Особенно по ночам, когда не оставалось сил шевелиться, думать, отвлекаться. Тогда эта боль вливалась в душу мутным, едким потоком, медленно разъедая ее, сжигая по крупице.
Тут, у сольвейгов, та боль казалась ненастоящей. И Барт наверняка была прав — останься я, она окончательно вытравится милыми улыбками, участием, добротой и физическим трудом, которого тут было в достатке.
Но проблема в том, что мне не хотелось оставаться. Хотелось драться с ней — с этой болью — и победить. Быть той, кого описал вождь сольвейгов — сильной, решительной и любящей себя женщиной.
Хотелось жить.
Вечером того же дня сольвейги устроили праздник в мою честь. Было вино, жаренные зайцы, печеная картошка и музыка. Праздновали прямо там, у костра. Вокруг зажгли фонарики, запитанные от небольшого генератора, который прятался за палаткой Барта.
Я быстро захмелела и наблюдала, как танцует Люсия. Ее огненные пряди развевались, словно языки пламени. Сама она подпевала старенькому магнитофону, который, скрипя, все же выдавал популярную в девяностых песню про желтые тюльпаны.
В конце вечера я обнаружила себя сидящей, плотно прислонившись к Дэну, моя голова лежала у него на плече, а сам Дэн покачивался из стороны в сторону, восторженно смотрел на Люсию и подпевал уже ей, фальшивя и путая слова. Я поправляла его, и наши голоса сливались в нечто феерично безобразное, но нам было плевать. А Барт улыбался, глядя на меня через дымовую завесу от костра.
Проснулась я в полумраке. Долго пыталась вспомнить, где я, а потом поняла, что нахожусь в палатке Барта на раскладушке, по подбородок укрытая теплыми одеялами. Было так уютно, что не хотелось вставать. Пахло костром, растворимым кофе и корицей.
Я нехотя поднялась и потянулась. Голова не болела, желудок призывно урчал, требуя завтрак. Я сунула ноги в теплые угги, натянула куртку, которая аккуратно лежала рядом на раскладном стульчике, и вышла из палатки.
Вокруг сновали сольвейги – с дровами, сумками, просто бежали по делам. Кипела жизнь, лишенная привычных благ цивилизации, с дикими для меня условиями. Жизнь людей, которых я не знала. А они, казалось, знали меня всегда. Как только увидели, замахали руками, заулыбались, а Люсия подошла и взяла за руку.
– Идти со мной, – сказала и настойчиво потянула в сторону елочек.
О, нет! Только не елочки. Тут же холодно, снег хрустит под ногами. Зима полным ходом.
Но, к моему удивлению, за елочками стояла еще одна палатка – цвета хаки. Внутри топилась печь – небольшая, я даже не знала, что такие бывают. От нее шел пар, наполнявший пространство, рядом с печью стояла низкая деревянная лавка.
– Здесь мы мыться, – сказала Люсия и указала на с ведро с вениками. – Раздеваться.
Биотуалет в каждой палатке, переносная баня в елочках – все же цивилизация везде. Впрочем, не уверена, что с интернетом тут так же хорошо. Скорее всего, Барт не одобряет излишнего общения с людьми. Если сольвейги вообще с ними общаются.
В бане я быстро разомлела. Люсия уложила меня головой себе на колени, перебирала волосы и приговаривала:
– Отпустить, отпустить тоска...
Когда я открыла глаза, увидела, что губы у нее не шевелятся, а голос все равно звучит у меня в голове. Потом мы хлестали друг друга вениками, хохотали, а после бани Люсия бросилась в сугроб – как была, в неглиже. Мы бежали босиком по снегу до ее палатки, там упали на лежанку, закутались в одеяла и грелись.
Люсия заварила чай из трав. Сказала, что собирала их на лугах в центре России, где они жили летом. Дар целителя ей достался от мамы – она была хищной из племени тали из США. Барт почувствовал Люсию еще до рождения, но родители уговорили его не забирать девочку сразу. Поэтому она росла с ними, втайне от тали в пригороде Солт Лэйк Сити до тринадцати лет, а потом сама изъявила желание примкнуть к сольвейгам. И ничуть об этом не пожалела. Люсия была их сердцем – ярким, горячим, трепещущим естеством племени светлых.
