом длинных пушистых ресниц. Желание разом охватило меня. Отбросив доводы рассудка, я совершил великую глупость — неловко кивнул танцовщице в ответ; и теперь все прелести этой молоденькой северянки принадлежали мне на всю ночь.
Танец закончился, и, опасливой поступью пробравшись между отнюдь не тихими завсегдатаями постоялого места, моя девица, проявив изрядную сноровку, дабы не позволить чужим рукам перехватить себя по пути, добралась до закутка, где я сидел, и ловко пристроилась на моих коленях. Обдав меня жаром обнажённого тела, она что-то ласково прошептала на ухо, отхлебнула вина из моего кувшина, и убежала продолжать танец. То ли от выпитого, то ли от запаха надушенной кожи девицы моя голова закружилась. Не могу отчётливо вспомнить, что было дальше, только в середине ночи я уже крепко обнимал свою красотку-танцовщицу, и, нежно друг друга лаская, мы говорили слова любви. Потом, когда стихла музыка, мы поднялись в свободные покои, и мягкое ложе из широких циновок почти до рассвета негром-ко постанывало под тяжестью двух наших тел».
Здесь я ненадолго прервал чтение свитка, невольно рассмеявшись про себя над безрассудством автора. Не стоило ему, столь неискушённому в блудных похождениях юнцу, так необдуманно поддаваться внезапному дурману страсти, совсем позабыв о благоразумии. Ведь мне заранее стало понятно, чем может закончиться его необдуманный поступок, — за долгие годы нелёгкого своего существования на этом свете я на собственном опыте и примере несчастных товарищей давно прошел хорошую школу общения с подобными девицами и с лёгкостью мог предсказать последствия. Хотя даже боги не всегда могут поведать, что уготовила нам неумолимая судьба.
Согласно старинному преданию, даже великие древние богини: Исида, Нефтида, Месхенет и Хекет, — не брезговали обращаться в танцовщиц и иногда посещать наш мир. И ничего предосудительного в этом я не имел права найти, будучи и сам — постыдным грабителем царских могил, за что и должен буду понести наказание на суде Осириса — надеясь, однако, что моему сердцу простятся эти вынужденные прегрешения.
Закончив свои недолгие размышления, я вновь обратился к рукописи и продолжил знакомство с забавной историей будущего храмового служителя.
«Для меня это была незабываемая и роковая ночь. Пробудившись лишь к полудню, я обнаружил, что остался без средств и приобретённого в Мемфисе старинного перстня. Стало досадно и обидно, и, конечно же, в том, что произошло, я винил лишь самого себя, — однако боги имеют на всё свои взгляды. Что ж, небольшая надежда вернуть хотя бы часть похищенного у меня ещё была, и, спустившись вниз, я стал звать сторожа, надеясь выведать у него, где я мог бы выкупить свои вещи.
«Чего тебе нужно? — неохотно и сонно отозвался тот. — Спрашиваешь, где девицы? Ищи их теперь! Вчера они были здесь, а завтра могут оказаться уже в Анну. Мне это неведомо! — отмахнулся сторож. — Ведь они — бродяжки!»
«Дорогу! Прочь! Освободить дорогу! — вдруг донеслись громкие крики в распахнутых дверях гостиницы. — А ну-ка, разбегайся, бездельники! Вам тут не представление!»
Я не успел даже удивиться, когда увидел, как во двор вломились три городских стражника. Двое из них, разгоняя зевак, грозно размахивали деревянными дубинками; а последний волок, упирающуюся и зарёванную, ту самую девицу, что обокрала меня. С размазанной по щёкам глазной краской она не сильно напоминала мою ночную подругу. И всё же я узнал её! Пусть даже сейчас она была одета в довольно пристойное платье. Однако ещё более странным и неожиданным оказалось то, что, заприметив меня, девица громко заголосила, упав на колени, вырвалась из рук удерживающего её стража и, ткнув указательным пальцем в мою сторону, запричитала: «Это было у него! Я вовсе ни при чём!»
Её слова возымели мгновенное действие. Позабыв о воровке, которая сразу юркнула в двери и скрылась в толпе, стражники бросились ко мне, скрутили ремнями руки и под победное улюлюканье окружающих выволокли наружу. Я же, будучи удивлён и растерян, не сделал даже малейших попыток к сопротивлению. Как последнего бродягу и вора, с позором протащив через весь город, ничего не объясняя, они швырнули меня в смрадную тюремную яму и удалились.
И вот потекло томительное время скорбных раздумий и ожиданий с призрачной надеждой, что вот-вот ошибка выяснится, и я буду отпущен на свободу. По прихоти какого бога случилось со мной такое горе?! Не знаю! Только в моей памяти почему-то всплыло видение великих пирамид — таки-ми, как я увидел их с палубы того корабля.
Не могу сказать, сколько времени я провёл в отчаянии и безумных муках, только в итоге за мной пришли, чтобы наконец отвести в дом судьи. Как бы там ни вышло, но я решил не говорить, из какой я семьи – ведь за провинность одного члена семьи могли быть подвергнуты наказанию все родственники преступника, а невиновность укрепляла мой дух и придавала уверенности и сил.
Если попытаться описать судью, к которому меня привели, то уверяю, что выглядел он справедливым и очень важным. Меня заставили опуститься перед ним на колени рядом с сидящим на корточках пожилым писцом, готовым вести все необходимые записи. Судья строго посмотрел на меня, нахмурился и спросил:
— Твоё имя и положение?
— Ани, — ответил я. — Ищу место писца.
— Кто твои родители?
— Они всегда были свободными простыми людьми, — ответил я, — и не так давно отошли в царство Осириса, а я остался без средств и ушёл из родного поселения, чтобы отыскать себе какое-нибудь место, пусть даже временное только лишь на период сбора урожая, как писец и счетовод.
— Я спрашивал о твоей семье! — оборвал мою речь судья. — Для меня в этом деле всё ясно! Ты признан виновным! Тебя прилюдно забьют палками до смерти. Таково моё решение! Но здесь сами наместники, и они пожелали сами судить тебя.
Не хотелось верить тому, что услышали мои уши! Все произошедшее со мной казалось чем-то вроде страшного сновидения, вот только проснуться и разогнать грёзы я никак не мог. Со страхом и отчаяньем я вопрошал: «В чем же моя вина?! Скажи! Какие божьи законы я нарушил?! За что?!»
«Всё! Быстро ведите его к эрпаторам!» — не обращая внимания на мои крики, повелел судья двум рослым городским стражникам; и те, с удвоенным рвением из-за моего неловкого сопротивления, принялись выполнять его приказ. Я же, получив пару сильных ударов палкой по спине, поневоле подчинился своей участи.
Грубо вытолкнутый из дома судьи, подгоняемый изрядными пинками, с крепко связанными за спиной руками, грязный и измученный — я выглядел уличным бродяжкой. Незаслуженно приговорённый к позорной смерти, я уповал на последнюю надежду — добиться справедливости у местного наместника. Тогда я ещё верил в суд и закон.