– Барт говорить, ты должна забывать, – сказала она, когда мы оделись и допили чай. – Научиться... как это по-русски? Отпустить?
– Отпускать, – поправила я. – Это сложно.
– Совсем нет, – ответила она, заплетая огненно-рыжие волосы в косу. Ее кожа – молочно-белая, гладкая, вопреки всем законам, придуманным природой для рыжих, не была испорчена ни одной веснушкой. – Ты выжить. Драугр уйти. Учиться понимать главное. Ты выжить – это главное.
– Ты знаешь мою историю? Полностью? Потому что иначе...
– Я видеть! – перебила Люсия, приставив указательный палец ко лбу. – Жить с тобой каждую ночь. Плакать с тобой. Нас связать боги. – Она вздохнула. – Но ты понимать, что главное – выжить. Есть цель. Ты, я, все мы.
– Возможно... Ты видела, что меня ждет? Если уйду от вас?
Она улыбнулась. Темно-серые глаза расширились от радости, и девушка кивнула:
– Там тебя ждать кто-то. Ты изменить его, он изменить тебя.
– Меня там никто не ждать, – передразнила я ее и рассмеялась. – Кроме Глеба.
– Твой вождь ждать тебя, – подмигнула она, тут же испортив мне настроение. Наверное, я не готова отпускать. Потому что воспоминания о Владе кололись до крови, бередили покрытые коркой раны и невероятно раздражали.
– Мужчины считать, они главные, – внезапно посерьезнев, произнесла Люсия. – Твои мужчины зависеть от тебя. Меняться. Так кто главный?
– Я не хочу быть главной, – вздохнула я. – Просто хочу, чтоб меня оставили в покое.
– Покой не для сольвейг, – улыбнулась она. – Сольвейг – всегда проблема.
– Наверное, так и есть, – согласилась я.
Следующие несколько недель прошли бурно. Днем я полностью выматывалась, помогая женщинам по хозяйству, а вечерами мы с Люсией сидели в ее палатке, держась за руки, и учились общаться без слов. Тогда мне казалось, я растворяюсь в ее больших серых глазах, проникаю в нее, а она проникает в меня. И когда она была во мне, то вычерпывала боль пригоршнями – методично и постепенно освобождаю душу, наполняя ее светом, спокойствием, умиротворением.
Иногда я говорила с Бартом, и он поведал мне легенды о первом сольвейге – сыне Лив и Гарди. Словно он, как и Первые, живет вечно и присматривает за нами из миров, вход в которые закрыт для смертных. И будто бы для каждого из нас у него есть миссия, которую он записывает в книгу предсказаний, что хранится у Арендрейта – первого жреца первого племени хищных, ар.
Барт иногда листает эту книгу во сне – в день, когда узнает о каждом из нас. К нему является Гуди – первый сольвейг и вещает о вновь найденном ребенке с помощью книги.
По воскресеньям мы с Бартом заходили глубоко в лес – в чащу, и он тренировал меня. Заставлял собирать кен в ладонях и выплескивать его так, чтобы ни капли не потерять. Чтобы все, что выходит из жилы, достигало цели. В другие дни я тренировалась одна или с Дэном, который часто нас навещал.
Ежедневные тренировки оказались не напрасными – от решения ударить до самого действа проходило несколько секунд, а не минут, как раньше. Била я метко – четко попадала в дерево с расстояния нескольких метров. И каждый удар не опустошал меня настолько, как раньше.
Рядом с сольвейгами я стала сильнее – не только морально, но и физически.
А однажды ночью меня разбудил Дэн, приставил указательный палец к губам, призывая на будить Люсию, и указал на выход.
– Что случилось? – спросила я, вылезая из палатки и натягивая куртку.
На небе яркими бусинами горели звезды. Вершины елок треугольными тенями украшали полотно цвета индиго. Вокруг звенела тишина – вливалась в уши, наполняла мозг и расслабляла.
– Идем, цивилизация ждет, – туманно ответил Дэн и взял меня за руку. – Пора познакомить тебя с парочкой ясновидцев.
Такие перемещения всегда молниеносны, но благодаря Мирославу, я немного привыкла к ним.
– Где мы? – по привычке шепотом спросила я и осмотрелась.
Мы стояли на тротуаре у небольшого одноэтажного домика среди других таких же. Проселочная дорога сворачивала влево и исчезала за поворотом, освещаемая ярким светом фонарей. Снега не было, асфальт был сухим, а тротуар засыпали пожухлые от холода листья.
– Мышецкое, – махнул головой Дэн, приказывая следовать за ним. Открыл ярко-синюю, не так давно покрашенную калитку, ведущую во двор. – Подмосковье.
Калитка нервно скрипнула, возмущаясь. Словно не хотела его пускать. В соседнем дворе истошно залаяла собака. Дэн обернулся почти у порога.
– Ну, ты идешь?
От дома веяло неприятностями. Даже не так. Все внутри меня протестовало, противилось тому, чтобы я вошла. Сам дом виделся опасным. Но ведь со мной Дэн. Барт доверяет ему, а я доверяю Барту.
Я нерешительно вошла и аккуратно прикрыла калитку.
Краска на двери облущилась и выгорела. Железные перила покорежились ржавчиной. Казалось, тронь – и рассыплются. Дэн постучал три раза – каким-то особым стуком. Один длинный, два коротких. Азбука Морзе? Условный сигнал?
На небольшой веранде зажегся свет, а через секунду нам открыла женщина лет пятидесяти. Недобро зыркнула на Дэна, подозрительно покосилась на меня и буркнула:
– Деньги вперед.
Дэн нырнул во внутренний карман куртки и вытащил стодолларовую бумажку. Женщина еще раз посмотрела на меня – теперь уже оценивающе – взяла купюру и кивнула.
– Входите.
В доме было грязно. Разуться нас не просили, да и я бы побрезговала. Даже живя столько с сольвейгами, к чистоте относилась трепетно, а тут она была явно не в почете: затоптанный грязью пол, гора немытой посуды в алюминиевом тазу на табуретке, окурки на полу.
Его я увидела сразу. Щупленький, бледный, с лихорадочным блеском в глазах и спутанными волосами. Их, наверное, не мыли вечность. На вид подросток лет семнадцати. Тонкие черты лица, вытянутые в черту губы, длинный нос. И, тем не менее, он был невероятно притягателен. Ладони зудели – так хотелось коснуться.
Женщина постояла немного, глядя то на подростка, то на меня, а потом медленно пошла к выходу.
Она была человеком и понимала, что делает.
Мне стало противно. До одури жаль его – того, кто смотрел на меня со смесью страха и вожделения. Совсем еще мальчик, которого только что продали для эксперимента. Странно, но жажда утихла, сменилась жалостью, и я шагнула к нему.
– Не так быстро. – Дэн удержал меня за руку, встал между мной и мальчиком и покачал головой: – Мы же не хотим, чтобы он пострадал.
– Кто он? – спросила я, не отводя взгляда от темно-карих, блестящих, как у вороны, глаз.
– Меня зовут Егор, – сказал мальчик сиплым голосом. – Я умираю.
– У Егора рак. Лейкемия. Последняя стадия, – пояснил Дэн. – Его отправили домой умирать.
– И ничего нельзя сделать?
– Я не лекарь. Ты тоже. Ясновидцы болеют так же часто, как люди.
– Зачем мы здесь?
– Ты должна научиться контролировать себя, Полина.
– Привел меня к умирающему мальчику, заплатил деньги мамаше... не пойми куда она их потратит! Мы что же, платим им за кен? Ты в своем уме вообще?!
– Он доброволец. Ему нечего терять. Лучше найти того, у кого семья? Чтобы кто-то из его родных взбеленился, и родился новый охотник? Очнись, жизнь жестока. Он, – Дэн указал рукой на Егора, – знает, на что идет. Ему нужен морфий. Мать у него не особо чистоплотна, но сына любит. Понимает, кто он. Понимает, что скоро его не станет. И пытается, как может, облегчить ему участь.
Дэн вздохнул, подошел ко мне и положил руки на плечи.
– Знаешь сколько их таких – ясновидцев, что продают свой кен? А сколько тех, что готовы рискнуть за сумму поменьше? Уверен, твой вождь и сам пользуется их услугами. Как и твои соплеменники-атли. Как и я. Иначе сейчас не выжить. Охотники делают на нас бизнес, ясновидцы решили не отставать. Рыночные отношения, чтоб их! – Он сделал паузу и сказал уже мягче: – К тому же мы здесь не для того, чтобы ты пила. Наоборот, Егор научит тебя сдерживаться. Правда ведь, Егор?
Мальчик решительно кивнул и сел на кровати. Руки положил сверху одеяла, ладонями кверху.
Я покачала головой, отступила на шаг. Меня пробил холодный пот, колени затряслись.
– А вдруг не смогу? Не сдержусь? Что тогда?
– Сможешь, – уверил Дэн. – Гляди, сколько всего смогла. Барт говорит, твои успехи феноменальны. К тому же, тебе не нужно пить ясновидцев. А тяга – это просто инстинкты. Инстинкты хищной. Их можно сдержать. Даже я могу, смотри.
Он смело шагнул к Егору, присел рядом и взял его за руку. Парень смущенно улыбнулся и взглянул на меня.
– Нет, – упрямо выдавила я. – Если не сдержусь, никогда себе не прощу.
– Будешь сомневаться – никогда не попробуешь. Все через это проходили. Даже Барт. Ну же!
Я глубоко вдохнула и сделала шаг...
Ладонь у Егора была холодной и влажной. Когда я коснулась его, жила встрепенулась, требуя свое, заныла. Вены на руках горели, возник привычный зуд в ладонях.
– Просто представь, что твой отец был одним из них, – шепнул мне на ухо Дэн. – Просто представь.
Я закрыла глаза. Контролировать себя было практически невозможно, я чувствовала – еще немного, и не сдержусь. Подумалось, что тогда мне ничего не будет. Я просто выпью его и все. Егор сойдет с ума, а его мать сделает вид, что так и было. Потому что она сама продала его. Сама...
– Вот видишь, все ты можешь, – шепнул Дэн и расцепил наши с Егором руки. – Для первого раза достаточно.
Выйдя за калитку, я облокотилась о соседский забор. Ноги подкашивались, тело била крупная дрожь, а на лбу выступил пот, и я вытерла его рукавом.
– В порядке? – осторожно спросил Дэн.
Я подняла голову к небу.
– Курить хочу.
– Курить вредно.
– Общаться с ясновидцами вреднее – для психики, – резко ответила я.
Круглосуточный ларек мы нашли через двадцать минут. Жадно затянувшись, я присела на лавочку у чьего-то двора и посмотрела прямо перед собой.
– Неправильно, что они вот так продаются.
Дэн присел рядом, откинулся на спинку и закинул ногу на ногу. Выглядел он при этом спокойным и расслабленным.
– Такова жизнь.
– И часто ты их... покупаешь?
– Время от времени, – и глазом не моргнув, ответил он. – Это честнее, чем отбирать кен бесплатно.
– А деньги откуда? С таким графиком, как у тебя, работать сложно.
– Я фрилансер. Айтишник. Пишу на яве, поддерживаю несколько постоянных проектов. Работаю в основном по ночам. Деньги неплохие – на жизнь хватает, да и Барту могу кое-что подкинуть.
– Жизнь – дерьмо, – констатировала я, отлипая от лавочки. – Мы почти убийцы. Забираем у ясновидцев кен, и они сходят с ума. Но чтобы так цинично покупать чей-то разум...
– Они ведь продают, – пожал плечами Дэн.
– Бог мой, Даниил! – всплеснула я руками. – Ты видел этого мальчика? Он еле дышит, ему больно. Разве можно на таком спекулировать?
– А ты думаешь, почему я привел тебя именно к нему? – Дэн тоже встал и уже не казался таким спокойным. – Почему не к одной их тех девок, что продают не только кен, но и тело? Это стоит дороже, а если пообещаешь не пить из них, то тебе дадут большую скидку. Потому что ты здесь не для того, чтобы портить мальчика. И мать это понимает. Знаешь, сколько сольвейгов приходило сюда со мной? Люсия была здесь, когда Егору было десять – тогда он только узнал, что болен. Им нужны были деньги, Барт предложил взамен на риск. Но он давал матери слово, что ее сын останется нормальным, и, как видишь, сдержал.
– А если бы я не смогла? Если бы выпила Егора?
– Но ты уже смогла и не раз. Было еще два ясновидца, так ведь? И оба раза ты сдержалась.
Тут, у сольвейгов, та боль казалась ненастоящей. И Барт наверняка была прав — останься я, она окончательно вытравится милыми улыбками, участием, добротой и физическим трудом, которого тут было в достатке.
Но проблема в том, что мне не хотелось оставаться. Хотелось драться с ней — с этой болью — и победить. Быть той, кого описал вождь сольвейгов — сильной, решительной и любящей себя женщиной.
Хотелось жить.
Вечером того же дня сольвейги устроили праздник в мою честь. Было вино, жаренные зайцы, печеная картошка и музыка. Праздновали прямо там, у костра. Вокруг зажгли фонарики, запитанные от небольшого генератора, который прятался за палаткой Барта.
Я быстро захмелела и наблюдала, как танцует Люсия. Ее огненные пряди развевались, словно языки пламени. Сама она подпевала старенькому магнитофону, который, скрипя, все же выдавал популярную в девяностых песню про желтые тюльпаны.
В конце вечера я обнаружила себя сидящей, плотно прислонившись к Дэну, моя голова лежала у него на плече, а сам Дэн покачивался из стороны в сторону, восторженно смотрел на Люсию и подпевал уже ей, фальшивя и путая слова. Я поправляла его, и наши голоса сливались в нечто феерично безобразное, но нам было плевать. А Барт улыбался, глядя на меня через дымовую завесу от костра.
Проснулась я в полумраке. Долго пыталась вспомнить, где я, а потом поняла, что нахожусь в палатке Барта на раскладушке, по подбородок укрытая теплыми одеялами. Было так уютно, что не хотелось вставать. Пахло костром, растворимым кофе и корицей.
Я нехотя поднялась и потянулась. Голова не болела, желудок призывно урчал, требуя завтрак. Я сунула ноги в теплые угги, натянула куртку, которая аккуратно лежала рядом на раскладном стульчике, и вышла из палатки.
Вокруг сновали сольвейги – с дровами, сумками, просто бежали по делам. Кипела жизнь, лишенная привычных благ цивилизации, с дикими для меня условиями. Жизнь людей, которых я не знала. А они, казалось, знали меня всегда. Как только увидели, замахали руками, заулыбались, а Люсия подошла и взяла за руку.
– Идти со мной, – сказала и настойчиво потянула в сторону елочек.
О, нет! Только не елочки. Тут же холодно, снег хрустит под ногами. Зима полным ходом.
Но, к моему удивлению, за елочками стояла еще одна палатка – цвета хаки. Внутри топилась печь – небольшая, я даже не знала, что такие бывают. От нее шел пар, наполнявший пространство, рядом с печью стояла низкая деревянная лавка.
– Здесь мы мыться, – сказала Люсия и указала на с ведро с вениками. – Раздеваться.
Биотуалет в каждой палатке, переносная баня в елочках – все же цивилизация везде. Впрочем, не уверена, что с интернетом тут так же хорошо. Скорее всего, Барт не одобряет излишнего общения с людьми. Если сольвейги вообще с ними общаются.
В бане я быстро разомлела. Люсия уложила меня головой себе на колени, перебирала волосы и приговаривала:
– Отпустить, отпустить тоска...
Когда я открыла глаза, увидела, что губы у нее не шевелятся, а голос все равно звучит у меня в голове. Потом мы хлестали друг друга вениками, хохотали, а после бани Люсия бросилась в сугроб – как была, в неглиже. Мы бежали босиком по снегу до ее палатки, там упали на лежанку, закутались в одеяла и грелись.
Люсия заварила чай из трав. Сказала, что собирала их на лугах в центре России, где они жили летом. Дар целителя ей достался от мамы – она была хищной из племени тали из США. Барт почувствовал Люсию еще до рождения, но родители уговорили его не забирать девочку сразу. Поэтому она росла с ними, втайне от тали в пригороде Солт Лэйк Сити до тринадцати лет, а потом сама изъявила желание примкнуть к сольвейгам. И ничуть об этом не пожалела. Люсия была их сердцем – ярким, горячим, трепещущим естеством племени светлых.
– Барт говорить, ты должна забывать, – сказала она, когда мы оделись и допили чай. – Научиться... как это по-русски? Отпустить?
– Отпускать, – поправила я. – Это сложно.
– Совсем нет, – ответила она, заплетая огненно-рыжие волосы в косу. Ее кожа – молочно-белая, гладкая, вопреки всем законам, придуманным природой для рыжих, не была испорчена ни одной веснушкой. – Ты выжить. Драугр уйти. Учиться понимать главное. Ты выжить – это главное.
– Ты знаешь мою историю? Полностью? Потому что иначе...
– Я видеть! – перебила Люсия, приставив указательный палец ко лбу. – Жить с тобой каждую ночь. Плакать с тобой. Нас связать боги. – Она вздохнула. – Но ты понимать, что главное – выжить. Есть цель. Ты, я, все мы.
– Возможно... Ты видела, что меня ждет? Если уйду от вас?
Она улыбнулась. Темно-серые глаза расширились от радости, и девушка кивнула:
– Там тебя ждать кто-то. Ты изменить его, он изменить тебя.
– Меня там никто не ждать, – передразнила я ее и рассмеялась. – Кроме Глеба.
– Твой вождь ждать тебя, – подмигнула она, тут же испортив мне настроение. Наверное, я не готова отпускать. Потому что воспоминания о Владе кололись до крови, бередили покрытые коркой раны и невероятно раздражали.
– Мужчины считать, они главные, – внезапно посерьезнев, произнесла Люсия. – Твои мужчины зависеть от тебя. Меняться. Так кто главный?
– Я не хочу быть главной, – вздохнула я. – Просто хочу, чтоб меня оставили в покое.
– Покой не для сольвейг, – улыбнулась она. – Сольвейг – всегда проблема.
– Наверное, так и есть, – согласилась я.
Следующие несколько недель прошли бурно. Днем я полностью выматывалась, помогая женщинам по хозяйству, а вечерами мы с Люсией сидели в ее палатке, держась за руки, и учились общаться без слов. Тогда мне казалось, я растворяюсь в ее больших серых глазах, проникаю в нее, а она проникает в меня. И когда она была во мне, то вычерпывала боль пригоршнями – методично и постепенно освобождаю душу, наполняя ее светом, спокойствием, умиротворением.
Иногда я говорила с Бартом, и он поведал мне легенды о первом сольвейге – сыне Лив и Гарди. Словно он, как и Первые, живет вечно и присматривает за нами из миров, вход в которые закрыт для смертных. И будто бы для каждого из нас у него есть миссия, которую он записывает в книгу предсказаний, что хранится у Арендрейта – первого жреца первого племени хищных, ар.
Барт иногда листает эту книгу во сне – в день, когда узнает о каждом из нас. К нему является Гуди – первый сольвейг и вещает о вновь найденном ребенке с помощью книги.
По воскресеньям мы с Бартом заходили глубоко в лес – в чащу, и он тренировал меня. Заставлял собирать кен в ладонях и выплескивать его так, чтобы ни капли не потерять. Чтобы все, что выходит из жилы, достигало цели. В другие дни я тренировалась одна или с Дэном, который часто нас навещал.
Ежедневные тренировки оказались не напрасными – от решения ударить до самого действа проходило несколько секунд, а не минут, как раньше. Била я метко – четко попадала в дерево с расстояния нескольких метров. И каждый удар не опустошал меня настолько, как раньше.
Рядом с сольвейгами я стала сильнее – не только морально, но и физически.
А однажды ночью меня разбудил Дэн, приставил указательный палец к губам, призывая на будить Люсию, и указал на выход.
– Что случилось? – спросила я, вылезая из палатки и натягивая куртку.
На небе яркими бусинами горели звезды. Вершины елок треугольными тенями украшали полотно цвета индиго. Вокруг звенела тишина – вливалась в уши, наполняла мозг и расслабляла.
– Идем, цивилизация ждет, – туманно ответил Дэн и взял меня за руку. – Пора познакомить тебя с парочкой ясновидцев.
Такие перемещения всегда молниеносны, но благодаря Мирославу, я немного привыкла к ним.
– Где мы? – по привычке шепотом спросила я и осмотрелась.
Мы стояли на тротуаре у небольшого одноэтажного домика среди других таких же. Проселочная дорога сворачивала влево и исчезала за поворотом, освещаемая ярким светом фонарей. Снега не было, асфальт был сухим, а тротуар засыпали пожухлые от холода листья.
– Мышецкое, – махнул головой Дэн, приказывая следовать за ним. Открыл ярко-синюю, не так давно покрашенную калитку, ведущую во двор. – Подмосковье.
Калитка нервно скрипнула, возмущаясь. Словно не хотела его пускать. В соседнем дворе истошно залаяла собака. Дэн обернулся почти у порога.
– Ну, ты идешь?
От дома веяло неприятностями. Даже не так. Все внутри меня протестовало, противилось тому, чтобы я вошла. Сам дом виделся опасным. Но ведь со мной Дэн. Барт доверяет ему, а я доверяю Барту.
Я нерешительно вошла и аккуратно прикрыла калитку.
Краска на двери облущилась и выгорела. Железные перила покорежились ржавчиной. Казалось, тронь – и рассыплются. Дэн постучал три раза – каким-то особым стуком. Один длинный, два коротких. Азбука Морзе? Условный сигнал?
На небольшой веранде зажегся свет, а через секунду нам открыла женщина лет пятидесяти. Недобро зыркнула на Дэна, подозрительно покосилась на меня и буркнула:
– Деньги вперед.
Дэн нырнул во внутренний карман куртки и вытащил стодолларовую бумажку. Женщина еще раз посмотрела на меня – теперь уже оценивающе – взяла купюру и кивнула.
– Входите.
В доме было грязно. Разуться нас не просили, да и я бы побрезговала. Даже живя столько с сольвейгами, к чистоте относилась трепетно, а тут она была явно не в почете: затоптанный грязью пол, гора немытой посуды в алюминиевом тазу на табуретке, окурки на полу.
Его я увидела сразу. Щупленький, бледный, с лихорадочным блеском в глазах и спутанными волосами. Их, наверное, не мыли вечность. На вид подросток лет семнадцати. Тонкие черты лица, вытянутые в черту губы, длинный нос. И, тем не менее, он был невероятно притягателен. Ладони зудели – так хотелось коснуться.
Женщина постояла немного, глядя то на подростка, то на меня, а потом медленно пошла к выходу.
Она была человеком и понимала, что делает.
Мне стало противно. До одури жаль его – того, кто смотрел на меня со смесью страха и вожделения. Совсем еще мальчик, которого только что продали для эксперимента. Странно, но жажда утихла, сменилась жалостью, и я шагнула к нему.
– Не так быстро. – Дэн удержал меня за руку, встал между мной и мальчиком и покачал головой: – Мы же не хотим, чтобы он пострадал.
– Кто он? – спросила я, не отводя взгляда от темно-карих, блестящих, как у вороны, глаз.
– Меня зовут Егор, – сказал мальчик сиплым голосом. – Я умираю.
– У Егора рак. Лейкемия. Последняя стадия, – пояснил Дэн. – Его отправили домой умирать.
– И ничего нельзя сделать?
– Я не лекарь. Ты тоже. Ясновидцы болеют так же часто, как люди.
– Зачем мы здесь?
– Ты должна научиться контролировать себя, Полина.
– Привел меня к умирающему мальчику, заплатил деньги мамаше... не пойми куда она их потратит! Мы что же, платим им за кен? Ты в своем уме вообще?!
– Он доброволец. Ему нечего терять. Лучше найти того, у кого семья? Чтобы кто-то из его родных взбеленился, и родился новый охотник? Очнись, жизнь жестока. Он, – Дэн указал рукой на Егора, – знает, на что идет. Ему нужен морфий. Мать у него не особо чистоплотна, но сына любит. Понимает, кто он. Понимает, что скоро его не станет. И пытается, как может, облегчить ему участь.
Дэн вздохнул, подошел ко мне и положил руки на плечи.
– Знаешь сколько их таких – ясновидцев, что продают свой кен? А сколько тех, что готовы рискнуть за сумму поменьше? Уверен, твой вождь и сам пользуется их услугами. Как и твои соплеменники-атли. Как и я. Иначе сейчас не выжить. Охотники делают на нас бизнес, ясновидцы решили не отставать. Рыночные отношения, чтоб их! – Он сделал паузу и сказал уже мягче: – К тому же мы здесь не для того, чтобы ты пила. Наоборот, Егор научит тебя сдерживаться. Правда ведь, Егор?
Мальчик решительно кивнул и сел на кровати. Руки положил сверху одеяла, ладонями кверху.
Я покачала головой, отступила на шаг. Меня пробил холодный пот, колени затряслись.
– А вдруг не смогу? Не сдержусь? Что тогда?
– Сможешь, – уверил Дэн. – Гляди, сколько всего смогла. Барт говорит, твои успехи феноменальны. К тому же, тебе не нужно пить ясновидцев. А тяга – это просто инстинкты. Инстинкты хищной. Их можно сдержать. Даже я могу, смотри.
Он смело шагнул к Егору, присел рядом и взял его за руку. Парень смущенно улыбнулся и взглянул на меня.
– Нет, – упрямо выдавила я. – Если не сдержусь, никогда себе не прощу.
– Будешь сомневаться – никогда не попробуешь. Все через это проходили. Даже Барт. Ну же!
Я глубоко вдохнула и сделала шаг...
Ладонь у Егора была холодной и влажной. Когда я коснулась его, жила встрепенулась, требуя свое, заныла. Вены на руках горели, возник привычный зуд в ладонях.
– Просто представь, что твой отец был одним из них, – шепнул мне на ухо Дэн. – Просто представь.
Я закрыла глаза. Контролировать себя было практически невозможно, я чувствовала – еще немного, и не сдержусь. Подумалось, что тогда мне ничего не будет. Я просто выпью его и все. Егор сойдет с ума, а его мать сделает вид, что так и было. Потому что она сама продала его. Сама...
– Вот видишь, все ты можешь, – шепнул Дэн и расцепил наши с Егором руки. – Для первого раза достаточно.
Выйдя за калитку, я облокотилась о соседский забор. Ноги подкашивались, тело била крупная дрожь, а на лбу выступил пот, и я вытерла его рукавом.
– В порядке? – осторожно спросил Дэн.
Я подняла голову к небу.
– Курить хочу.
– Курить вредно.
– Общаться с ясновидцами вреднее – для психики, – резко ответила я.
Круглосуточный ларек мы нашли через двадцать минут. Жадно затянувшись, я присела на лавочку у чьего-то двора и посмотрела прямо перед собой.
– Неправильно, что они вот так продаются.
Дэн присел рядом, откинулся на спинку и закинул ногу на ногу. Выглядел он при этом спокойным и расслабленным.
– Такова жизнь.
– И часто ты их... покупаешь?
– Время от времени, – и глазом не моргнув, ответил он. – Это честнее, чем отбирать кен бесплатно.
– А деньги откуда? С таким графиком, как у тебя, работать сложно.
– Я фрилансер. Айтишник. Пишу на яве, поддерживаю несколько постоянных проектов. Работаю в основном по ночам. Деньги неплохие – на жизнь хватает, да и Барту могу кое-что подкинуть.
– Жизнь – дерьмо, – констатировала я, отлипая от лавочки. – Мы почти убийцы. Забираем у ясновидцев кен, и они сходят с ума. Но чтобы так цинично покупать чей-то разум...
– Они ведь продают, – пожал плечами Дэн.
– Бог мой, Даниил! – всплеснула я руками. – Ты видел этого мальчика? Он еле дышит, ему больно. Разве можно на таком спекулировать?
– А ты думаешь, почему я привел тебя именно к нему? – Дэн тоже встал и уже не казался таким спокойным. – Почему не к одной их тех девок, что продают не только кен, но и тело? Это стоит дороже, а если пообещаешь не пить из них, то тебе дадут большую скидку. Потому что ты здесь не для того, чтобы портить мальчика. И мать это понимает. Знаешь, сколько сольвейгов приходило сюда со мной? Люсия была здесь, когда Егору было десять – тогда он только узнал, что болен. Им нужны были деньги, Барт предложил взамен на риск. Но он давал матери слово, что ее сын останется нормальным, и, как видишь, сдержал.
– А если бы я не смогла? Если бы выпила Егора?
– Но ты уже смогла и не раз. Было еще два ясновидца, так ведь? И оба раза ты сдержалась.
